Текст книги "Главный подозреваемый"

Он протянул мне несколько сложенных листов. Я не удержался, развернул и просмотрел. Договор купли-продажи и свидетельство о регистрации, все на мое имя.

– И это правильно! – воскликнул Сосед. – Теперь последний рывочек!

Мы лихо спустили скутер по ступенькам в подвал и вкатили его в кладовку.

– Я пойду? – спросил водитель.

– Да, свободен, – ответил Сосед. – Спасибо за помощь, – он протянул тысячную купюру.

– Ну что вы, не надо, – смущенно сказал водитель.

– Нормально, – отрезал Сосед, – игрушку дочке купишь.

После ухода водителя Сосед прошелся по подвалу.

– Ничего не изменилось, – сказал он. – А вот это нехорошо! – он остановился у двери, ведущей в третий подъезд, и приоткрыл ее. – Сквознячок! Прямой выход на волю и никаких сторожей. Это надо запереть! Я мигом!

– Там Алексей Михайлович живет, – попробовал остановить я его.

– Как же я мог забыть! Наш несгибаемый ветеран! – рассмеялся Сосед.

– Он ругаться будет.

– Ты и его боишься?

Я промолчал.

– Где его кладовка? – спросил Сосед.

Я показал. Сосед достал из кармана тонкий длинный цилиндр, который я принял за винтажную авторучку, но это оказался довольно мощный фонарик, которым Сосед осветил замок.

– Да он здесь сто лет не был! – воскликнул Сосед. – Сам посмотри.

Замок действительно был покрыт пылью и какой-то жирной грязью. Сосед обратил внимание на то, как я смотрел на фонарик в его руке, и протянул его мне.

– Полезная штука! Держи!

Это было уж слишком. Я отказался.

– Ну, как знаешь. Подожди, я пулей, – сказал он и метнулся к двери в наш подъезд.

Вернулся Сосед быстро, я только и успел, что протереть скутер от московской пыли.

– У нас, строителей, всегда все с собой, – возбужденно говорил он, доставая из кейса небольшой шуруповерт, судя по всему аккумуляторный. – Посвети-ка мне! – он дал мне фонарик.

Сосед ловко привернул Г-образные ушки к двери и косяку, потом достал небольшую коробку – «Замки у нас в ассортименте!» – вскрыл упаковку и вынул замок, вставил его в ушки, защелкнул, протянул мне три ключа на кольце.

– А вдруг Алексей Михайлович… – начал было я.

– Будет ругаться, вали все на меня. Пусть он ко мне придет, у меня есть, что ему сказать, – и он опять рассмеялся.

Странный он был человек – Сосед. Шутил с серьезным лицом, а когда смеялся, мороз по коже шел.

– Ну вот и ладушки! – воскликнул он. – Будь! Еще увидимся, – он пошел прочь.

– Э-э-э, – крикнул я, вспомнив, что он оставил фонарик.

Но Сосед уже скрылся за дверью. Больше живым я его не видел.

* * *

Потом меня реально все достали, я имею в виду после того, как Соседа убили. Не только следаки, все!

На следаков чего обижаться, у них работа такая – доставать. С ними проще всего было, даже в чем-то интересно и немного весело. Я сразу понял, что у меня с ними проблем не будет, когда их главный, Молоденький, как обозвала его Наталья Ивановна, в начале допроса, то ли дурачась, то ли для установления контакта, сказал:

– Давайте сразу договоримся: правду, только правду и ничего кроме правды.

Под таким я всегда с радостью подпишусь и даже поклянусь, хоть на «Гарри Поттере», что я собственно и сделал. Вот если бы он правильную формулу произнес, правду, всю правду и ничего кроме правды, тогда бы могли возникнуть проблемы. Я всегда говорю правду, из принципа, Молоденький задавал вопросы, я, не задумываясь, отвечал строго в рамках вопроса, он сам виноват, что неправильно формулировал вопросы. Я не обещал ему всю правду по собственной инициативе вываливать, например, о том, что я вам только что рассказал. Вы были знакомы с убитым? Я даже имени его не знал. Чистая правда! И припоминать я следаку тоже не обещал, хотя он несколько раз меня к этому призывал. Что помнил, то и рассказывал, и ни слова больше. Не задумываясь и не припоминая, так что никаких противоречий.

