Текст книги "Главный подозреваемый"

Генрих Эрлих
Главный подозреваемый

© Генрих Эрлих, 2019

Пролог

Это было не идеальное преступление. Человеку, спланировавшему и осуществившему его, удавались придумки потоньше и получше. Дело была сшито местами грубо, но крепко, с большим запасом прочности. Роковые накладки и непредвиденные случайности, погубившие столько «идеальных» преступлений и не преминувшие случиться и на этот раз, нисколько не повредили делу, а, наоборот, пошли ему только на пользу. Рассчитанное с точностью до минуты, учитывавшее все обстоятельства времени и места, перемещение всех возможных действующих лиц, оно тем не менее допускало несколько вариантов развития события и даже позволяло соскочить вплоть до последнего решающего мгновения. Соскочить без всякого ущерба и подозрений, чтобы повторить попытку через несколько дней, когда вновь сложатся необходимые условия.

Но обо всем по порядку. Сухим языком протокола, без домыслов и предположений, только факты, подтвержденные данными технической экспертизы или показаниями незаинтересованных свидетелей.

Итак, жертва… О жертве не беспокойтесь, она появится в нужный момент, рассказы же о ней будут тянутся до самого конца книги, еще и надоедят. О всех других персонажах, так или иначе участвовавших в этом деле, мы расскажем по мере их появления на сцене и тогда, когда они по классическим законам жанра соберутся все вместе в одном месте. Расскажем все, ФИО, год и место рождения, антропометрические данные, краткую биографию, где состояли и в чем участвовали, род основной деятельности, как они сами его представляли, а также хобби, явные и тайные увлечения, грехи и грешки, опять же явные и тайные, вредные привычки, простительные и непростительные слабости, в общем, все, за исключением благородных порывов души, обычно широко декларируемых, но, увы, никогда не имеющих независимых подтверждений.

А вот о месте преступления расскажем сразу и подробно, потому что оно в разработанном плане играло первостепенную роль. После намеченной жертвы, естественно.

Это был старый, 1911 года постройки дом в узком коротком переулке, примыкавшем к Мясницкой улице в Москве. Дом из тех, что называли доходными, добротный, шестиэтажный, с огромными квартирами, в которых жили преуспевающие врачи, адвокаты и биржевые спекулянты. Квартиры располагались по две на каждом этаже, по обе стороны от широкой мраморной лестницы, в проеме которой в 1913 году по случаю ожидаемого визита Рахманинова подняли на лебедках концертный рояль. Сейчас от прежней роскоши остались только обширный полутемный вестибюль внизу, четырехметровые потолки, лепнина на некоторых этажах, широкие и высокие двери, свободно открывающиеся на лестничные клетки, и окна почти во всю ширину лестницы. Лифт, бывший когда-то тоже приметой роскоши, превратился с годами в двухместный гроб, со страшным скрипом двигавшийся в рукаве из металлической сетки, забитой грязью и пухом.

Дом был одноподъездным, но с двумя черными лестницами для прислуги, шедшими по краям дома. Так что в 1919 году его легко трансформировали в трехподъездный, разгородив некогда огромные квартиры. Разгородив не поровну. Центральный подъезд так и остался главным, с прямым выходом на улицу и со стометровыми квартирами. Два других подъезда имели выход во двор и квартиры размером чуть больше бывшей господской кухни.

Дом плотно примыкал к соседям слева и справа, так что во внутренний двор вела арка на стыке домов, справа от главного подъезда.

На момент описываемых событий дом был малонаселенным. Кто-то явно вознамерился вернуть дому его прежнее величие и доходность. Жильцам настоятельно предлагали улучшить жилищные условия, переехав из тесных квартирок в шумном и задымленном центре в царские хоромы в экологически чистом Южном Бутово. В центральном подъезде такие аргументы не действовали, но в двух боковых остался лишь один кремень, проживавший на пятом этаже в правом подъезде. Освободившиеся квартиры пока простаивали, в них не делали ремонта, да и риелторы с потенциальными клиентами не появлялись.

