Текст книги "Сотрудник гестапо"

Больше всего Виктор переживал за Таню. Он чувствовал себя виновником всех ее неприятностей. И не знал, как искупить перед ней вину. К счастью, на другой день Таня уже забыла о происшедшем и сама позвала Виктора прогуляться до пруда, а вскоре история со стрельбой по лягушкам и у Виктора вылетела из головы.

Теперь же неожиданное появление капитана Потапова заставило его вновь вспомнить об этом. Доедая котлету с макаронами, Виктор думал о том, что скажет капитан Потапов. «Небось будет стыдить. А может, и не пустит больше к Дубровскому». Обжигаясь горячим чаем, Виктор выпил всего полстакана и выбежал из столовой.

Капитан Потапов прогуливался неподалеку.

– Ага, уже подкрепился? – спросил он, завидев паренька.

Виктор молча кивнул.

– Ну, тогда пройдемся по парку. – Потапов положил руку Виктору на плечо. И этот жест, и ласковый голос капитана, казалось бы, не предвещали ничего плохого. – Ты лейтенанта Пархоменко помнишь?

Виктор был готов к любому вопросу, но этот оказался для него столь неожиданным, что, прежде чем ответить, он удивленно посмотрел на Потапова.

– Ты молодец, – сказал тот. – Язык за зубами держать умеешь. Это похвально. Лейтенант Пархоменко на ту сторону собирался, поэтому и спрашивал у тебя про Малоивановку. Ну да ладно, другой человек нашелся, рассказал ему все, что нужно. Только теперь ему это уже ни к чему. – Потапов глубоко вздохнул, помолчал немного и продолжал: – Война, брат, ничего не поделаешь. Нет больше лейтенанта Пархоменко. Погиб при переходе линии фронта.

Виктор ничего не ответил. Комок подкатил к горлу, на глаза навернулись слезы.

– Он о тебе хорошо говорил. Сказал: «Этот хлопчик мне по душе. Я бы с ним в любую разведку пошел». А сам не дошел… – Потапов молча подвел Виктора к первой попавшейся скамейке и предложил: – Присядем, сынок.

Он впервые так назвал Виктора, и тот понял, что никакого разноса за лягушек не будет. Они сели рядом. В парке было тихо. Где-то в листве весело щебетали птицы.

– Ну, рассказывай, как себя чувствуешь? Как нога? – спросил Потапов, пытаясь заглянуть в глаза паренька.

– Хорошо, Владимир Иванович! Я давно выздоровел. Даже бегать могу.

Боясь, что капитан может усомниться в его словах, Виктор попытался было встать, чтобы показать, как он бегает, но Потапов удержал его за рукав:

– Ладно, ладно. Я тебе и так доверяю.

– Значит, после праздника пустите меня к дяде Лене?

– После праздника, говоришь? А тебе хочется здесь первомайский праздник отпраздновать?

– Ага. У нас концерт будет. Московские артисты должны приехать. Интересно.

Потапов глубоко вздохнул, задумался на мгновение, потом спросил:

– А если без концерта останешься, обидно будет?

– Как так? – удивился Виктор.

– Понимаешь, сынок, – Потапов опять положил руку Виктору на плечо, – лейтенант Пархоменко к Дубровскому шел. А дело-то, видишь, как обернулось. Теперь на тебя надежда. И откладывать никак нельзя. Командованию нужны точные сведения о противнике. Возможно, у Дубровского кое-что уже есть. А без связного как он их нам передаст? Подумали мы и решили, если ты чувствуешь себя хорошо, надо еще до праздника отправляться тебе к Леониду.

– Я согласный, – торопливо проговорил Виктор. – Война ведь теперь, Владимир Иванович. Думаете, я концертов не видел? Насмотрюсь еще, когда немца прогоним…

– Ишь какой шустрый! – рассмеялся Потапов. – Ты с ответом не спеши. Поначалу скажи мне честно, нога не болит?

– Не… Вот смотрите…

Виктор вскочил со скамьи, запрыгал на одной ноге.

