Текст книги "Собрание сочинений. Том 1. Голоса"

КАРМАНЫ

Перед нами появляется АВТОР. Он несколько рассеян, задумчив, пожалуй, грустноват. Так всегда кажется, когда он сочиняет. Автор осторожно заглядывает себе в карман, пугается и делает пальцем: тсс!

Если заглянуть себе в карман… Осторожно, там играют в карты – в такие замусленные шлепанцы, огарок теплится и – тени на подкладке, дух курева… «Закрой, кричит, карман! Что круглым глазом уставился, пижон? Сунь только руку – ножом полосну!»… Нет, уж лучше оставить в покое, пускай свою ночь коротают в хлебных крошках и пыли табачной – апчхи! И дырочка – тоже, монетки, насквозь пролетают, за подкладкой теряются сразу. Зане карманники в кармане обжились.

В другой заглянешь, там темно и смутно, кто-то там живет, да я его не видел никогда. Он прячется от света – но куда? Обшаришь – пусто… Но вот твой пятипалый ревизор наверх убрался, мысли отвернулись… Нечто выглянуло прямо из подкладки. Прислушалось: не думаю о нем. Засуетилось, забегало… Пыхтит и тащит спичку из коробки… Топорщится карман… Да вы и сами замечали: с утра, казалось, полная коробка, а тут – две спички ломаных на дне.

В грудном кармане – все по распорядку: расческа, авторучка, удостоверение – и лампы там горят. Линолеум и пластик, герб на коже. Там слышно: сумасшедший журналист, в который раз потея вдохновенно, перепечатывает записную книжку!..

А тут, в кармашке пиджака – далекий город. Вечернее солнце – какая длительная выдержка – фотографирует оранжевые здания на плоской набережной. Далеко за край бегут автобусы, спешат автомашины. Торгуют магазины, гастрономы. И в окнах люди разные видны. В одном, как прежде, за столом тот грузноватый и усатый, похожий на Дюма и на Бальзака, сидит и пишет. Точно, это я. И пишет точно то же. И даже называет по именам всех тех, кого назвать я не хочу. «Прочь из карманов, ШУШУНЫ – МЫШУНЫ, ШУХИ, ШУШЛУХИ, ХАХЛЮХИ, МИХИ!»

Испуганно я вынул из кармана открытку, где вечерний южный город. И выложил на стол. Гляжу – себя не разглядеть…

ГЕНРИХ БУФАРЕВ. ТЕРЦИХИ
(1984, 1987)

Генриха Буфарева я знаю давно, потому что я его придумал. Он мой тезка и мой двойник. Он живет на Урале. Он пишет стихи. Как всякий советский человек, бывает в Москве и на Кавказе.

Генрих Буфарев… Однажды он вошел ко мне, не постучав:

– Пельсисочная, – заявил он.

– Что? – не понял я.

– В пельменной обыкновенно пельменей нет, – объяснил поэт. – Зато имеются в наличии сосиски. А в сосисочной – наоборот.

– Красиво, – согласился я.

– Пространство – транс, а время – мера, – раздумчиво произнес выдуманный Буфарев, и я ощутил в своей ладони его небольшую сухую горячую руку.

Генрих Сапгир. Москва. 1989

ПЕЛЬСИСОЧНАЯ

 
В мурелки шлепают пельсиски
В стакелках светится мычай
Народострах и чуд российский
 
 
Жить отдыхать и врать и верить
Рабить стакелку невзначай
и правду выдумкой проверить
 
 
Сижу качуриком в отставке
с майороглазым старшиной
Дожали – снова по одной…
Хрегочут глотки в переплавке
 
 
А на дуроге – дымовозы
и мразогрязь… божба, угрозы —
живьем корчуют и мостят
 
 
Сквозит на взлобье – исинь – ветошь
И любят так, что не поверишь
как бы насилуют и мстят
 

КИОСК КУРОРГА

 
Киоск курорга: старый добрый пластик
На выбор – сумки, рюмки, жустик, хрястик
– Вам нужен блист? Здесь есть похожий блистик
 
