Текст книги "Собрание сочинений. Том 1. Голоса"

 
A son amant Egle sans resistance
Avait cede – mais lui pale et perclus
Se demenait – enfin n’en pouvant plus
Tout essouffle tira… sa reverance, —
«Monsieur – Egle d’un ton plein d’arrogance,
Parlez, Monsieur: pourquoi donc mon aspect
Vous glace-t-il? m’en direz vous la cause?
Est-ce degout?» – Mon dieu, c’est autre chose, —
«Exces d’amour?» – non, exces de respect.
 

 
Любовнику Аглая уступила.
Измучился, ее измучил он,
Ахиллу в битве не хватило пыла.
И наконец был удовлетворен
Тем, что в дверях отвесил ей поклон.
Ему сказала дева в раздраженьи:
«Скажите, сударь, отчего мой вид
Вас угнетает, просто леденит?
Избыток чувств?» – Излишек уваженья.
 

1821

перевод с французского – 1985

 
Оставь, о Лесбия, лампаду
Близ ложа тихого любви,
Пусть на полу предстанут взгляду
Одежды легкие твои.
 
 
Не уверяй, что я ревную
Тебя к лобзаньям жаркой тьмы.
Признанья наши, поцелуи,
И день и ночь смешаем мы.
 

1819, 1985

 
Улыбка уст, улыбка взоров
Всегда одушевляет нас.
Но примечаю я подчас
Улыбку тихих разговоров.
 
 
Когда мы вечером вдвоем
Сидим в тени от лампы зыбкой,
В самом молчании твоем
Есть нечто, что сквозит улыбкой.
 
 
Меж нами поединок, право,
И не решат его слова.
И безмятежна, и лукава
Ты вся – улыбка Божества.
 

1823, 1985

 
Ты куда стремишься, почерк
Упоительный и хлесткий?
Всюду вымарки – досада,
Все зачеркнуто подряд.
Нарисована все та же
С гладкой греческой прической
И мужской брезгливый профиль,
Только что не говорят.
 

 
Помню надпись по-латыни:
Без кощунства нет святыни.
 

(Из Генриха фон Бремена)

 
В беспечных радостях, в живом очарованьи,
О дни весны моей, вы скоро утекли.
Теките медленней в моем воспоминаньи,
О дни весны моей, подобием сопли.
 

1821, 1985

 
Презрев и голос укоризны,
И зову сладостных надежд,
Иду в чужбине прах отчизны
С дорожных отряхнуть одежд.
Умолкни сердца ропот сонный,
Привычки давней слабый глас,
Прости, предел неблагосклонный,
Где свет узрел я в первый раз!
Простите, сумрачные сени,
Где дни мои текли в тиши,
Исполнены страстей и лени
И снов задумчивой души.
Мой брат, в опасный день разлуки
Все думы сердца – о тебе.
В последний раз пожмем мы руки
И покоримся злой судьбе.
 
 
Благослови побег поэта,
Отлет из отчего гнезда.
Прощай на долгие года.
Брат! Где-нибудь в волненьи света
Мой глас воспомни иногда
Умолкнет он под небом дальним,
Где все сияет как во сне,
Один изгнанником печальным
Угаснет в чуждой стороне.
К моей могиле безымянной
Потянет от родных долин
Осенний журавлиный клин.
Настанет день и час желанный —
И тризну справит славянин.
 

1824, 1985

 
Как жениться задумал царский арап,
Меж боярынь арап похаживает,
На боярышень арап поглядывает.
Что выбрал арап себе сударушку,
Черный ворон белую лебедушку.
А как он арап чернешенек,
А она-то душа белешенька.
Он глядит на нее, будто бес какой:
Зубы яркие, очи черные.
Обмерла, сомлела девица,
Так без памяти и падает.
Набежали мамушки, нянюшки,
Подхватили под руки белые,
Утешать ее стали жалеючи:
«Ты не плачь, Дуняша, пройдет горе наше!
То не жив человек – чудо дивное,
Из заморских краев привезенное.
Осени его крестным знаменьем,
Все пойдет оно адским пламенем,
В черны уголья рассыплется.
Дунь да плюнь, разотри!
 
