Текст книги "Древо жизни"

Глава 9
«Он хуже Бен-Ладена!»

Москва, 5 мая 2005 года

8 часов утра

Северин наскоро принял душ, вылез из ванной, чтобы побриться, и замер перед зеркалом. Его вдруг обуял интерес к собственной персоне, точнее, к ее внешнему виду, что не случалось, наверно, со школьных лет. «С чего бы это?» – попытался усмехнуться он. Попытка вышла неудачной. Он знал с чего.

Зеркало над низкой раковиной было большим, так что Северин мог рассмотреть себя всего, за исключением малозначащих – не женщина, чай – деталей: коленей, голеней, ступней. Снизу и двинулся. Мужское достоинство было … достойным и – тьфу-тьфу-тьфу – ни разу не подводило. Предательское «пока» было задушено в зародыше. Северин поиграл мышцами живота, мышцы были, живота не было. Он согнул руки в локтях и поднял их на высоту плеч. Нарисовался треугольник. Если скинуть сантиметров пятнадцать с его метра девяносто, треугольник вышел бы равносторонним, но это, пожалуй, слишком. Густые волосы на груди образовывали еще один треугольник, тоже почти равносторонний. Шея для таких плеч казалась тонковатой, из-за этого возникали вечные проблемы с воротниками рубашек. Потому, наверно, Северин их почти и не носил, отдавая предпочтение водолазкам. Да, тонковата и длинновата, но это Северин не стал заносить в пассив, тут кому что нравится.

Вот и до головы добрался. Тут тоже треугольник просматривался. Лоб широкий, бугристый, особенно явно над бровями, а так ровный, без морщин, вот только какая-то вертикальная складка посередке намечается. Северин нахмурил брови, складка углубилась, улыбнулся, складка расправилась и стала почти незаметной. «Надо чаще улыбаться», – сделал зарубку в памяти Северин. Но тут же и стер улыбку – она нарушала почти идеальную прямую линию скул, сходящихся к подбородку, тяжеловатому и заметно раздвоенному. Впрочем, чего уж там, сломанный при давнем задержании нос все равно искривлял другую линию, от складки на лбу к впадине на подбородке, этого не исправить.

Для полноты картины Северин взял расческу и расчесал волосы, на пробор и в то же время назад. Влажные волосы казались темнее обычного. «Да я никак брюнет», – сделал открытие Северин. Даже влажные, волосы не хотели лежать ровно, бежали волнами, загибаясь вверх на концах. «Надо подстричься», – напомнил себе Северин, хотя и знал, что это не поможет, все одно толстые и густые волосы будут непременно топорщиться. И седеть. Вот уже и начали, на висках. А это что за серый налет на щеках? Вот черт, щетина-то седая! Сбривать немедленно! Эдак скоро придется по два раза в день бриться, растет, зараза, с каждым годом все быстрее и быстрее!

Он выдавил пену для бриться, густо намазал щеки, подбородок, шею. Лицо сразу преобразилось. «Прямо дед!» – подумал Северин. Но на деда он пока не тянул, глаза выдавали. Молодые, ясные, серые. Подруги уверяли, что голубые, но он же не дальтоник, точно серые. Или они меняются, когда с женщинами? Так размышляя, он привычными движениями снимал жилетовским станком пену, открывая молодеющий лик. «Экий волчара», – удовлетворенный увиденным усмехнулся Северин. Усмехнулся – и порезался.

Порезался самую малость, но вид тонкой кровавой полоски запустил цепь ассоциаций, которая очень быстро привела к судмедэксперту Аркадию Иосифовичу. Северин крякнул от досады на свою забывчивость и, наскоро ополоснувшись, исполнил короткую мелодию на клавишах телефонного аппарата.

– Я! – раздался в трубке раздраженный рык.

– А это я, Аркадий Иосифович, замотанный расследованием майор Северин. Вы тоже всю ночь работали? – не дожидаясь ответа и посчитав, что его «тоже» вполне сойдет и за объяснение, и за извинение, Северин продолжил: – Готовы ли вы меня принять?

– Принять я всегда готов, – голос заметно потеплел, – только не задерживайся и в отдел не заходи. Я имею в виду работу и только ее.

– Уже лечу!

На лету Северин завернул в одну точку на Садовом кольце. Глаза разбегались от предложения.