 
Народ глядит. Внутри ряды резин
и никчемушек полный гамазин
Набычил глаз небритый баргузин
 
 
Тигрессы, вепри, бракодабра, на-
рисованы на майках и штана-
Хватают все. Такие времена
 
 
Нет вас не удручает нет! что это —
сплошной обман нарпитом карапета
вампука, кривошвейная работа
 
 
Возьмите в руки эту пару, браты
смотрите: не услады, а усраты —
распороты и буфли оборваты
 
 
Вы сами два солдутика в наборе —
В ничьей культуре, в выдернутом мире
И что за игры там – на верхотуре!
 

ДОМ ИЗ ДЕТСТВА

 
Одноэтажный дом с высокими
белыми окнами помню как дум
с белыми окнами помню как дым
одноэтажный с высокими белыми
помню как ветер и помню как шум
 

ГИСТОРИЯ

 
Звал ковырялу Главный Бутафор
и приказал: расковыряй мне двор
не то с тобой – короткий разговор
 
 
Звал каменилу Славный Буфари
и говорил: мне известь затвори
и каменную повесть сотвори
 
 
Звал меднолюба Гневный Фабиу
морщиной храм изобразив на лбу
он вырешил: измысли мне трубу
 
 
Был двор изрыт. Собор построен был
И крылоса охрангел затрубил
как бы Господь пришел во славе сил
 
 
И жители бежа на трубный зов
кричали так, как будто взят Азов —
И громче всех – сробевший Буфарев
 
 
Но всюду были ямы, камень бут
был Футариб раздет и необут —
и навернулся в яму Фарибуд
 
 
И умер Арибуф. И до сих пор
туристы посетившие собор
идут к автобусу через изрытый двор
 

ПИТИУНДА

 
Питиунда – охрамина сосен
Ножницами этот полухрамий —
и железные листья мандаринов
и картонные листы магнолий
и кора-дерюга эвкалиптов —
вырезан из крепкой старой сути —
из ДАРУНВАРУНМАРАКИПРЕНЫ
 

ПОЕЗДКА В КОЛДОБ

 
Питутели приехали в Колдоб
Подумал предприятель: «Ах ты чтоб…»
Задача: отстающим вымыть клуб
 
 
Лысняк, грустняк и белоклочковатый
получтарух по-модному одетый
глядит: полукоттеджи – полухаты
 
 
Скружаются к бибобусу фигуры
У дверцы – озабыченный который
не в складь – не в мать заводит разговоры
 
 
Лысняк ему лопаточкою – брысте!
Полустарух собрал себя на части
Винтарь щепу и тракты смотрят гости —
 
 
Куровники муровники – охмурь!
А баграном со сцены (верь – не верь)
«Весь ураган доложим без потерь!»
 
 
Потом читали подыхая мух
места – отдельно – выжимая смех
лысняк и молодой полустарух
 
 
Теперь – грустняк. Он честный и очкастый
Он с отвращеньем в рифму мыслит часто:
за час – пятнадцать, а за двадцать – триста
 
 
Давай, Брусняк, дави их эрудитом
в мощь децибел! – и каждого при этом
всенепременно сделай патриотом
 
 
Зови, Песнюк, чтоб каждый первокурсник —
неруха знал: гудит престольный праздник!
Колдобник чтоб задумался о жизни
 
 
Не галочкой, а козырем пошел
«Ну прощевайте» – женщины как шелк
– Питутели питуйте хорошо
 
 
Куб опустел. Известка – голяком
Осталась память хухом – чесноком
И предприятель быдто незнаком
 

КЕРЫВНИК ТАЙ ПРАЦИВНИК

 
Шахтер – большой и шумный сухожил
– Пишлы до баб, – другому предложил
– Поихалы! – обрадовался ты-л
 
 
Будынок видпочынку – тю! – СТАХАНОВ
Блюкають хлопци в поисках коханых
В фойе физдеш: Гоните фулюганов!
 