– Это у тебя здорово получается. А боль-то чувствуешь?

– Не… Даже ни капельки не больно.

– Ну тогда садись. Продолжим наш разговор.

Потапов дождался, пока Виктор сел рядом с ним.

– Сегодня останешься еще здесь. Я должен договориться о месте перехода через линию фронта. Обеспечим тебе хорошее огневое прикрытие. Вероятнее всего, будешь переходить там же, где вы с Дубровским шли. Там тебе дорога до Малоивановки хорошо известна.

– Ага, я там все помню.

– Вот и прекрасно. В Малоивановке остановишься у сестер Самарских. Если у них от Дубровского есть весточка, будешь действовать, как он просит. Если нет – подождешь. Но не больше десяти дней. За это время присматривайся, какие части проходят, куда направляются. Следи за опознавательными знаками на машинах. Тогда с головой собаки у вас с Дубровским хорошо получилось. Эту собачью голову австрийские части на своих машинах рисуют. Для немцев легенда у тебя останется прежняя. Искал, мол, родителей. Не нашел и вернулся в Малоивановку. Здесь тети хорошие. Приглашали пожить у них, покуда отец с матерью не отыщутся. Понял? Кстати, Евдокии Остаповне письмо от мужа передашь. Отыскал я его.

– Ага, понял. А когда идти надо?

– Завтра утром пришлю за тобой машину. Приедешь к нам в штаб, там и решим. Вероятнее всего, послезавтра тебя проводим…

– Тридцатого, значит, – быстро сосчитал Виктор.

– Если сегодня двадцать восьмое, значит, тридцатого, – улыбнулся Потапов. – Уже месяц прошел с тех пор, как вы с Леонидом Дубровским первый раз уходили. Где он теперь, жив ли?

– Конечно, живой! У него немцы при мне несколько раз документы проверяли. Все было в порядке. А у них документ на главном месте.

– Это верно. Ну, а наши с тобой пароли остаются прежними. Ты их не забыл?

– Не-е!

– Тогда повтори.

– Когда вернусь к своим, скажу, что я Иванов. Попрошу доставить меня в штаб части. А там попрошу связаться с Соколом и доложить, что пришел связной от Борисова.

– Все правильно! Молодец, Виктор! Ну, пойдем, проводишь меня.

Они поднялись со скамьи и не торопясь зашагали по аллее парка. По военной выправке капитана Потапова, по мальчишеской походке Виктора Пятеркина со стороны могло показаться, что прибывший с фронта отец прогуливается с сыном. И вряд ли кто мог подумать, что идут два серьезных, деловых человека, связанных военной тайной.

Глава 5

Фельдполицай-секретарь Рунцхаймер вернулся в плохом настроении. Переступив порог своего кабинета, он лишь слегка потрепал по холке любимого пса. Отстранив его, Рунцхаймер подошел к столу, спросил отрывисто:

– Надеюсь, у вас все готово, господин Дубровский?

Еще при появлении Рунцхаймера Леонид вскочил со стула, вытянулся по стойке «смирно». Теперь же, не меняя позы, он взял со стола написанные листочки бумаги, подал их шефу.

– На это не потребовалось много времени, господин фельдполицай-секретарь, – сказал он спокойно. – Моя биография только начинается. Она уместилась всего на одной странице. Не знаю, правильно ли я написал обязательство о неразглашении тайны? Если что-нибудь не так, я готов переписать заново.

Нервно перебирая листки бумаги, Рунцхаймер бегло просмотрел их и бросил на стол.

– Здесь, кажется, все правильно.

Эти слова он произнес уже мягче, но по тому, как шагнул к стулу, как резко на него опустился, чувствовалось, что в нем все еще кипит ярость.

– Господин фельдполицай-секретарь, вы чем-то взволнованы?

