Электронная библиотека » Генрих Эрлих » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Сотворение истории"


  • Текст добавлен: 28 мая 2022, 19:51


Автор книги: Генрих Эрлих


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

[1565 г.]

В самом начале января царь Иоанн из Александровой Слободы прислал Митрополиту грамоту, на оглашение которой собрались все святители, в Москве пребывавшие, все бояре и князья, дети боярские и дьяки, все, кому та грамота была адресована. Подробнейше в ней были исчислены все измены и убытки, которые они державе нашей за последние тридцать лет творили. Как казну расхищали, как вотчины государевы на себя переписывали, как земли, им в наместничество пожалованные, разоряли, как от службы царской увиливали, как потворствовали всем – и хану крымскому, и ливонцам, и литовцам, и королю польскому, только собственному царю, Богом над ними поставленному, во всем препоны чинили. Досталось и Митрополиту со святыми отцами за то, что препятствуют правосудию царскому, за то, что вступаются за виновных бояр и дьяков, на которых обращается справедливый гнев царский, и не только вступаются, но и покрывают их дела недостойные, а царю выговаривают грубо, как мальчишке неразумному.

«Не хотя терпеть измен ваших, – писал Иоанн, – мы от жалости сердца оставили государство и поехали, куда Бог укажет путь. А на вас кладем опалу нашу».

Собрание это за многолюдством его происходило на площади перед храмом Успения. А тем временем за стенами Кремля на Троицкой площади шло другое собрание, еще более многолюдное, и там тоже выкрикивали грамоту царя Иоанна, но совсем другую. Была она обращена ко всем простым людям Московским, и к гостям, и к купцам, и, как было сказано, ко всему христианству православному. Были там в конце те же самые слова о том, что в жалости сердца оставил царь государство и поехал, куда Бог укажет, но с добавлением, что на народ он никакого гнева не держит и опалы на него не кладет. Эта грамота произвела действие надлежащее, подкупленный милостивыми словами царя народ возмутился своеволием боярским и преисполнился страхом перед грядущей смутой.

«Государь нас оставил! Последний наш заступник пред Господом! – раздались крики народные. И полетели дальше за стену Кремлевскую: – Без царя народу никак не можно! Пусть царь укажет нам своих изменников, мы их сами истребим!»

Устрашенные этими криками, бояре не медля принялись собирать большое посольство к царю Иоанну. Главными послами избрали Святителя Новагородского Пимена и Чудовского архимандрита Левкия, а к ним присоединили и других святых отцов: епископов Никандра Ростовского, Елевферия Суздальского, Филофея Рязанского, Матфея Крутицкого, архимандритов крупнейших монастырей – Троицкого, Симоновского, Спасского и Андрониковского. Бояре собрались все до единого во главе с князьями Александром Горбатым, Иваном Мстиславским и Иваном Бельским, также и дьяки, которые свои приказы заперли. Казалось, вся Москва поднялась вслед за святителями и боярами – «бить челом государю и плакаться».

Царь Иоанн принял посольство весьма нелюбезно. Александрова Слобода являла вид крепости, изготовившейся в долгой осаде, во все стороны топорщились пушки, на стенах маячили стражники, ворота были крепко заперты. Лишь после нескольких часов безответных призывов ворота чуть приоткрылись, в них было дозволено протиснуться святым отцам и боярам, после этого ворота вновь затворились. Говорил с ними царь Иоанн с обычным для него многословием. Повторил упреки боярам в их своевольстве, нерадении, строптивости, ссылался обильно на историю и Священное Писание, возводя строптивость боярскую к временам Моисеевым, в заключение же обвинил бояр в отравлении царицы Анастасии и в желании возвести на престол князя Старицкого.

Наконец, снисходя к мольбам святителей, он пообещал оставить мысль об отречении от престола, об условиях же своего возвращения обещал объявить позже. В Александровой Слободе для переговоров осталось несколько бояр во главе с князем Александром Горбатым, да несколько дьяков, в законах сведущих, остальные же вместе с простым народом вернулись в Москву и вновь погрузились в тревожное ожидание.