 
Едет сватать арапа сват, сват, сват,
Да не свой брат – не пошлешь в обрат.
Подкатил к крыльцу, в дом бегом вошел.
А уж там все дрожит, все встречать бежит.
И выносит ему дочь боярина
По обычаю чарку анисовой.
Выпил, крякнул гость, лишь усы обтер.
Крепко в губы целует, в глаза глядит.
«Заневестилась моя крестница!
А коль есть товар, и купца найдем.
Есть такой под рукой – и пригож и смел,
Он в Париже был, там лягушку съел!
Он и девку обоймет и фортецию возьмет.
Не гляди, что чумаз, рода царского,
Хоть лицо бели да на трон сажай!» —
И хохочут кругом рожи пьяные.
Сам хозяин Гаврила Афанасьевич,
Будто нехотя, усмехается.
 
 
На дворе темно. Дом затих давно.
Лишь в снегу псы возятися меделянские,
Как залезь чужой, сразу в клочья рвут!
Да в людской не спят, даром свечку жгут.
Собрались гадать сенные девушки:
«Кому вынется, тому сбудется,
Тому сбудется, не минуется…»
 
 
Перед образом Вседержителя,
Пред иконою Божьей Матери
Две лампадки горя византийские,
На морозном стекле искры теплятся.
На постели сидит моя боярышня,
Уж молилась, билась отвести беду!
Расплетает косу, слезы на сердце.
Только слышит, шажки торопливые.
Подкатилась – и шасть на скамеечку,
Да ведь это карлица – наушница,
Словно кошка на колени ей прыгнула.
Говорит она: «Слезы высуши.
Дело сделано, дело слажено.
Как решил царь Петр, так тому и быть.
Жить в богатстве вам, чаша полная.
А как детки пойдут, арапчат родишь.
Ликом темные, сердцем русские
Будут честно жить да царю служить,
Отцу-матери утешение».
 
 
Только вышло все не по сказанному,
Не по сказанному, по писаному.
 

1824, 1985

 
Плыли челны казачьи вниз по Дону-реке,
Выплывали на Азов-море,
Там сходились с фелюгами турецкими.
Словно факелы, фелюги на воде горят.
Турки криком кричат, в воду сыплются.
А казачьи челны верткие.
На море-Азове Осман-город стоит,
Над стеной крепостной гордо высится
Куполами все, минаретами,
Изузоренный, изукрашенный.
Подступили казаки под Осман-город.
– Отдавайте, кричат, нам, поганые,
Ваших пленников – души христианские! —
Жерла пушек в ответ поворачиваются.
В новой крепости пушки палят.
Ядра с визгом в воду шлепаются.
А которое – в цель, только щепки летят,
Тонут в мутных волнах чубы казацкие.
Весь город на стены высыпал.
Шумно стало, пестро, как на ярмарке.
Даже старцы – и те насмехаются…
В новой крепости пушки молчат —
Пластунами пушкари перерезаны.
А уж тут на стену лезут, машут саблями,
Вниз по улочкам разбегаются.
Кто богатым был, сразу нищим стал.
А кто нищим был, богу жизнь отдал.
Тут и взяли казаки Осман-город,
Расходились по поганскому граду,
Разломали темную темницу 44
  Запись Пушкина на обороте черновика «Я помню чудное мгновенье».


[Закрыть],
Выпускали на свет полонянников,
Полонянок и малых детушек,
Словно пташек на Сорок Мучеников.
А пашу из-под подушек вытащили
Да на кол посадили, чтобы знал наперед,
Как девок и жен умыкать в полон.
 

1825, 1985

 
Играй, прелестное дитя,
Летай за бабочкой летучей,
Поймай, поймай ее шутя
Над розой пышной и колючей,
Потом на волю отпустя.
 