– Да! – Рунцхаймер пристально посмотрел на Дубровского. Его глаза метали молнии, ноздри и без того широкого носа вздулись, на лбу побагровел рубец. – Да! Да! Да! Но я не взволнован! Я взбешен! Я не понимаю этого русского упрямства, этой глупости. Один готов проглотить язык, готов умереть, чтобы не раскрыть рта. Другой готов забить его до смерти, чтобы выслужиться, чтобы показать свою преданность…

Рунцхаймер бросил взгляд на Гараса и жестом разрешил ему подойти. Пес незамедлительно вскочил с подстилки, подбежал к хозяину, положил голову на его колени.

– Извините, господин фельдполицай-секретарь, я не совсем понял. Что случилось?

– Этот бандит, видимо, много знал. В его доме нашли оружие, радиоприемник. Я был уверен, что на допросе заставлю его заговорить. А этот болван Алекс… Он так бил его резиновой палкой, что бандит умер… Я был поражен. Обычно Алекс всегда выколачивал ценные… – Рунцхаймер осекся на полуслове, продолжил: – Может быть, Алекс забил бандита до смерти, чтобы тот не успел ничего сказать? Я помню, бандит что-то бормотал перед тем, как потерял сознание. Возможно, Алекс работает против нас?

Ожидая ответа, Рунцхаймер вновь уставился на Дубровского. Леонид молча пожал плечами. Он не мог понять, куда клонит этот долговязый немец, продолжавший гладить собаку своей длинной волосатой рукой. «Если он сомневается в преданности Потемкина, то почему говорит об этом мне, новому сотруднику, которого только вчера взял к себе на работу?»

Дубровский не знал, что Рунцхаймер приказал Потемкину присматривать за ним, для чего специально подселил его к Алексу.

Рунцхаймер, думая об Алексе, заговорил вновь:

– Да-да! Это не исключено. За ним следует понаблюдать. Я давно замечал, что Алекс излишне усердствует на допросах. Вероятно, он пытается доказать приверженность новому порядку. Тут, видимо, есть над чем поразмышлять…

Рунцхаймер умолк, жестом отправил Гараса на место и вновь стал внимательно перечитывать биографию Дубровского. Леонид по-прежнему стоял навытяжку. Неожиданно тишину прорезал приглушенный расстоянием душераздирающий крик женщины. Рунцхаймер лишь на мгновение оторвал взгляд от листа бумаги, посмотрел в полуоткрытое окно и снова углубился в чтение. Прошло несколько томительных минут. Наконец он отложил биографию в сторону.

– Я доверяю вам, господин Дубровский. Доверяю настолько, что прошу понаблюдать за этим Алексом. Постарайтесь выяснить: о чем он думает? какие у него помыслы? с кем он встречается после работы? О всех его высказываниях будете докладывать мне. С этого дня вы становитесь моим личным переводчиком. А Потемкин пусть помогает фельдфебелю Квесту.

Дубровский представил себе, как по приказу Рунцхаймера должен будет избивать на допросах советских людей.

– Но, господин фельдполицай-секретарь!… – начал было он и умолк.

– Я вас слушаю! – Рунцхаймер выжидательно вытянул шею.

– Мне хотелось бы поставить вас в известность. Я не переношу вида крови. В свое время я мечтал стать врачом и даже поступил в медицинский институт. Но в анатомичке мне сделалось плохо. Я потерял сознание. Только поэтому я бросил медицину и перешел в институт иностранных языков.

– Ничего. Меня это не смущает. Я попробую сделать из вас мужчину. Распоряжение о вашем назначении я уже подписал. Можете получить паек, форму тайной полевой полиции и оружие. Паек – на кухне. Пистолет – у фельдфебеля Монцарта. Вы с ним уже вчера познакомились. Кстати, он по достоинству оценил ваше берлинское произношение. Фельдфебель Монцарт покажет вам также, где можно получить обмундирование. Но имейте в виду, наша часть на особом положении. Поэтому большинство моих сотрудников носит цивильную одежду. Вам тоже предоставлено право выбирать одежду по своему вкусу. Но по праздникам и на построениях – только военную форму. Вы поняли?

– Да, господин фельдполицай-секретарь, я все понял!

