Текст книги "Древо жизни"

Глава 10
Бяка

Москва, 5 мая 2005 года

5 часов дня

Он давно не был в Alma Mater. Когда-то университетский комплекс был тишайшим, с точки зрения автомобилиста, районом. Покой казавшихся широкими улиц нарушали только рейсовые автобусы, вольготно стоявшие у учебных и лабораторных корпусов автомобили можно было пересчитать по пальцам, толпы студентов рысили раз в два часа, перед началом каждой пары. Недаром это место считалось одним из лучших в Москве для первых уроков вождения.

Теперь же улицы вдруг показались очень узкими, и Северину пришлось сделать круг вокруг Главного здания, высматривая просвет в двойном кольце припаркованных автомобилей и уворачивая от норовящих броситься под колеса молодых людей. «Всё плохо живут!» – чертыхаясь, думал он. «Это с чем сравнивать!» – крикнула ему промчавшаяся мимо кавалькада машин, среди которых выделялся огромный, черный «Хаммер». Северин проследил взглядом, как они влетели по пандусу к главному входу, который использовался обычно только для встречи высоких гостей. «Какое интересное совпадение!» – подумал Северин, направляясь быстрым шагом к Клубной части университета.

Некогда широченный проезд был сжат бетонными цветниками до двухполосной тропки, на которой визгливо переругивались автобусы и маршрутные такси. Наибольшую ярость этих честных тружеников общественного транспорта вызывал шустрый жигуленок-бомбила, мало того что остановившийся в неположенном месте, но еще и застывший с разинутым ртом, в восхищении провожая глазами выпорхнувшее из его нутра неземное создание. В другое время и сам Северин с удовольствием остановил бы взгляд на такой красавице, невольно изменил бы темп движения, чтобы насладиться видом со всех сторон, но сейчас ему было не до того, он высматривал в толпе Наташу.

– Слава Богу, успела! Вы представить себе не можете, какие на дорогах пробки!

Неземное создание стояло рядом, непринужденным жестом беря его под руку. В предыдущие встречи Северин видел Наташу в потертых джинсах с модными прорехами над коленями, несколько легкомысленных топиках и домашних тапочках с помпонами, элегантный костюм от Nino Ricci и лодочки на высоком каблуке служили убийственным контрастом, фантазия в локонах искусного парикмахера и боевая раскраска дополняли картину.

– Очень могу представить, – сказал Северин, сглатывая слюну, – и представить не мог… – эхом пронеслось у него в голове.

– Сначала хотели все устроить непосредственно в лабораторном корпусе, – рассказывала Наташа, увлекая Северина к ступеням входа, – но телевизионщики сказали, что такое показывать нельзя, то есть показывать можно, но в другой передаче, посвященной кризису в нашей науке и всеобщему развалу. Да и потолки там низкие, поэтому картинка будет плохая.

Действо было намечено в фойе Клубной части.

– Майор Пронин, со мной, – сказала Наташа, протягивая пригласительный билет дюжему охраннику, заступившему на место университетского вахтера.

«Вижу, что майор, – читалось во взгляде охранника, – в отставке, был бы не в отставке, был бы подполковник или даже полковник». Более этот взгляд ничего не выражал, даже легкой мужской зависти. Северина идентифицировали как телохранителя молодой богатой красавицы, без всяких альтернатив и дополнений, могущих вызвать эту самую зависть. Настроение резко пошло вниз.

Народу собралось изрядно. Свитера, джинсы и небритые лица телевизионщиков соседствовали с костюмами от Hugo Boss, галстуками от Versaci и гладкими физиями чиновников и народных избранников, завсегдатаев различных шоу, все это оттенялось москвошвеевскими костюмами научных работников, их, костюмы и ученых, объединяли некоторая потертость и старомодность, чувствовалось, что они вышли из того времени, когда «Большевичка» была не только торговой маркой. Северин по всему занимал промежуточное положение, впрочем, ближе к стану интеллигенции. Кого другого это могло расстроить, но не его. Более того, настроение вышло из пике.