Жильцов центрального подъезда проредило летнее время, так что занятыми были обе квартиры на верхнем этаже да по одной на каждом из следующих. Квартира № 12 на верхнем этаже, где, собственно, и произошло главное событие, отличалась от всех остальных. Ее владелец исхитрился купить квартиру в соседнем подъезде, на том же этаже и восстановил старую квартиру во всем ее немереном метраже. Сохранил он и старый дизайн квартиры с двумя входами. Зачем он это сделал, доподлинно неизвестно.

Прочие жильцы только сокрушенно качали головами, глядя на такую оборотистость – как же мы сами-то недотумкали? И прикидывали, как бы потактичнее выяснить у удачливого соседа, кому и сколько он отвалил за разрешение снести перегородку между квартирами. Докладываем: пятьдесят тысяч долларов начальнику строительного департамента муниципального округа плюс обязательство обустроить детскую площадку во дворе, совершенно бесполезную.

Куда большее возмущение и протесты вызывало возведение мансардового этажа по всей длине дома. Связано это было не столько с естественными неудобствами строительства в жилом доме, которых оказалось на удивление мало, сколько с личностью будущего владельца – кавказца, дагестанца, если быть совсем точным, а не чеченца, как гласила молва. К слову сказать, ему разрешение на строительство обошлось уже в двести тысяч, как из-за национальной принадлежности, так и из-за того, что заносить пришлось в мэрию. К конверту прилагалось обязательство отремонтировать фасад со стороны двора, что было делом несомненно благим и назревшим еще десять лет назад, когда большой кусок отвалившейся штукатурки едва не зашиб пенсионерку, дышавшую свежим воздухом на дворовой скамейке.

Если место преступления было определено однозначно, то время его совершения допускало, как уже было сказано, варианты. Впрочем, все указывает на то, что это время – около восьми часов вечера – тоже было строго задано, в отличие от дня недели. Преступник выбрал пятницу, тринадцатое июня не из-за склонности к черному юмору, а просто потому, что это были длинные выходные в связи с непонятным, непривычным, но все же государственным праздником. Москвичи сбежали от празднеств на дачи, гости столицы отсутствовали по причине закрытия всех привлекательных для них мест, от магазинов до музеев, прочие же приезжие и гастарбайтеры предпочитали сидеть по домам из-за повышенной активности милиции. Москва была пуста и тиха, ничто не мешало насладиться срежиссированным спектаклем, ни его участникам, ни зрителям, вольным или невольным, ничья случайно возникшая фигура не заслоняла обзора, ничей случайный возглас не заглушал звук. Даже изрядно надоевший дождь и тот прекратился как по заказу. Или по прогнозу, что еще более удивительно.

* * *

Итак, что же произошло 13 июня 2003 года, в пятницу, в самом центре Москвы? Свидетельств о событиях того рокового вечера было собрано множество, даже с избытком, которого с лихвой хватило бы на несколько дел. Местонахождение, передвижения и прочие действия всех персонажей этой истории, включая произнесенные ими слова, установлены с чрезвычайной точностью за исключением очень коротких промежутков времени, в течение которых они, впрочем, никак не могли совершить преступления.

Начнем с самого беспристрастного и точного свидетельства – с записи камеры наружного наблюдения банка «Азовский», располагавшего в здании точно напротив места событий. Даже двух камер, позволявших просматривать весь переулок, от начала до конца. Установлены они были открыто, и нет ни малейших сомнений, что преступник учел их наличие в своем плане.

Долго время картинка казалась застывшей и позволяла разве что разглядеть в деталях главный подъезд дома, три ступени, ведущие к утопленным в фасаде высоким двухстворчатым дверям, да свежий листок, приклеенный скотчем к дверям, с надписью наискосок «Домофон не работает».