 
Но не советую тебе
Играть с моим уснувшим змием,
Его завидуя судьбе.
Готовый стать бильярдным кием55
  (вариант) Готовый ханом стать Батыем. (вариант) Готовый к сим перипетиям.


[Закрыть],
Искусным пойманный перстом,
Он просыпается, потом
Он рыщет, словно вор и каин,
В твоем кустарнике густом.
И вдруг он – полный твой хозяин.
 

1825, 1985

 
П заглавное с плюмажем,
Флеши, бреши и редуты.
И теснясь, сбиваясь, скачут
Через поле напрямик.
Под огнем ложатся строки,
Поворачивают круто.
Весь кипит, как поле битвы,
И дымится черновик.
 

 
Увы! Напрасно деве гордой
Я предлагал свою любовь!
Ни наша жизнь, ни наша кровь
Ее души не тронет твердой.
Слезами буду только сыт,
Хоть сердце мне печаль расколет.
Отныне хер мой только ссыт
И дырок хладных не неволит.
 

1825, 1985

 
Во дни тревог, во дни глухих гонений,
Как брат, Вильгельм, ты дорог мне.
Да сохранит тебя твой добрый гений
Под бурями и в тишине.
 

1825, 1985

три варианта

1

 
И я бы мог, как шут на святки,
В мороз под барабанный бой
Сплясать в петле перед толпой.
На эти пляски люди падки.
 
 
Пусть будет весело народу,
Лишь мог бы кто-нибудь сказать:
«При жизни никому в угоду
Покойник не умел плясать».
 

2

(отрывок)

 
И я бы мог как мрачный шут…
Представь, за несколько минут
Перед толпой блядей и пьяниц
Сплясал я свой предсмертный танец.
 
 
Паяцем я перед дворцом
Качаюсь – на закат лицом…
Палач из петли вынул тело
И тут же площадь опустела.
 
 
А ночью все укрыла мгла.
Старуха, крадучись, пришла.
И продает ей сторож ловкий
На счастье мой кусок веревки.
 

3

 
И я бы мог, как шут на праздник,
Сплясать вам русскую в петле,
Зане у Власти на земле
Есть много развлечений разных:
 
 
Бичи, колеса, топоры,
И гильотина, и гаррота…
Все это дремлет до поры
И терпеливо ждет кого-то.
 

1826, 1985

 
Справа – рукопись «Полтава»,
Слева, ну совсем не дело,
Виселицу начеркала
Непослушная рука.
А вверху наглядно, крупно:
Сам себя повесил смело
С неизвестным совокупно
На листке черновика.
 

Н. А.

 
Символы верности любя,
Она супруга почитает. —
Когда бывает у тебя,
Кольцо снимать предпочитает.
 

1827, 1985

 
Проснулся я – последний сон
Исчез – и нега улетает
Не озарялся небосклон
Еще Петрополь почивает
 
 
Но обступили уж меня
Толпой докучной в изголовье
Заботы будущего дня
И пересуды и злословье
 
 
Не про себя ль
Пора пора остепениться
          тридцать лет
И это грустная
 
 
Отвыкну от вина и карт
          и чинных
Мой поседелый бакенбард
          в гостиных
 
 
Нет!        заря
          задором
И буду жив благодаря
Моим врагам и кредиторам
 

1828, 1985

 
Сей белокаменный фонтан,
Стихов узором испещренный,
Сооружен и изваян
Руками верных мусульман
На почве, солнцем прокаленной.
 
 
Железный ковшик здесь висит,
Надежной целью прикрепленный.
И надпись древняя гласит:
«Кто б ни был ты, пастух простой,
Рыбак иль путник, утомленный
Дорогой пыльной и пустой,
Приди и пей».
– –
– – – –
– – –
– – –
– – –
– – – –
– –
– – –
– – – –77
  Далее идет ряд черточек на манер текущего ручья (И. А. Шляпкин. Из неизданных бумаг А. С. Пушкина. С.-Петербург, 1903. С. 10).