– Могу я чем-нибудь вам помочь? – раздался профессионально заботливый, чуть хрипловатый голос. Внешность его обладательницы была под стать голосу, тонкие морщинки покрывали грубоватое, но в целом красивое лицо.

– Беленькую хочу, нашу, помягче, – сказал Северин.

– Возьмите «Путинку», ее сейчас многие берут.

Прислушавшись к совету профессионала, Северин покинул винный отдел, прихватив бутылку в пластиковом пакете. Через полчаса она, разоблаченная, стояла на столе перед судмедэкспертом. «Вот это по-нашему!» – радостно сказал тот и, невзирая на раннее время, налил себе щедрую порцию. Пришлось принять и Северину, как наказание за вчерашнюю оплошность. После этого немедленно приступили к делу.

– Первая странность, – начал Аркадий Иосифович, – причина смерти – асфиксия, удушье, это абсолютно точно.

– Что тут странного? – прервал его Северин. – Обычная причина смерти при распятии.

– А ты откуда знаешь? – удивился судмедэксперт.

– Читал когда-то, в специальной литературе, – нагнал туману Северин.

– И они держат такого человека в майорах! – Аркадий Иосифович воздел руки, призывая Иегову если не исправить немедленно вопиющую несправедливость, то хотя бы разделить с ним его возмущение.

– Те, кто это сделал, совершили ошибку, – продолжил Северин, – им надо было жестко фиксировать ноги, на специальной перекладине или хотя бы просто прибить гвоздями по классическому образцу. А они привязали их веревкой, которая при естественных порывах распятого вверх сползала вниз.

– Чтобы говорить об ошибке, надо знать, для чего они все это делали, – наставительно сказал судмедэксперт, – а вот это-то как раз и непонятно, тут вторая странность. Как способ убийства, признаем, распятие не лучший. Как способ пытки тоже, пытают для того, чтобы что-то выяснить, а удушье плохо совмещается со словами. Вообще, любая пытка с необходимостью включает перерывы для признательных показаний. Та же дыба и испанский сапог, не говоря уже о кнуте, хороши тем, что позволяют быстро убрать болезненное воздействие. Крест же для этого слишком статичен. Остается казнь, казнь не как убийство, а как некое ритуальное действо, на что, кстати, указывает весь антураж. Или как повод для какого-то вселенского тарарама.

– Последняя гипотеза отклоняется, – веско сказал Северин, вызвав очередной всплеск восхищения и удивления, – тогда бы мы узнали о преступлении не на второй день от местного участкового, а из выпусков новостей.

– Верно мыслите, молодой человек, – одобрительно заметил Аркадий Иосифович, – что ж, тогда подброшу тебе третью странность. Я там в заключении написал, что на теле нет никаких следов физического воздействия, в крови же не содержится никаких следов психотропных веществ. Можно, конечно, предположить, что убитому ввели какой-то быстроразлагающийся наркотик перорально, а потом взгромоздили бесчувственное тело на крест.

– Да, убитый был физически сильным человеком, с ним по-другому было не справиться, – согласился Северин.

– А что ты скажешь на то, что он сам по доброй воле взошел на крест? – с какой-то радостью воскликнул судмедэксперт. – Это, обрати внимание, не гипотеза, это мое твердое убеждение, не выраженное, правда, чеканным языком протокола. Понимаешь, я еще там, на месте, обратил внимание на то, как были привязаны его руки. Так не привязывают бесчувственное тело осужденного на казнь! Так, наверно, я бы привязывал, скажем, тебя перед каким-нибудь хитроумным следственным экспериментом. Привязывал бы и спрашивал: удобно ли? не трет ли где?

– Удобно ли тебе, добрый молодец? Спросила Баба-Яга у Иванушки-дурачка, сидящего на лопате, перед отправкой его в печь, – рассмеялся Северин.

– Именно! Несмотря на твой ернический тон, пример очень даже хорош, потому что выпячивает два принципиальных момента. Первый: Иванушка сам сел на лопату, пусть не от большого ума, но добровольно.

– Добровольно?! Вы что же хотите сказать, что наш неизвестный совершил своеобразное самоубийство?! – изумленно вскричал Северин.

