Текст книги "Покидая «ротонду»"

Глава 17

Нагоя. Префектура Айти. Япония.

Мы пили зеленый чай. Молча пили. Может быть я пил лишь воду, я не знаю. Вкуса я не чувствовал. Исикава сидел напротив, в рваном кресле. Я бездумно пялился в одну точку, на кучу манекенов.

Первым заговорил он.

– Кем ты работаешь?

– А? – Я взглянул на Исикаву. – Работаю?

Он кивнул.

– Пишу посредственные картины.

– Жена есть? Дети?

Машинально мне захотелось соврать, что есть, что кроме них у меня еще полно друзей и знакомых и все будут меня разыскивать…

– Нет, – ответил.

– Теперь, кажется, я понимаю, – задумчиво произнес Исикава.

– О чем ты? – спросил я просто так. Мене было все равно, что он там понимает. Изуродованная Эрика стояла у меня перед глазами. Умоляла помочь. А я чай пил, сволочь.

– Почему те два ублюдка выбрали именно тебя. Им нужен был кто-нибудь, кто мог исчезнуть незаметно для общества. По той же причине сектанты, настоящие сектанты, выбирают бомжей для своих ритуалов.

И знаете, господин следователь, я спросил его, почему же тогда и они не выбрали бездомного? Да, я спросил. Я втянулся в разговор. Не уверен, что теперь, спустя время, я смогу вам точно ответить, почему я это сделал. Может быть, потому, что разговор, пускай и такой безумный, но все же разговор, он отвлекает; обыденность такой вещи, как простой разговор, разряжает обстановку. Проще говоря, продолжай я бездумно пялиться на груду манекенов, я в какой-то момент сломался бы и попытался убить Исикаву. И скорее всего у меня бы это не вышло. А у него…

И я спросил:

– Почему они не выбрали бездомного бродягу? Хлопот было бы еще меньше.

Исикава пожал плечами.

– Может и бездомные тоже были, откуда мне знать. Я не следил за ними круглыми сутками. Тупые и ленивые уроды, они были в отчаянии. Остальные отродье ведут себя намного осторожнее, ведь окажись они за решеткой, им крышка, они просто-напрасно сдохнут там с голоду.

Исикава закурил

– Я давно наблюдал за этой парочкой. Голод и отсутствие самообладания делали их опасней других. И я решил убить их, пока они не натворили бед.

Господин следователь, я продолжал этот разговор. Я втягивался в него. Сказать по совести, когда я понял это, мне стало жутко. О, этот ужас – ужас иного рода. Тот, кто никогда его не испытывал, никогда и не поймет до конца, что он из себя представляет. Боязнь смерти в сравнении с этим страхом – мелкая тревога.

Чем сильнее я втягивался в разговор, тем сильнее меня начинал обволакивать липкий, холодный ужас безумия.

Какой-то клеткой, какой-то еще крохотной, но все же, частью себя я начинал ему верить.

– Ты что, – спросил я, – ты состоишь в как-нибудь тайном ордене?

Исикава поднялся с места и устало вдавил ладонь в свое лицо, массировал его, мял пальцами глазницы и, длинно выдохнув, сказал:

– В каком, идиот, ордене? Ты вокруг посмотри! Я живу на заброшенном заводе. Нет никаких орденов. Я вообще не уверен, есть ли еще хоть кто-то, кто знает о их существовании.

Тут он принялся ходить вперед-назад, бормоча под нос еле разборчиво:

– Впрочем, нет, как же! Разумеется, есть… Да-да-да, есть… иначе и быть не может… если я способен видеть их, значит должны быть и еще люди. Не смей в этом сомневаться, слышишь ты, не смей! Не может быть простой случайностью скоропостижная и странная, очень странная смерть Полидори… Значит и раньше тоже были…

Исикава обращался не ко мне. Он говорил сам с собой. Быстро, тихо, кусая кулак, бегая глазами из стороны в сторону…

Ох-ох-ох, господин следовать. Говорю как на духу: В тот самый момент, когда Исикава принялся расхаживать взад-вперед, кусая кулак и бубня себе под нос, я решительно собирался его убить. Не оглушить. Не ранить. Убить! Чтобы не оставалось у него ни малейшего шанса прийти в чувства и вырвать из меня хребет.

