Текст книги "Главный подозреваемый"

– Да. Пожалуй, ты единственная, кого можно исключить из числа подозреваемых.

– И тебя! Ты ведь меня на улице ждал и в дом не заходил.

– Заходил. Как по-твоему пакет с мясом и, между прочим, с хлебом с отрубями в квартире оказался?

– Какой ты внимательный, Мома, и всегда все помнишь. Ой, сказал о мясе с хлебом и сразу жутко есть захотелось.

– Давно пора.

– Наверно, это ужасно, что я такая бесчувственная? Веник наверху лежит, а я есть хочу и буду есть, уплетать за обе щеки, как будто ничего не произошло.

– Нормально, – сказал Северин, вновь зажигая огонь под сковородкой.

– Но ведь ты его не убивал, – сказала через какое-то время Таисия с какой-то неопределенной интонацией, раздумчиво, вопросительно, утвердительно, не разобрать.

– Не убивал, – после короткой паузы ответил Северин, – но об этом не знает никто, кроме убийцы и собаки.

– Я знаю!

– Э нет, ты можешь верить, чувствовать, предполагать, но знать это точно ты не можешь. Такие вот дела.

– Но ты же слышал что-то, я теперь поняла, ты слышал звук выстрела, там, внизу. Как же я сразу не догадалась и не вспомнила. А коли ты тогда со мной был…

– Тайка, забудь!

– О чем я должна забыть, дорогой? О выстреле или о том, что ты его слышал?

– Обо всем забудь. Ешь мясо, понюхай, как пахнет, вина выпьем, потом любовью займемся. Жизнь прекрасна!

* * *

В тот вечер их не беспокоили. У следователей и без них дел хватало. Впрочем, все действия, предпринятые следователями и тогда, и впоследствии, не привели к положительному результату. Чего о них и рассказывать?

Но суета, поднятая ретивым молодым оперуполномоченным в вечер трагедии, имела одно неожиданное следствие. Жители дома, вовлеченные во всю эту кутерьму, не поняли, что спектакль, в котором им были отведены роли статистов и «Кушать подано!», уже сыгран, занавес опущен, зрители разошлись, что и им пора расходиться по домам, самим превращаться в зрителей, а еще лучше все забыть по мудрому совету Северина. Они же посчитали, что это не окончание спектакля, а всего лишь антракт, и за отсутствием режиссера стали сами придумывать себе роли, импровизировать, стали выискивать, вынюхивать, вникать, сопоставлять, копаться в воспоминаниях, ближних и дальних, в общем, стали думать, а потом и действовать, что в таких делах не только нежелательно, но и опасно.

Продвинулись они в своих расследованиях далеко, даже слишком далеко, намного дальше официального следствия. Помогло им в этом, в частности, то, что они не были обременены всей этой процессуальной рутиной, протоколами, экспертными заключениями, уликами и прочими доказательствами, ничем таким, что можно было бы приобщить к делу. Все, чем мы располагаем, это рассказы, которые они сами рассказали или могли рассказать. Если бы захотели и смогли.

Ромик

Ну и денек выдался! Наверно, самый интенсивный в моей жизни, пока, конечно. Есть о чем рассказать! Вот и Машка, в кои веки, сама меня разыскала, в кафешку затащила и слушала, раскрыв рот. Я вроде как крутой, свидетель убийства.

Хотя какой я свидетель? Говорят, что я ближе всех к месту убийства находился, кроме убийцы, конечно, и что с того? Я же ничего не видел, я вообще ничего не понял, у меня ни единой мысли об убийстве или чем-то там таком в голове не мелькнуло, пока крик не услышал и в квартиру не вбежал. Да и тогда… У меня тогда вообще никаких мыслей не было, если честно. Было, наоборот, какое-то странное ощущение, что я это не я, а какой-то сторонний наблюдатель, который смотрит, нет, не на труп, а на молодого парня, похожего на меня, на Мещерякова Романа Александровича, и удивляется, что тот ничего не чувствует, ни страха, ни любопытства, ни горя.