– Нет, не хочу, – ответил Аркадий Иосифович, – ты сначала дослушай, не перебивай старших! Итак, момент второй: Иванушка уверен, что все кончится хорошо, даже Баба-Яга при всей ее внешней злобности об этом знает, потому что погружение в печь есть лишь один из этапов некоего ритуала, некоторые считают, что ритуала посвящения или инициации, но сейчас не об этом, главное, что это лишь один из этапов, не последний и для правильно исполняющего все действия отнюдь не смертоносный. То, что произошло у нас, – несчастный случай.

– Квалифицируется как причинение смерти по неосторожности, – заметил Северин.

– Оставь это адвокатам! Тебе надо сначала преступников найти.

– В чем вы лично сомневаетесь, – с натянутой улыбкой сказал Северин.

Выражение лица старого судмедэксперта не оставляло сомнений в ответе.

11 часов утра

– Что делаешь? – спросил Северин Максима, заходя в свой кабинет.

– Сижу, – констатация факта.

– Вижу, что сидишь, – немного раздраженно сказал Северин, – занимаешься чем?

– Ничем, – чистосердечное признание.

– Тогда быстренько найди мне координаты музея Федорова, Николая Федоровича, выдающегося русского философа, между прочим.

– Как же, как же, слыхали, воскрешение мертвых, – удар под дых, хотя и невольный.

Приказ Максиму был вызван не только желанием занять чем-нибудь своего подчиненного. Северин был с компьютером и тем более с Интернетом не на ты, вроде бы делал все то же, что его молодые коллеги, а выходило не так, или медленнее, или вообще не выходило. Телефон – другое дело, особенно если большой, стоящий на столе и без современных наворотов. Этим аппаратом Северин умел пользоваться виртуозно.

– Сержант Побегайло! – строго сказал он в трубку.

– Я, товарищ майор! – бодро ответила трубка голосом Николая Серафимовича Побегайло, между прочим, полковника ФСБ, не отставного. Сержант – это отзвук военных лагерей после четвертого курса.

– Просвети меня немного о личности Бориса Яковлевича Каменецкого, – попросил Северин после обычного трепа.

– А, Бяка! – радостно закричал Побегайло. – Это ты по адресу, наш клиент!

– Почему Бяка? – переспросил Северин.

– Мнения расходятся. Одни уверяют, что это монограмма ФИО, другие – что это прозвище, наиболее точно отражающее черты характера. Сути дела это не меняет.

– А почему клиент? Он что, на очереди?

– Только тебе – конечно, на очереди. Они все на очереди, как ты понимаешь. Но Каменецкий в этой очереди не первый. И мы не первые в очереди к нему. Многие люди и структуры имеют к нему претензии, а иные так и зуб. Короче, на него досье такое, что для перевозки потребуется инкассаторский броневичок. Но я по высшему запросу готовил короткую справку, ею могу поделиться, так, ничего особенного, почти все было в открытой печати. С Бякой проблема не в отсутствии информации, а в ее избытке. С одной стороны он святой, а с другой, как нетрудно догадаться, пьет кровь христианских младенцев.

– И что – пьет?

– Нет, не пьет, проверили. Так что если хочешь, сгоню по мылу, как говорит мой младший сын.

– Сгони, – с легким вздохом сожаления сказал Северин, который черпал молодежный сленг у своих сотрудников, – сейчас адресок дам.

– Обижаешь, – с легким укором сказал Побегайло и даже, как показалось, защелкал языком, на самом деле это застучали клавиши на клавиатуре компьютера, – хотя, если хочешь, могу переслать и не на служебный, а на северин-собака…

– Давай на служебный! – прервал его излияния Северин.

– Маленькая просьба, – вкрадчиво сказал Побегайло, – ты не поверишь, но у нас в досье есть маленький пробел, в древе жизни, – Северин подпрыгнул на стуле, – не самого Каменецкого, тут-то все известно, а его финансовой империи. То есть в целом-то мы, конечно, картину представляем, но на этом древе постоянно отрастают новые ветви, особенно в офшорных зонах. Эти данные есть у известного тебе Вальки Твердолобова, который сейчас замначальника налоговой службы. Он к этому Каменецкому испытывает большую личную неприязнь, усугубленную обостренным классовым и национальным чутьем. Такую большую личную неприязнь, что даже кушать не может, все компромат на него роет. Но нарытым ни с кем не делится, то есть с нами не делится, а с тобой может и поделиться. Тебе всегда все и всё дают, даже мужчины.