В 19.30 картинка ожила, во внезапно распахнувшуюся дверь на тротуар опрометью вылетела матерая немецкая овчарка и заметалась вдоль бордюра. Вслед за собакой по степеням степенно спустился высокий мужчина в широкополой фетровой шляпе и длинном плаще, из-под которого виднелись отутюженные брюки и ботинки Ralf Ringer на толстой подошве, все в коричневатых тонах. Шелковый, аккуратно завязанный шарф, изогнутая трубка во рту, задумчивый взгляд, для полноты картины «джентльмен на прогулке» не хватало только длинного зонта в руках. Да и лицо подкачало, не англосакс, с грубыми чертами, с широкими и высокими скулами и общим хищным выражением. Впрочем, согласно женским свидетельствам, лицо было мужественным, открытым и честным. И добавим, сильно, не по сезону загорелым.

Это был Григорий Ильич Воркутинский, с недавних пор, а точнее, полтора месяца, проживавший в квартире № 10, сорокалетний холостяк, популярный, можно даже сказать, очень популярный автор детективных романов.

Воркутинский дал собаке ровно одну минуту на ее дела, потом коротко бросил: «Лаврентий!» Овчарка немедленно пристроилась слева, идеально дополнив своим рыжеватым окрасом общую цветовую гамму. Пара степенно прошествовала по переулку к булочной, где Воркутинский купил хлеб «Семь злаков», и так же степенно двинулась назад.

В 19.42 в арке дома появился немолодой мужчина в старых форменных брюках, раздолбанных кроссовках и мешковатой ветровке. Это был тот самый кремень из дворового подъезда, Кузнецов Алексей Михайлович, подполковник в отставке, Герой России, Афган, Чечня, человек вспыльчивый, резкий и рубящий правда-матку всем в лицо, невзирая на чины и звания, из-за чего сам до больших чинов не дослужился, да и в отставке не удерживался ни на какой работе дольше испытательного срока. Непременный участник всех митингов патриотической оппозиции.

Кузнецов огляделся, заметил приближающуюся пару, сказал: «Привет, пес», – проигнорировав хозяина, сделал четкий поворот направо и направился строевым шагом к центральному входу. Воркутинский снисходительно пожал плечами, подождал, пока Кузнецов войдет в подъезд, и только потом последовал за ним.

В 19.52 Кузнецов появился вновь, затрусил как проштрафившийся салага к арке и через минуту скрылся в ней.

В 19.54 в переулок, разбрызгивая лужи, влетела вишневая «Лада-девятка» и резко затормозила у дверей банка. Из машины выбрался мужчина в короткой коричневой кожаной куртке, Ливайсах классического кроя и цвета и начищенных до блеска черных ботинках. Возрастом, ростом и статью он походил на Воркутинского, даже в крупных и грубых чертах лица можно было уловить какое-то сходство, а женщины так и вовсе не замечали разницы, если принимать во внимание их словесные портреты. Это был Северин Евгений Николаевич, любовник гражданки Чащеевой Таисии Алексеевны, проживавшей в квартире № 3. Человек широко известный в узких милицейских кругах, он по неустановленной достоверно причине играл перед своей молодой подругой роль начальника службы технической безопасности крупного коммерческого банка и откликался на прозвище Мома, этимология которого тоже точно не установлена.

Северин, нервно переминаясь, огляделся влево-вправо по переулку, даже вверх, вынул телефон, нажал кнопку вызова, постоял с задумчивым выражением, слушая долгие гудки, потом посмотрел пришедшее смс-сообщение, удовлетворенно кивнул, достал с заднего сиденья машины пластиковый пакет с надписью «Седьмой континент» и быстро пересек переулок, аккуратно переступая по поднимающимся над водой островкам асфальта. В 19.58 он вошел в подъезд.

В 20.00 в переулок, взвизгнув на повороте, ворвался черный Гелендваген и остановился точно у подъезда. Резко распахнулась правая передняя дверь джипа, над ней показался сначала бритый затылок, потом, без малейшего сужения, мощный столб шеи, затем широкие покатые плечи. Голова повернулась туда-сюда, как башня танка, туловище переместилось к двери подъезда, задержалось на мгновение и скрылось внутри. Через две минуты оно появилось вновь, махнуло окорокоподобной верхней конечностью и вновь исчезло.