Наташе не было нужды показывать ему Каменецкого. Как ни редко смотрел телевизор Северин, но олигарха видел не раз и сразу его идентифицировал. Он скорее удивился, что Каменецкий в жизни выглядит едва ли не лучше, чем на экране, обычно бывает наоборот. Высокоумные видные мужчины, выходя из телевизионной студии, оборачиваются недомерками с дегенеративными лицами, а женщины… Ну, о женщинах Северин тогда не думал, точнее, не мог думать ни о каких других женщинах, кроме одной, стоящей рядом. Он с некоторым трудом оторвался от этих самых мыслей и вновь обратил свое внимание на Каменецкого.

Тот неожиданно оказался очень высок, вероятно, операторы, снимая его, всегда искусно скрадывали его рост, чтобы не ущемлять самолюбия и не вызывать раздражения других участников теледейства. В который раз подивился Северин пышной волнистой шевелюре, когда-то она придавала внешности Каменецкого артистический, даже богемный вид, сейчас ее обычно называли демонической, вкладывая в это слово самые разные значения, даже и прямое. Волосы были черны, как ночь в новолуние, подозрительно черны, определил Северин, тут явно не обошлось без помощи Londa Color.

– А у вас виски седые, только сейчас заметила, – донесся до него шепот Наташи.

Это замечание Северин предпочел не заметить, в отличие от легкого прикосновения к его виску. Хотя, возможно, это было всего лишь дуновение губ. Северин не смог сосредоточиться на этом ощущении, потому что возле Каменецкого вдруг материализовался человек в сером костюме, что-то шепнул ему на ухо, поднявшись на цыпочки, и тут же растворился, после чего олигарх устремился в их сторону, как ледокол рассекая толпу.

– Какая приятная неожиданность! – сказал он, останавливаясь перед ними.

– Майор Пронин, – во второй раз повторила Наташа и вновь взяла Северина под руку.

– Майор, кто бы сомневался! Сейчас везде люди в погонах, везде вышли на первые места, все себе забирают, нашу власть, наши деньги, наше дело, наших… – Каменецкий сбился, – в общем, все!

Северин с некоторым удивлением смотрел на Каменецкого. Мы, конечно, не англичане, но и у нас не принято так выплескивать эмоции перед незнакомыми людьми.

– Прошу не принимать на свой счет, – сказал Каменецкий, успокаиваясь и даже изображая подобие улыбки, – у меня были тяжелые недели, все на нервах.

Если он пытался выправить ситуацию, то крайне неудачно. «Похоже, он в панике, – решил Северин, – с чего бы это?»

– А что, есть проблемы? – безразличным голосом спросил он.

– О моих проблемах сейчас только ленивый не судачит и только умный не слушает, – ответил Каменецкий.

– Будем считать, что я хоть так к умным присоседился!

– Даже так! – Каменецкий неожиданно рассмеялся. – Знаете, Евгений Николаевич, а вы мне нравитесь, несмотря ни на что! Переходите ко мне работать, начальником службы безопасности, ей-ей, не обижу!

– Да она у вас и так на высоте, как я погляжу, – ответил Северин, – вот уж не ожидал, что пользуюсь такой известностью.

– Вы себе недооцениваете, Евгений Николаевич, и начальство вас недооценивает, но есть люди, которые отдают должное профессионалам. Ох, как мало их осталось, настоящих-то профессионалов, а уж честные среди них наперечет. Невозможно работать! Вы представить себе не можете! Так что подумайте над моим предложением, крепко подумайте!

Северин отделался ни к чему не обязывающей улыбкой.

– А здесь как? – сменил тему разговора Каменецкий. – По делам или девушку сопровождаете?

– По делам, а Наталья … – Северин запнулся, поняв, что он забыл или не знал отчества Наташи.

– Ивановна, – подсказал Каменецкий, – фамилию хоть знаете?

– Фамилию знаю, – с внезапной злостью на самого себя ответил Северин.

– О-о-о! – иронично протянул Каменецкий. – Вы, как вижу, сильно продвинулись в вашем расследовании.

– В каком расследовании?

Вопрос повис в воздухе. Каменецкого призвали дела, презентация, наконец, началась. Спич олигарха Северин выслушал с интересом и удивлением. Дело было даже не в том, что говорил он легко и свободно, правильным, чистым языком. В конце концов, не все олигархи выросли из буровых мастеров, автослесарей, партийных бонз и уголовников, многие имели интеллигентных родителей и вполне интеллигентную профессию в прошлой жизни.