– Есть, товарищ полковник! – сказал Северин и положил трубку, чтобы тут же поднять ее вновь.

Валентин Иванович Твердолобов был чрезвычайно обрадован его звонком.

– Женька, ты его зацепил? Женька, ты его посадишь? – с надеждой в голосе повторял он. – Ты пойми, я могу его штрафами разорить, чекисты могут у него все отобрать, а его самого выжить за границу, конкуренты могут его убить, но посадить его можешь только ты. На тебя одного уповаю!

Северин не нашел в себе мужества убить светлую веру старого друга, тем более что тот готов был немедленно переслать по факсу перечень всех подконтрольных Каменецкому компаний.

1 час дня

Согласно схеме, найденной Максимом, музей Федорова располагался рядом со станцией метро «Беляево». Северин рассудил, что быстрее добраться на метро. И вот он уже шел от станции метро по направлению к центру, посматривая на номера домов. Когда-то, сравнительно недавно, при его уже жизни, это был самый край Москвы, спальный район. С тех еще лет осталась, наверно, какая-то патриархальность, эти палисадники перед пятиэтажными домами, на которых сейчас копошились пенсионеры, высаживавшие цветочную рассаду. Потом он миновал примету нового времени – стройку очередного «элитного» дома, чрезвычайно монументально смотревшегося на огромном плакате, возвышавшемся над забором. Потом опять пошли типовые белые дома, но уже повыше, шестнадцатиэтажные. Судя по номерам, музей располагался где-то здесь.

Странное место для музея! Все известные Северину музеи располагались в центре и, за исключением немногочисленных музеев-квартир известных людей, в отдельных зданиях, с непременными колоннами. Здесь ничем таким и не пахло. В нужном ему доме он обнаружил только районную библиотеку. Зашел внутрь, надеясь расспросить там о музее, где еще и расспрашивать, как не в библиотеке, и тут, наконец, увидел нужную вывеску. За добротной стеклянной дверью виднелся обширный зал с огромным министерским столом посредине, картины и портреты на стенах, полки с экспонатами, действительно, настоящий музей, пусть и маленький.

Дверь была заперта. Северин подергал ручку, постучался, никто не откликнулся. Пришлось идти намеченным путем, в библиотеку. Северин давно не был в публичных библиотеках, так давно, что он уже сам сомневался, бывал ли там когда-нибудь. В чем он не сомневался, так это в том, что в библиотеках в наши дни должны царить бедность и запустение. В этом мнении его укрепляли не столько репортажи по телевидению, сколько собственный опыт, ведь библиотеки стояли в хвосте длинной очереди за бюджетными подачками, на другом полюсе от милиции, и если уж у них… Да о чем тут говорить, только душу травить!

Тем сильнее его поразило внутреннее убранство библиотеки. Потолок, стены и пол, блестящие после недавнего ремонта, новая мебель, яркие непотрепанные обложки книг и – библиотекари. Северин ожидал увидеть пенсионерок-энтузиасток, служащих более по инерции и для общения, чем ради мизерной зарплаты. Ему же разом улыбнулись три молодые симпатичные женщины (к молодым Северин относил всех женщин, которые выглядели моложе его самого). Что осталось от старых времен, так это предупредительность и вежливость. Именно так, в представлении Северина, должны были говорить библиотекари не только в советские, но и в более ранние, благословенные времена. Вскоре появилась еще одна молодая, с небольшой натяжкой, женщина, представившаяся Юлией, которую Северин за отсутствием других характеристик окрестил хранительницей музея.

– Вы по поводу того ограбления! – радостно воскликнула она, ознакомившись с удостоверением Северина. – Вот уж не ожидали, что из-за такой мелочи к нам прибудет старший следователь из самого МУРа!

– Какого ограбления? – спросил Северин.

– Ну как же! Мы и заявление написали, хотя у нас не хотели его принимать. Ровно неделю назад ночью сработала сигнализация, приехала милиция на машине, но ничего не обнаружила, все было заперто. Мы уже днем обнаружили пропажу, копию рукописи Николая Федоровича.

– Эту? – спросил Северин, доставая из портфеля листок.

– Да! А говорили, не по нашему делу, – с легким укором в голосе и с понимающей улыбкой на устах сказала Юлия, – нет, не то! – воскликнула она, перевернув листок, – на нашем штамп был.