Когда он на третий круг пошел с одними и теми же вопросами, я уже на автомате отвечал. А про себя думал, что это же просто смешно, какой-то каменный век, как можно так работать? Ведь все ж по старинке, улики ищут да алиби проверяют, нет чтобы подумать. Вернее, думают, да не о том. У них все вопросы начинаются с как: как убийца проник в квартиру, как покинул квартиру, как оказалось включенной сигнализация, как ухитрился не оставить следов и все такое. А надо спрашивать – почему? Почему убили? Мотив – вот что главное. Поймешь это, поймешь все остальное, и кто убил, и как. В Америке давно по-другому работают, там профиль убийцы составляют, психологический портрет. А потом ищут человека, который этому профилю соответствует. И алиби уже только у него проверяют, и следы нужные сразу находят, потому что знают, где искать. А наши все на удачу надеются, поэтому и проверяют все подряд, и в этой текучке пропускают единственно стоящее.

Меня два раза допрашивали. Первый раз еще поздним вечером, после того как пацаны ушли. Я не возражал, потому что все равно бы не уснул. А второй раз утром, то есть уже днем, я же до полудня проспал, предупредив родителей, что приеду только к вечеру. «У нас тут такое случилось!.. Нет, со мной все нормально. Да, здоров я, здоров… Нет, не в больнице, дома. Нет, не пожар. Приеду – расскажу!» Не хотелось мне им по телефону говорить, что Соседа убили. Мне было интересно на их реакцию посмотреть, первую реакцию. Мне почему-то казалось, что их это обрадует, хотя они постараются, чтобы я это не заметил. Нет, не обрадует, это я неточно сказал, они у меня не кровожадные, но и скорбеть не будут, это уж без сомнений.

Я перекусил остатками от вчерашней вечеринки, собрался, спустился вниз и тут не удержался, заглянул в кладовку, чтобы еще раз полюбоваться скутером. А когда выходил из подвала, столкнулся с Тайкиным хахалем.

– Так-так-так, – сказал он, как-то незаметно, но надежно преграждая мне дорогу, – всегда хотел узнать, что скрывается за этой дверью, – он заглянул через мое плечо, – а там, оказывается, подвал.

Еще одно незаметное, но твердое движение, и вот я уже спускаюсь с ним в подвал. Хахаль щелкнул выключателем, зажегся свет.

– Хорошо устроились, – сказал Хахаль, – такие кладовые! У некоторых гаражи меньше. А это что? – спросил он, указывая на пол. – Свежий след. Как будто тело волокли. Вот в эту кладовку.

– Не тело, – сказал я.

– Откуда такое твердое знание?

– Это наша кладовка и я там только что был.

– Поверю на слово. Тем более что два тела на один дом зараз, это уже слишком.

Он дошел до конца подвала и уставился на дверь.

– Еще один свежак. Ты поставил?

– Не я.

– А кто?

– Тот, кого убили.

– Откуда знаешь?

– При мне было.

– И как это случилось?

Хахаль, в отличие от молоденького следака, вопросы задавать умел. Он за десять минут почти все из меня вытянул, вытянул бы и все, но почему-то не стал дожимать.

– Значит, говоришь, в четверг поставил? – Хахаль даже не спрашивал, а как бы подводил итог разговору.

– Да, позавчера, в районе обеда.

– И ключей ни у кого не было…

Я еще раз вспомнил, как Сосед вскрыл упаковку замка и достал оттуда связку одинаковых ключей, и твердо ответил:

– Ни у кого.

– И никто об этом не знал…

– Я никому не говорил.

– Даже следователям?

– Никому.

– Нехороший мальчик, – погрозил он мне пальцем, – дядям следователям надо правду говорить, всю правду.

– А они меня не спрашивали, – парировал я. – Вы меня, конечно, извините, – сказал я твердо, заканчивая разговор, – на мне надо в поместье ехать, меня родители ждут, волнуются.

– А не боишься меня одного в ваших кладовых оставить? – усмехнулся Хахаль.