Была бы здесь дама, я бы сказал по-другому. Но вы же не дама. Вы – врач. Чего вас стесняться.

Тогда я чуть не обделался.

Я увидел истинное лицо шизофреника, в руках которого целиком и полностью находились наши с Эрикой жизни.

Дайте сигаретку. Спасибо. Фу-у-ух… Но… фу-у-ух, как всем известно, не убил. Не успел даже придумать, как это сделать. В паре метров от меня валялась четвертинка кирпича, хотел ее подхватить, Фу-у-ух… Не подхватил. Сложно сказать, сожалею ли я об этом. Тогда я считал его психом. Кирпич бы сделал свое дело. Я бы вернулся домой, со временем забыл бы обо всем случившемся, как о самом страшном кошмаре в моей жизни. И умер бы в старости.

Так и не узнав правду.

Безумное бормотание прекратилось. Исикава сел на место, глубоко вздохнул и, улыбнувшись, вновь стал прежним.

– Извини. Не обращай внимание. Иногда такое со мной случается. Но тебе нечего бояться.

– Как скажешь, – ответил я, косясь на Исикаву.

– Я задам тебе вопрос, ты не против?

Я кисло усмехнулся. Будто мое «против» или «не против», что-то значило в тех условиях.

– Скажи, как по-твоему, почему уроды напали на тебя?

– Откуда мне знать, – пожал я плечами. – Потому что они чокнутые сволочи. Мало что ли чокнутых сволочей на планете?

– Ладно, – Исикава вяло махнул рукой.

– Может быть они людоеды, – я продолжил перечислять. Его это «ладно», не знаю, вывело меня из себя, что ли. В тот момент он выглядел так, будто долбаный профессор университета, который устал что-то повторять непонятливому, глупому студенту. «Ладно». Он больной, думал я. Отбитый на всю голову. Он людей пытает. И так я, господин следователь разозлился из-за проклятого «ладно», что вот верите, нет, вдруг совершенно стало все равно, что он со мной сделает, если я не заткнусь, но я хотел во что бы то ни стало доказать ему – он сумасшедший. Мне хотелось раздавить его фактами. Знаю, не самый умный поступок, да и к тому же бесполезный совершенно. Эй, с блокнотом. Ведь верно говорю? Психа нельзя переубедить логикой здорового человека? Что уставилась?

– Ладно, – повторил Исикава, поднимаясь из кресла.

– Что «ладно»? А может и так, что они такие же психи, как и ты, и в воспаленных мозгах их созрел бредовый план: выпотрошить меня, как курицу, и продать органы в местную больницу. Там бы их и арестовали, а они бы еще долго не могли потом сообразить, где это они так просчитались. Я могу перебирать тысячу подобных примеров и любой из них будет более реальным чем то, что ты тут несешь.

– После поговорим. – Исикава заваривал чай.

– Или вот: Двое уродов допились до того, что решили поспорить, у кого из них хватит смелости убить человека, а труп разрезать на мелкие кусочки.

– Я и не рассчитывал, что ты мне поверишь. Чай будешь?

– Давай! – я сделал глоток и, обжегшись, выплюнул. – А вот тебе вариант, который тебе должен понравится…

Сейчас уже не уверен, но по-моему в ту секунду я улыбался. И если все же улыбался, то улыбка та была дьявольская.

– … Они были теми, кем ты их называешь!

Исикава посмотрел на меня, подозрительно сдвинув брови.