– Теперь несколько слов о вашей работе. Как мой личный переводчик, вы будете выполнять только мои поручения. Но в мое отсутствие вам могут поручить другую работу. Каждый унтер-офицер нашей внешней команды является для вас начальником. С моего разрешения следователи могут предложить вам помочь им в качестве переводчика при допросах заключенных. Кроме того, вы должны поддерживать связь с русской вспомогательной полицией, которая находится в непосредственном моем подчинении. Вы обязаны знать о всех, кого они задерживают. И докладывать мне, если среди задержанных в полиции окажутся коммунисты, бывшие советские руководящие работники, евреи и дезертиры германской армии. Да-да! К сожалению, у нас появились и такие. Далее, я поручу вам контроль за работой биржи труда. Там необходимо усилить вербовку молодых людей для отправки в Германию. Как видите, свободного времени у вас почти не остается. Вы поняли?

– Да, господин фельдполицай-секретарь!

– Тогда ступайте! Можете ознакомиться с нашим размещением. Когда вы мне понадобитесь, я вас позову.

Дубровский щелкнул каблуками и, даже не глянув на приподнявшегося Гараса, вышел из кабинета Рунцхаймера. В сенях он лицом к лицу столкнулся с молодой невысокой женщиной, шагнувшей ему навстречу из противоположной комнаты.

– Что вы здесь делаете? – спросил он удивленно.

– Я тут живу. Уборщица я ихняя, – робко ответила та, кивая на дверь, которую только что прикрыл Дубровский.

В это время дверь ее комнаты медленно, со скрипом приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась белокурая головка маленькой девочки. На вид ей было не более двух-трех лет.

– Доченька моя, Ольга.

– Разрешите зайти посмотреть, как вы устроились?

– Заходите. Пожалуйста.

Женщина осторожно отстранила девочку и распахнула дверь перед Леонидом. Дубровский переступил порог комнаты, огляделся. Несмотря на пол из выщербленных досок, жилье это имело довольно обжитой вид. Квадратный стол, возвышающийся посередине, был покрыт чистой скатертью. На небольшом комоде стояло несколько вазочек из цветного стекла. На окне висели кружевные занавески. На пухло застеленной деревянной кровати высилась целая пирамида подушек. За ситцевой портьерой угадывалась вторая комната, поменьше.

– Вы здесь живете? – спросил Дубровский, вглядываясь в миловидное лицо женщины.

– Я здесь и раньше с мужем жила.

– А где теперь ваш муж?

Она понуро опустила голову. Девочка обхватила руками ногу матери, прильнула щекой к ее колену.

– Не знаю. Как забрали его в сорок первом, так ни одной весточки не получила. Может, жив, а может… – последние слова она проглотила вместе со слезой.

– Ну, не надо, не надо так. Успокойтесь. Может, еще объявится. Сейчас ведь все перепуталось, – участливо проговорил Дубровский, и столько теплоты было в его голосе, такое неподдельное сострадание, что женщина, смахнув рукой выступившие на глазах слезы, доверчиво глянула на своего собеседника.

– А вы здесь работаете или зашли за чем-либо? – спросила она в свою очередь. – Раньше-то я вас не примечала.

– Я недавно приехал. Новый переводчик фельдполицай-секретаря Рунцхаймера. Леонид Дубровский. А вас как зовут?

– Марфа Терехина.

– А по отчеству?

– Марфа Ивановна.

– Вот и прекрасно, Марфа Ивановна. Будем жить по соседству.

– Чего же вы стоите, присаживайтесь! – засуетилась она и, взяв дочку на руки, опустилась на стул.

Дубровский погладил девочку по головке и, обойдя стол, сел напротив Марфы Ивановны.

– А вы в Кадиевке одни или еще родственники есть? – спросил он.

– Сестра напротив живет. В большом доме…

– Ну, вдвоем-то вам веселее.

– Какое уж тут веселье. У той тоже малый ребенок на руках остался. Кормить надо. А чем? На базаре селедка паршивая и та десять рублей за штуку. Хорошо еще, на рубли продавать начали, а зимой только на марки торговали.