– Да вы и так в любой момент можете сюда зайти, – ответил я.

– А ты еще и умный. Нехороший и умный – опасная смесь.

Я замешкался с хлестким ответом. В этот момент дверная ручка тихо и медленно повернулась. Хахаль поднес палец к губам, так и простоял около минуты, прислушиваясь. Потом сказал тихо:

– И кто бы это мог быть?

– Наверное, Алексей Михайлович, – боюсь, что легкая дрожь в голосе выдала меня.

– Строгий мужчина, – согласился Хахаль. – Это дверь в его подъезд? – я кивнул. – У него здесь есть кладовая? – я ткнул пальцем. – И ему это сильно не понравится? – он показал глазами на замок. Я затряс головой, хотя, подозреваю, голова у меня тряслась и до этого. – Так, может, откроешь? – он вновь показал глазами на замок.

У меня как гора с плеч свалилась, я открыл замок, вынул его из ушек и тут же спрятал в рюкзак, с глаз долой. В этот момент ручка вновь повернулась, дверь открылась, и на пороге появился Алексей Михайлович, на сильном взводе. Он остолбенел, увидев Хахаля, но тут же пришел в себя и строго спросил:

– Кто вы такой и что вы тут делаете?

– Кто я такой, вы знаете, мы с вами вчера вечером встречались при весьма скорбных обстоятельствах, – спокойно ответил Хахаль. – Что же до того, что я тут делаю… Вот, помог молодому человеку подарки до кладовки донести, ему вчера, знаете ли, целый мешок подарков подарили, одному не уволочь.

– А это откуда? – Алексей Михайлович заметил ушки.

У меня внутри все сжалось, но Хахаль взял инициативу на себя.

– Менты поставили, говорили что-то такое, когда по лестнице проходили.

– А почему замок не навесили? – подозрительно спросил Алексей Михайлович.

– Ну это же менты! У них левая рука не знает, что делает правая.

– А почему дверь не открывалась? Я пять минут назад пробовал зайти, – впился Алексей Михайлович.

– Я, наверно, привалился, – с какой-то непонятной растяжкой ответил Хахаль. – Я, знаете ли, когда с кем-нибудь разговариваю, не по стойке смирно стою, а норовлю к чему-нибудь привалиться.

Хахаль не только врал как Златопуст Локонс, что свойственно многим пожилым людям, но еще почему-то старался вывести Алексея Михайловича из себя. Почему – прояснилось почти сразу. Алексей Михайлович презрительно сплюнул и – ушел.

– Не такой уж он и строгий, – сказал Хахаль и подмигнул мне.

Это он просто не видел, каким бывает Алексей Михайлович в свои лучшие дни, для всех окружающих худшие. Не знаю, зачем он прикрыл меня, но я испытывал к нему чувство благодарности, хотя, конечно, никак этого не показывал.

– Я пойду, – сказал я, – я действительно опаздываю.

– Да конечно иди. Только один вопросик напоследок, сейчас на ум пришел. Ты, когда наверху на подоконнике лежал, мои шаги слышал?

– Да, – ответил я.

– А почему уверен, что именно мои?

– Вы один через ступеньку шагаете.

– Наблюдательный, – похвалил он меня.

– Я всех слышал, кто когда в подъезд вошел, когда мимо Лаврентия прошел, когда вверх поднялся и в квартиру зашел. Там не было ничего странного, я не слышал ничего странного, правда.

Не знаю, почему я это сказал, возможно, так я подсознательно выразил ему благодарность за то, что он меня от Алексея Михайловича спас.

– Хорошо, – сказал Хахаль. – Удачи тебе.

На этом мы расстались.

* * *

Тут я немного забегу вперед, чтобы выстроить в один ряд все доставшие меня интервью. Но сначала меня родители достали, своим непрерывным шушуканьем, все обсуждали принесенную мною новость, у меня даже голова начала болеть от постоянного напряжения слуха, интересно же было, о чем они говорят. Так что на четвертый день я в Москву сбежал, твердо сказав, что мне – надо. Надо и все, без объяснения причин. Как ни странно, прошло, едва ли не первый раз в жизни.