 
Сторонкой – в лифт. И той – мужик огромный
– Працуй, казав другому, жмы подъемник! —
Тот и нажал, хоть с измальства был скромник
 
 
По коридору темень, як в забое…
Дви дивчины. И наших було двое
Ге, совписуе, значить роковое
 
 
Приподнимае кофточку рожеву
два порося… – Мы – не помеха? – Что вы?
Халатик расстегнуться був готовый
 
 
Подруга – быстр и смугол – ни словечка
Спросил: – Откуда? – Отвечал: – Узбечка
Татарка – и казанская конечно
 
 
Под окнами грымыв зализный шлях
Блымали зори, огоньки в горах
И там был Бог, а тут сидел Аллах
 
 
И пировали двое великанов
краса и блесс одесских ресторанов
и гурия из рода Темир-ханов
 
 
Овчар склонял коровушку к амуру
Товарищ обнимал татарку-дуру
Спивали хором: – Взяв бы я бандуру
 
 
И вдруг сказал товарищ напрямик:
– Ты – працивник, а я, брат, керывник
Я к обчеству шановному привык
 
 
– Нехай працюе витры над хвылыной
Нехай працюе ричка коло млына
Видпочиваты хочу, геть, хамлына!
 
 
И счастье наступило в сей же миг
 

ХОРОНЫ БАРАКА

 
Тут с поезда сойдя, казалось, только шаг
забор? Нет, здесь описывали круг
автобусы – и дальше был барак
 
 
Охристая стена – в такую далину…
Стежком пройдя снежком и подойдя к окну
заглядывал как рыба в глубину
 
 
Там в солнце сдвоено: какая-то доска
блеснул очками, кажется, Оскар
качнулась комната как некий батискаф
 
 
Хоронят или блазь? Хоронят: слышу медь
И стылая со ржавчиною сельдь
лежит в сугробе так, что любо поглядеть
 
 
Из коридора вышли Валя и Оскар —
на яси снял очки, глазами поискал
(от дужки – вот – полоска у виска)
 
 
Да, видим: понесли народом долгий ящик
с окошками и крышей настоящей
Несут барак, потряхивает вещи
 
 
Там с полки сыплются кастрюли, чашки, плошки
кровати ездят, падают подушки
Из форточки на снег выскакивают кошки
 
 
И видно, как все меньше раз за разом
несут на белом к смутным тем березам
дощатый гроб великим переносом
 
 
Когда я проезжал и видя корпуса
(забыл упомянуть, что здесь теперь Мокса)
другая жизнь, другие трубеса
 

ХМЫРИЗМЫ

 
Из многих лиц слагался хмырь
над морем наводя на душу хмарь
переползала облачная хмурь
 
 
И будто въявь я встретился с хмырем
когда вдоль моря шел я пустырем
и мир кругом был хвоен и огром
 
 
Туману может быть благодаря
вдали на белой гальке, где коря
коряжится, увидел я хмыря
 
 
Был в кепочке, нет – лыс и седокур
сидел в развилке, где целуют дур
такой худой и в маечке амур
 
 
И глазки так размывчиво – скорей —
желеючи… Хитер! нет я хитрей
Что в своей жи не видел я хмырей!
 
 
«Давчемлособств!?» Себе я говорю
пришел смотреть дымясь я на зарю
Пусть в брызги…юсь! не дамся я хмырю
 
 
Вдруг вижу вдаль: вдоль берега лежат
десятки тел лежат, как рцы на гряд
Я слышу крик хмырюношей, хмырят
 
 
Там – мертвый адельфин у бахромы
ухмылкой морды будто молвит: хмы
Скружились, отчужденно смотрят мы
 
 
Там в желтом супе плавают хмыри:
газеты, пластик, юфть, хоть гнем гори! —
И грязное величие зари
 
 
Все голо – кость и камень – вот их мир
Все сбрито, стерто, сношено до дыр
и в человека водворился хмырь
 