Удивляло то, что Каменецкий ни разу не сказал слова «я». Пусть он говорил о науке, иные, говоря о предметах совершенно посторонних, все равно ухитряются сворачивать на себя, любимого, или назойливо повторяют: я думаю, по моему мнению, я сделал, по моей инициативе. А говорил Каменецкий ни много ни мало о стволовых клетках, о широких перспективах, которые открывают исследования в этой области, об антигенах и антителах, о панацее, о лекарствах нового поколения, о продлении жизни, об омоложении. Несколько раз с его уст срывались мудреные термины и, судя по отсутствию саркастических ухмылок на лицах ученых, произносил он их правильно и употреблял к месту.

Впечатление от речи смазал ехидный шепот за спиной Северина: «Ишь, разливается, поборник науки! А сам втихаря отвалил Погребняку десять лимонов, не зеленых, не деревянных!» Северин быстро оглянулся назад, но увидел лишь строй ученых, дружными аплодисментами приветствовавших окончание речи щедрого спонсора. «Что-то слишком часто я стал слышать эту фамилию!» – подумал он.

И еще отметил, что между Каменецким и Погребняком вдруг обнаружилась связь. Конечно, в десять миллионов евро или фунтов он нимало не поверил, сочтя их плодом воображения, воспаленного хроническим безденежьем и, возможно, недоеданием. Но в наличие какой-то связи поверил безоговорочно, тут слухи всегда оказываются на поверку правильными, ошибаясь лишь в определении силы связи и некоторых интимных деталей.

Между тем речи полились как из рога изобилия. Ученые перечисляли, какие уникальные приборы они смогут купить на пожертвованные средства; ректор благодарил олигарха за учрежденные им ранее именные стипендии для студентов и фонд поддержки стажировок молодых специалистов за границей и кратко подводил итоги проделанной за два года работы; министерские чиновники говорили о своих неустанных трудах по подъему отечественной науки и образования, отмечая, что пожертвованные господином Каменецким средства являются сравнительно небольшой, но все же ощутимой прибавкой к бюджетному финансированию, и выражая искреннее сожаление, что российские предприниматели вкладывают меньшие деньги в фундаментальную науку, чем их американские собратья; народные избранники напирали на то, что лишь благодаря усилиям партии «Единая Россия» и лично президента Владимира Владимировича Путина в нашей стране создались условия, при которых крупные бизнесмены стали поворачиваться лицом к науке; оппозиционные парламентарии клеймили антинародный режим и несовершенство законодательства, препятствующего более щедрой благотворительности. Все эти речи тоже текли легко и гладко, чувствовались многократные прокаты и умелое жонглирование затверженными блоками.

Презентация дошла до кульминации – фуршета. Воспользовавшись всеобщим радостным возбуждением и суетой, Северин решительно двинулся к выходу, увлекая за собой Наташу.

– Нет, рано, – сказала она, повиснув у него на руке.

– А что здесь делать? – удивился Северин.

– Мне казалось, что вы хотели что-то выяснить, – сказала Наташа.

– Все, что мог, выяснил. Неплохо было бы еще попытать этого типа, но, боюсь, он не сможет больше уделить мне время.

– Он подойдет, – уверенно сказала Наташа.

– Почему?

– Потому что он еще не все выяснил.

Наташа оказалась права. Запустив круговерть фуршета, выслушав первый благодарственный тост и ответив на него, Каменецкий подошел к ним, стоявшим поодаль от основной толпы, у колонн.

– Ай-ай-ай! – укоризненно покачал он головой, показывая на бокал шампанского в руке Северина. – Вам бы не стоило, Евгений Николаевич! Вы ведь за рулем, у вас такая прекрасная спутница, а машина ваша без подушек безопасности.

– Не всем же в «Хаммерах» ездить! – выстрелил Северин, не сказать, чтобы наугад.

– Каюсь, грешен, люблю большие машины! – рассмеялся Каменецкий. – И не просто большие, а такие, чтобы в них можно было сидеть высоко. Я ведь, знаете ли, учился вождению на грузовике, сверху дорога совсем по-другому выглядит.

– Надеюсь, вы не хотите сказать, что сами водите джип.

– Нет, такое удовольствие я давно себе позволить не могу, времени нет. Это только со стороны наша жизнь представляется непрекращающимся праздником, а на самом деле – работа сутки напролет. Даже водителям легче, их трое, на смену. Сейчас, правда, двое осталось, так уже стонут, о каких-то сверхурочных говорят.