[Закрыть]
 

1829, 1985

 
Когда так нежно, так сердечно,
Так радостно я встретил вас,
Вы удивилися, конечно,
Досадой хладно воружась.
 
 
Вечор в счастливом усыпленьи
Я к вам желаньем воспарил,
Мое живое сновиденье
Ваш милый образ озарил.
 
 
С тех пор с волнением, слезами
Мечту прелестную зову.
Во сне я осчастливлен вами —
И благодарен наяву.
 

1829 (?), 1985

 
У Онегина88
  Не у того – героя одноименного романа, а у другого Онегина (Александра Федоровича Отто), жившего в Париже в прошлом веке и на рубеже веков, страстного собирателя пушкинианы.


[Закрыть] в бюваре
Позабыт листок почтовый:
Цифры, хвостики, крючочки
Не разгаданы досель.
И – цветок на обороте
Бледно-желтый и лиловый,
Из Тригорского, наверно,
Эта память – акварель.
 

1

 
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
 
 
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Как пустыня
И как алтарь без божества.
 

2

 
Два чувства близки нам,
В них обретает сердце
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
 
 
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Как без оазиса пустыня
И как алтарь без божества.
 

1830

3

(комментарий)

 
Я дописал, пожав плечами,
Недостающие слова
И тут заметил, что вначале
Слова исчезли – сразу два.
 
 
Теперь боюсь, что если снова
Восстановить их на листке,
Вдруг не окажется ни слова
На пушкинском черновике.
 

1985

 
Ночь тиха, в небесном поле
Блеще Веспер золотой.
Старый дож плявет в гондоле
С догарессой молодой 99
  «Как полагают, – начало стихотворения на сюжет о венецианском доже Марио Фальеро. (16 век)» (Академия, 1963. Т. 3. С. 531).


[Закрыть].
 
 
– Спой нам, Пьетро, баркаролу
Иль баллару, например! —
Но, потупя очи долу,
Лодкой правит гондольер.
 
 
Воздух полн дыханьем лавра,
С лодок музыка звучит,
Дремлют флаги бучентавра,
Море темное молчит.
 
 
Так бы плыть под звон гитары
И не думать ни о чем…
Здесь он был – правитель старый
С морем бурным обручен.
 
 
Обручаясь, с бучентавра
Бросил в волны он кольцо.
И печально, и коварно
В полутьме его лицо.
 
 
Ждут убийцы кондотьера.
Смотрит лестница в канал.
Никому еще Фальеро
Оскорбленья не прощал.
 
 
– Дорогая, ты уснула?
Что-то ты лицом бела… —
На щеке слеза блеснула
Или брызги от весла.
 
 
Слышит бледная супруга:
С башни колокол гудит,
На позор ее супруга
Вся Венеция глядит.
 
 
Суд вершит над грозным дуком,
Вспомнив прежние права…
По ступеням с гулким стуком
Покатилась голова…
 
 
Ночь тиха, в небесном поле
Блеще Веспер золотой.
Старый дож плявет в гондоле
С догарессой молодой.
 

1833, 1985, 1987

 
Воротился ночью мельник…
– Женка, что за сапоги?
– Ах ты, пьяница, бездельник,
Где ты видишь сапоги?
Иль мутит тебя лукавый?
Это ведра. – Ведра, право?
Вот уж сорок лет живу,
Ни во сне ни наяву
Не видал до этих пор
Я на ведрах медных шпор.
 
 
Воротился ночью мельник…
– Женка, чей там вороной?
– Ах ты, пьяница, бездельник,
Разве это вороной?
Одурел ты, право слово!
Это черная корова.
– Так-то так. Но дело в том,
Что корова под седлом.
И кому на ум пришло
На нее надеть седло?
 
 
Воротился ночью мельник…
– Женка, вроде наш сосед?
– Ах ты, пьяница, бездельник,
Ляг проспись, какой сосед!
Это девушка – монашка,
Издалече шла, бедняжка.
– Чтоб сейчас мне лопнуть тут,
Разве думал я когда,
Что у девушек растут
И усы и борода!
 