 
Но съест его он скоро изнутри
 

ПЕРЕМЕНА

 
Дует ветр порывисто и смольно
разволноволновывет пальмы
Воду всю в курчавках видим вдаль мы
 
 
Вдруг рвануло флаг шток – сник тряп
 
 
Перехлебнулось как задохлось в хвое
Дрожь прошла переберебирая веер
Дрыгнул лист глицинии – проверил
 
 
Небо стало… лишь ласкательные волны полоскательные
 

ХРСТ И САМАРЯНКА

 
Красавец ждал – автобус В И Н Т У Р И С Т
Народ был пестр – осваиванье мест
Подтягивался – торопился хвост
 
 
– В пруф! – рявкнуло в два микрофуфа разом
Наш дом дал дым… и явно был «под газом»
наш красовод с развесистым под глазом
 
 
Ну-с развлекай нас милый куровод
рцы в микрошиш брадатый э-энекдот
пуст квохчут женщины, грегочет златорот
 
 
«Адна армянка Сарра Федосевна…»
Все: гры, двры, кры, гзы, псы, кровь говна —
кавказисто как будто нарисовано
 
 
Ноздристый кмнь – сплошь крявая стена
крст зрелая хурьма ветвями оплела
кого ты прячешь посреди села?
 
 
За крысоводом – врта в стене – туристы…
Вдруг небо Иоанна Златоуста
нас высветлило весело и чисто
 
 
Потомкам верующих – новым дикарям
большое А созвучное горам
как на ладони протянуло хрм
 
 
Вот тут пришла пора ХРСТУ И САМАРЯНКЕ
Колеблемы сошли они с картинки
беседуют – босой ногою на ступеньке
 
 
Нездешний воздух душу холодил
И даже златозубый крокодил
в своих печенках что-то ощутил
 
 
Пицунда Гагры Лыхны Гудаута
Здесь вся земля замешана на свете
и пении – и радостью прогрета
 
 
Здесь древоцерквовиноградохрамхурьма
переплела все души и дома —
и далеко внизу – бус, красовид и мы…
 
 
Здесь плавают курлы, дракони и грома —
Кавказия…
 

ПОСЛАНИЕ – САПГИРУ

 
Твой вислозадый ус, твой волосатый пуз
по перышку я описать берусь
Прощай Сапгирыч – молодец-дедусь
 
 
Фарфора чашечка и листья глянцем воска
и Питиунда про – всю вылюбили, тезка —
ты – черномор и я – кусок довеска
 
 
Дождь на шоссе, смиренный вид коров
Я – буф! я – пуф! из трубочки искрев
Из ничего сложился Буфарев
 
 
Я – клоун! цирк! – но и в брезенте дырка
Я тот мальчишка – «посмотреть» – из парка
Ага! попался! ждет годяя порка
 
 
Тебе в тумане чайку вместо рук
я протяну – расстанемся, навек? —
Все будут жить и ждать глазами всех собак…
 
 
Бери, Сапгир, дарю свои терцихи —
хоть бы они завязли в чьем-то ухе
и то мне хлеб – хрычу и выпивохе
 
 
Но ты – не Герцен, я – не Огарев —
хоть кроликам скорми! Прощай и будь здоров
Мкрч! Твой лоскутный тезка Буфарев
 

КУЗНЕЧИКУС

Давиду Шраеру

 
Оретикус моретикус кантарус! —
Свою латынь теперь изобрету
Я над любой фонемой ставлю парус
Жив еретик вживлением в ничту
 
 
Как ариель взбежал на звездный ярус
Кричу судьбе: огнем его! ату!
И сам себя хватаю налету
Жгу в ярости! – На сцене – пыль и старость
 
 
Беру ваш мир – и этакий макарус
Из стеклодранок строю аппаратус
Кузнечикус – и зинзивер икарус!
 
 
Не звездомер не время-акробатус
Сам-сон лечу и нет пути обрауунс
Пусть солнце попадает в точку! в ту!
 