Так прошло больше месяца. В середине февраля у Москвы появился поезд царский и встречен был колокольным звоном. Когда же царь Иоанн показался народу, то все ужаснулись происшедшей с ним переменой. Сильно похудевший, он казался еще выше ростом, его прекрасные волосы повылезли, обнажив голый череп, то же и на лице. Черты исказились, в глазах же проступали настороженность, подозрительность и свирепость.

Еще более ужаснули вести, прибывшие с поездом царским. Оказалось, что в Александровой Слободе нашел смерть на плахе князь Александр Горбатый, герой покорения Казани, тогдашний глава Думы боярской и тесть Никиты Романовича Захарьина-Юрьева. Вместе с ним был казнен его единственный сын Петр, так пресекся род князей Горбатых. Близ своего поместья был зарезан князь Семен Ростовский, голову же его отрезанную подбросили в дом к вдове его. Без суда гласного казнили князя Ивана Кашина, князя Дмитрия Шевырева на кол посадили. То было провозвестие будущих великих казней!

Между тем царь Иоанн, собрав подобие Собора Земского, святителей, бояр, дьяков, выборных от купцов, возвестил о создании опричнины, слова доселе неизвестного. В державе Русской царь вырезал в свою собственность единоличную удел, в который вошло три крупных уезда – Суздальский, Можайский и Вяземский, да еще с десяток мелких. К ним города торговые – Можайск, Вязьма, Вологда, Устюг Великий, да основные места, где соль варят, – Старая Русса, Соль Галицкая, Соль Вычегодская, Балахна, Каргополь, а еще Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин, Ярославец, Суходровье, Медынь, Суздаль, Шуя, Галич, Юрьевец и Вага. В Москве же царь брал себе Арбат с Сивцевым Врагом и половину Никитской улицы.

Отныне все у царя, не только земля, но и двор, и весь обиход были особыми, опричными: свои бояре, окольничьи, дворецкие, казначеи, дьяки и прочие приказные люди, дети боярские, стольники, стряпчие и жильцы. При приказах Сытном, Кормовом и Хлебном назначались особые ключники, подключники, сытники, повара, хлебники, всякие мастера, конюхи, псари и всякие другие дворовые люди. Для собственной охраны царь набирал тысячу телохранителей, кои только ему подчинялись.

Все остальное, большая часть Земли Русской и все войско, отдавалось боярам, в их управление и распоряжение, и называлось отныне земщиной. Дивились бояре, но, устрашенные недавними казнями, не посмели царю перечить и подписали договор об опричнине, царем Иоанном составленный.

На следующий же день потянулся царский поезд обратно в Александрову Слободу, коя стала столицей опричнины Иоанновой. И скакали вокруг возка с царем невиданные раньше ратники, числом около пятидесяти, хорошо вооруженные, на одинаковых гнедых жеребцах, одеты они были в необычные кунтуши черного цвета, в черные же шаровары и сапоги. К лукам седел у всех у них было приторочено странное украшение – настоящая песья голова и метла. Это были первые из новых телохранителей царя, опричников или, как их потом в народе прозвали, кромешников.

Начался дележ Земли Русской, ранее не виданный. Царь Иоанн изгнал всех суздальских бояр и детей боярских со всеми чадами и домочадцами на улицу без всякого имущества, и эта толпа огромная в двенадцать тысяч человек добиралась пешком, по снегу до своих новых поместий в земле Казанской. Освободившимися же землями суздальскими царь Иоанн наделял своих опричников. Но в дела земщины до поры до времени не вмешивался, так что бояре почли возможным вернуть из ссылки князя Михаила Воротынского, сразу же ввели его в Думу боярскую и наместником Казанским поставили.