В 20.04 мягко открылась задняя дверь джипа, промелькнула черная глянцевая шевелюра, черный кожаный пиджак, черные брюки, последним в подъезд втянулся лакированный черный ботинок. Это прибыл владелец мансардового этажа, сорокалетний бизнесмен Магомедов Гаджи-Гусейн Магомедович, дагестанец, как уже было сказано, человек, хорошо известный в мэрии и московских деловых кругах. Список видов деятельности, которыми он занимался, был бесконечен, как статьи Уголовного кодекса, и столь разнороден, что никто не мог точно сказать, что приносит ему основной доход. Впрочем, ни разу не привлекался, разве что в юности, которая у большинства кавказцев скрыта под сенью гор.

В 20.14 из подъезда вышел Северин и стал неспешно прогуливаться по тротуару вдоль дома. Через минуту он принял телефонный звонок, размеренно произнеся в ответ четыре слова: «Да. Да. Да. Целую». После чего посмотрел на часы, удовлетворенно кивнул головой и продолжил свою прогулку. Из джипа вылез водитель, близнец охранника, закурил, привалившись к машине, и за отсутствием другого занятия принялся наблюдать за Севериным.

В 20.17 в арке возник уже знакомый нам Кузнецов Алексей Михайлович с объемистым пакетом в правой руке, остановился, оглядываясь влево-вправо по переулку, даже вверх, потом сделал несколько шагов к подъезду и опять остановился. Лицо его, какое-то взволнованное и даже растерянное, вдруг затвердело и обрело выражение непримиримой классовой ненависти, обрушившейся на боевую машину абреков и ее водителя и рикошетом задевшей Северина. Герой России презрительно сплюнул, перехватил пакет левой рукой и уже было совсем собрался идти на прорыв, но в этот момент в конце переулка показался небесно-голубой Пежо-406.

Машина остановилась, едва не уткнувшись в задний бампер джипа. Левой рукой Северин широко распахнул приоткрывшуюся дверь со стороны водителя, а правую выбросил к сидевшей за рулем симпатичной брюнетке. Это была упоминавшаяся уже Чащеева Таисия Алексеевна, проживавшая в квартире № 3, 28 лет, не замужем, рост 1.67, вес 58, владелица рекрутингового агентства «Таис».

Далее состоялся следующий диалог, позднее достаточно точно реконструированный в основных моментах по показаниям всех участвовавших в нем лиц и беллетризованный нами в моментах несущественных для максимального соответствия ходу времени.

– Привет, дорогой, – сказала Таисия и, опершись на руку Северина, выбралась из машины, чмокнула мужчину в щеку, – ты как всегда приехал заранее. А я лечу, пробок никаких, да и машин тоже почти нет, думаю, вот приеду раньше времени…

– Ну что ты… В графике. Как обычно, – Северин, улыбаясь, вернул поцелуй.

– Лечу, а сердце не на месте, – продолжала между тем Таисия. – Целый день не на месте, предчувствие. Что-то непременно случится. Нехорошее. У тебя на службе все в порядке?

– Да. У нас эти выходные вообще одни из самых спокойных.

– Нет, ты не понимаешь, при чем здесь эти выходные? Сегодня! Сегодня же пятница, тринадцатое!

– Ну и что?

– Как что?! Катаклизмы разные, ужасы всякие, компьютеры глючат, сети сбоят, даже и нейронные у людей в головах, вот те и начинают вытворять такое, что в обычный день им и не приснится. Научный факт, я с утра в Интернете читала.

– Этот пакет – в квартиру? – деловито спросил Северин.

– Да. Дары леса. Ты не поверишь…

В этот момент (в 20.21 согласно данным камеры внешнего наблюдения) из подъезда дома вышел Воркутинский в сопровождении собаки, отрывисто пролаявшей «Гав! Гав! Гав!»

– Здравствуй, Лаврентий! Иди ко мне, красавец, дай я тебя обниму, – Таисия наклонилась, раскинув руки.