 
Четвертушка грубой синей
Нелинованной бумаги.
Нарисована Психея,
Окриленные плеча.
Блеклый номер. После смерти
Опечатали бумаги,
Отчего остался с краю
Красный оттиск сургуча.
 

 
Пожатье каменной руки
В России знали все поэты.
Вот Пушкина черновики:
Везде жандармские пометы.
 

1880 (?) неизвестный автор

 
О сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух
И Опыт, сын ошибок трудных,
И Гений, парадоксов друг,
И случай, бог изобретатель…
И вот сейчас не знаю, кстати ль
Таинственный набросок твой
Продлить онегинской строфой?
Счастливый Пушкин! век твой зыбкий,
Век балов, баловней, карет,
Казалось, жизни знал секрет,
О чем твой стих поет с улыбкой.
Здесь явлен дух и гений сам
С арапским пылом пополам.
 

1829, 1985

II. МУЗЫКА
(ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ…)1212
  В опубликованной в 1992 году книге цикл «Музыка» был дан в сокращении; позднее Сапгир напечатал еще один текст; последний обнаружен в Архиве Исследовательского центра Восточной Европы при Бременском университете. Мы решили опубликовать цикл в восстановленном виде (Прим. сост.).


[Закрыть]

Каждая стадия поэтического творчества есть сама по себе поэтический факт.

Б. Томашевский

Новое о Пушкине – 1922 г.

 
Отступница любови сладкой
я угадал
 
 
Поверь я точно угадал
кому ты жертвуешь украдкой
 
 
Посмейся над моей догадкой
Я знаю – Лизанька мой друг
кому в задумчивости сладкой
 
 
Я знаю Лизанька мой друг
Кому в задумчивости сладкой
ты посвятила свой досуг
кому ты жертвуешь украдкой
 
 
Посмейся над моей догадкой
Я знаю Лизанька мой друг
кому ты жертвуешь украдкой
от подозрительных подруг
кому в задумчивости сладкой
ты посвятила свой досуг
 
 
Твой бог задумчивый унылый
 
 
Твой бог отрадою унылой
Твой бог таинственной отрадой
своих поклонников дарит
 
 
Твой бог неполною отрадой
своих поклонников дарит
его таинственной наградой
младая скромность дорожит
 
 
Он робкий друг уединенья
он брат любви но одинок
 
 
Он любит сень уединенья
и верный на дверях замок
 
 
Он любит сны воображенья
И терпит на дверях замок
Счастливый друг уединения
Он брат любви но одинок
 
 
Я понял взор унылый твой
 
 
Я понял взор унылый твой
и бледность
 
 
Я понял темный огнь очей
я понял взор полуоткрытый
 
 
Я понял томный взор очей
я понял взор полузакрытый
и слабость поступи твоей
 
 
Я понял слабый жар очей
я понял взор полузакрытый
и эти бледные ланиты
и томность поступи твоей
 
 
Когда на действенной постеле
ты чувств
 
 
Когда на действенной постеле
в ночной тиши томишься ты
 
 
Когда в бессоннице унылой
во тьме ночной томишься
он оживляет тайной силой
твои неясные мечты
 
 
В уединенном упоеньи
ты хочешь обнимать любовь
 
 
В уединенном упоеньи
ты хочешь обмануть любовь
 
 
В уединенном упоеньи
ты мыслишь обмануть любовь
и в долгом нежном исступленьи
вздыхаешь и томишься вновь
 
 
О!
 