Подхожу к дому и наталкиваюсь на Писателя, который с Лаврентием прогуливался, как будто меня подкарауливал, а может быть и не как будто, потому что явно обрадовался, меня завидев.

– Здравствуйте, – говорит, – вас ведь Романом зовут, если не ошибаюсь.

– Не ошибаетесь, – буркнул я. Я вообще-то хамить не люблю, но он мне инстинктивно не нравился, а магия имен на меня не действует.

– Очень хорошо. Я хочу с вами, Роман, посоветоваться.

Просто смех! С таким подкатом даже школьник догадается, что нехорошему дяде от него что-то надо. Молчу, жду продолжения.

– Вы ведь знаете, кто я? – спрашивает.

– Не читал, – отвечаю, пресекая последующие вопросы.

– И не читайте! Не для таких, как вы, молодых и продвинутых, чтиво, – опять с улыбочкой, радушнейшей и всепонимающей.

Тут я ему и врезал. Типа того, что писать детективы – это пошло. Писать надо о вечном, а вечность – это будущее, а будущее – это фантастика. То есть то, что называется фантастикой, а на самом деле есть единственно реальная жизнь в виртуальном пространстве, где ты не скован никакими условностями и преградами, где твоя мысль свободно парит и формирует действительность сообразно твоим желаниям. Что детективы – это полный тухляк, будто для даунов писаны, все по схеме, никакой фантазии. Всякие навороты, чтобы публику увлечь, да технические подробности, чтобы типа правдоподобности придать, одна беготня со стрельбой, а интеллекта – ноль. Потому что если чуть задумаешься, то сразу преступника вычислишь. Я тут как-то на даче от нечего делать прочитал парочку детективов – враз догнал.

Несу все это и жду, когда же он, наконец, обидится, повернется и уйдет. А он стоит и слушает, все с той же улыбочкой.

– Полностью с вами согласен, – вклинился он, когда я остановился перевести дух. – Но открою вам один пренеприятный секрет: за детективы платят больше, чем за фантастику, а жить-то надо. К тому же, чтобы писать фантастику, воображение надо иметь, а это не всем дано. Вот у вас оно есть, а меня, увы, нет, плохо мне удается придумывать, приходится писать по схеме, отталкиваясь от реальных событий. И я подумал, что недавнее происшествие может послужить хорошей завязкой для детективного романа. А вы как думаете?

– Да может, наверно, – согласился я.

– Отлично! Но мне для этого фактура нужна, чтобы не придумывать, у меня, как я уже сказал, с этим плохо.

– Какая фактура? – спросил я.

– Самая простая. Герой, похожий на вас, лежит на подоконнике на верхнем этаже и фиксирует все звуки, которые раздаются в доме. Хлопает входная дверь, собака лает, Лаврентия я обязательно вставлю, а то он обидится, раздаются шаги по лестнице, со скрипом открывается, а затем закрывается дверь в квартиру. Или лифт с лязгом идет вниз, а потом наверх. Или раздается звонок телефона, а потом тихий разговор. Ну, вы понимаете, все поминутно, с хронометражем. На целую главу хватит!

Я не нашелся, как отказать ему. И вот мы уже сидим на лавочке у нас во дворе, я рассказываю, а он все старательно записывает в блокнот.

– Ну вот, кажется, и все, – сказал, наконец, Писатель, захлопывая блокнот. – Да! Еще один вопрос. Вы выстрел или что-то подобное слышали?

– Как же я мог его слышать, если я в это время уже в свою квартиру вернулся? – непритворно удивился я. – Там такой шум стоял!..

– Да я не о том выстреле, – принялся объяснять Писатель. – Я о другом, втором, то есть первом. По всему выходит, что было два выстрела, первый, смертельный, и второй, для отвода глаз, чтобы алиби убийце создать. И этот первый выстрел сделали как раз тогда, когда вы на подоконнике лежали. Ну так как?

– Ничего не слышал, – твердо и не задумываясь сказал я.