Еще царь Иоанн занимался обустройством своей столицы новой. Вот как описывает очевидец новый дворец царский. «Весь фасад – столбы да окна, ни одно на другое не похожее. У каждого свой изгиб, своя резьба, свой узор, своя краска. А если где и было ровное место, то там картина изразцовая выложена была, или щит висел изукрашенный, или оружие разное крест-накрест было прикреплено. А крыша! Будто взяли несколько десятков венцов царских, да шеломов княжеских, да шапок татарских, каменьями драгоценными обсыпанных, и все это свалили в кучу, так теснились они, и громоздились, и налезали друг на друга, и маковки к солнцу стремили. Одни пестрили красками разноцветными, другие окладом золотым, третьи серебряной чешуей, и все это переливалось в лучах солнца и самое это солнце затмевало.

А слева от дворца, на месте бывшего монастыря стоял главный храм, весьма изрядный, так что старый притулился к нему часовенкой. Был он тоже свежей постройки и снаружи еще не отделанный, только что на каждом кирпиче был крест вырезан, да девять его куполов сверкали золотом. Все стены от самых куполов до пола, были плотно увешаны иконами в окладах драгоценных, царские врата стояли одни за другими, образуя галерею, а помещение было заставлено ковчежцами с мощами и другими реликвиями святыми».

Слободу Александрову охватывала мощная стена, бревна дубовые в обхват, сажени в три-четыре, а где и в пять высотой, были врыты двумя рядами в землю вплотную друг к другу, а между ними почти доверху земля была насыпана, ворота же были только одни.

Посреди Слободы имелась площадь торговая, главным украшением которой было несколько виселиц в ряд, помосты срубовые с плахами, два колеса да столбы с кольцами. Вдоль же площади тянулось несколько линий домов, в которых жили новые приближенные царя Иоанна, его двор и опричники.

Но и здесь подозрительный царь не чувствовал себя в безопасности. Не прошло полугода, как он приказал вокруг дворца своего ров выкопать, а из земли вынутой вал насыпать. А потом и вовсе вознамерился перенести столицу свою еще дальше на север, в Вологду. Приказал, чтобы там храм заложили, самый большой во всей Земле Русской, больше Софии Новагородской, и дворец просторный, в тысячу покоев, и Кремль больший, чем Московский. Не удовлетворившись этим, писал в Англию, новой королеве Елисавете, прося ее об убежище для него и семьи его в случае бунта боярского.

Но более всего царь Иоанн с войском своим опричным возился, набирал его со всем тщанием, не считаясь со временем, и набрал не оговоренную тысячу, а все шесть. Для этого был создан совет особый, в который кроме царя входили Алексей Басманов, Афанасий Вяземский и Малюта Скуратов. На совете том каждого добровольца с пристрастием расспрашивали о его роде-племени, о друзьях и покровителях, выискивая связи с боярами знатными. Если же появлялось хоть какое-то подозрение, то могли и в пыточную отправить, а там и на плаху. С тех же, кто испытание прошел, брали присягу служить царю верой и правдою, доносить на изменников, не дружиться с земскими, не водить с ними хлеба-соли, не знать ни отца, ни матери, а единственно царя Иоанна. Зато после присяги такой опричник новый получал не только снаряжение богатое, но и землю, и дома, и имущество разное, у прежних владельцев-бояр отобранное.

Кроме людей худородных, привечал царь Иоанн и немцев, приглашал их к себе целыми родами из покоренной Ливонии. Из них многие стали опричниками – Таубе, Краузе, Штаден, Эберфельд и другие.

Другой затеей царя Иоанна было братство по типу монастырского. В братство сие отобрал он из опричников триста человек, себя провозгласил игуменом, князя Афанасия Вяземского – келарем, а Малюту Скуратова – параксилиархом. Обрядил всех в парчовые, золотом шитые кафтаны с собольей опушкой, а поверх них – в черные рясы, на головы возложил тафьи, жемчугом изукрашенные, а поверх – скуфейки монашеские. Сам же составил и устав братства, за малейшие нарушения которого грозили отнюдь не шуточные наказания, по первому разу – заключение восьмидневное в темницу на хлеб и воду.