 
Любовь ужели не заглянет
в пустой девичий уголок
 
 
Амур ужели не заглянет
В пустынный девичий приют
 

(скороговоркой) Амур ужели не заглянет в неосвященный твой приют твоя краса как роза вянет минуты вечности бегут ужель мольба моя напрасна забудь преступные мечты не вечно будешь ты прекрасна не для себя прекрасна ты

1

 
Темно и прохладно
В речной глубине
 
 
Светло и отрадно
При теплой луне
 
 
У нас под волнами
Тепло и темно
 
 
Чиста и привольна
Речная волна
 
 
Сияет отрадно
Глубокое дно
 
 
Луною сияет
Струистый наш дом
 
 
Сияньем струистым
Наш дом озарен
 
 
Тепло под волнами
В речной глубине
 
 
Луч лунный под нами
играет на дне
 

2

 
Кто-то ходит над водами
Кто-то смотрится в волнах
 
 
Это месяц – он над нами
Ходит в ясных небесах
 
 
Кто-то ходит над волнами
Кто-то смотрит на луну
 
 
Месяц ходит меж звездами
Туча ходит в небесах
 
 
Сестры сестры кто над нами
Кто там застит нам луну
 
 
Кто-то ходит над волнами
Кто-то смотрится в волнах
 
 
Не пора ль подняться нам
Ближе к воздуху к волнам
 
 
Порезвиться на земле
Подышать в воздушной мгле
 
 
Любо милые мои
Пить воздушные струи
 
 
Любо прыгать по земле
В темной роще в полумгле
 
 
И висеть и хохотать
И качаясь отдыхать
 

3

 
Темно и прохладно
Светло и отрадно
 
 
При теплой луне
В речной глубине
 
 
Луч лунный под нами
Сияньем струистым
 
 
В речной глубине
Играет на дне
 
 
Любо любо над волнами
Лунной ночью выплывать
И свободно головами
Слой хрустальный разрезать
Подавать друг дружке голос
Звонкий воздух сотрясать
И зеленый влажный волос
В нем сушить и развевать
 

 
Та-та-та та-та-та та! та-та таится пещера
В роще карийской любезной ловцам та-та-та та
 
 
В рощах карийских любезных ловцам таится пещера
Сосны тихо ее заслоняют – и тенью татита тата
 
 
Древние сосны кругом склонились ветвями – и тенью
Вход заслоняют в извивах татита та-та
 
 
Древние клены кругом склонились ветвями – и тенью
Вход ее заслонил ползущий в извивах татита плющ
 
 
Плющем – любовником скал и мшистых расселин.
В бездонной глуби татитатата тита-татита-тата
 
 
Плющем – любовником скал и расселин – из влажной пещеры
Светлой прозрачной дугою ручей таратита-тата
 
 
та-таратитатата с камня на камень сбегая
Звонкий прозрачный ручей тита-ратита та-та
 
 
ти-таратитатата сбегая с камня на камень
Звонкий струится ручей пещерное дно затопляя
 
 
Плющем – любовником скал и расселин. С камня на камень
Звонкий струится ручей потопляя пещеру и мимо
 
 
ти-таратита тата ти-ратита тата
та-тирати тирата тата-ратита тата
 
 
Резвый ручей он в земле пробивая глубокое русло
Вдоль по роще густой с камня на камень тата
 

 
Как! чужая мысль чужая мысль
чуть коснулась вашего слуха
и уже стала вашею собственною
едва коснувшись вашего слуха
уже становится вашею
Развивая ее беспрестанно
развивая ее постепенно
развивая ее беспрестанно и постепенно
удивительно! удивительно!
Итак для вас не существует ни труда ни охлаждения
ни этого беспокойства которое предшествует
вдохновение для вас
вдохновение послушно не вам
не вы послушны вдохновению
вдохновение послушно вам
я бы даже сказал что оно для вас не существует
гармонически и гармонически
Понимаете ли вы
Понимаем ли мы
ваятель роясь в мягком гипсе
находит уже в нем Зевса
скульптор в куске каррарского мрамора
видит сокрытого Юпитера
Раздробляя его оболочку ударами
резцом и молотом раздробляя его оболочку
Прометей освобождает Громовержца
Почему мысль каким образом мысль
из головы поэта выходит выходит
уже вооруженная четырьмя рифмами
вооруженная четырьмя рифмами
как рогатый дракон
василиск базилевс
вооруженная четырьмя рифмами
размеренная и размеренная
и поражает сердца
испепеляет сердца
 