БУТЫРСКАЯ ТЮРЬМА В МОРОЗ

 
Моксовые дворы белеют кры
Сверкеет небо как седая ры
с утра еще морозище ветри
 
 
На холоду гляди потусторонна
тюрьма в снегу большая как ворона —
она сидит и ходит как ворона
 
 
С Ивана начиная – с башни дуры
домашним страхом дышат кирпечуры —
всех выше профиль сталинской бандуры
 
 
Наверняка в такой мороз и снег
какой-нибудь залетный «человек»
фланируя планирует побег
 
 
Когда слепят и гаснут фонари
еще красней морозище ветри —
еще и с вышки вертухай смотри…
 
 
Душа успел – пролезли проскочили (ха!)
не выдали его не «замочили» (ха!)
В пустом трамвае – до ВДНХ
 
 
А там до Ивантеевки – такси
Душа расслабься! Скука не крыси! —
у шефа БЕЛОМОРА попроси
 
 
В кабине черный свет летит свечой
так жарко что горит – знобит плечо
и ноет девка – рана: чо да чо?
 
 
Вкось зеркальце ныряет глаз – чекист
«емутовсеравно» – вези таксист
пусть буркалы твои слепуша съест – артист!
 
 
Заветный дом – светло замрожено
От крыши тень – крылом. Стучу в светло
перепелом – там жду меня давно —
 
 
Ноэтоневозметоневозмо!……………
На дверь и стены зырит как в трюмо —
и там – я сам – портрет и натюрмо
 
 
Джазморж – еще ветрище! – и Бутырки
дуванит вовсе каменные дырки
скрипучит карусели в детском парке
 
 
Скрипачит и качели в дымной пурке
 

СУМЕРКИ

 
Манеж в опилках – наломали дров
а вывихи которых будь здоров! —
в любой из одиноких вечеров
 
 
когда нарепетируешься со
товарищи – серсо и колесо
огнями рассыпаясь в нарисо —
 
 
Твое лицо привычным кукаре
из зеркала кричу тебе навстре
и слышно: ржут горынычи в горе
 
 
Улыбку снял – кругами на воде
расходимся – и оплеуха где?
Сам незнаком – уже в другой оде
 
 
…усталости – погаснут все о н и
По коридорам – отсвет беготни
…о притолоку – голову нагни
 
 
По стенам осыпаясь тарака…
и с прочим пестрым ворохом рука
кладет на дно – и в солнце городка
 
 
где девичье на третьем этаже
где позвала – и никого уже —
распахнуто
 

ЧУРЗЕЛ

Памяти Тоси Зеленского – подмастерья Татлина

 
Сидит чурзел на курбаке лицом как желтый жаб
хлебает Хлебникова суп – античный водохлеб
он видит сквозь и срез и врозь – фактически он слеп
 
 
Ладони сани млину гнут – сметана сатаны —
удочерил и в девы взял как вылепил жены —
весь млечный путь губам прижечь – все гродники спины
 
 
Горягой книгу кухватив летатлина рука
над виноградником летит к уступам Судака
где всинева и всеблака – сомнениям близка
 
 
Чурзел ты муж! лицо – пейзаж из выдубленных кож!
ты скроен так! – горелый пыж! – по злому ты хорош —
летают гуки как огонь! – а умер… ну так что ж…
 
 
Мы – кипчаки от стрековищ до слюдевинных33
  Люда – «Лаванда» (Прим. автора).