– Да! Только были они ими в своих больных фантазиях. Нездоровых фантазиях прожжённых наркоманов. И в этом сомневаться не приходится. Потому что то, что они собирались сделать со мной, придет на ум только безумцам.

Я снова хватанул кипятка. Выплюнул. И приблизился вплотную к Исикаве.

– Они хотели меня убить по сотням причин. Но все они сводятся к одному: мотивы их имеют реальное объяснение. Виселицу – вот что они заслужили. Виселица справилась бы с этой задачей легко. И кол не нужен.

Закончив, я выдохнул и пристально посмотрел в глаза Исикавы. Я ничего не добился своим выступлением. Исикава смотрел на меня спокойно, немного устало.

– Забудь, – сказал он, – о всем том дерьме, что ты начитался в книгах или насмотрелся в кино. Отродьям не нужен кол, чтобы сдохнуть. Достаточно свернуть им шею; выстрелить в них; утопить в реке; спихнуть с крыши. Их убьет то, что убьет любого из нас. И не дыши мне в лицо.

Он аккуратно подвинул меня рукой и вернулся в кресло.

Даже здесь я проиграл. На поле, на котором чувствовал за собой превосходство. На поле логических рассуждений здорового человека. Я не смог выбить его из колеи; не смутил его; он попрежнему был непоколебим в вере в этих существ.

Наступила тишина. Я сел на диван и так мы и сидели, каждый на своем месте, каждый думая о чем-то своем.

– Скажи, Исикава, а если бы один из них меня укусил, я бы превратился… ну стал бы… одним из них?

Закатив глаза, он ответил:

– А если тебя собака укусит, ты станешь собакой?

– Нет, правда. Что бы было?

– Синяк. Говорю тебе, выбрось из головы эту чушь. Они не превращаются в летучих мышей, им не страшно ни серебро ни распятие. Они болеют раком и умирают от инфарктов. Правда, намного реже, чем люди. У них нет сверх силы и они не живут вечно.

Знаете что мне тогда пришло в голову, господин следователь? Я подумал, что, выходит, он боролся с обычными людьми, которые любят пить кровь. И я сказал ему об этом.

Исикава ничего на это не ответил.

– Год назад, – продолжил я, – миллионы людей обсуждали видео, выложенное в интернет, в котором один мужик, в полнолуние, разделывал тело убитого им же соседа. Может быть это был оборотень?

Исикава не заметил кислоты в моем тоне.

– Это был долбанутый какой-то отморозок. Ты ничего не знаешь.

– И знать не хочу. Я хочу вернуться к своей прежней жизни.

Голова вновь разболелась. Мне сделалось дурно. Последние силы я потратил на то, чтобы вывести Исикаву из равновесия, но только зря сотрясал воздух.

– Отдохни еще. Тебе нужно спать. И чем больше, тем лучше.

Спать я не хотел. Но ему следовало знать другое. И я сказал:

– Да, ты прав. Глаза закрываются. Башка трещит по швам.

– Ложись, – Исикава подложил мне под голову подушку. Я закрыл глаза.

Я лежал и слышал, как он вновь принялся расхаживать от одной стены до другой, что-то негромко говоря самому себе. Псих. Пускай, думал я, пускай себе ходит. Пускай что-то чирикает под нос. Каким бы больным он не был, спать все же должен, ведь так?

А я буду ждать, когда это случится.

И вертелось в голове: «Потерпи, Эрика, потерпи. Я вытащу нас отсюда»

***

– Вмешаемся? – Норио Таката вытащил изо рта обгрызенную зубочистку и с тоской повертел ее в руках. Это последняя. Он машинально стал обшаривать карманы. Вдруг где завалялась. Курить хотел – не стерпеть.

Кодзи Сэки помотал головой.

– Ну их к черту.

На противоположной стороне улицы двое пьяных вцепились друг другу в воротники рубашек, и уперевшись лбами, что-то кричали заплетающимися языками.