Каждое утро дворец царский в монастырь превращался. На рассвете царь Иоанн с царевичем Федором и Малютой Скуратовым взбирался на колокольню благовестить к заутрене, все как один спешили в храм. Служба была долгой, часов до двух или трех, царь Иоанн и пел, и молился очень усердно, так что иногда ударялся лбом о каменный пол. А после небольшого перерыва в пятом часе собирались вновь на обедню и опять молились ревностно. А уж в шестом садились за братскую трапезу, во время которой царь Иоанн стоя читал вслух что-нибудь из Священного Писания.

Часто после этого царь с опричниками, скинув одежу монашескую, садились уже за другой пир, где вино лилось рекой, являлись девки непотребные и скоморохи со своими бубнами и дудками, начинались пляски да переодевания.

Другим развлечением царя Иоанна было выпустить в день базарный медведей из клеток и направить их на толпу, что перед дворцом его клубилась. То-то смеху было! Но если медведь кого помнет или, не приведи Господь, насмерть задерет, то царь Иоанн щедро жаловал, гривну – помятому, рубль – вдове.

Ночью же, перед отходом ко сну, царь Иоанн любил слушать сказки, что ему бродячие слепцы рассказывали.

А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.


[1566 г.]

Так, за отсутствием дел общих и больших потрясений внешних, и обустраивались опричнина и земщина, каждая сама по себе, на Земле Русской. Но тут вдруг митрополит Афанасий, сменивший почившего в Бозе Макария, ссылаясь на болезнь тяжкую, с престола митрополичьего сошел и в Чудовский монастырь удалился. Митрополит – человек на Руси первейший, к его слову все прислушиваются, от боярина прегордого до смерда последнего. Выборы Митрополита – общерусское дело, выдвижение же Митрополита – исконная великокняжеская привилегия. Опричники многие за окаянного архимандрита Левкия стояли, но царь Иоанн после раздумья долгого указал на казанского архиепископа Германа.

Герман прибыл в Москву на Собор Священный и расположился на митрополичьем дворе, ожидая посвящения, но оказалось, что у земщины свой кандидат имелся, игумен соловецкий Филипп, муж благочестивый, но неистовый и неукротимый, происходивший из знатного рода бояр Колычевых. И Филипп, едва в Москву прибыв, не замедлил свой нрав проявить, с амвона храма Успения потребовал для начала у царя войско опричное распустить. Тут даже бояре всполошились, на коленях умоляли правдолюбца пыл свой умерить, хотя бы до утверждения. То же и святые отцы, убеждали они Филиппа принять сан Митрополита без всяких условий, думать единственно о благе Церкви, не гневить царя понапрасну дерзостью. В итоге сошлись на том, что Филипп не будет вмешиваться в дела мирские на территории опричнины и не будет громогласно хулить царя Иоанна и двор его. И об этом была составлена особая грамота, подписанная Филиппом и всеми архиепископами и епископами и скрепленная печатью государевой.

А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.


[1567 г.]

Раздосадованный поражением на выборах Митрополита и противодействием земских бояр, царь Иоанн искал только повода для расправы над ними. Повод вскоре представился. Царю стало известно, что глава земщины конюший Челяднин-Федоров, а также первейшие бояре князь Иван Бельский, князь Иван Мстиславский да князь Михайло Воротынский получили послания от короля польского и гетмана литовского, в которых им обещались милости великие, коли предадут они в руки полякам и литовцам Землю Русскую. Каждому из изменников были обещаны большие уделы, особенно же жаловали князя Михайлу Воротынского, напирая на то, что он от царя более других пострадал.

Были перехвачены и ответы бояр королю и гетману, в которых бояре в выражениях весьма грубых и насмешливых соглашались принять литовское подданство, предлагали королю поделить между ними всю Литву, чтобы затем вместе с королем перейти под власть великого государя Московского. Говорили, что сами письма от короля польского и гетмана литовского были написаны по наущению царя Иоанна, но невзирая на это и на ответ бояр, царь повелел Малюте Скуратову начать розыск об измене и заговоре.