А ведь вроде как должен был чувствовать. Я же мертвяков ни разу в жизни не видел, даже на похоронах никогда не бывал. А тут смотрю и – ничего. Как на куклу смотрю. Кровь лужей, блестит и растекается. Хоть и недолго смотрел, может, секунду или две, а почему-то отметил, что – растекается. Еще подумал, что наверно в ковер впитывается, за счет капиллярных сил. А еще – что ковер теперь выбросить придется, дорогой ковер, но не отмоешь. «Какой ты смелый», – это Машка сказала.

Почему – смелый? В чем тут смелость? И зачем она вообще здесь нужна? Разве в кино нужна смелость? А тут ощущения были ну точно как в кино, в 3Д, но не в реале. Если уж о кино речь зашла. Там часто такое показывают. Я имею в виду, как человек впервые оказывается на месте убийства. Как его потом лечить начинают от психологической травмы, как разные психоаналитики заставляют его раз за разом рассказывать о случившемся, чтобы изжить и в конце концов стереть эти воспоминания.

Мне раньше все это интересно было смотреть, я вообще психологию ставлю выше действия, но теперь знаю, что все это туфта. Я о психологической травме – не было у меня никакой травмы! И рассказывать раз за разом, что я видел и что при этом чувствовал, мусоля мельчайшие детали, у меня нет ни малейшего желания или потребности. Но пришлось, всем подряд, потому что все считали себя вправе меня об этом расспрашивать. Так достали, что у меня одно желание осталось – чтобы от меня, наконец, отстали. Даже мелькала мысль правду им сказать. Вы только не подумайте чего, правду не об убийстве, а о том, что я обо всех них думаю. Только ведь не поможет. Спишут все на стресс и начнут лечить пуще прежнего, по-взрослому.

Может быть, я бесчувственный? Это я к тому, что ничего не чувствовал, когда на тело смотрел, ни страха, ни любопытства, ни горя. Стоп! При чем здесь горе? Ведь второй раз оговариваюсь, как сказали бы все эти психоаналитики, лицензированные и доморощенные, оговорочка по Фрейду.

Кто он мне был? Я имею в виду убитого. И с чего бы мне о нем горевать? Я ведь даже не знаю точно, как мне его называть, как-то никогда не приходило в голову, надобности не было. Мы же были, в сущности, незнакомы. Я до последнего времени, до самого убийства, не знал ни фамилии его, ни имени, не говоря уже об отчестве. Хотя нет, отчество как раз знал, точнее говоря, мог бы вычислить, если бы задумался, – Викторович, дядю Витю из десятой я помню.

А его не помню. Он же недавно у нас поселился, чуть больше года назад, это я точно знаю, у меня для этого есть точная вешка, для меня очень важная. Но он раньше, когда-то давно, в нашем доме жил, потому что все его знали. И он всех знал.

Еще точно помню, как увидел его в первый раз. Я на занятия спешил, поэтому по лестнице спускался, так быстрее, чем наш лифт вызывать. Стоит какой-то мажор у десятой квартиры и дверь ключом открывает. Думаю, купил, наверно, квартиру, она с осени пустой стояла после того, как бабка Алевтина умерла. Поздоровался на автомате. А он мне:

– Привет. А ты кто?

– Дед Пихто, – отвечаю, опять на автомате, и дальше иду.

– А! Ты наверно Ромик, Мещеряков, – донеслось мне в спину. – Мне-то казалось, что ты совсем маленький, ан вишь, вырос, уже хамить старшим научился. Как время бежит!

Но мне это по барабану, я на занятия опаздывал. Вечером поехал в поместье, родители уже перебрались туда на лето. За ужином, как водится, допрос с пристрастием, что делал целый день, поминутно, как дела в университете и все такое прочее. Я и упомянул о встрече, чтобы как-то заполнить отведенное на допрос время и случайно не проговориться о том, что на самом деле в тот день в университете случилось, это же моя личная жизнь и родителям о ней знать не надо. Что тут началось!

– Этот вернулся! – воскликнула мама.

– И как только, сволочь, посмел! – отец так грохнул кулаком по столу, что тарелки подскочили, а мама, которая вообще-то терпеть этого не может, ни грохота, ни слов таких, даже обычного своего замечания не сделала, а вроде как даже кивнула, соглашаясь.