Полицейские не спеша шли по центру города. Главный замок семейства Токугава возвышался по лево от них. Впрочем, то была копия, всем известно. Спасибо войне.

Кодзи Сэки остановился и, глядя на фисташковую крышу замка, задумчиво спросил:

– По оружию – тишина?

– Пока да. Работаем, господин следователь.

Сэки кивнул.

– Мы ведь не в Техасе, – сказал он. – Достать боевой пистолет не так-то просто. И совсем не дешево. Откуда у полоумного бездомного такие деньги и такие связи в преступном мире?

Таката сумел отыскать зубочистку в нагрудном кармане рубашки. Настроение его немного улучшилось и снова завертелись шестеренки в черепной коробке.

– Ты думаешь, все-таки, что это организация? И какой же тогда их манифест? Чего им нужно? Я думаю, ты усложняешь. Из возможных объяснений, откуда у Исикавы оружие, ты склоняешься к наименее вероятному.

Следователь оторвался от созерцания дворца и повернулся к Такате.

– Я не хочу склоняться. Я хочу отсекать варианты.

Двое мужчин, несколькими минутами ранее собиравшиеся разбить друг другу лица, теперь, обнявшись, громко смеялись.

На перекрестке полицейские попрощались. До рассвета оставалось три с половиной часа. И начнется новый день. Длинный, тяжелый день.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Наличие работы на работе всегда портило Хидеки Кодо настроение. Сегодня был именно такой день. Старший следователь Кодзи Сэки подкинул, спасибо ему огромное, вот уж счастье какое, трупов разыскивать чуть ли не по всей префектуре. Ладно бы пересматривать ежедневные сводки. Это было привычно и не сильно утомляло. Совсем даже не утомляло. Отправил запрос, получил отрицательный ответ и все, совесть твоя чиста, ты сделал на сегодня все, что мог, все, что тебе поручил господин следователь. И совсем другое – реагировать на эти самые сводки, если попадались трупы похожие по описанию. Правда, искали они людей, умерших по меньшей мере три недели назад. Вероятней всего японцев. Одного с характерными признаки асфиксии, второго – с размозженным черепом. Это значительно сужало и без того узкий круг (трехнедельных покойников не так часто находят), однако попадались. Попадались. Поэтому, когда Сэки поручил ему это задание, Хидеки внутренне поник. Ерундовое дело грозило в любую минуту обернуться в полноценную утомительную работу. Даже отфильтровав, убрав всех тех, причины и обстоятельства смерти которых доподлинно установлены и очевидно не являются предметом интереса для данного дела, все равно выходило так, что переодически, безнадежно вздыхая, Кодо мотался по всему городу, заезжая в морги. Сужать фильтр еще сильнее он не мог. Всех примет – рост да телосложение. А какое там телосложение, когда столько времени прошло с момента смерти?