Пес чуть склонил голову набок, бросив взгляд на хозяина. Тот едва заметно кивнул. Пес подошел к женщине и позволил потрепать себя по загривку, даже махнул пару раз хвостом, изображая удовольствие.

– Девочек, вижу, на даче оставили, – сказал Воркутинский.

– Да. Девочкам там хорошо, – ответила Таисия, продолжая гладить пса, – целый день на свежем воздухе, бегают на воле, играют. Вот только Лаврентию теперь поиграть не с кем. Приезжайте к нам, порезвитесь… – и, без перерыва: – Ой, Мома, у меня, кажется, ни крошки хлеба дома. Сходи в булочную, а то сейчас закроется. Мне – с отрубями!

– Да закрыта уже, – сказал Северин, глядя при этом почему-то на Воркутинского, неприязненно и даже с ненавистью.

– Действительно закрыта, Таисия. Я был там полчаса назад, покупал хлеб для Пелагеи Федоровны, так отпускать не хотели, кассу, говорят, закрыли, – подтвердил Воркутинский.

– Вы такой добрый, Григорий! – воскликнула Таисия, оставив наконец пса в покое и распрямляясь.

– Невинное пионерское детство вспомнил, – процедил сквозь зубы Северин.

– Какой же я добрый, Таисия? – сказал Воркутинский. – Я за этот батон такую историю выслушал, что хоть роман садись писать. А это мой хлеб.

– Почему вы, мужчины, так боитесь признаться в своей доброте? Все наговариваете на себя невесть что…

Тут Таисия взглянула в лицо Воркутинскому и убедилась, что нисколько не наговаривают. Доброты в нем не было и в помине. Два мужчины стояли, неотрывно глядя в глаза друг другу и все сильнее наливаясь ненавистью. Они синхронно перебирали пальцами, постепенно сжимая их в кулаки, и вдруг, как бы спохватившись, одновременно засунули руки карманы, от греха подальше. Таисия, откровенно наслаждавшаяся сценой, тоже почувствовала предел.

– Ну что вы, мальчики, как петухи… – сказала она примирительно и положила руку на грудь Северину.

Северин явственно вздрогнул, завертел головой, влево, вправо, вверх и наконец вниз, на наручные часы. Было 20.27.

– Ты чего, Мома, вспомнил что-нибудь? – обеспокоенно спросила Таисия.

– Нет. Послышалось.

– Шаги командора? – с усмешкой спросил Воркутинский, лицо которого разгладилось и приняло свойственное ему обычно выражение пытливого и немного ироничного наблюдателя жизни и человеков.

– Если бы… – раздумчиво протянул Северин, уже и думать забывший о Воркутинском и их стычке. – Нечто похуже…

– Куда уж хуже, – сказал Воркутинский.

Он повернулся к Таисии, адресуя ей снисходительную улыбку:

«Вот есть же люди, которые классику не знают и аллюзий не понимают, то ли дело мы, дорогуша, с вами, два интеллигентных человека…»

Таисия не ответила понимающей улыбкой.

– А вот мы с мэтром ничего не слышали! – сказала она. – Не так ли, Григорий?

– Ничего! – отчеканил тот и смягчил: – Ничего не слышал, кроме тихого поскуливания Лаврентия. Сейчас идем, – сказал он, обращаясь к псу, и, приподнимая шляпу: – Прошу нас извинить за то, что покидаем вас. Неотложные дела.

– Ну что ты так к нему прицепился? – спросила Таисия, глядя в спину величаво удалявшегося Воркутинского.

– Позер, – ответил Северин, доставая сумку из машины, – тоже мне, Конан Дойл и Шерлок Холмс в одном флаконе, с такой-то бандитской рожей!

– Ты несправедлив, Мома.

– Да, ты права, насчет Конан Дойла и Шерлока Холмса я погорячился.

Когда они проходили мимо джипа, у водителя зазвенел мобильный телефон.