– Что же, выходит, с рублями вам легче жить, чем с марками?

– А то как же! Что с себя продашь – на то и живешь. К примеру, я все мужнины вещи на базар сносила, да и своих уже почти не осталось. А покупает кто? Опять же наши, русские. Немцы этого барахла задарма насобирать могут. А у наших откуда марки? Все марки у немцев, да еще у тех, кто у них работает. Вот и получалось, что на рубли торговля бойчее шла. А когда марки одни в ходу были, наголодались мы с доченькой вдоволь. Хорошо, хоть команда ихняя здесь поселилась, – Марфа Ивановна кивнула на дверь, за которой располагался кабинет Рунцхаймера, – наняли меня к себе уборщицей. Стала я и марками располагать.

– И много вам платят?

– Ой, не смешите меня. – Она отмахнулась свободной рукой. – Еле-еле на один хлеб хватает. Правда, с кухни еще кое-что перепадает, когда там у них остается. Так и перебиваемся.

– Ясно, Марфа Ивановна. Я здесь работаю. Появится возможность, буду помогать, чем сумею.

– И на том спасибо. А живете-то где?

– Здесь же. В том конце барака.

– В третьей или четвертой квартире?

– Номера не знаю. Вместе с Потемкиным.

– С Алексом, это в четвертой. Я там тоже прибираю. – Марфа Ивановна поставила дочку на пол. – Заходите, ежели что. Может, вам постирать потребуется, это я быстро сумею – и выстираю, и выглажу.

– Спасибо. Буду иметь в виду.

Дубровский еще раз погладил белокурую головку девочки и, поклонившись, вышел из комнаты.

Во дворе, возле массивных дверей гаража, прохаживался часовой. Леонид обратил внимание на огромный замок, висевший на длинных широких петлях. Проходя вдоль барака, он заглянул в распахнутое окно кабинета Рунцхаймера и встретился взглядом со своим шефом. Тот восседал за письменным столом перед грудой бумаг, на которые он, казалось, не обращал никакого внимания. Чувствуя неловкость, Леонид отвернулся, прошел мимо. Какое-то мгновение ему казалось, что Рунцхаймер вот-вот окликнет его. Но вокруг было тихо, только шаги часового доносились до его слуха.

– А-а! Вот и мой новый товарищ пожаловал, – сказал Потемкин, завидев Дубровского в дверях. – А мы со встречи решили пропустить по одной. Проходи, присаживайся, знакомься, – кивнул он на незнакомца. – Это Конарев. Мы с ним вместе не раз бедовали, душевный человек. А это наш новый сотрудник Леонид Дубровский, – продолжил он, обращаясь уже к Конареву.

– Очень приятно. Будем знакомы, – сказал Дубровский, пожимая Конареву руку и поглядывая на бутылку с мутноватой жидкостью. – Самогон?

– А откуда же ее сейчас взять, водку-то? – усмехнулся Потемкин. – Хорошо хоть самогон достается, и то благо большое.

– Почем же самогон в этих краях? – спросил Дубровский.

Потемкин усмехнулся:

– У Дмитрия Конарева спроси. Он всегда дешевле других достает.

Дубровский перевел вопросительный взгляд на Конарева.

– Этот, к примеру, задарма мне достался, – кивнул тот на бутылку, – да еще и сала к нему в придачу поднесли. Служба у нас такая. Чего хошь задарма принесут и еще спасибочки скажут.

Потемкин перестал улыбаться, весь как-то напрягся, отчего на его лбу вздулась вена. Пытаясь остановить Конарева, он подавал ему какие-то таинственные знаки. Но того, видимо, обуяло красноречие, и он продолжал:

– Вчерась, к примеру, пришла одна баба за мужа просить. Я ей впрямую говорю: неси самогон и еще сало на закуску, тогда, может, и помогу твоему горю…

– Какое же у нее горе? – спросил Дубровский, присаживаясь к столу.