Так с тех пор и пошло – Этот, по-другому они его не называли, хотя говорили о нем, особенно когда думали, что я их не слышу, часто. Они о нем при мне вообще не разговаривали. Только в тот первый вечер, когда они выпустили пар, мама взяла меня за плечи и, пристально глядя мне в глаза, сказала:

– Рома, обещай мне, что ты никогда не будешь разговаривать с этим ужасным человеком. Обещай, что ты будешь его за версту обходить. А если он к тебе посмеет подойти, то сразу нам скажешь.

Пришлось пообещать, по пунктам.

Выполнение обещания далось мне без малейших усилий. Мы же почти не виделись, хоть и жили в пределах прямой видимости. Но это же Москва, обычное дело. Так что когда предки приставали ко мне, а у них на этом какой-то странный пунктик был, я с чистой совестью отвечал: ни-ни. Если бы не эти их напоминания, я бы о нем вовсе забыл, а так невольно следил за ним, не с большим, но все же интересом – что в нем такого ужасного? Ничего такого не обнаружил. Более того, все наши в доме относились к нему по-доброму, даже бабка Пелагея, звали его Веником, причем не за спиной, а в глаза, и он на это идиотское прозвище откликался. Но не могу же я звать его Веником? Пусть будет Соседом.

Да! Забыл сказать. Как водится, о самом главном. Я ведь почему так точно время его приезда запомнил? Потому что родители после этого в дом ни ногой, буквально. Окончательно в поместье перебрались. Я поначалу подивился, потому что мама все любит контролировать, а для нее все – это я. А тут они меня одного в квартире оставили, не мог же я каждый день в поместье ездить, это даже мама понимала. Подумал: старые совсем стали. Но потом как-то подслушал их разговор: «Не хочу одним воздухом с ним дышать!» Чем это, думаю, он так им досадил, что ненависть к нему пересилила их патологическую заботу обо мне? Выяснять, естественно, не стал, чтобы ненароком не утратить долгожданной свободы.

В общем, так получилось, что за год мы с Соседом действительно не разговаривали, даже в объеме здрасте – до свидания. Кроме одного раза, который почти точь-в-точь повторял первый. Опять я бежал на занятия, а он стоял у двери, вставляя в нее ключ. Только это была другая квартира, двенадцатая, напротив нашей. Там раньше бабка Клеопатра жила, но она полгода уж как съехала, в смысле из квартиры, а не с катушек, а потом там ремонт шел.

– Привет, Роман, – сказал Сосед, обернувшись. – Вот решил повыше перебраться. Будем теперь дверь в дверь жить.

– Здрасте, – отвечаю и быстренько-быстренько вниз, не из-за обещания маме, а потому что опаздывал.

– Молодец, – донеслось в спину, – растешь. Еще полгода и научишься останавливаться при ответе.

Обычное взрослое занудство.

В ближайшую пятницу, за ужином в поместье, рассказал родителям об этом случае, опять же не из-за обещания, а чтобы заполнить вакуум разговора. Что тут началось!

– Так вот кто Клеопатру в богадельню сплавил! – закричал отец и шваркнул кулаком по столу, так что тарелки подскочили.

Мама на это ноль внимания. Сама воскликнула:

– Он выжигает все вокруг себя! Он оставляет после себя мертвое пространство.

И вдруг заплакала. Отец к ней бросился, успокаивая. И я, конечно, тоже. Не могу видеть, как мама плачет. Мне самому от этого плакать хочется, как маленькому. А мама вцепилась в меня, прижала к себе и только повторяла: «Мне страшно, мне страшно». Еле успокоили. Я уж и сам не рад был, что разговор этот начал и о Соседе упомянул. Больше я так не делал.