Ну почему мне поручили этим заниматься, тоскливо подумал Хидеки Кодо, шаркая подошвами по коридору морга в сторону выхода. Впрочем, вопрос этот был риторическим. Он прекрасно знал, почему. Ему старались не давать настоящих дел, что, к слову, больше чем устраивало Кодо. Он был ленив. Патологически. Это не являлось секретом ни для коллег Кодо, ни уж тем более для самого Кодо. И стоило бы его и вовсе погнать со службы, если бы не одно «но». Хидеки обладал фантастическим чутьем. Ум его был остер, хотя сам Кодо никогда в жизни не прикладывал усилий для его «заточки». Он видел ответ там, где другие еще только формулировали вопрос. И проделывал это не утруждаясь вовсе. Он был детективом от природы, и мог бы добиться колоссальных высот в карьере, если бы не полное отсутсвие в нем честолюбия и амбиций. Его мать была итальянкой, и этот факт несказанно радовал всех его сослуживцев: европейские корни Кодо объясняли его лень, и национальное достоинство, таким образом, не было задето. Что взять с гайдзина, пускай даже только и на половину. Кодо плыл по жизни, стараясь не напрягаться совершенно, или же самую необходимость, тот минимум, который нужен, чтобы поддерживать социальный уровень среднего класса японцев. С этой задачей вполне справлялась его зарплата полицейского, так что, в определенном смысле, работой своей он дорожил и любил ее. Разгадывать ребусы преступлений, как и другие логические головоломки было для Кодо занятием наименее энергозатратным, и это обстоятельство в наибольшей степени помогло ему определиться в свое время с выбором профессии. Однако вскоре после окончания академии и прихода его в полицейский департамент Нагойи, Кодо ждало разочарование. Кипы бумаг, совещания, летучки, планы и отчеты… против такого объема работы восставало все его естество, но отступать было поздно. Да и потом, любая другая деятельность требовала бы от него не меньших усилий, а здесь, по крайней мере, можно нивелировать часть нагрузки природным даром. Он не рвался вперед за очередным званием, помогал, чем мог (и если это не сильно его обременяло) коллегам, с лёгкостью соглашался выполнять мелкие поручения (не под стать детектива), вреда от него не было, а польза, хоть какая-то, да выходила, и постепенно он обрел статус «формального» сыщика, редко покидающего пределы отделения полиции. А если и давали ему дело, то, как правило, такое, с которым справится и школьник, а уж Кодо, со своим чутьем и умением подмечать детали – тем более. Пусть хоть трижды лень будет одолевать его.

Найти двух трупов, подходящих по описанию – было именно таким делом. Формальностью. Они либо найдутся (во что, конечно, верилось с большим трудом), либо же нет (во что верилось с трудом куда меньшим).

Кодо толок воду в ступе. Один высокий и худой, второй – маленький и коренастый. Герои-раздолбаи из второсортной комедии. Вероятней всего их и в природе-то не существует. Ляпнул этот Канэко первое, что в голову пришло, а ему теперь бегай, ищи.

Кодо заправил выбившуюся из-под брюк рубашку, которая облепила его солидных размеров живот, споткнулся, черт его знает обо что на идеально ровном металлическом полу, после чего рубашка незамедлительно выбилась вновь и, выругавшись, Кодо выправил ее вовсе.

Выйдя на улицу, он сладко потянулся и неспешно направился к парковке.

Этим утром, в одном из домов рядом со станцией метро Нагояко, был обнаружен труп мужчины более-менее подходящий по описанию. Смерть наступила в результате черепно-мозговой травмы. Тело пролежало в квартире около трех недель, пока соседи не спохватились. Толстые же межквартирные стены в домах в портовых районах.

Три недели. Черепно-мозговая.

То ли упал неудачно, то ли помог кто, только не их это труп. Кодо провел перед прозекторским столом не больше секунды, чтобы убедиться в этом. Через двадцать дней, после смерти, на умершего лучше не смотреть, зрелище кошмарное. Но двадцать дней – не двадцать месяцев. Кожа, пускай и зелено-бурая, пускай и съезжая местами – все еще кожа.

Не нужно обладать фантастической сообразительностью, чтобы понять: темнокожий мужчина не может быть азиатом хоть среднего роста, хоть коренастого телосложения.

Из дневника Исикавы.

Два, на первый взгляд, совершенно незначительных события привели к всеобщей истерии, одержимостью вампиризимом и страхом перед ним.

Павле Арнаут все же поделился с односельчанами той историей, которая произошла с ним в Греции на одном из отдалённых гарнизонов, где он нес службу.