Доказательства заговора не замедлили явиться. Показания главные дал князь Владимир Андреевич Старицкий, который по слабости душевной рассказал, что земские бояре предлагали возвести его вместо Иоанна на трон Русский, чтобы был он боярским царем, а чтобы завлечь его, земщина произвела обмен наследственного Старицкого княжества на новые, более крупные и богатые владения – город Звенигород с волостью звенигородской, да город Дмитров с уездом. Указал также князь Старицкий поименно основных заговорщиков.

По окончании розыска царь Иоанн направился в Москву и остановился в своем новом опричном дворце. Собственно, это был не дворец, скорее крепость или замок в неведомом стиле, подобного которому на Руси никогда не было. Стоял он на месте бывших торговых рядов и подворий напротив Кремля на другом берегу реки Неглинной. Отсюда начинались улицы, записанные в опричнину, и замок как бы защищал их, противостоя земскому Кремлю.

Был он почти квадратной формы саженей в сто тридцать по каждой стороне, и окружала его стена, выложенная на сажень из тесаного камня и еще на две – из обожженного кирпича. Стены были сведены остроконечно, без крыши и бойниц. Внутри стен взметнулись вверх три каменных главы, увенчанные двуглавыми орлами, обращенными грудью к Кремлю. На Кремль же выходили мощные ворота, окованные железными полосами, покрытыми оловом. На них было два резных разрисованных льва с раскрытыми пастями и зеркальными глазами, коими они грозно сверкали в сторону Кремля, а над ними парил двуглавый орел с распростертыми крыльями, на земщину нацеленный.

Там и состоялся суд над заговорщиками, в один день схваченными. Но обвиняемые во главе с конюшим Челядниным-Федоровым держались с достоинством, отвечали с величайшим спокойствием и никакой вины за собой не признавали. Царь Иоанн, распаляя себя, вдруг вскочил с трона царского и принялся громко укорять конюшего, что тот мыслил свергнуть его с престола и властвовать над Русскою державою. Так постепенно он дошел до мысли, что боярин хотел сам сесть на престол. Тут Иоанн скинул с себя одежду царскую и венец и, подозвав Афанасия Вяземского и Федора Басманова, приказал им обрядить в эти священные одежды старика конюшего и посадить его на трон. Потом всунул ему в руку яблоко державное и принялся перед ним юродствовать – обнажил голову, поклонился низко и заголосил тонко: «Здрав буди, великий царь Всея Руси! Вот и приял ты от меня честь, тобою желаемую!» Но тут вдруг распрямился, топнул грозно ногой, закричал: «Но имея власть сделать тебя царем, могу и низвергнуть с престола!» – и ударил конюшего скипетром, обагрив кровью ступени трона – страшное предзнаменование! Опричники бросились к конюшему, сорвали с него одежды царские, нанесли ему несколько ударов ножами, а потом выволокли за ноги бездыханное тело из дворца и бросили его псам на съедение.

Остальные подсудимые уже прощались с жизнью и мыслили, как о величайшем счастии, лишь быть погребенными по-христиански, но Иоанн неожиданно укротил гнев и возвестил: «Суду все ясно! Вина ваша полностью изобличена свидетельствами беспристрастными и гласом Божиим, коему я постоянно внимаю. Приговор мой услышите позже!» – и движением руки дал знак увести всех в темницу.

Но то была лишь отсрочка! Опричники устремились во все концы Москвы, хватали на улицах разных именитых людей, которые, ничего не ведая, шли спокойно в церковь или ехали по своим делам, и тут же всенародно убивали их, последним ударом кинжала прикрепляя к их груди листок бумаги с приговором царским. Люди в ужасе разбегались, не смея не только защищаться или протестовать, но даже подбирать тела убиенных для достойного погребения.