Тем более что родители неправы были. Никто бабку Клеопатру никуда не сплавлял, ни в какую богадельню или хоспис. Я это точно знаю, потому что она перед переездом попросила меня немного помочь ей со сборами. У нее же вся квартира была антиквариатом забита, всякие вазы да статуэтки стояли даже там, где их никто разглядеть не мог, вот я и доставал. Бабка Клеопатра все время что-то говорила по своему обыкновению, я особо не вслушивался, но одну фразу запомнил, потому что она ее три раза повторила, слово в слово. «Я рада, что в санаторий переезжаю. Там и уход, и общество приличное, много знакомых, нам будет, о чем поговорить». Я помню, тогда еще усмехнулся про себя: диагноз! Но потом сообразил, что не диагноз, это она мне для надежности в голову вбивала, чтобы я родителям передал. Я, конечно, передал, мне не трудно. И родители восприняли эту информацию с пониманием: неправильно в ее возрасте одной, мало ли что, а там врачи и медсестры всегда под боком, и пообщаться есть с кем, не в четырех стенах одной сидеть. А теперь вдруг взъелись. Но ничего же не изменилось! Их не поймешь.

* * *

Так мы и жили с Соседом как на разных планетах, но в последнюю неделю, в его последнюю неделю все вдруг резко изменилось. Я утром в понедельник сдал последний экзамен, родители, правда, об этом не знали, думали, у меня еще один остался, в пятницу. Но я по нему автомат получил, а им не сказал, даже нарочно зачетку дома забыл, на маму иногда и даже не иногда находит, вдруг начинает в рюкзаке моем рыться, все проверять. Еще поныл немножко, что вот-де консультации назначили, целых две, которые не пропустить, придется теперь в Москве торчать, а не готовиться к экзамену в поместье, как все нормальные люди.

Я шел домой, строя планы на всю неделю, неделю абсолютной свободы, которая должна была закончиться тусой по поводу моего дня рождения. Моего первого настоящего дня рождения, потому что все предшествующие не в счет. Их просто не было. В нашей семье это был день поминовения, или поминания, никак не могу запомнить, сестры моей Юлии, которая в этот единственный день выходила из небытия и заслоняла для родителей свет их очей, то есть меня. Этот день был посвящен только ей, кладбище, церковь, слезы и все такое прочее, а для меня, естественно, ничего, никаких детских праздников или хотя бы торта со свечками. Подарки, правда, были, но не в этот день, и поэтому ощущения праздника не возникало.

Но в этом году я твердо настоял на своем. Несмотря ни на что. У Юлечки круглая дата! Ну так и у меня круглая дата. Мама даже всплакнула, но я это проигнорировал. Я мамины слезы хорошо разбираю. Когда ей плохо – это одно, а когда она хочет от меня чего-то добиться – это другое. Если честно, уперся я не из-за дня рождения. Потусить с друзьями можно было в любой другой день, я ж теперь сам себе хозяин. Но родители наотрез отказались купить мне машину. Хоть бы для виду сказали, что там денег нет или еще что-нибудь такое же объективное, так ведь нет! То есть деньги-то как раз есть, разумных причин для отказа нет. Стеной встали. Вот я и решил их немного наказать и поддавить, вдруг одумаются. Хотя вряд ли.

Не то чтобы машина была мне так уж нужна. В университет мне удобнее на метро ездить, в поместье, конечно, удобнее на машине, но на электричке быстрее, у меня на этот счет богатая статистика имеется. Я еще с первых классов стал записывать время в пути, когда мы с отцом на машине в поместье ездили, он все посмеивался надо мной, но потом, летом после десятого класса, я все эти данные обработал и представил ему в виде таблиц и графиков с раскладкой по времени суток, дням недели и месяцам, со средними значениями и стандартными отклонениями. Отец тогда уважительно посмотрел на меня, едва ли не первый раз в жизни уважительно, так что не зря горбатился. Но мне же не только его уважение нужно. У всех пацанов уже колеса есть, один я как лох на метро езжу. Они делают вид, что не замечают, но я же чувствую… Опять же девушки, вернее, одна… Но это к делу не относится.

Выхожу из лифта на нашем этаже и нос к носу сталкиваюсь с Соседом. Посторонился, уступая ему дорогу, но он не поспешил войти в лифт, а ступил в ту же сторону, что и я, и остановился, вроде как в растерянности. Я тоже остановился, это лучшая тактика, когда два человека разойтись не могут.