– А что же с третьим случилось? Неужели несчастный случай? – невинным голосом спросил Северин.

– Зачем же так, Евгений Николаевич, – с легким укором сказал Каменецкий, – убыл в положенный по закону очередной отпуск, в Анталию или в Египет, точно не знаю, я не заглядываю так глубоко в личную жизнь моих подчиненных.

– И улетел он, полагаю, в воскресенье?

– Вполне вероятно, суббота, воскресенье – самые распространенные дни для полета на курорт.

– Он, случаем, не со смотрителем вашего зверинца полетел? – Северин давил уже в открытую.

– Какого зверинца? С каким смотрителем?

– С тем, который орла упустил.

– Нет, этот растяпа если куда и вылетел, то только на улицу. Я не для того платил такие деньги, поверьте, даже для меня большие, чтобы развлекать московских зевак видом парящего в небе орла.

Каменецкий легко отбивал удары, более того, казалось, что эта игра доставляет ему удовольствие. Северин решил немного сменить тактику.

– Куда-то нас не туда занесло, Борис Яковлевич, – рассмеялся он, – сам не пойму как! А между тем сегодняшнее событие дает гораздо более интересную тему для разговора. Я просто поражен! Эти столбовые клетки…

– Столбовыми, товарищ майор, бывают дворяне и дороги, а клетки – стволовые, – покровительственным тоном сказал Каменецкий.

– Да, да, конечно, я несколько далек от этого, – извиняющимся голосом сказал Северин, – именно, стволовые. И как вы все это в голове держите? Как у вас на все это времени хватает? Завидую вам, искренне завидую! А вот скажите, правда ли, что они позволяют омолаживать организм?

– Вас уже это беспокоит? Хотя, конечно, понимаю, – хохотнул Каменецкий и выразительно посмотрел на Наташу, – но вынужден вас разочаровать. Есть у меня сильное подозрение, что тут ученые несколько лукавят, вводят в заблуждение или, говоря современным языком, вешают мне лапшу на уши, выдают за омоложение замедление старения. Но и это неплохо, не так ли? Так, может быть, даже лучше. Я, знаете ли, нравлюсь себе таким, какой я есть сейчас. Смотрю на свои старые фотографии, даже на себя, тридцатилетнего, не говоря уж о двадцатилетнем, и активно сам себе не нравлюсь. А уж каким дураком был! Вы и представить себе не можете!

– Прекрасно могу, – сказал Северин без тени иронии, но на всякий случай добавил: – Меня самого такие мысли частенько посещают.

– Вот видите! – радостно подхватил Каменецкий. – Так если клетки моего организма омолодятся, они ведь и тут, – он постучал себя по голове, – омолодятся! А будет ли это хорошо? Вопрос! Я больше скажу, даже замедление старения – вещь тонкая. Клетки клетками, а какой предел Бог положил всему организму – никто не знает. Вот так будешь жить, не старея и не тужа, активничая по-молодому, а в один разнесчастный день возьмешь, да и рассыплешься в прах. А жил бы как все, старея, глядишь, еще бы десяток лет поскрипел. Что обидно, не проверишь, то есть проверишь, но времени надо много, жизнь человеческая. Ученые говорят, что они все на мышках проверят, те оборачиваются быстрее, но вы же понимаете, мышки мышками, а я – это я.

– А как же вечная жизнь? – спросил Северин. – Сейчас об этом много говорят.

– Положим, раньше говорили больше, – рассмеялся Каменецкий, – не только говорили, но и верили. Нет, у меня от вечной жизни иммунитет. Я ведь застал своего прадеда, он до девяноста трех дотянул. Состояние, в котором он пребывал во все время нашей совместной десятилетней жизни, сейчас называют болезнью Альцгеймера, но тогда люди были проще, политкорректности не обучены и именовали это старческим маразмом. Спасибо, не надо! Люди вообще путают вечную жизнь с вечной молодостью, не учитывая, что эту самую вечность можно существовать и овощем. Или другая крайность. А ну как Господь Бог, одаривая человечество вечной жизнью, решит, что оптимальный уровень – детский, в три или пять лет. Не Иисус ли говорил: «Будьте как дети. Для них Царствие Небесное». Тоже, знаете ли, молодость и никаких проблем с ростом народонаселения.