– Ну, конечно! – воскликнул Писатель, хлопая себя ладонью по лбу. – Извините, увлекся. Этот второй, то есть первый выстрел предусмотрен в той схеме, которую я для себя, для романа, составил. Мы, писатели, часто путаем нашу выдумку с реальностью, начинаем искать в реальности подтверждение нашей выдумке, вот как я сейчас. Но в романе я, пожалуй, этот поворот сюжета с двумя выстрелами использую и шут с ней, с реальностью, тем более что мы все равно никогда в доподлинности не узнаем, что же там на самом деле произошло, – он поднялся, – кстати, а вы не планируете заняться писательством?

– Может быть, когда-нибудь и соберусь, когда стану совсем старый, как вы. Но детективы уж точно писать не буду, потому что… – тут я осекся, заметив его ироническую улыбку.

– Потому что это пошло, – закончил Писатель за меня. – То есть я могу использовать предоставленные вами материалы? Сейчас я этим такие сложности, – закатил он глаза, – чуть что – иск за плагиат.

– Используйте, дарю, – небрежно махнул я рукой.

Писатель подозвал собаку и неспешно покинул двор, я же продолжал сидеть на лавке. Как же я сразу не догадался! Конечно же, было два выстрела, должно было быть два выстрела, второй специально был громким, чтобы его услышали, а первый, смертельный, тихий, настолько тихий, что его даже я с расстояния в несколько метров не расслышал, потому что он, ежу понятно, был сделан из пистолета с глушителем.

Не успел я насладиться сделанным открытием, как из третьего подъезда вышел Алексей Михайлович и, заметив меня, четким строевым шагом зашагал по азимуту.

– Здравствуй, Роман, – сказал он и, чуть помявшись, продолжил: – Я тут все вспоминал нашу последнюю встречу, там, в подвале… Нехорошо получилось… Ни за что собак спустил… Ты уж не держи на меня, старика, зла, со мной такое бывает, сам потом мучаюсь.

Алексей Михайлович вроде как извинялся, обалдеть можно! Причем извинялся за намерение надрать мне уши, чего на самом деле, как вы знаете, не случилось.

В общем, я тоже что-то промямлил в ответ, так мы и мямлили ни о чем минут пять.

– Меня, Роман, последние дни один момент мучает, – сказал, наконец, Алексей Михайлович что-то конструктивное, – тот человек в оранжевой робе, которого я на лестнице в тот вечер видел. Или не видел, я уже в этом сомневаться начал, чего со мной никогда в жизни не было. Ведь вот был и – нету. И никто его больше не видел. Я же тогда из-за этого в подвал заглянул, а ну как он туда шмыгнул и затаился, могли следы какие-нибудь остаться, он там робу с каской мог оставить, спрятать где-нибудь. Ты ничего такого в подвале не видел? У тебя же глаза молодые, зоркие, все подмечают.

– Да я не приглядывался, – чистосердечно ответил я.

– Вот и я ничего не нашел, хотя все там облазил, – сокрушенно сказал Алексей Михайлович. – А вот еще один момент. Тут мне скорее почудилось, я в этом настолько не уверен, что даже следователям ничего не сказал. Вроде как выстрел я слышал, когда вверх по лестнице понимался, ну, тогда, когда я в квартиру свою возвращался, я там вещи забыл. Ты ничего такого не слышал? Ты же ближе был.

– Ничего, – твердо сказал я и неожиданно для самого себя продолжил: – Я и не мог ничего услышать, потому что с глушителем стреляли.

– Так ты думаешь, был все же еще один выстрел? – встрепенулся Алексей Михайлович.

– Я не думаю, я знаю, – сказал я.

– Ну, тебе виднее, – протянул он.

– Слышнее, – поправил я. Я вдруг осознал, что нисколько его не боюсь, как отрезало.

– Да-да, конечно, хорошо сказал, тонко подметил, – засуетился он. – Но я все же к тому человеку в робе хочу вернуться. У тебя есть какие-нибудь соображения, куда он мог деться?

Сжалился над стариком, рассказал, где в его подъезде спрятаться можно, я сам там в детстве прятался. На первом этаже под лестницей ниша есть. Там какой-то хитрый оптический эффект, ниша, если из вестибюля смотреть, кажется маленькой и неглубокой, ее при беглом взгляде можно даже не заметить, но места там даже для взрослого хватит, если не высокий и не толстый.