– Естественно, это копия, оригинал приобщен к делу как вещественное доказательство, – веско сказал Северин, – он, несомненно, будет возращен вам по окончании следствия и суда, – последнее вышло не очень убедительно, и Северин, почувствовав это, поспешил перейти к делу: – У вас есть какие-нибудь подозрения? Было ли что-нибудь необычное в предшествующие дни?

– Было! – сразу же воскликнула Юлия, что было неудивительно, женщины, конечно, все давно и не раз обсудили. – Посетитель был странный. В общем-то, мы к таким привыкли, учение Николая Федоровича пользуется сейчас большой популярностью и, как это часто бывает, помимо истинных последователей, озаренных светом веры и преисполненных желанием глубже погрузиться в изучение творческого наследия Николая Федоровича, оно привлекает всяких шарлатанов, а также людей, скажем так, неадекватных, короче, психически ненормальных.

Далекий от философских умствований Северин считал, что как раз истинные последователи, озаренные и преисполненные, относятся к последней категории, но свое мнение он оставил при себе.

– Как выглядел этот посетитель? – спросил он, оставаясь в строгих служебных рамках.

– Очень высокий, худощавый, лет тридцати пяти, красивый мужчина. Интеллигентный, с правильной речью, уснащенной какими-то даже старорежимными оборотами. Мы поэтому нисколько не удивились, когда он представился писателем, членом Союза писателей, сказал, что пишет детективный роман. Сказал несколько смущаясь и как бы извиняясь за издателей и публику, а также за себя за то, что вынужден потрафлять их заказам и вкусам. Объяснил, что по ходу действия преступник должен проникнуть в наш музей, и он, верный реалистической манере, пришел к нам, чтобы в описание не вкралось ни малейшей неточности. Ну, и мы все ему показали, – пришла пора смущаться Юлии.

– Понятно, – сказал Северин, сопровождая слово соответствующей улыбкой, – а какие еще приметы у него были, ну там усы…

– Разве я не сказала? – удивилась Юлия. – Волосы у него были длинные и борода окладистая, тоже длинная. Пока он с нами разговаривал, эта прическа и борода смотрелись очень органично, я хочу сказать, что они ему очень подходили и шли, а как он ушел, так они меня в сомнение ввели. Я даже подумала, не накладные ли. А уж как мы пропажу обнаружили, так мои сомнения обратились в уверенность. Я знаю, кто это был, – Юрий Павлович Погребняк!

Северину было знакомо это имя.

– Врач, – уточнил он.

– Врач! – такого вопля стены этого заведения культуры никогда не слышали и, Бог даст, никогда больше не услышат. Вслед за этим на Северина обрушился водопад слов: фельдшер, коновал, авантюрист, проходимец, мошенник, аферист, прохиндей, хапуга. Казалось, все ругательные ярлыки были примерены, признаны соответствующими и навешены на несчастного Юрия Павловича, так что последний аккорд прозвучал вполне логично: – Дьявол во плоти! Это его присные похитили рукопись!

– Сигнализация на нечистую силу не реагирует, – Северин попробовал шуткой остановить водопад. Безуспешно.

– Доктор всех мыслимых наук, увешан дипломами как новогодняя елка, а кто выдал эти дипломы? Высшая аттестационно-квалификационная комиссия! Нет такой комиссии, есть ВАК, высшая аттестационная комиссия, если вы знаете. Академик бесчисленного числа академий! Липовые эти академии, и академик он липовый. Нью-Йоркская Академия наук – ха-ха!

О Нью-Йоркской Академии наук Северин слышал, уже упоминавшийся Перелетов Игорь Вячеславович был ее действительным членом. Когда-то свежеиспеченный молодой доктор наук чрезвычайно гордился избранием, потом, правда, говорил об этом с какой-то ехидцей, причины которой Северин запамятовал, но диплом в рамке со стены не снимал, диплом был красивый.

– Да не в дипломах дело! – неслась дальше Юлия. – Он же все хорошее, что происходит в мире, приписывает своему влиянию и своим действиям.

– Прямо-таки Бен-Ладен какой-то, только за знаком плюс, – опять попытался пошутить Северин.

– Хуже! Он хуже Бен-Ладена! – страстно воскликнула Юлия. – Он себе приписывает даже то, что не происходит!

– Это как же? – удивился Северин.