[Закрыть] крыл
тот – степь лиловая цветов – а этот – серый Крым —
вдали сошлись гора к горе – теперь поговорим
 

ПАРЕНЕК И ГЕРЛЕСКИ

 
В наш клаб приухали герлески —
цыганско-русской по-одесски
интрепетации обноски
 
 
Два метра ноги – флеш и пляски
А у меня в моей коляске
полинезийка на присоске
 
 
Подралливаю к гитаристке —
в шузах и патлах – парень свойский
«Ай лав ю!» – и по Гиляровской
 
 
В экстазе жму! – под локтем сиськи
Она моя! – и вру ей – брыське
что городок у нас таковский
 
 
что быт степной – почти техасский
что там я вроде Смоктуновский
и что гриль-бар у нас по-карски —
 
 
турусы в общем – боль и сказки!
А сам – в трусы – и фингер близко…
Москвички эти – польки чешки —
 
 
распалась вдрызг!.. А город мерзкий
Швейцуг в отделе СВИНТУРИСТЕ
загородил лопатой барской —
 
 
Оберегают джинг и рвиски
Давлю стекло – я мальчик дерзкий
Мне хук – я брык… У! бийца в каске
 
 
попался бы ты мне в Хабаровске!..
Ну в общем как окурок в миске
сижу – генуг – в своей коляске
 
 
А мимо спрингуют сосиски
хоть презирают попкой детской
ай соу – хочется раздеться…
 
 
Приду как Зоро в гневной маске
Как Рембо прыгну – лев и мускул
любую выдержу нагрузку
 
 
но таун этот идиотский
весь разнесу машинкой адской…
А там пусть скажет суд советский
 

ВОЛК В УНИВЕРСАМЕ

 
Надоело мне бегать полям и лесам
отощал мой кайсак. Дети просят кусам
хоть горячих кругал в котелок набрасам
 
 
Сколь бетона и звона – красиво кругом!
У вокзала торгуют пустым пирогом
Кунья шапка ворует а мы не могём
 
 
В холодильнике – праздник – выходной – никого
Не несутся несушки в НИИ ни в КОО
Скрипнул зубом: поеду! пусть оно далеко
 
 
Сбил стаю – зубасты мохна
и шофер наш – такая махна
белый путь – Волохна Болохна
 
 
Вспоминали как древле в лесу
я догнал и загрыз колбасу
А теперь все – в Моксу да в Моксу
 
 
Вон течет не умещаясь в берега
Как ударит сковородкой утюга!..
Взяли с тыла – проглядели нас – врага
 
 
Нас тьмы и тьмы волков-провинциалов
На площадь мы плывем со всех вокзалов
и солнце зимнее – кровавый оковалок
 
 
Да! видим! – небо заслоняя колесом
стаканно светится колосс УНИВЕРСАМ
мг – мгают буквы на фасаде А М
 
 
Легендой манит путника витрина
Оранжевое боком апельсина
вернулось детство – «Сыр и Ассортина!»
 
 
Я пры – я прыгнул шапка с волчьим ухом
навстречу прыснуло сосисками, горохом…
Все покупаю! – не рассыпься лихом
 
 
Так два часа толкался как в раю
набил моксой горбушку до краю
Бегу чужой – своих не узнаю
 
 
Один старик узрев мои горбы
сказал мне внятно: «постыдились бы»
Я огрызнулся: – Постыдитесь вы! —
едой гонять… за тридевять… судьбы
 

ОЧЕРЕДЬ

Венечке Ерофееву

 
Государство нам перекрыло кран
но еще шумим – спорим по дворам
С двух часов стоим – очередь во храм
 
 
Наши тени по асфальту по земле —
просто каторжники сущие Домье
Протестуем неразумно как в семье
 
 
– Либер! Либер! – протестующий хрипит
– Из водяры тоже маде дефицит! —
Теща-ящерица слушает и спит
 
 
Впереди тоскует плешь. Сзади за —
нос грустит и разъезжаются глаза
дальше лица – как солдатская кирза…
 
 
Вот и девочка – старуха – надцать лет
а глаза – плевок! а душа – наждак! —
это ж надо так себя вывернуть суметь!
 
 
Что ни личность – околичность. В то чащё
ни проехать не продраться – что ещё? —
скукотища! – глоток тыща! – леж-би-щё-ё-ё…
 
 
Дрызнь об нас обколотила все углы
Мы бы рады считать красивей – жены злы
вот и пьем и вяжем мать твою в узлы
 
 
Ветераны-ны медаля-ля трясут
с фотокарточки глядят – народный суд
дай им волю – все порушат разнесут!
 