– Понятно, – протянул Алексей Михайлович и к подъезду потрусил, я ж, наконец, домой отправился.

Не тут-то было! В подъезде меня еще и Клацман перехватил. Он долго расспрашивал меня о самочувствии, как я сплю, не снятся ли кошмары, не случаются ли панические атаки, потом на родителей перекинулся, как они восприняли новость о случившейся трагедии, так он выразился, как у них вообще со здоровьем, при этом все время мне в глаза заглядывал, щупал лоб и даже порывался проверить пульс. Я все терпеливо сносил, я ждал продолжения, я почему-то не сомневался, что оно будет.

– Я вот все хотел спросил, – сказал, наконец, Клацман, – ты когда в квартиру вошел, тогда, ничего необычного не заметил?

– А как я мог что-то необычное заметить, если я там ни разу до этого не был, – ответил я, – если я не знаю, что там обычного?

– Не умничай, – сказал Клацман, – ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Если ты зайдешь в незнакомую квартиру и увидишь, например, гориллу, это будет необычно.

– А я ее не увижу. Человек фиксирует внимание на ожидаемом, а все, что выбивается из этого ряда, просто не замечает. Психология! На этот счет даже исследования специальные проводили, кстати, с гориллой, – небрежно бросил я.

Нам об этом Лешка рассказывал, на моем дне рождения, он в интернете вычитал. Там, конечно, не горилла была, а человек, переодетый гориллой, но сути дела это не меняет.

– Да знаю я эти исследования, – отмахнулся Клацман, – наверно, поэтому гориллу и помянул. Ты сосредоточься и просто ответь: видел или не видел?

Я изобразил полное сосредоточение и через пару минут просто ответил:

– Ничего такого не видел.

– Хорошо, – сказал Клацман, мне показалось, с каким-то облегчением. – А ты часто вспоминаешь события того вечера? Они беспокоят тебя? – пошел он на новый круг и, задав еще с десяток таких же вопросов, наконец, отпустил меня.

Смешно все это было. Вот ведь совсем разные люди – Хахаль, Писатель, Алексей Михайлович, Клацман, а действовали совершенно одинаково, забрасывали меня кучей вопросов, а самый главный, о том, что их действительно интересует, на конец приберегали, но не на самый конец, тут они на какой-нибудь ерунде фокусировались, чтобы именно она у меня в голове осталась из всего разговора. По учебнику работали!

Я только одного понять не мог: чего они все так боялись? Ведь это не они – убили.

* * *

Я знал, кто убил. Я его логичным путем вычислил, исходя из мотива и общего паттерна поведения.

Не того, кто на курок нажал. Он – никто, исполнитель, придаток к оружию. Он меня совершенно не интересует, его пусть полицейские ловят, если им так уж охота, только и умеют, что за шестерками гоняться, искореняют следствия, а не причины. Никого системного подхода! Бороться надо с системой, бить по ее управляющим элементам, по ключевым игрокам, по заказчикам, а не по исполнителям. Так намного эффективнее выйдет. Вот его, заказчика, я и вычислил.

Не сразу, конечно. Я, если честно, вообще не хотел на эту тему думать, с чего мне об этом думать? Потом задумался, скорее всего, от безделья после сессии, и пошло-поехало. А может быть, меня родители к этому подтолкнули, не нарочно, конечно. Они не давали мне забыть об этом происшествии, выкинуть его из головы, что я с радостью бы сделал. Все шептались, а я, понятное дело, прислушивался и даже, стыдно признаться, подслушивал, но об этом я, кажется, уже говорил.

Я поначалу ничего понять не мог, вроде бы раз за разом одно и то же обсуждают, но как-то бессвязно, все время на эмоции соскакивают. Но постепенно из многочисленных повторов между проклятьями и всхлипами что-то стало вычленяться и складываться.

Так, например, я наконец узнал, от чего моя сестра умерла – от передоза. Напрямую они конечно этого не говорили, но наркотики поминали часто, как и то, что «Юлечку к этой гадости пристрастили». Тут любой сложит, прибавит двадцатилетний возраст и выведет результат.