Он осуществил свою мечту. Купил небольшой дом. Работал на собственной земле, присматривался к соседской девушке, подумывая о свадьбе, и жизнь его была прекрасна. Из памяти стирались подробности страшной ночи, после которой он и решил закончить службу и раньше срока вернуться домой. Теперь ему казалось, что все было не так, как ему представлялось раньше. Его укусил не вампир, нет. С чего, собственно, он решил, что это была именно нежить? Стояла непроглядная ночь. Сквозь деревья, которыми порос холм, не пробивался свет звезд. Старые могилы не угадывались даже с расстояния нескольких метров. Тьма кромешная. Павле нес караул и мерещились ему жуткие образы. Он поминутно останавливался и прислушивался к звукам вокруг. Он был взволнован не на шутку.

Виной тому – местные жители.

Они рассказывали о мертвецах, что обитают в здешних краях. По ночам они выходят из своих могил и убивают крестьян. Могилы их на холме. На том самом холме, где выдалось Арнауту стоять в дозоре. От дальних земель Османской империи, до границ с Австрией, истории о мертвецах-кровососах известны каждому, и потому ни у Арнаута, ни у его однополчан, большей частью родом из Моравии, не было сомнений в их правдивости. Дьявол легкой поступью ходит по свету, черная сила его почти безгранична, и разве невозможно ему сотворить нечисть из тела покойника, присвоив себе его душу?

Но шли месяцы, приближалась страда, соседская девушка поглядывала на Павле с озорным любопытством, и ночь, когда нечто напало на гайдука, уже не казалась ему столь зловещей. То мог быть дикий зверь. А остальное дорисовало воображение.

И однажды, выпивая пиво в компании друзей, Арнаут рассказал им все. Как что-то, огромное и свирепое прокусило ему руку чуть выше локтя; как он едва не лишился чувств, подумав, будто это был один из оживших мертвецов, изголодавшихся по крови; как вспомнив рассказы старой цыганки, услышанные еще в отрочестве, пришел в следующую ночь на старое заброшенное кладбище на холме, раскопал одну из могил и обнаружил в ней покойника, не тронутого тленом, посыпал его солью, а в грудь вбил деревянный кол. Из ран покойника пошла кровь, и Арнаут измазал ею свое тело, после чего омылся в речке, простирающейся за холмом. Это спасло его от обращения.

Теперь, потягивая свежесваренное пиво, он смущенно ухмылялся. Вероятно, в темноте он принял грязь за кровь; в темноте же не разглядел следы тлена.

Он рассказал.

И это первое событие.

Второе же – череда смертей, начавшаяся вскоре после того, как Павле Арнаут погиб, упав со стога сена и разбив голову.

•••

И вновь, как и пять лет назад, из Белграда приехал врач. Только в этот раз в сопровождении двух офицеров. Только в этот раз комиссию направили с официальным постановлением провести немедленное расследование загадочного происшествия. Только в этот раз столичный врач не был настроен столь скептично, как его предшественник – Фромбальд, получивший, к тому времени, значительную славу, благодаря написанной им статье.

Впрочем, к моменту событий, о которых пойдет речь дальше, волна вампиризма немного утихла. Но кто изучает историю, для тех не секрет: статья имперского провизора была лишь предтечей. Истинный размах одержимости вампиризмом случился со смертью Павле Арнаута, гайдука вольно-наемного отряда солдат, отправленного на службу в Грецию.

Итак, в деревню Медвежди, возле реки Морава, прибыла комиссия во главе с военным врачом по фамилии Глейзер. Именно ему надлежало провести расследование и установить причину массовых смертей в деревне. Это произошло в самом начале четвертого десятилетия восемнадцатого века. В одна тысяча семьсот тридцать первом году. Спустя пару лет с момента смерти Арнаута.

Доктор Глейзрер немедленно принялся к осмотру всех поголовно жителей села, и в начале пришел к выводу, что причиной смерти тринадцати человек явилось недоедание. Так он решил, потому что иного объяснения найти не смог. Конечно, все это странно, однако, рассудил доктор, селенье это отличается особо ретивой набожностью, и фанатичное соблюдение поста привело к истощению многих жителей деревни, кои и скончались поочередно с наступления осени, и к моменту приезда доктора, к двенадцатому декабрю, насчитываются числом тринадцать. Но селяне такой версии не разделяли. И Глейзер оказался ровно в том же положении, что и Фромбальд несколькими годами ранее. Жители Медвежди поставили ультиматум, пригрозив немедленным уходом из этих краев, если уважаемая комиссия откажется провести эксгумацию тел всех тринадцати усопших.