– Привет, Роман, – сказал Сосед.

– Здравствуйте, – отвечаю и рукой на открытую дверь лифта показываю, – проходите, пожалуйста.

Сосед посмотрел на меня каким-то ошалелым взглядом, видно, добил я его своим «пожалуйста». Но не с места не сдвинулся. И говорит:

– Слышал, день рождения у тебя скоро.

Я удивился: он кого он мог это слышать? Но демонстративно вежливо отвечаю:

– Да, через три дня, спасибо.

– И сколько исполняется?

– Сколько есть, все мои, – показываю, что разговор начинает мне надоедать, но по-прежнему с маской «воспитанного мальчика», она мне лучше всего удается.

– Понятно, восемнадцать, – кивает Сосед.

– Двадцать! – не сдержался я.

Сосед надолго завис. Потом как-то сдавленно сказал:

– Хорошая дата, круглая, – видно, ничего более банального не придумал.

Потом вдруг оживился.

– И чего же вы, Роман э-э-э…

– Александрович, – подсказал я.

– Ну конечно же, Александрович! И чего же вы, Роман Александрович, хотите в преддверии этой славной даты? Как все: власти, славы, денег, женщин? Или мечтаете облагодетельствовать человечество, которое в виде награды преподнесет вам на блюдечке все вышеозначенное? Я не это имею в виду. Я говорю о мечте более приземленной и конкретной, о подарке к дню рождения. Итак, о чем мечтаем, чего хотим?

– Скутер, – ответил я.

О том, почему я произнес именно это слово, можно, наверно, написать диссертацию по психологии. Сам не знаю. Возможно, в скутер сублимировалось мое желание получить машину. Или вспомнилось сегодняшнее васькино хвастовство, что он купил новый скутер, он еще приглашал всех на дачу после окончания сессии, чтобы покататься. Но скорее всего, я произнес первое пришедшее на ум слово, просто, чтобы Сосед наконец отвязался.

– Мог бы и сам догадаться! – воскликнул Сосед. – О чем еще может мечтать молодой продвинутый человек, как не о скутере. Это мы организуем.

– Деда Мороза изображаете? – спросил я.

– Угу, на меня иногда накатывает, – на полном серьезе отвечает Сосед. – Хорошо, что редко, а то бы вконец разорился. Ну что, готов ехать?

Намечалось что-то прикольное. Я согласился.

– Вот только рюкзак домой заброшу, – говорю.

– Хорошо, я тебя в машине подожду, – ответил Сосед, нажал кнопку лифта, вошел в открывшуюся дверь и поехал вниз.

Так, первый тест он прошел. Дверь в нашу квартиру я при нем ни за что бы не стал открывать. Я быстро собрался и спустился вниз. Машина стояла у подъезда, Сосед изнутри открыл дверь и я сел на переднее пассажирское место, рядом с ним. Тронулись.

– Тебя разве в детстве не учили, что нельзя с незнакомыми дядьками в машины садиться? – спросил он.

– Учили, конечно, – отвечаю. – Я для страховки разослал всем друзьям эсэмэски, что уехал кататься с соседом, на черном пятисотом мерседесе, госномер г049вв49.

Никаких сообщений я, конечно, не посылал, пацаны же потом не отстанут, но пусть знает.

– Номер только что срисовал?

– Нет, как только вы в доме поселились. У меня же отец из ГРУ, мы так с ним в детстве играли, номера машин, количество ступенек и тому подобное для развития памяти и наблюдательности.

– ГРУ! Как я мог забыть! – воскликнул он. – Доставал, наверно, этими играми?

– Все предки достают, – ответил я, – это их отличительная особенность и жизненное предназначение.