– Обыкновенное… Мужика взяли… Револьвер у него обнаружили и радиоприемник. Мужику-то теперь капут, а баба на воле за него хлопочет.

– Значит, вы взялись помочь этому человеку? – спросил Дубровский.

– Нет. Зачем помогать? Ему теперь Бог на том свете поможет.

– Не понимаю, почему же вы тогда не отказались от самогона и сала?

– Зачем же от добра отказываться? – удивился Конарев.

– Брось болтать, – вмешался в разговор Потемкин. – Мужик-то еще живой. Может, при случае ты ему поможешь. – И, уже обращаясь к Дубровскому, добавил: – Денег мы не берем, потому что не продажные мы, а самогон – это дело другое, так сказать, угощение… И ты на нас не серчай, выпей-ка вот лучше, сразу на душе полегчает.

Он наполнил свой стакан самогоном и протянул его Дубровскому.

– Нет, нет. Мне сейчас не ко времени. Я должен пойти к фельдфебелю Монцарту и получить у него оружие.

– Эка спешка. Ты что, в бой собрался? Посиди, выпей, потом сходишь.

– А Рунцхаймер позволяет пить во время работы?

– У нас день ненормированный. Иногда и ночами работаем. А теперь нет работы, значит, и выпить не возбраняется.

– А если он сейчас вызовет?

– Вызовет так вызовет. Если унюхает, поморщится. Ну, в крайнем случае, скажет: русски свиня. Так что пей. Нам ведь теперь вместе время коротать придется.

«Пожалуй, не следует отказываться. Надо же устанавливать контакт с новыми сослуживцами», – подумал Дубровский и взял стакан.

– За наше знакомство! – сказал он, чокаясь с Конаревым.

– И за дружбу, – добавил тот. – Мы вот с Алексом накрепко повязаны. Друг за друга стоим, друг другу помогаем…

Это высказывание Конарева пришлось Потемкину по душе. Он поддакнул и сказал в свою очередь:

– Время такое. Одному оставаться никак нельзя. А когда рядом опора есть, когда друзья рядом, и дышать легче.

– Во-во, – поддержал его Конарев. – Когда мы с Алексом в Красном Сулине большевиков и чекистов брали и евреев там всяких вылавливали…

– Чего ты мелешь? – взревел Потемкин.

Конарев оторопело вытаращил белесые бесцветные глаза.

– А чего? Говорю, что друг другу мы тогда помогали. И теперь тоже заодно работаем.

– Говори, да не заговаривайся. Ишь как с одного стакана тебя развезло!

Потемкин протянул руку, забрал у Конарева уже наполненный стакан самогона и, обращаясь к Дубровскому, предложил:

– Давай, Леонид, выпьем с тобой, стаканов-то всего два, а Конарев потом нас догонит. А то как-то неловко. Мы уже тяпнули, а ты еще трезвый.

– Ну что ж. Пить так пить. И за знакомство, и за дружбу, и за здоровье.

Крепкая вонючая жидкость обожгла горло, но Леонид, не останавливаясь, выпил до дна.

– На-на вот, сальцем закуси. Свежее, – сказал Потемкин. Он проколол острием ножа розовый кусочек сала, протянул его Дубровскому.

– Спасибо.

Леонид одной рукой взял сало, другой приподнял бутылку, налил самогон в свой стакан и протянул его Конареву.

– Теперь догоняйте.

Тот молча кивнул, искоса посмотрел на Потемкина, залпом осушил стакан.

– Ничего, пьет и не поморщится, – проговорил Потемкин примирительно. – И парень хороший, только хвастаться любит.

Слово «парень» удивило Дубровского. На вид Конареву было лет сорок, он выглядел старше Потемкина по меньшей мере на десять лет. Поэтому он спросил, обращаясь к Конареву:

– А какого вы года?

– Девятьсот пятого.

– Ого! Уже тридцать восемь.

– А вам?

– Мне двадцать два, – ответил Дубровский.