Прояснилась и причина их ненависти к Соседу – из-за него сестра начала наркотики употреблять, это в их разговорах звучало беспрестанно, хотя и завуалированно.

Что однозначно, так это то, что Соседа не было в Москве, когда сестра умерла. Отец сказал, что убил бы его тогда, если бы встретил, и тогда, и годы спустя. Выходит, что Сосед с тех пор и до самого последнего времени в доме и, скорее всего, в Москве не появлялся, потому что отец у меня крутой и словами не разбрасывается, это я не раз от его сослуживцев слышал, когда они собирались у нас дома или в поместье.

А почему его не было, принялся размышлять я, с этого все и началось. Может быть, он сам был наркоманом и тогда в клинике лежал на реабилитации? Но Сосед не был похож на наркомана. Я в этом, конечно, не большой специалист, зато Клацман разбирается лучше всех. Он наркоманов за версту чует, а еще он их терпеть не может. Но к Соседу он нормально относился, даже по-доброму, я слышал, как они перешучиваются при встрече. Может, он в тюрьме сидел? Тоже не похоже. Не может же тюрьма никаких следов не оставить, но у Соседа ни наколок, ни словечек блатных в речи, зубы явно свои и целые, а Петькин отец объяснял нам, что срок зека, как и возраст лошади, определяют по зубам. Заграницу я сразу отмел, потому что тогда был железный занавес и студент за него никак попасть не мог, тем более надолго.

Я так и не успел прийти ни к какому выводу, потому что неожиданно другой сюжет всплыл. Родители не раз и не два упоминали какого-то Магомета, пока у меня, наконец, в голове не защелкнуло: Магомедов! Это ж владелец пентхауса, как раз над квартирой Соседа! Я стал вспоминать точные слова, которые родители говорили в связке с этим Магометом, и обнаружил, что я по какой-то непонятной причине переносил их на Соседа. Выходило, что это Магомет поставлял наркотики и пристрастил к ним сестру, а вина Соседа заключалась в том, что он познакомил сестру с Магометом, ввел его в их компанию, которой они часто тусили на даче и на разных квартирах, компанию приличных молодых людей из хороших семей, как сказала как-то мама.

Я понял, почему у меня ничего не складывалось. Я искал связи на низовом, бытовом уровне – сестра, Сосед, родители, а надо было включить системное мышление. Ведь наркотики это всегда организованная преступность, это – система! И в ней всегда есть руководители. Статистика говорит, что это люди южных национальностей, итальянцы, колумбийцы, афганцы, чеченцы, которые маскируются под добропорядочных бизнесменов. Этому портрету из всех людей, имевших хоть какое-то касательство к убийству, соответствует только один человек – Магомедов. Круг замкнулся.

Была ли какая-нибудь связь между Соседом и Магомедовым, я имею в виду в настоящем? Как случилось, что они оказались в одном доме, в одном доме, на соседних этажах? Случайное совпадение кажется невероятным, но нет! Именно в Москве, с ее огромным населением такое вполне могло произойти, так работает закон больших чисел, который делает невероятное реальным. Это сразу указало мне возможный мотив убийства. Магомедов с ужасом обнаруживает, что рядом с ним живет человек, который знает о его преступном прошлом, что это может разоблачить его еще более преступное настоящее, и он отдает приказ убить Соседа.

Но тут память ехидно подбросила мне одну забытую картинку. Я иду по Мясницкой мимо недавно открывшего южного ресторана, то ли кавказского, то ли узбекского, и вижу за столом, уставленным всякими блюдами, Соседа и Магомедова, дружески беседующих, о жизни, а не о делах, потому что в их позах и улыбках не было никакой сосредоточенности или напряженности. То, что я увидел их вместе, меня тогда нисколько не зацепило, они мне оба были по барабану, но я удивился, что у них никакой выпивки на столе не стояло, ни вина, ни пива, отец, когда с друзьями встречается, всегда первым делом на стол бутылки с вискарем или коньяком выставляет, они без этого не могут, подумал еще, как стиль общения изменился с советских времен, из-за этой мысли и запомнил о той случайной встрече. Теперь пригодилось.