– Чё у нас? – сказал он в трубку. – Ничё. Все путем. А у вас? Лады. Вот и мне послышалось.

Остается добавить, что Кузнецов, несколько раз порывавшийся обойти с фланга эту группу, но так и не обошедший, вошел в дом сразу вслед за Севериным с Таисией.

На этом мы завершим анализ данных камер наружного наблюдения. Происходившие в переулке события уже не имели принципиального значения – дело было сделано. А прибывавшие действующие лица, чем дальше, тем в большем количестве, и так появятся в нашем рассказе.

* * *

Обратимся теперь к свидетельствам о перемещении персонажей внутри дома. Наиболее полную информацию удалось получить о Воркутинском. Пелагея Федоровна Шалманова, вдова генерала госбезопасности, прошедшая с ним рука об руку несколько лагерей, включая легендарный УстьВымЛаг, была человеком проверенным и с этой точки зрения абсолютно надежным. С другой стороны, как свидетель она была абсолютно ненадежна, учитывая возраст – 82 года – и длинный перечень профессиональных заболеваний, из которых для нашего рассказа наиболее существенны болезни Альцгеймера и Паркинсона, правда, обе в средней стадии. Тем не менее, ее показания были безусловно приняты во внимание и приобщены к делу, поскольку совпали в основных чертах с показаниями Воркутинского.

Итак, вернувшись из булочной, Воркутинский оставил Лаврентия «сторожить» у двери, а сам позвонил в звонок. Пелагея Федоровна после долгого и придирчивого разглядывания его в глазок, открыла дверь, затем у них начался обычный, по утверждению, Воркутинского разговор.

– Вот, дражайшая Пелагея Федоровна, наисвежайший, «Семь злаков», как вы любите.

– Спасибо, голубчик, что не забываешь немощную старуху.

– Уж и старуху! Уж и немощную! Да вас хоть сейчас на общее построение, уж вы бы молодым показали!

– Ну что ты, голубчик, какие мои силы, хотя этих нынешних, молодых, конечно, построила бы. А уж раньше-то! Вот, помню, в сорок восьмом, когда поток контингента резко увеличился…

Разговаривали они по утверждению Пелагеи Федоровны недолго, Воркутинский же показал, что минут десять, если не пятнадцать.

– Скучно старухе, а поболтать она любит, – рассказывал Воркутинский, – и, доложу я вам, память у нее, несмотря на болезнь, отменная, особенно в том, что касается событий далеких лет. Я потому и стал к ней захаживать. Но в тот вечер я не был расположен выслушивать ее рассказы, да и Лаврентий что-то нервничал целый день, надо было его хорошо выгулять, так что я при первой возможности свернул разговор. Увидел на ходиках, что уже пять минут девятого, и напомнил, что надо принять лекарство, старуха при слове лекарство встает по стойке смирно.

Это показание о времени Пелагея Федоровна подтвердила при первом же наводящем вопросе. К слову сказать, ходики в ее квартире тоже проверили – они шли точно.

– Но отбояриться так просто мне не удалось, – продолжал свой рассказ Воркутинский, – старуха попросила сделать ей отвар, обычная какая-то смесь, пустырник, валериана, еще что-то. Пошел на кухню, исчертыхался весь, пока нашел, куда она коробку засунула. Заварил, поставил в кружке на столик у ее кресла и дал деру.

Тут имелось маленькое расхождение. Пелагея Федоровна показала, что «молодой человек» сам вызвался сделать ей отвар, но в остальном все совпадало – и бубнил он что-то себе под нос, и возился долго, так что ей пришлось даже крикнуть, чтобы не передерживал на огне. И обида осталась, что умчался, как на пожар, часу не просидел и историю не дослушал.

Показания Воркутинского косвенно подтвердили также все, входившие в дом или выходившие из него с 19.52 до 20.20. Все они видели Лаврентия, чинно сидевшего у дверей квартиры Шалмановой и приветствовавшего их лаем.