Дальше ехали молча. Сосед ко мне не приставал, в смысле, с разговорами. Да он и не должен был приставать, ни в каком смысле. Это я давно понял, как-никак играл несколько месяцев в игру «Распознай педофила». Родители здесь ни при чем, это школьное. У нас в школе большой скандал был по этому поводу, учителя литераторы, Зиновия Марковича, обвинили в педофилии, не официально, конечно, просто так говорили, в том числе мои родители. Я им пробовал объяснить, что он старшеклассниц совращал, которые сами кого хошь могли совратить, такие телки, какая же это педофилия? Но у родителей здравый смысл напрочь отключился, все причитали, каким осторожным мне надо быть, сегодня старшеклассницы, а завтра мы, кто же их, педофилов, поймет. Скандал тот замяли по-тихому, даже в интернет ничего не просочилось. Нам доходчиво объяснили, что нет ничего прикольного в знакомстве с педофилом, и мы вняли, потому что и сами до этого дошли. А что в игру играли, так это только для своих. Пару потенциальных педофилов среди учителей выявили и устроили им такую веселую жизнь, что они через полгода из школы уволились. На том игра и закончилась.

Сосед точно педофилом не был. И геем тоже. С такой-то герл-френдой! Гламурная и шикарная, хоть и немолодая, конечно. Она мне пару раз приснилась во всей своей шикарности, и поутру мне было немного стыдно, потому как… Но это к делу не относится, это мое личное.

А мы тем временем заехали незнамо куда. То все по проспекту ехали, вдруг свернули немного в сторону и оказались в какой-то депрессивной индустриальной зоне. Высоченный бетонный забор с распахнутыми металлическими воротами, пустой большой двор, весь залитый потрескавшимся асфальтом, и во всю длину двора кирпичное неоштукатуренное здание без окон, с широкими и высоким дверями посередине, больше на ворота похожими.

– Пошли, – сказал Сосед, вылезая из машины. – Не бойся, это склад, тут такое увидишь, чего ни в каком салоне нет, во всяком случае, в таком ассортименте.

– А чего мне бояться? – отвечаю. – Мне отец трекер на мобилу поставил, завсегда знает, где я.

Это, к сожалению, было правдой.

– Тяжело тебе живется, – сказал Сосед. – Как спасаешься? Телефон дома забываешь?

– Сейчас не забыл, – ответил я и для убедительности похлопал себя по карману.

Открылась одна из створок входных дверей, оттуда вышел какой-то старикан в джинсовом костюме, задал бессмысленный вопрос:

– Приехали?

– Да вот, мой молодой друг хочет посмотреть на скутеры, может быть, что-нибудь и присмотрит, – ответил Сосед.

– Если здесь не присмотрит, то уж нигде не присмотрит, – сказал старикан, распахивая дверь шире.

Меня трудно удивить, но тут я остолбенел. Внутри открылось огромное пространство, которого никак нельзя было ожидать по внешнему виду здания, и все оно было заставлено самыми разными скутерами. В отличие от салонов здесь не было никаких постеров, стоек с техническими данными, ценников и всего прочего, одни только скутеры, блестящие и влекущие. Я пошел бродить по залу. Сосед и старикан шли поодаль, тихо обсуждая между собой разные машины. Я невольно прислушивался.

– Не нравятся мне Хонды, – говорил Сосед, – какие-то они пенсионерские.

Я посмотрел на Хонды, их тут штук десять было, разных, и согласился с его мнением. Если бы родители решились купить мне скутер, то выбрали бы нечто подобное, чтоб я сидел с прямой спиной, сдвинув ножки, как за пианино.

Дальше Ямахи шли, и тут я завис перед одной моделью – стильная, хищная машина!

– Класс! – донесся восхищенный шепот Соседа.

– Да ты что?! Это ж Т-Макс, пятьсот кубиков, тридцать восемь лошадей, – ответил ему старикан без малейшего энтузиазма в голосе, свойственного обычно сейлз-менеджерам. – Куда такой?

Он, конечно, имел в виду, куда ему, то есть мне, такой скутер. Я не обиделся. Я согласился. Для начала это действительно слишком круто. На эту машину мне родителей не уломать, если допустить такую гипотетическую возможность.

– Лучше БМВ посмотрите, – продолжал между тем старикан.

– БМВ – это всегда хорошо, – сказал Сосед, и они направились куда-то в сторону.

Я сделал для виду маленький кружок по залу, не особо вглядываясь в машины, и постепенно к ним придрейфовал. И тут я увидел ее – машину моей мечты! Она не походила ни на одну из выставленных на складе, это было нечто сказочное, футуристическое, индивидуальный транспорт будущего, одновременно открытый и закрытый, с идеально округлой формой защитной крыши.