 
Размахнутся коммунальными Махно
развернут свои тачанки (как в кино)
с бугра из пулемета – каждый знает сам в кого!..
 
 
А пока пока по капле в даль двора
продвигаемся в затылок – номера
Горы ящиков и солнца штабеля…
 
 
Дом поехал… «Всем не хватит» – голосок…
Известь трескается… сыплется песок…
Водки нет уже – в бутылках ржавый сок!
 
 
У дверей скорей скорей – терпенья не!..
Дуська плавает руками как во сне…
Тут же стриженный другого жмэ к стене…
 
 
И пошел пошел размазывать в крови
с кровью сопли – изъясняется в любви
а кровищи – хоть милицию зови…
 
 
Так и надо нас – смурьё и старичьё
На износ на выброс – кости и тряпьё!
Пусть над свалкой – небо птичье и ничьё
 

ЭТЮДЫ В МАНЕРЕ ОГАРЕВА И ПОЛОНСКОГО
(1987)

1

 
Никто! Мы вместе только захочу
на финских санках я тебя качу
ты гимназисткой под шотландским пледом
а я пыхтящим вислоусым дедом —
и разбежавшись по дорожкам льдистым
сам еду на полозьях гимназистом
Мы – отсветы чужие отголоски
мелькают елки сосенки киоски —
и с хода на залив где ветер дует
где рыбаки над лунками колдуют
где мне в лицо пахнет твой волос дымный
не нашим счастьем под луною зимней
 

2

 
Снежный ветер дует с белизны залива
рыбаки на льду чернеют сиротливо
Зябко – руки в рукава шинели прячу
и дышу в башлык – иду к нему на дачу
Долго буду там в углу снимать галоши
юной горничной шинель смущаясь брошу
К лампе – к людям – в разговор! «Хотите чаю?»
за чужой спиной себя на стуле замечаю
и рука с кольцом холеная хозяйки
чашку мне передает «Возьмите сайки»
Обыск был у Турсиных – все ли цело?
Все сидят наперечет – люди дела
Маша светится свечой – чистым счастьем
и на сердце горячо что причастен
 

3

 
Прочли письмо узнали росчерк
вот кто иуда! кто доносчик!
Тянули жребий – люди чести
и тот кому достался крестик
взял револьвер тяжелый как замок
кивнул и – в дождь…
Ждал долго… Весь промок
Сюртук тяжелым стал хоть выжми
но ствол сухим держал под мышкой
все вглядывался в ночь откуда
сейчас появится иуда
все пальцы разминал которые свело
и все спешил душой пока не рассвело
 

4

 
Еще пел соловей в бледных зарослях мая
комары уже открыли пляжный сезон
на заливе
Ты брился отдувая щеку в зеркало
подкручивая победные усики
ты душился пачулями
и был глубоко и серьезно несчастлив
 
 
Она шла и шла по чуть заметной тропинке
расталкивая коленями тяжелый шелк платья
не хотела слушать никаких объяснений
и не успевая сам за собой
ты спешил впереди себя
за взволнованным демоном цвета морской волны
даже схватил ее за руку
нетерпеливо отдернула
отмахнулась от комара
локоть заехал тебе в лицо
было неловко и больно
она сердилась
все было кончено
 
 
Револьвер был чужой и тяжелый
как амбарный замок с ключом
но что делать! —
во всех столичных газетах
уважающая себя публика
стрелялась только из американского
          СМИТА И ВЕССОНА
и представив себе ее слезы (будешь! будешь!)
допускаю ты застрелился
ведь когда я встал со скамейки
ты остался на ней полулежа
куколкой – раскрытой оболочкой
 
 
Колыхаясь на ветру блестящей тканью
шли из Хельсинки длинные фургоны – машины
время здесь пронизывало время
(крики лыжников их быстрые тени)
…и полней блаженство возвратиться
возвратиться чтобы застрелиться