Ибо знали селяне истинную причину их бед.

Через месяц, после того, как Павле Арнаут размозжил себе череп, упав со стога сена, в деревне скончалось четыре человека. Все четверо, незадолго до смерти говорили, что видели во сне, как Арнаут душил их, сжимая шеи хладными пальцами покойника. Памятуя о Петре Плогойовице, историю которого знали уже во всей Европе, селяне, под руководством старосты, вскрыли могилу Павле, дабы убедиться в истинности своих предположений. Отправлять прошение на проведение эксгумации они не стали, опасаясь, что за это время может погибнуть еще кто-то.

Как они и ожидали, разрыв захоронение, они обнаружили, что плоть покойника не подверглась гниению. Волосы его и ногти продолжали рости, а на губах и погребальном саване алела свежая кровь. К слову, за последнее они не ручались.

Тогда крестьяне вбили нежети кол в грудь, отрубили голову, а тело сожгли. Собрав пепел, они развеяли его на перекрестке дорог, и тем самым навеки покончили с нечестью. Посовещавшись, они решили проделать то же самое и с теми четверыми, погибшими от рук Арнаута Павле.

На какое-то время в деревне воцарилось спокойствие. Внезапные смерти прекратились.

Но продолжалось это недолго.

Староста не мог решиться на осквернение полутора десятков могил. Было написано ходатайство в Белград.

И доктор Глейзер заключил, что виной всему недоедание. И был бы колот вилами, если не два офицера, входящие в состав комиссии. Тогда он дал разрешение на вскрытие могил.

Спустя неделю, на столе вице-коменданта Белграда Ботта д» Адорно лежал отчет Глейзера.

«…Тела некоторых из них не тронуты тленом, хотя многие недели прошли с момента кончины… кровь на губах и по рукам и на лице, словом, всюду следы свежей, не свернувшейся крови… трупы разбухли, стали больше, но усопшие при жизни обладали тощим складом… несомненно, перед нами случай весьма загадочный, и я вынужден признаться, что моих познаний тут мало, и что надлежит высокоуважаемому вице-коменданту направить в деревню новую комиссию, если же посчитает мое заключение ошибочным… на лицо неоспоримый факт: в поселении под названием Медведжи случай вампиризма, кои, как вам, разумеется, известно за последние годы участились, при том, что еще несколько лет назад нам не было известно об этой болезни решительно ничего… „болезнь“ – ибо мое образование не дает мне права называть то явление как-то иначе, однако, положа руку на сердце, могу сказать вам, что я толком не знаю, с чем мы имеем дело… я принял решение провести эксгумацию, но держа во внимании то, что Вы, возможно, решите отправить новую комиссию, строго запретил местным жителям, под страхом уголовного наказания, уничтожать тела покойников согласно их ритуалам, до окончательного решения, кое должно поступить от Вас…»

Вице-комендант умел держать себя в руках; сохранять внешнее хладнокровие, когда сердце билось тревожно. В ответном письме он поблагодарил доктора Гейзера за то, что тот, не имея оснований и колеблясь в принятии решения, оставил выкопанные тела целыми, но про себя назвал его болваном и поручил новой комиссии закончить то, что не закончил Глейзер. В деревню отправился военный хирург Иоганн Флюкенгер, в сопровождении двух подполковников Бюттнера и Линденфельса, а так же еще пары фельдшеров, Фридриха Баумгартена и Зегеле.

Ботта д» Адорно не сомневался в том, кто причина массовых смертей в деревни Медвежди.