На следующее утро опричники, сверяясь с какими-то списками, уже вламывались в дома и там не давали никому пощады, нередко все семейство висело рядком на воротах собственного дома. А в доме боярина Челяднина-Федорова вырезали даже всех холопов, уцелевших после первого погрома. Убили и престарелую жену конюшего, княгиню Марию, перед этим гнусно над ней надругавшись. Рассказывают также, что в поисках разных людей опричники врывались и в церкви, где те искали спасения, обыскивали алтари и найденных убивали на месте, даже не выводя на улицу – невиданное богохульство!

В полночь вновь налетели коршунами опричники на дома Московские, выдернули из постелей супружеских жен, красотой отмеченных, а из светелок девичьих всех без разбору, согнали их, простоволосых и в одних рубашках непрепоясанных, на площадь перед замком опричным, а как набралось их более двух тысяч, то погрузили на повозки и вывезли в село Коломенское. На третий день привезли их, донельзя измученных, обратно и выпихивали голых из повозок, нарочно не у самых ворот, и так бежали они домой, прикрываясь лишь волосами и краской стыда.

Лишь после этого пришел черед бояр и прочих знатных людей, которые дожидались в темнице решения своей судьбы. А на площади Троицкой перед Кремлем все готово было для кровавой обедни. Напротив Лобного места возведен был высокий помост, на котором установили кресло богатое для царя Иоанна и кресла попроще для ближних его. Вкруг Лобного места установили орудия казней: два острых кола, бараньим жиром смазанных, пред столбами; два колеса; огромную сковороду, на которой какому-то несчастному предстояло станцевать свой последний танец, и столь же большой котел с водой, который мог вместить не только человека дородного, но и быка целого; вертел огромный, под которым жгли костер, накапливая угли, и два столба с лежащими рядом связками хвороста, это для простого сожжения. И, как знак милости царской, на лобном месте стояла плаха с топором.

На площади нашли смерть около тридцати осужденных: окольничий Михаил Колычев с тремя сыновьями, воевода князь Дмитрий Ряполовский, князь Иван Куракин-Булгаков, двое из князей Ростовских, Игнатий Заболоцкий, видные дьяки земские – казначей земский Хозяин Юрьевич Тютин, печатник Казарин Дубровский, Иван Выродков, Иван Бухарин.

А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.


[1568 г.]

Отныне лишь одна сила противостояла царь Иоанну внутри страны – церковь, вернее, Митрополит Филипп. Как-то раз царь Иоанн направился в храм Успения в Кремле, где служил воскресную обедню Митрополит. Сопровождал Иоанна весь его двор и множество простых опричников, все были обряжены в черные ризы с высокими шлыками, кои обычно использовались для богослужений братии в Александровой Слободе. Когда Иоанн вошел в церковь и подошел к Митрополиту под благословение, Филипп даже головы в его сторону не повернул. После долгого напряженного молчания в храме разнесся голос Алексея Басманова: «Святой Владыко! Государь перед тобою. Благослови его!»

«В этом виде, в этом одеянии странном не узнаю царя православного! – загремел Филипп на весь храм. – Не узнаю и в делах царских! О, государь! – возвестил он. – Мы здесь приносим жертвы Богу, а за алтарем льется невинная кровь христианская. Отколе сияет солнце на небе, не видано, не слыхано, чтобы цари благочестивые возмущали собственную державу столь ужасно! В самых неверных, языческих царствах есть закон и правда, есть милосердие к людям, а на Руси – нет! Достояние и жизнь людей не имеют защиты. Везде грабежи, везде убийства и совершаются они именем царским! Или забыл ты, что есть Всевышний, судия наш и твой. Как предстанешь на суд Его? Обагренный кровью невинных, оглушаемый воплями их муки? Ибо сами камни под ногами твоими вопиют о мести!»

Тут царь Иоанн ударил посохом о камень и закричал в ответ: «Что говоришь, старик?! Разве ж это кровь? Это я всех щадил! Доселе щадил бунтовщиков и изменников! Коли нарицаешь меня кровавым и грозным, то и буду отныне таким!» – развернулся и чуть не бегом покинул храм.