Приблизительно тот же интервал времени охватывали показания еще одного свидетеля. Свидетеля, как водится почти в любом уголовном деле, случайного, появление которого именно в это время невозможно было предсказать или предвидеть, так что преступник, вне всяких сомнений, не учитывал его в своем хитроумном плане. Хотя о том, что в тот вечер в квартире № 11 на верхнем этаже небольшая студенческая компания будет отмечать день рождения хозяина дома, он вполне мог быть осведомлен.

Виновнику торжества, Роману Александровичу Мещерякову, он же Ромик, исполнилось двадцать лет, и он, как большинство юбиляров, пребывал в угнетенном и даже раздраженном состоянии духа. Истинная причина этого состояла в том, что на вечеринку не пришла одна девушка, которую он очень ждал. Ждал без всяких на то оснований, потому что вместо прямого и недвусмысленного приглашения ограничился намеками, прозрачность которых была понятна только ему одному. Что ему доходчиво и объяснили друзья, когда наконец выяснили причину его дурного настроения. «Сказал бы сразу, и мы бы тебе Машку на дом доставили, в коробке с ленточкой, – рассмеялись они. – И с подарком бы не парились. И Машка бы никуда не делась хотя бы из-за коробки, потому как – прикольно!»

Ромик не внял голосу разума и сказал, что все равно будет ждать, до восьми, после чего начнет страдать по-настоящему. В 19.55 он поднялся с дивана и направился к входной двери. Это время единодушно подтвердили все присутствовавшие, потому что так же дружно кричали ему вслед, что зря он так спешит и до срока осталось пять минут.

Страдал Ромик на широком подоконнике подъездного окна, улегшись набок лицом к лестнице и вытянувшись во весь рост. Это было его привычное и нагретое место лет, наверно, с семи. Друзья, желая развеселить его, минут через пять-семь после его ухода распахнули дверь и принялись выкрикивать в оригинальном сопровождении специально по такому случаю составленную и отрепетированную вариацию популярной песни «Какая боль, какая боль, Аргентина-Ямайка…» На последнем слове и заткнулись, увидев перекошенную физиономию Ромика, и убрались обратно в квартиру.

Вернулся Ромик сам, еще минут через двадцать. Вернулся, потому что дом умер. Следователям пришлось затратить некоторые усилия, чтобы понять, что свидетель имеет в виду. Ромик с явной неохотой пояснил, что в подъезде наступила мертвая тишина после того, как вышел Воркутинский. Почему именно Воркутинский? Потому что собака. Она, стремясь на улицу, так бьет лапами по двери, что даже здесь, наверху, в ушах звенит, ни с чем не спутаешь. Следователи действительно обнаружили множественные следы собачьих когтей на внутренних сторонах двери в вестибюль и входной двери, установив также поразительную слышимость на верхнем этаже всего, что происходит на нижнем. Однако дальше им продвинуться не удалось, потому что Ромик уперся и, несмотря на все уговоры и даже, признаем, легкие угрозы, отказался сообщить что-либо еще об услышанном им в тот вечер.

– Мало ли чего я слышал? – повторял он. – Может, мне все это пригрезилось? Я никогда не говорю о том, что я слышал. Я говорю, да и то не всегда и не всем, только о том, что я видел.

Главное, что соблаговолил сообщить Ромик, касалось все же того, чего он не видел – не видел никого, кто бы в обозначенное время подходил к дверям квартиры № 12. Видел же он только чечена, по его выражению, и бодигарда. Последний вошел в подъезд, поднялся, топая как слон, на их шестой этаж, затем еще на один марш лестницы к временной двери на мансарду, вставил в замок новомодный пластиковый ключ-карточку… Точно вставил? Или, может быть, ему открыли дверь изнутри? Он не звонил в звонок? Я говорю только то, что видел собственными глазами! Вставил ключ в замок, открыл дверь, пробыл внутри минут десять, вышел, притворил дверь и громко крикнул в проем лестницы «Чисто». После чего лифт, стоявший все это время на шестом этаже, пошел вниз и вернулся уже с чеченом. Как тот выглядел? Обычно выглядел. Поздоровался. Еще чего-нибудь говорил? Угу. Если кто меня обидит, чтобы ему сказал, зарежет. Это шутка? Да кто их чеченов разберет. Может быть, и шутка. А когда это случилось? Я на часы не смотрел. Они у себя заперлись, и почти сразу же внизу собака в дверь врезалась, потом тишина наступила, я и ушел.