– Значит, вы принципиальный противник воскрешения умерших? – добрался, наконец, Северин до своего вопроса. – В стиле Иисуса или, скажем, Погребняка Юрия Павловича.

Ох, рано расслабился Борис Яковлевич! Теперь пришлось собираться. Он достал золотой портсигар, открыл его, извлек белоснежную сигарету с тонкой золотой надписью, щелкнул золотым Ронсоном, глубоко затянулся, раз, другой.

– Нет, почему же, – сказал он спокойным голосом, – против воскрешения я ничего не имею. Иногда это может быть полезным. Летит, к примеру, человек на свидание, а ему навстречу, лоб в лоб, пьяный шоферюга на самосвале. А человек-то хороший, главное, полезный обществу. Или другой случай. Заказал кто-нибудь своего конкурента в запале, по трезвому размышлению раскаялся, да уж поздно, дело сделано. То-то обидно заказанному! От таких случайностей никто не застрахован. А страховочку ох как хочется иметь!

– Я смотрю, вы Davidoff курите, – резко сменил тему разговора Северин, – приметная марка!

– Евгений Николаевич, не будьте бякой! – неожиданно сказала Наташа и, надув губы, капризно продолжила: – Какие вы все, мужчины!.. Все о делах да о делах, а на девушку ноль внимания.

Потом Северин не смог точно вспомнить, в какой момент Каменецкий изменился в лице, вроде бы до слов Наташи. Да и сверлил тот взглядом его, и обращался к нему.

– Под меня роете?! Ничего у вас не выйдет! Думаете, что улику нашли? Нате, проверяйте! – он достал портсигар, вытряхнул содержимое на пол, загасил горящую сигарету о колонну и положил бычок в портсигар. – Контейнер – подарок от фирмы! – он протянул портсигар Северину.

– Премного благодарен, – сказал тот.

Северин достал из кармана пиджака пластиковый пакет для вещественных доказательств, подцепил ногтем и разъединил верхнюю защелку, дунул внутрь, раздвигая стенки, подставил пакет под портсигар. Каменецкий разжал пальцы, ценная вещица упала вниз.

– Премного благодарен, – еще раз повторил Северин и спросил с любезнейшей улыбкой: – Да, кстати, ваше предложение по-прежнему остается в силе?

– Более чем! – Каменецкий внешне успокоился. – За последние полчаса ваша ставка выросла как минимум вдвое. Я ценю профессионалов.

– В таком случае, есть прямой резон еще немного поработать. Вы не находите?

А ведь несколькими мгновениями раньше казалось, что улыбка не может быть шире!

– Была у меня на примете парочка преступлений века, но сейчас мне думается, что игра не стоит свеч, – хихикая, сказал Наташа, когда они шли к выходу.

– Ваша? – спросила она через несколько минут, безошибочно остановившись у машины Северина. – Миленькая! Заслуженный боевой конь!

– Ласточка! – рассмеялся тот в ответ. – Мигом долетим!

– Хорошо бы, – сказала Наташа, посмотрев на маленькие золотые часики на руке, и тут же: – Вот козлы! Кто же так паркуется!

В другой ситуации Северин выразился бы не менее энергично, но сейчас он был даже рад, что его машину так плотно зажали. С трудом втиснувшись внутрь, он сдал назад, сделал маленький круг, развернулся и лихо «подал» машину. Заодно и тормоза проверил, что-то слишком часто мелькала автомобильная тема в недавнем разговоре. И еще заставил Наташу застегнуть ремень безопасности.

«Чего это он так нарывается? Или уверен в своей безнаказанности? Вряд ли! Судя по всему, его исключили из списка неприкасаемых. А Наташина „бяка“ пришлась весьма кстати. Интересно, она сказала это случайно или нарочно?»

Так думало, вернее, пыталось думать его левое полушарие. Правое ему в этом не помогало, потому что устремлялось мыслью к сидевшей рядом девушке. Что уж говорить о гипофизе и спинном мозге! Не иначе как пресловутые стволовые клетки пришли в величайшее возбуждение и будоражили кровь, побуждая к действиям безрассудным, глупым, молодым.