– Молод еще. Держись за нас крепко, с нами не пропадешь, – посоветовал Потемкин.

– Правильно Алекс говорит. За нами – как за горами, – поддержал его Конарев.

– А как это понимать – «держись за нас»?

– Очень просто. Ежели что – спроси, посоветуйся. И главное, немцам ни слова про наши разговоры, про наши дела.

Дубровский понял, что Потемкин намекает на самогон и сало, которые Конарев раздобыл у женщины, пообещав помочь ее мужу. И вместе с тем он уловил чуть заметную ироническую нотку, прозвучавшую в намеке на доверительные беседы, о которых не следовало бы знать немцам.

– Хорошо! Так я и буду поступать, – пообещал он. – Одному всегда плохо на белом свете, а в это тревожное время тем более… А теперь расскажите мне, где найти фельдфебеля Монцарта, пойду к нему за пистолетом.

– Опять заладил одно и то же. Подождет тебя твой пистолет, никуда не денется. Давай еще выпьем – и пойдешь, – настоятельно потребовал Потемкин.

Но выпить больше не удалось. В комнату забежал солдат и передал, что Дубровского требует к себе Рунцхаймер.

– Ну, раз Дылда зовет – беги. Он ждать не любит, – посоветовал Алекс. – А мы с Конаревым без тебя ее прикончим.

– Кого – «ее»? – не понял Дубровский. Он вспомнил забитого насмерть человека, о котором говорил Рунцхаймер.

– Самогонку прикончим! – рассмеялся Потемкин.

Дубровский махнул рукой и вышел из комнаты. Рунцхаймер уже поджидал его на улице.

– Вы звали меня, господин фельдполицай-секретарь? – вытянулся перед ним Дубровский.

– Да! Вы нужны мне. Пойдете со мной в русскую вспомогательную полицию. Будете переводить мой разговор с начальником полиции. И кстати, познакомитесь с ним. Впредь вам придется там бывать по моим поручениям. Следуйте за мной.

Рунцхаймер повернулся спиной к Дубровскому и зашагал крупным, размеренным шагом. В двух шагах позади него следовал Леонид Дубровский.

Они миновали узкий проулок, пересекли магистральную улицу, по которой то и дело с ревом проносились огромные грузовики, спустились в направлении центральной площади и остановились около желтого двухэтажного дома.

– Это здесь! – отрывисто проговорил Рунцхаймер.

Дубровский еще издали заприметил маячившего возле подъезда полицейского и догадался, что в этом здании располагается русская вспомогательная полиция.

Полицейский с белой повязкой на рукаве замер в недвижной позе, пропуская мимо себя начальство.

По деревянной скрипучей лестнице Рунцхаймер поднялся на второй этаж, громыхая коваными сапогами, прошел по коридору и, не останавливаясь толкнул ребром ладони дверь в кабинет начальника полиции. Леонид Дубровский не отставал от него ни на шаг.

Навстречу из-за письменного стола поднялся пожилой лысеющий мужчина. Рунцхаймер небрежно приподнял руку, пробурчал вполголоса: «Хайль!» – и подошел вплотную к начальнику полиции. Тот неуклюже попятился в сторону, уступая кресло своему шефу.

Рунцхаймер молча опустился в кресло, снял и положил на стол фуражку и, только бросив в нее кожаные перчатки проговорил, кивая на Дубровского:

– Это есть мой новый переводчик… господин Дубровский. А это есть господин Козлов. – Он сделал жест в сторону начальника полиции.

Оба вежливо поклонились друг другу. Дубровский не решился первым подойти и протянуть руку начальнику полиции. А тот, зная заносчивость своих новых хозяев и полагая, что переводчик может быть и немцем, тоже не захотел подавать руку первым.

Рунцхаймер, переходя на немецкий язык, так как запас его русских слов почти иссяк, продолжал:

– Господин Дубровский, спросите у господина Козлова, обнаружил ли он людей, которые подожгли маслозавод?

Леонид перевел Козлову вопрос Рунцхаймера.