Так обозначился приблизительно двенадцатиминутный промежуток, в течение которого местонахождение гражданина Магомедова не было точно установлено. Сам он показал, что все это время разговаривал по мобильному телефону, стоя в полутемном вестибюле, в том единственном и как назло самом темном углу, где был сигнал МТС. Это была единственная информация, которую удалось проверить. По распечатке, полученной от компании МТС, был установлен факт разговора с телефона Магомедова в указанное время, но разговор этот состоялся с абонентом БиЛайн Магомедовым Гаджи-Гусейном Магомедовичем. Давать какие-либо объяснения этому подследственный отказался. На провокационный вопрос следователя, не лежит ли сейчас этот телефон у него в кармане, Магомедов молча вывернул карманы.

Отказался он также отвечать на вопрос, зачем он звонил в 20.03 Говорову Вениамину Викторовичу. Впрочем, звонок этот не был принят, так что следователи особо не настаивали. Их больше интересовал разговор, который Магомедов вел с 20.21 до 20.35. Он категорически отказался отвечать и на этот вопрос, даже после сурового предупреждения, что это единственный и последний шанс доказать его алиби на момент убийства. К слову сказать, следователи, приложив немалые усилия, установили-таки, куда звонил тогда Магомедов. Это был прямой номер столь значительного лица, что следователи не стали рисковать погонами, добиваясь от него показаний по столь незначительному, нерезонансному делу. Вот и мы, при всем нашем стремлении к максимальной точности, не рискуем называть имя этого значительного лица, памятуя его страсть к предъявлению исков за клевету и оскорбление личного достоинства. Впрочем, все это не имело никакого значения, гражданин Магомедов был отпущен восвояси после трехчасового допроса, предъявить ему, по сути дела, было нечего. С него даже не взяли подписку о невыезде.

Такие же приблизительно 10-15-минутные лакуны были в данных о местонахождении еще двух упомянутых выше действующих лиц – Кузнецова и Северина. Конечно, они дали на этот счет исчерпывающие объяснения, но ни они, ни следователи не смогли подкрепить их какими-либо свидетельствами и доказательствами. Так что мы, следуя нашей договоренности, не будем приводить их здесь.

* * *

Как же развивались события дальше? Более чем спокойно, как затишье перед бурей. Нет никаких оснований сомневаться в том, что Воркутинский прогуливался по улицам с Лаврентием, а все прочие обитатели дома находились в своих квартирах, обсуждая погоду, смотря телевизор, стряпая или уже наслаждаясь поздним московским ужином. Возьмем, к примеру, Северина с Таисией, просто потому, что им суждено сыграть не последние роли в этом деле. Приведенный ниже диалог, несмотря на привнесенные в него наши пояснения и оценки, почти с документальной точностью передает все случившееся в эти минуты и подводит нас к кульминационному моменту вечера.

– Как съездила? – спросил Северин, когда они двинулись от машины к подъезду.

– Я сразу хотела рассказать тебе это, да ты прервал меня в своей обычной манере. Не поверишь! Пошли с мамой за грибами и набрали – подосиновиков!

– Где ты видела подосиновики в середине июня?

– В лукошке, а лукошко – в сумке, а сумка – у кого-то в руках. Грибов страсть сколько, им, наверно, кажется, что уже осень.

Тот июнь был действительно самым холодным за шестьдесят с лишним лет, с сорок первого.

– Сделаешь? – с надеждой спросила Таисия, когда они зашли в квартиру.

– И мясо тоже, – ответил Северин.

Он снял ботинки, сунул ноги в домашние тапочки 44-го размера и, прихватив пакет с надписью «Седьмой континент», двинулся на кухню.