8 часов вечера

Именно этим возбуждением объяснял Северин впоследствии тот странный факт, что он не запомнил фамилию Василия Ивановича. Не запомнил или не расслышал, сути дела это не меняло. Он и предложить не мог, что Биркин по какой-то, известной одному ему причине опустил или проглотил фамилию. Возможно, причина невнимательности Северина объяснялась еще и тем, что лицо биркинского гостя показалось ему смутно знакомым, и он судорожно пытался вспомнить, где же он его встречал. И ведь вспомнил! Или показалось, что вспомнил? Как бы то ни было, он не стал держать свое открытие втуне. В самом деле, почему бы и не рассказать для поддержания легкого разговора. Это даже забавно!

– Удивительно, но сейчас на обложке всех книг об Иване Грозном приводят один и тот же портрет, – начал он.

– Ничего удивительного, – сказал Биркин, – единственное, как считается, достоверное изображение царя Ивана – так называемый копенгагенский портрет, а правильнее сказать, икона.

– Но он на нем совершенно не похож на грозного царя, – рассмеялся Северин, – он скорее похож … на вас, Василий Иванович.

– Это дядя Вася похож на него! – залилась смехом Наташа.

– Вы мне льстите! – с поклоном сказал Василий Иванович.

– Вы представить себе не можете, Женечка, как вы ему польстили! – воскликнул Биркин.

«Какие милые люди!» – с который раз подумал Северин. Ему было легко и весело, хотелось шутить и смеяться, тут кстати вспомнилось сегодняшнее посещение музея Федорова, описал в красках, само собой, ярких.

– Все это, конечно, смешно, – согласился Биркин, – но в то же время и серьезно, потому что имеет весьма веские основания, освященные даже не вековыми, а тысячелетними традициями и опытом. То, что приписывают этому самому Погребняку или, вернее, что он сам себе приписывает, не он ведь выдумал, это обычная магическая практика. Я объясню в двух словах.

– Бесовщина! – произнес недовольно Василий Иванович, поднимаясь со своего места. – Наташа, давай выйдем на некоторое время, незачем тебе вдыхать эти ядовитые испарения.

Северин почувствовал укол ревности и от недоступного ему пока обращения на «ты», и от покорности, с которой Наташа последовала за этим святошей. Биркин же, нисколько не смущенный кардинальным уменьшением аудитории, разлился соловьем.

– Вы, Женечка, как и подавляющее большинство людей, конечно, не сомневаетесь в том, что существует некая вечная всепроникающая среда, которая заполняет все пространство вокруг нас и внутри нас и любого другого объекта. В конце концов, что находится между ядром и электроном в атоме, не воздух же, как отвечают некоторые бестолковые студенты. И в чем в вакууме распространяются электромагнитные волны? Морские волны существуют постольку, поскольку существует вода, для электромагнитных волн нужен – правильно! – эфир.

– Не следует думать, что современная наука разделалась с эфиром раз и навсегда, эта идея чрезвычайно живуча даже и в науке, многие склонны рассматривать четырехмерный пространственно-временной континуум Эйнштейна как его слабую аналогию. В магии этот вопрос детальнейшим образом разработан, там этот эфир называют астральным светом и, отдавая дань современной науке, определяют как четырехмерную светящуюся эфирную субстанцию очень тонкого состояния, по природе своей электрическую, магнетическую и радиоактивную.

– Ранее бытовали другие определения, например, тело Святого Духа, Душа Мира или Формирующий Мир, в обыденной жизни просто астрал. Этот самый астрал имеет свою иерархическую структуру или, если угодно, двойственную природу. Есть высший астрал, имеющий чистую, божественную, духовную, солнечную природу, и низший астрал, замутненный материальным и находящийся под влиянием луны. Он-то нас сейчас и интересует. Вы, конечно, слышали о ноосфере или информационном поле, а если и не слышали, то, скорее всего, разделяете весьма распространенное мнение, что каждое наше действие, мысль или чувство не исчезают бесследно, а оставляют где-то свой отпечаток, память о себе. Это где-то и есть астральный свет.

– И совершенно зря нас покинул глубокоуважаемый Василий Иванович, – повысил голос Биркин, – потому что этот астральный свет есть не что иное, как Книга Совести, которую раскроет Иисус в день Страшного суда. В этой книге все о нас записано, ничто не останется тайной, самые потаенные мысли и мимолетные движения души. Проблема в том, что в астральном свете происходит стратификация мыслей, чистые и добрые устремляются в верхние слои, в сферы Гармонии, в область божественного солнечного эфира, а все нечистоте и злое остается внизу. Вся эта дрянь и гниль не только нависает над нами отравляющим облаком, но проникает внутрь нас, внутрь всех объектов, внутрь земли. Люди начинают сходить с ума, устраивать революции, убивать ни в чем не повинных сограждан, охотиться на ведьм, разгадывать древние коды. Создания рук человеческих начинают ломаться или идти вразнос. Природа откликается землетрясениями, ураганами, наводнениями, пожарами и эпидемиями.