– Сто двадцать пять кубиков, вполне достаточно, – говорил старикан, – сто километров в час выжимает, а больше в Москве все равно не разгонишься.

– Не слишком ли тяжелый? – спросил Сосед.

– Не пушинка, факт, под двести килограммов, но его же на себе не таскать, это он возить будет. Есть такой же черный, – сказал старикан, поворачиваясь ко мне, как будто только что заметил.

– Нет, только серебристый! – ответил я и, признаюсь, судорожно сглотнул слюну.

– Ваш выбор, – сказал старикан.

– Хозяин – барин, – поддержал его Сосед с немного показным безразличием.

Но я уже подавил все восторги и представлял, как предъявляю скутер родителям. Округлая жесткая рама должна была стать главным аргументом, даже отец, точнее говоря, именно отец вынужден будет признать, что она резко повышает безопасность. Они же с мамой ни о чем, кроме безопасности, не думают.

– Прокатиться хотите? – спросил старикан.

– Тест-драйв, – уточнил Сосед.

Конечно, хочу! Но я сдержал свое желание, немного детское.

– Во дворе где кататься, а для улицы прав нет, – ответил я.

– Без номеров можно и без прав, – сказал Сосед.

Но я уже стал немного разбираться в нем: если он говорит что-то с подчеркнуто серьезным выражением на лице, значит прикалывается.

– Можно, – ответил я, – но на будущее права забанят, как ездить буду?

– Какая благоразумная молодежь пошла, – сказал старикан.

– И законопослушная, – добавил Сосед.

– Не то что мы! – рассмеялся старикан, и я вдруг осознал, что никакой он не старикан, не сильно старше Соседа, а возможно, и совсем не старше.

– На том и порешим! – воскликнул Сосед. – Номера зарегистрируешь? – обратился он к старикану, буду уж так его называть, все равно недолго осталось.

– Сделаю, – ответил тот, – ксерокопия паспорта нужна и доверенность.

– У законопослушной молодежи паспорт всегда с собой! – Сосед почему-то впал в восторженное состояние духа.

Паспорт у меня действительно был. Сосед буквально выхватил его у меня из рук, быстро пролистал и почему-то еще больше развеселился, так мне показалось. Сделали ксерокопию, потом я вписал паспортные данные в доверенность и расписался.

– Текст внимательно прочитал? – спросил Сосед, пока старикан изучал заполненную доверенность.

– Внимательно, – ответил я.

– И то, что мелким шрифтом набрано?

– Не было там мелкого шрифта, – уверенно ответил я.

Меня на мякине не проведешь, мне эти юридические трюки давно разъяснили, Петька, одноклассник мой, на юридическом учится. Их там, конечно, на первых курсах этому не учат, но у Петьки отец – известный адвокат, он ему комментирует, как все на самом деле работает. Так что я все официальные бумаги начинаю с мелкого шрифта читать, так быстрее разобраться, где накол.

– Далеко пойдет, – одобрительно заметил старикан, засовывая ксерокопию и доверенность в пластиковый файл.

– Далеко, далеко! – воскликнул Сосед.

– Я сообщу, когда все оформлю, – сказал старикан. – Доставка по адресу прописки? – оборотился он ко мне.

– Да, – коротко ответил я, и на этом мы уехали.

Ехали молча. Я только и спросил у Соседа, его ли это склад.

– Здание мое, а содержимое – нет, – ответил он.

– Но ведь этот скутер – он же, наверно, очень дорогой, – я впервые за все время нашей поездки почувствовал себя некомфортно.

– Не твой вопрос. Не забивай голову. Меньше знаешь, дольше живешь, – и, спохватившись, поспешно добавил: – Извини, не то хотел сказать, сорвалось. Лучше спишь!

Когда мы подъехали к дому, он как-то занервничал, как будто хотел что-то сказать, но не находил слов. Потом выдавил:

– Я сообщу, когда все оформят, – и укатил прочь.