 
Никто кроме самого импровизатора
никто кроме самого импровизатора
          импровизатора импровизатора
не может понять ни изъяснить
эту быстроту впечатлений
эту связь между вдохновением и чуждой
          внешнею природою
эту тесную связь между собственным вдохновением
          и чуждою внешнею волею
тщетно я сам хотел бы это изъяснить
тщетно я захотел бы изъяснить неизъяснимое
тщетно я хотел бы изъяснить это
 

 
Тузы тройки разорванные короли
сыпались веером
разорванные короли сыпались веером
сыпались на пол
сыпались вокруг на —
и облако и пыль
стаканы гремели
и облако стираемого мела
стаканы гремели
мешалось с дымом турецкого табаку
Как мы засиделись засиделись не пора
          ли оставить игру
все бросили карты и встали из‐за стола
все встали из‐за стола и встав из‐за
       ломберного стола все бросили карты
всякий докуривая трубку стал считать свой
или чужой проигрыш
стали считать начали спор стали считать и начался спор
всякий допивая стакан или докуривая трубку
стал считать свой чужой проигрыш выигрыш
          проигрыш выигрыш проигрыш
поспорили согласились и разъехались
облако стираемого мела мешалось с дымом
          турецкого табаку
Не хочешь ли вместе отужинать вместе отужинать
поедем вместе
без ужина я никак не могу обходиться
а ужинать могу только у наших известных красавиц
я познакомлю ты будешь меня благодарить
я тебя познакомлю ты будешь мне благодарен
Едем едем поехали погоняй!
По звонким улицам Петербурга
по темным улицам Петербурга
по петербургским удаленным улицам
по мертвым улицам Петербурга по мертвым
          улицам Петербурга
по мертвым улицам мертвым улицам мертвым улицам
 

 
Теперь стук тележки теперь гром колес
но гром колес только гром колес только стук
окрест меня безмолвие вокруг меня мирное безмолвие
Я все еще не могу я не могу
Успокоясь мало-помалу наблюдал
На второй станции смотрел на
и нечувствительным образом путешествие уже
          не казалось мне
Но нет лошадей нет лошадей все лошади —
с почтою прапорщик нет лошадей две тройки
          пошли с почтою
едущего чиновника 10 класса остальные две лошади
Стояла одна курьерская тройка курьерская тройка
не мог ее дать не мог
если паче чаяния прискачет курьер если паче чаяния курьер
если паче чаяния наскачет курьер
или фельдъегерь или что того хуже
то что с ним тогда будет! что с ним будет!
          что с ним будет! что тогда будет!
Беда необходимости
беда – нечего делать
 
 
Угодно ли чаю или кофию Я стал смотреть на
Я начал смотреть по
Я спросил нет ли кофию и занялся картинками
В первой почтенный старик в колпаке
в первой картине который поспешно принимает
который принимает который с благодарностию принимает
В другой изображена роскошная жизнь
в другой изображена роскошная
в другой изображен разврат развратного молодого человека
Он сидит за столом он сидит
с женщинами любовницами в корсетах и во
французском кафтане и треугольной шляпе
и оборванной и разорванной и в рубище
и разделяет с ними трапезу и питается желудями и
по-братски разделяет с ними желуди
Наконец возвращение его развра – возвращение блудного сына
стоит на коленях он стоит перед ним на коленях
вдали повар вдали убивает
немецкие стихи немецкие стихи сколь разумею для
остальные не имеют рам не удостоились почести рам
и прибитые к стене гвоздиками
гвоздиками как гвоздиками изображают погребение кота
Они не стоят обратить гвоздиками
они не стоят внимания образованного человека гвоздиками
они не стоят внимания образованного любителя
художеств гвоздиками
они как по изобретению так и по исполнению не стоят внимания
образованного человека гвоздиками
худым забором тремя рябинами околицей отпряженная моя телега
полосатые версты облако полосатые версты и между ними —
никого
на небе кое-где облако и солнце
Какая скука! какая скука! Иду назад возвращаюсь и возвращаюсь