– Лучшим, да по сути и единственным выходом из этой пиковой ситуации является уменьшение в мире злобы и ненависти в пользу добра и любви. «Давайте говорить друг другу комплименты!» – это не только поэтический призыв, это жизненная необходимость. Каждый наш комплимент есть вклад в предотвращение очередного катаклизма. Но для этого нужно, чтобы все люди объединились в благом порыве, в таком усеченном варианте общего дела, которое, боюсь, столь же малодостижимо, как и глобальное общее дело Федорова.

– Вот тут на помощь человечеству приходят маги или, лучше сказать, теурги, которые в течение уже многих веков расчищают эту выгребную яму низшего слоя астрала. Некоторые из них занимаются этим совершенно бескорыстно, кладут на это всю свою жизнь и почитают своей главной работой. Но даже те, которые пренебрегают этой малоинтересной работой и спешат воспарить в высшие сферы, тем не менее, вносят свой вклад. Они не могут ничего уничтожить, потому что все это, как мы уже отмечали, вечное, но, продвигаясь по этой свалке, они волей-неволей освобождают пути, сгребая весь мусор в кучки, а в кучках, как известно, меньше воняет. Но могут и уничтожить, потому что согласно Каббале в этой сфере зарождаются клипоты, отвратительные создания, демоны с собачьими головами, которые терзают людей, они вполне по силам магам средней руки.

Но Северина интересовали не маги, а мелкие бесы.

– Семен Михайлович, – несколько невежливо прервал он Биркина (тот был сам виноват, своими серьезными рассуждениями вернув Северина с небес на грешную землю), – я тут продолжаю заниматься Борисом Яковлевичем Каменецким. По своим каналам добыл на него досье в Конторе, но в нем есть пробел, касающийся 1991 года. Вы не поспособствуете по старым связям?

– Поспособствую, – сказал Биркин, как-то сникнув, – по чистой случайности я обладаю интересующей вас информацией. В 1991 году Борис Яковлевич Каменецкий отбывал заключение в республике Узбекистан по обвинению в хищении социалистической собственности. Этих сведений нет в головной Конторе, потому что все это совпало с местнической борьбой спецслужб, парадом суверенитетов и развалом страны.

Северин уже подбирал слова, чтобы мягко выяснить у Биркина, чем обусловлен его интерес к личности олигарха, но тут вернулись Наташа с Василием Ивановичем, и разговор принял другое направление. Теперь Василий Иванович тщательно подбирал слова, пытаясь ненавязчиво выяснить у Северина обстоятельства проводимого им расследования, перемежая свои вопросы рассказом о собственных изысканиях по тому давнему делу, описанному в «Записках» Путилина.

– Нельзя не признать, что два этих случая, при всей их различности, очень похожи, – говорил он, – а меня как специалиста чрезвычайно занимают такие исторические аналогии, разнообразные случаи повторов в истории. Конечно, я рассматривал то злодейское убийство с иной точки зрения, чем господин Путилин, но, думаю, мой взгляд будет вам интересен, допускаю даже, что он, если и не поможет вам в вашем расследовании, то прояснит суть происходившего. Посмотрите как-нибудь на досуге, – с этими словами он протянул Северину синюю пластиковую папку, в которой находилось около сотни листов с напечатанным на пишущей машинке текстом.

Северин со словами благодарности принял папку и поспешил откланяться. Наташа вышла проводить его.

– У Наташи новое увлечение, – констатировал Василий Иванович, задумчиво глядя им вслед.

– Да, и опять мужчина много старше ее, – в тон ему ответил Биркин.

– Ничего удивительного, она в любом мужчине ищет отца.

– Несчастная девочка!

Мужчины надолго замолчали, погрузившись в свои мысли.

– А что вы думаете обо всем этом? – спросил, наконец, Биркин.

– Думаю, что – да! К моему глубокому прискорбию.