– Вы сюда мимо стройки шли? Шли и дошли, кирпич вам на голову не упал, хотя вполне мог бы. А не упал кирпич исключительно потому, что о вас он позаботился. А плотина на Енисее не рухнула потому, что он усилием воли затянул внезапно появившуюся трещину в основании. Недавно самолеты в воздухе развел, а то была бы катастрофа страшнее швейцарской. Да и не в этом даже дело, не во всеохватном блефе, не в лечении посредством цифровых кодов – не он первый, не он, увы, последний. Но он же покусился на самое святое, на воскрешение умерших! Утверждает, что и это ему по силам, рассказывает о множестве удачных опытов, более того, обещает научить этому всех желающих. Огромные залы собирает, кассеты продает, свои книги, а люди идут, внимают, покупают. Сколько их, несчастных, потерявших близких, особенно матерей, потерявших детей, и вдов, потерявших мужей. Он их манит неосуществимой надеждой, а они готовы молиться на него.

Казалось, что выплеснувшийся праведный гнев придавил ее саму. Голос Юлии, изнемогая, звучал все тише, и, наконец, море успокоилось.

– Итак, вы утверждаете, что ваш странный посетитель был похож на Юрия Павловича Погребняка? – Северин вернулся к своим баранам.

– Не то, чтобы очень похож. У него, – Юлия упорно избегала повторять всуе имя врага человеческого, – лицо гладкое, гладкое во всех отношениях, он больше похож на преуспевающего дельца, да он и есть такой делец. И ростом он заметно ниже. Но ведь можно загримироваться! И надеть туфли на высоком каблуке!

– А что он, – Северин включился в игру, – мог здесь вынюхивать и высматривать?

– Ума не приложу! – озадаченно воскликнула Юлия. – У нас ведь нет ничего, скажем так, уникального. Все рукописи Николая Федоровича хранятся в Ленинской библиотеке, кстати, не в его фонде, а в фонде его ученика, Петерсона Николая Павловича. Да и те все изданы, до последнего слова. Но кто поймет, чего он хотел? У него же мозги набекрень, он же говорит иногда такие вещи, которые нормальному человеку в голову не придут и в кошмарном сне не приснятся!

Возвращаясь к метро, Северин размышлял о странностях человеческой природы. О том, что многие люди, во всех отношениях здравомыслящие, но пораженные в одном каком-то пункте ненавистью, видят своего врага всюду и привлекают свой здравый смысл для объяснения его неочевидных козней.

И еще о том, что нет лучших пропагандистов вздорных идей, чем их ярые противники. Они так много и так страстно развенчивают и бичуют их, что невольно закрывается мысль, что в этих идеях есть рациональное зерно. Вот, скажем, Марфа Поликарповна Никонова, которая, судя по всему, принадлежала к числу тех, кто молился на Погребняка, отнюдь не ринулась обращать Северина в свою веру и, скорее, даже замкнулась в молчании. Зато после разговора с Юлией Северин почувствовал настоятельное желание встретиться с этим – тут Северин мог воспользоваться любым из ярлыков Юлии, но внес свою лепту – с этим подозреваемым. И мысленно услышал аплодисменты Юлии.

3 часа дня

На столе в кабинете Северина ждала распечатка справки, присланной полковником Побегайло, и факс от Твердолобова. Северин быстро просмотрел их, одна другой стоила, поэтому он поручил Максиму переслать перечень компаний в ФСБ, сам же углубился в жизнеописание Бориса Яковлевича Каменецкого.

Ничего необычного, тем более сверхъестественного, не обнаружил. Ничто не предвещало столь высокого взлета, все в первой жизни Каменецкого было средненьким, даже образование, которое было, конечно, высшим, но – средненьким. А потом оказался в нужное время в нужном месте, попал в колею не на глухом проселке, а на столбовой дороге, дальше – пошло-поехало. Во второй жизни Каменецкого все тоже было достаточно обыденным для историй российских олигархов. Даже меценатство, это сейчас модно, у богатых свои причуды, у каждого свои.

Для себя Северин отметил три факта. Первый: возраст, его одногодок. Второй: годичный пробел в биографии в районе 1991 года. Третий: то, что в розовом, урюпинском детстве Каменецкий закончил художественную школу, а во времена перестройки подвизался на ниве росписи разных общественных зданий в Узбекистане.

«Готов к схватке», – посмеялся сам над собой Северин.