Маленькие глазки начальника полиции забегали по сторонам. Склонившись в услужливой позе, он смотрел то на Рунцхаймера, то на Дубровского.

– Извольте заметить, что по этому делу мы уже арестовали одиннадцать человек, но пока никаких результатов. Все задержанные действительно не имеют никакого отношения к пожару на маслозаводе…

– А если не имеют отношения, тогда какого черта вы их арестовали! – взревел Рунцхаймер, как только услышал перевод.

Дубровский перевел.

– Мы полагали… Мы думали, что они знают, кто это сделал. Эти люди живут неподалеку от маслозавода. Некоторые из них работали там.

Теперь Дубровский перевел Рунцхаймеру.

– Что же вы намерены делать дальше, господин Козлов?

– Мои агенты ведут большую работу среди населения. У них есть доверенные люди. Я думаю, за несколько дней мы выясним кое-какие обстоятельства. Очень жаль, что сам господин Месс погиб во время пожара. Он мог бы помочь нам напасть на след преступников, если это была заранее продуманная диверсия.

На этом Рунцхаймер перебил Дубровского:

– Спросите у него, неужели он полагает, что это было всего лишь халатное обращение с огнем? Или, может быть, господин Месс собственноручно пробил себе голову тупым предметом?

Козлов ответил:

– Я лично выезжал на место пожара. Господин Месс лежал неподалеку от обрушившейся балки. Возможно, после того как балка упала на его голову, он еще по инерции сделал несколько шагов.

– Возможно, возможно, – раздумчиво проговорил Рунцхаймер. – Но я много лет прослужил в криминальной полиции и не привык делать выводы, основанные на догадках и предположениях. Мне нужны факты, нужны неопровержимые доказательства и улики. Конечно, самое легкое свалить все на несчастный случай и прикрыть это дело… Но тем самым господин Козлов расписывается в собственной беспомощности. Мне такой начальник вспомогательной полиции не нужен. Если господин Козлов не найдет в течение нескольких дней виновников этого пожара на маслозаводе, мне придется подыскивать другого начальника русской вспомогательной полиции. Переведите ему это поточнее.

Рунцхаймер умолк, а Дубровский принялся втолковывать Козлову, чего от него ждет фельдполицай-секретарь Рунцхаймер. Бледное лицо начальника полиции покрылось испариной. Он переминался с ноги на ногу и поминутно кивал головой.

Рунцхаймер заговорил снова. Дубровский еле поспевал за ним. А тот, все более распаляясь, встал, вытянулся во весь свой почти двухметровый рост и стал размахивать длинными волосатыми руками.

– За каждого погибшего в городе немца я буду расстреливать десять заложников. Те одиннадцать, которых вы арестовали по этому делу, должны быть расстреляны, если они не скажут, кто поджег маслозавод, кто убил доктора Месса. Да-да! Это доктору Мессу мы обязаны быстрым восстановлением завода, это он наладил снабжение маслом нашего армейского корпуса. Его смерть не останется безнаказанной. Я даю вам еще два дня. И берегитесь, господин Козлов, если мои, а не ваши люди найдут партизан, спаливших маслозавод! – Едва Дубровский закончил переводить, Рунцхаймер взял перчатки, надел фуражку и, не прощаясь, направился к двери. Распахнув ее, он обернулся, небрежно бросил с порога: – Теперь господин Дубровский будет приходить к вам за арестованными. Порядок тот же. Берете расписку – выдаете арестованного. Ясно?

Когда Дубровский перевел, начальник полиции покорно кивнул:

– Будет исполнено, господин фельдполицай-секретарь.

Рунцхаймер показал свою спину и широким, размашистым шагом двинулся по коридору. Леонид Дубровский поспешил за ним.

Они молча спустились по лестнице, вышли на улицу, залитую весенним солнцем, и только здесь Рунцхаймер замедлил шаг и, обернувшись к Дубровскому, проговорил:

– Пройдемте на биржу труда. Это рядом. Всего три квартала. Вам туда придется ходить с моими поручениями.