Чем дальше, тем меньше я понимал, что произошло. Усиливалось чувство, что меня развели как лоха, но я никак не мог понять, в чем состояла разводка. Если им для чего-то нужна была ксерокопия моего паспорта и образец подписи, то для этого нагородили уж слишком сложный спектакль. Все можно было сделать проще и надежнее.

К вечеру среды я в полной мере прочувствовал, что означает выражение «кошки на душе скребут». То такой степени прочувствовал, что поехал в поместье, так мне хреново было. Родителям я, конечно, ничего не рассказал, посмотрел с мамой на плейере идиотский фильм с идиотским же названием «Небо. Самолет. Девушка.», судя по всему, какой-то ремейк, потому что мама все время сравнивала его со старым фильмом, по ее словам, много лучшим, как все старое, советское, и странным образом успокоился. Утром меня разбудил трубный глас слона – сигнал поступившего смс-сообщения. «Подтвердите доставку в 13.00». Я посмотрел на часы – девять. Успеваю! «Подтверждаю». «Ждите».

Меня нисколько не удивило и не насторожило то, что Сосед знал номер моего мобильника, хотя я ему точно его не давал. Тоже мне проблема! Я бы сам за пять минут узнал номер его мобильника, если бы знал его имя-отчество-фамилию плюс адрес регистрации на случай совпадений. Сомнения одолели меня позже, когда я уже ждал в квартире сигнала. С каждой минутой я все больше утверждался в мысли, что это какой-то дьявольский розыгрыш. Что я спущусь вниз, и меня там будет ждать смеющаяся толпа, фотографирующая мою озадаченную физиономию. В приступе паранойи я почти уверился, что розыгрыш – дело рук моих друзей. Мысль о том, как они смогли договориться с Соседом, даже не приходила мне в голову, параноики о таких мелочах не задумываются.

Тем не менее, получив сообщение, я отправился вниз, испытывая при этом какое-то мазохистское удовлетворение – хотите посмеяться, смейтесь, я вам подыграю, мне для друзей ничего не жалко. Но толпы у подъезда не было. Был только Сосед, привычно сказавший: «Привет, Роман», – и указавший рукой на грузопассажирский Форд с открытой платформой, на которой во всей своей нереальной красоте возвышался серебристый скутер.

– Принимай, – сказал Сосед. – Придумал уже, куда определить?

– В подвал, – ответил я, медленно приходя в себя.

– Разумно, – сказал Сосед и жестом подозвал какого-то мужика, наверно, водителя Форда.

У нас в доме есть подвал, а в нем кладовки по числу квартир. Я еще в понедельник, в эйфории пребывая, разобрался в нашей, высвободил место для скутера. Не на улице же и не дворе его ставить – угонят! В вестибюле тоже нельзя, пока, разговоры пойдут и до родителей дойдут. Но перетащить скутер в подвал оказалось тяжело, хоть нас и трое было. На полпути, когда я уже распахнул дверь в подвал, а Сосед с водителем подкатывали к ней скутер, вдруг приоткрылась дверь квартиры бабки Пелагеи, и она сама выглянула наружу, обвела картину настороженным взгляд и на меня уставилась.

– Так-так, – сказала она, – дело ясное. – Тут она вдруг улыбнулась, вернее, изобразила то, что в ее представлении означало улыбку. – Дело молодое. Не бойся, не донесу родителям.

Она перевела взгляд на Соседа, потом на меня, опять на Соседа и как-то хмыкнула. Сосед смотрел ей при этом прямо в глаза, с каким-то каменным выражением на лице, так они и простояли несколько мгновений, глядя в упор друг на друга. Потом все в точности повторилось, как в дежавю. Бабка Пелагея изобразила подобие улыбки и сказала:

– Дело молодое. Не бойся, никому не скажу, – и скрылась за дверью.

– Баба-Яга во всей красе, – сдавленно сказал Сосед, видно, он тоже ее побаивался. – Правильно говорят: чекистов бывших не бывают, – и уже обычным своим голосом: – Зато теперь она удвоит бдительность, мимо нее мышь не проскочит, можешь быть спокоен за свою собственность. Кстати, вот документы.