Я сосредоточился на воспоминании. Что-то там важное мелькнуло. Вот: о делах не говорили. Не было у них совместных дел! И не могло быть, потому что Сосед никак не подходил под портрет наркобарона, равно как и под портрет тупого исполнителя, у него свой бизнес был, независимый и легальный. Что же из этого следовало? Сосед случайно встречает Магомедова, узнает в нем своего давнего, студенческих лет знакомого. Они дружески беседуют, вспоминают дни молодости, Магомедов уверяет Соседа, что он давно завязал с распространением наркотиков, Сосед с готовностью верит ему, тем более что сам пережил и отверг эти ошибки молодости. Но потом что-то вызывает подозрения у Соседа, он прямо высказывает это Магомедову, и тот, под угрозой разоблачения, решается на крайний шаг – убийство. Вот таким кружным путем я опять пришел к тому же мотиву, что лишний раз убедило меня в моей правоте.

Но это были лишь логические конструкты, а мне нужны были доказательства. Мне нужна была дополнительная информация, мне нужен был интернет. То что было у нас в поместье, нельзя было даже назвать интернетом, это было нечто, прибывшее прямиком из каменного века, годное только для переписки по мылу, любой запрос крутился по полчаса, поседеть можно. Из-за этого я и отправился в Москву, жестко сказав родителям, что мне – надо.

* * *

Сначала я пробил все же Соседа, к тому времени я уже узнал, как его зовут. И вот что удивительно: никакой информации, как не жил человек. Даже об убийстве, которое всегда привлекает внимание, было только на одном сайте. Но там переврали фамилию, назвав его почему-то Городовым, и со ссылкой на правоохранительные органы написали, что это самоубийство. Полиция почему-то запустила фейк, об этом стоило поразмыслить.

О Магомедове, наоборот, информации было с избытком, как и фотографий, так что тут никакой ошибки быть не могло. Статьи были сильно поляризованы, образуя две большие группы: явно заказные панегирики и обличительные журналистские расследования, которые сходились только в одном – что Магомедов выполнял самые разные государственные подряды и имел обширные связи в московской и федеральной администрации. И что этот человек делал в нашем доме? Одно это уже было очень подозрительным.

Что удивило, так это то, что родился Магомедов в Москве, учился в Плешке, откуда происходила вся советская экономическая номенклатура, трансформировавшаяся потом в олигархов, а после окончания работал во Внешторге. Что такое Внешторг, я хорошо знаю, наслушался в детстве, когда мама встречалась со своими подругами, они тоже там работали.

Но был в биографии Магомедова пробел, который почему-то обходили молчанием и его протагонисты и антагонисты, несколько лет в начале девяностых, когда он исчез из общественного поля зрения. Лишь в одной разоблачительной статье намекали на связь Магомедова с какими-то чеченскими авизо, но тут же говорили, что никаких доказательств нет, для стилистики подобных публикаций это означает безусловный оправдательный вердикт. Но эта публикация направила мое расследование в сторону Чечни, в которой в то время творилось непонятно что. Так в нашем доме говорили, ведь половина из живших у нас мужчин там в те годы побывали, даже отец раза три летал в командировку, а мама в эти дни места себе не находила.

Никаких связей Магомедова с Чечней я не нашел. Тогда я ввел имя Магомет, и Google, которым я стал недавно пользоваться, изменив Yahoo, выдал мне несколько миллионов ссылок. Постепенно сужая поиск, я вышел на след неуловимого Магомета. О нем писали как-то глухо, намекая, что он координировал весь наркотрафик через Чечню, да и сам он не светился, в отличие от большинства других полевых командиров. Я нашел единственную, не очень четкую фотографию, где он был обозначен. Магомет стоял с краю во втором ряду, за спинами Басаева, Хаттаба и других, в камуфляже, с надвинутой по самые брови папахе, с густой и длинной бородой. Что-то екнуло у меня внутри, но я сдержал радостное предчувствие. Увеличил фрагмент с Магометом, в фотошопе снял с него папаху, убрал бороду. Он, точно он – Магомедов! Выглядит, конечно, постарше, чем в реале, но пиксели на двадцатикилобайтной фотке при увеличении разукрасят морщинами любое лицо.