После этого взяли нескольких близких к Филиппу священнослужителей и допросили их о тайных замыслах Митрополита, но так ничего тайного и не сведали. После еще одного похожего столкновения царя Иоанна с Митрополитом на богослужении в Новодевичьем монастыре розыск был продолжен. На этот раз проводили его в Соловецкой обители и нашли множество свидетельств недостойного поведения Филиппа в то время, когда был он там игуменом. Неустанные труды и заботы Филиппа о процветании обители представили так, что овладел Филиппом бес стяжания, что думал он больше о мирском, чем о божественном, о злате и огурцах, а не о спасении души. Преемник Филиппа, игумен Паисий, всех в рвении и подлости превзошел и представил свидетельства ложные того, что Филипп был не чужд и волшебству. С большим вниманием выслушал Собор Церковный собранные свидетельства и изустные показания игумена Паисия, когда же предложили Филиппу сказать слово в свое оправдание, то он отказался, сочтя это недостойным его сана, а, быть может, бесполезным.

«Государь, Великий Князь! – обратился он тихо к царю Иоанну, присутствовавшему на суде. – Ты думаешь, что я боюсь тебя или смерти? Нет! Лучше умереть невинным мучеником, нежели в сане Митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония сего несчастного времени. Ты добился, чего желал. Теперь твори, что тебе угодно! – он сложил к ногам Иоанна белый клобук, мантию и посох митрополичий, лишь после этого повернулся к судьям и возвестил грозно, подняв руку: – А вы, святители, готовьтесь! Готовьтесь дать отчет Царю Небесному и страшитесь Его суда более, нежели земного!»

Святители смутились и постановили продолжать суд, отвергнув добровольную отставку Филиппа. Их поддержал и царь Иоанн, сказав: «Ты не можешь быть своим судией! Возьми клобук и мантию, завтра день Архангела Михаила, служи обедню в храме его, мы все там будем и все вместе помолимся Господу, чтобы наставил он нас в делах наших!»

Слух об этом мигом разнесся по Москве, и на следующий день вся площадь перед храмом была заполнена народом. Филипп в полном облачении стоял уже перед алтарем, готовясь к началу службы, когда в храм вошел Алексей Басманов с толпой вооруженных опричников и объявил, что Филипп Собором Церковным лишен сана Пастырского и осужден на заключение. С него сорвали одежду святительскую, кою он еще вчера снимал добровольно, облекли его в бедную ризу и повлекли из храма, бросили в грязные дровни и увезли в Богоявленскую обитель.

Восемь дней продержали Филиппа в темнице в оковах без хлеба и воды, надеясь добиться от него покаяния, а тем временем вырезали почти подчистую род бояр Колычевых и головы родственников посылали в темницу к узнику. Но не согнулся старец, так что его перевезли тайно в Тверской Отрочий монастырь, где вскоре Малюта Скуратов задушил его подушкой.

А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.


[1569 г.]

Зимой царь Иоанн с царицей Марией отправились в Вологду, смотреть, как дела подвигаются на строительстве новой столицы. Из Вологды царицу совсем больной привезли, так что из возка пришлось на руках выносить. Две недели промучилась, иссохла вся и умерла. Иоанн заподозрил отравление, приказал розыск тщательный провести и злодеев наказать без всякой пощады, кто бы они ни были.

Малюта Скуратов за дело с обычным своим рвением принялся и сразу на Старицких указал, а вскоре и злодеев сыскал. Ими оказались дворцовый повар Молява с сыновьями. Под пытками признались они, что подучил их извести царицу князь Владимир Андреевич, он же дал им порошок, от матери из Горицкой обители полученный, и двадцать золотых. И еще больше обещал, если они и самого царя испортят.

Иоанн приказал Евфросинью Старицкую тайно угаром уморить, всех же ближних ее, вместе с ней в Горицкой обители спасавшихся, в Шексне утопить. Князю Владимиру Андреевичу был послан приказ немедленно прибыть в Александрову Слободу. Но князь Старицкий до места не доехал, в ближнем к Слободе сельце Слотине он скончался от яда вместе с супругой и дочерью младшей.

Розыск вновь был поручен ближайшим сподручным Иоанновым – Малюте Скуратову и новому любимцу царя Василию Грязному. Те доложили, что князь с княгиней сами отравили себя ядом. Царь Иоанн в гневе показном приказал казнить лютой смертью всех, кто к делу этому хоть какое-нибудь отношение имел, не только повара царского с семьей, с которого все и началось, но и тех, кто Старицких в пути сопровождал и даже тех, кто розыск вел, кроме, конечно, Скуратова и Грязного. Лицемерно скорбя, царь Иоанн повелел оставить сыну князя Старицкого поместья отца его – богатейший удел! Старших же дочерей его с честью пристроил.

Весной в пределах Русских показался новый враг, неожиданный и грозный. С Царьградом, опасаясь несметной силы турецкой, мы всегда старались поддерживать отношения мирные и уважительные, взгляды же турок доселе были устремлены на Европу. Но прослышав, вероятно, о неурядицах в Земле Русской и надеясь, что все рати Русские заняты войной в Ливонии, турки выступили в поход, высадили в Кафе пятнадцать тысяч спагов, две тысячи янычар, прихватили с собой пятьдесят тысяч крымских всадников и отправились к Переволоке, рыть канал между Доном и Волгой. Вероятно, чтобы в будущем удобно было от Царьграда прямо к главным городам Русским приплывать. Казаки донские не могли туркам противостоять и, не вступая в бой, в дальних степях скрылись.

Спасла Русь медлительность турок и осенняя распутица. Как зарядили дожди осенние, турки свой лагерь на Переволоке свернули и пошли было к Астрахани, куда некие изменники пригласили их на зимовку. Но тут янычары взбунтовались и потребовали вернуться в теплые края, хотя бы в Крым. Турки заплутались в бескрайних просторах наших, перемерли без счета в Голодной степи и бесславно вернулись обратно.

Тут неутомимый Малюта Скуратов новый заговор обнаружил – жители новагородские вознамерились королю польскому предаться и получили от него грамоты милостивые, которые по доносу человека верного хранились за образом Богоматери в храме Софии. Царь Иоанн решил покарать город, издревле мятежный, и сразу после светлого праздника Рождества Христова с войском изрядным выступил из Москвы и направился на запад, в сторону Клина, Торжка, Твери, сопровождая свой путь обычными грабежами и погромами.

А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.


[1570 г.]

В первых числах января передовые отряды опричнины появились под Новагородом, туда же скрытно и заранее были отправлено из Слободы тяжелое снаряжение, пушки и весь запас огненный. Народ в ужасе бросился под защиту стен городских, но какая от них защита? Только кремль мог какое-то время устоять, но и для его обороны сил явно не хватало. Рассудив это, власти городские решили отдаться на милость царя, послали навстречу ему архиепископа Пимена и депутацию от всех сословий городских во главе с князем Одоевским.

Царь Иоанн встретил их нелюбезно, Пимен хотел его по обычаю крестом осенить, но Иоанн к кресту не подошел и принялся поносить святого старца последними словами: «Ты, злочестивый, держишь в руке не крест животворящий, а оружие, и этим оружием хочешь уязвить мое сердце. Ты вкупе с горожанами удерживаешь вотчину мою в неповиновении мне и мыслишь предаться королю польскому. Ты не пастырь и не учитель, но волк, хищник, губитель, изменник, нашей царской багрянице и венцу досадитель! Ваша вина мне ведома! – вскричал Иоанн. – И доказательство ей здесь! Эй, послать всадников в храм Софии, пусть за иконой Богоматери пошарят, а что найдут, сюда доставят!»


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации