Текст книги "Султан и его гарем"

XXV
Площадь голов

В тот вечер, когда Шейх-уль-Ислам проводил султана в его ночные покои во дворце Беглербег, караул оцепил все выходы, и даже маленькая пристань перед дворцом и та была охраняема, чтобы не выпустить ни одного существа – Мансур-эфенди вполне надеялся завладеть наконец Золотой Маской.

Удивительно, однако, что хотя отряды солдат поспешно исполнили приказание, и все ходы и выходы были заперты и оцеплены, но Золотой Маске каким-то непостижимым образом и на этот раз удалось ускользнуть.

Коридоры и галереи дворца были обысканы, но не нашли никаких следов Золотой Маски!

Выходы и пристань оставались до следующего утра так же тщательно охраняемыми. Однако стража донесла, что не видела ни души.

Понятно, что все это только усилило в Шейх-уль-Исламе желание раскрыть тайну Золотой Маски. Этого же желал и султан. Появление во дворце видения считалось зловещим знамением. Многие называли Золотую Маску предостерегателем, являвшимся тому, кому грозило несчастье, чтобы предостеречь и спасти его.

Итак, Золотая Маска, в устах народа, преследовала добрую цель, возбуждала уважение, и все, среди кого она появлялась, с почтительным поклоном отступали с дороги, не решаясь преградить ей путь.

Давно уже не показывалось это видение. Оно являлось всегда перед наступлением тяжелых испытаний или зловещих событий. Говорят, что уже божественному пророку Магомету[11]11
  Магомет (Мухаммед) – основатель названной его именем религии – родился в Мекке. Родители его, Абдаллах и Амина, принадлежали к знатному, но обедневшему роду Куррейш, который имел в своих руках светскую власть в Мекке и право присмотра за находящимся в этом городе храмом, священной Каабой. Откровения Магомета собраны в Коране.


[Закрыть] явилась Золотая Маска в Медине в мае 632 года, следовательно, незадолго до его смерти. Одни говорили, будто она принадлежит к родственникам пророка или же к предкам его. Другие рассказывали, будто Золотая Маска была верным другом Магомета Абубекра, который вместе с ней должен был в сентябре 622 года бежать от его врагов в Медину.

Эго бегство называется геджра, и с этого года начинается летосчисление магометан. Абубекр, родившийся в 573 году в Мекке, был калифом арабов и за свою ученость и искусство толкования снов был всюду уважаем. Он первый примкнул к Магомету и изменил свое настоящее имя Абд-эль Кааба в Абдаллаха. Прозвище Абу-бекр (отец девы) получил он уже позже, когда Магомет женился на его дочери Аиче.

Хотя Абубекр и умер в августе 634 года в Медине, однако суеверный народ все еще считал его ходящим по земле.

Золотой Маске в разных частях империи придавали разные значения и удивительнейшие объяснения.

Однажды вечером султан Абдул-Азис принимал в своем кабинете Шейх-уль-Ислама, вдруг показался один из его адъютантов и доложил, что во дворец прибыл с важным известием баши из караульни, находящейся в Семибашенном замке. Семибашенный замок, по-турецки – Эди Кули, древний и наполовину разрушенный, стоит совершенно изолированно на окраине Стамбула у Мраморного моря. С каждым годом этот древний замок все более приходит в упадок; три башни уже почти совсем обвалились. Без сомнения, эта крепость была построена вскоре после основания Константинополя. Когда султан Магомет II завоевал город, Семибашенный замок был уже развалинами. Он восстановил его и занял своими янычарами. При новейших турецких султанах Семибашенный замок служил государственной тюрьмой, и еще в прошлом столетии султаны заключали туда посланников тех держав, с которыми вели войну.

Один из дворов этого мрачного полуразрушенного Семибашенного замка назывался Площадью голов, так как здесь складывали головы обезглавленных, чтобы их можно было видеть через высокую стену.

Караул древнего замка состоял в те времена, о которых идет речь, только из нескольких солдат. В это уединенное, пустынное полуразрушенное здание, кроме больших ворот, ведет еще много отверстий в стене.

Баши, явившийся во дворец султана, служил в Семибашенном карауле.

Абдул-Азис приказал адъютанту узнать о цели его прихода.

Адъютант отправился и скоро вернулся с докладом, что баши пришел донести о необыкновенном явлении в старом Семибашенном замке. На Площади голов явилась ему Золотая Маска, и он решился тотчас же прийти сюда с докладом.

– Приведи баши ко мне! Я сам хочу выслушать его донесение! – приказал Абдул-Азис.

Адъютант ввел уже престарелого капрала в покои султана.

Такая неслыханная милость привела баши в восторг. Он бросился на ковер и три раза прикоснулся к нему лбом.

– Ты пришел из Семи башен? – спросил султан.

– Нижайший раб вашего величества пришел оттуда. Теперь он счастлив: очи его видели могущественного повелителя правоверных! – отвечал капрал.

– Ты всегда стоишь в Семи башнях?

– Точно так, ваше величество. Я стою там с тремя племянниками!

– Что случилось с тобой в этот вечер?

– Нечто великое, ваше величество, нечто чрезвычайное! Мне около шестидесяти лет, а я еще никогда не видел Золотой Маски, о которой народ рассказывает столько чудес, – отвечал старый капрал. – Когда я час тому назад один совершал, по обыкновению, дозор, заметил на Площади голов фигуру в лохмотьях! Следовательно, чужой вошел в замок! Я хотел окликнуть его и поспешить к нему – тут я заметил зеленую головную повязку и под ней золотую маску. «Это Золотая Маска! – вырвалось у меня. – Я никогда ее не видел, но все же узнал ее». Я остановился и смотрел на нее – она прошла мимо меня, как будто бы меня вовсе не было. Я сложил руки на груди и преклонился перед ней. Золотая Маска села на обломок колонны! Я вернулся к племянникам и тут только услышал от них, что еще несколько лет раньше видели они Золотые Маски в Семибашенном замке.

– Золотые Маски? – переспросил султан. – Разве их несколько?

– Один из моих племянников утверждает, что их, должно быть, не одна, так как он видел нескольких. Когда после того я стоял у ворот башни, увидели мы снова в некотором отдалении фигуру в лохмотьях с блестящей золотой маской; была ли это та же самая, что прежде, или другая – я на это не могу ответить.

– Зачем ты не разведал о ней? – спрашивал султан, между тем как Шейх-уль-Ислам, безмолвно стоя сбоку, внимательно следил за разговором.

– Я немедленно отправился сюда.

– И ты не окликнул фигуру, явившуюся в Семибашенном замке?

– Ведь это, ваше величество, была Золотая Маска!

– Все же твоя обязанность была окликнуть ее! Приказал ли ты своим часовым проследить и задержать странную фигуру?

Старый капрал, казалось, не ожидал такого вопроса и подобную вещь считал невозможной.

– Отвечай же! – с гневом приказал султан.

– Я спешил к вашему величеству с доносом – ничего больше! – отвечал, дрожа, капрал.

– Ты дурной слуга, если пропускаешь чужих, кто бы они ни были, в Семибашенный замок! – вскричал султан в крайней раздражительности, затем он дал знак своему адъютанту: – Пусть отведут этого баши под стражу и строго накажут его, – приказал он и сделал дрожащему капралу повелительный жест, приказывающий ему немедленно удалиться с глаз.

Старый баши знал очень хорошо, что это было смертным приговором.

В галерее его окружили бостанджи и отвели в городскую тюрьму Сераскиерат, где он должен был ожидать наказания.

– Я хочу отправиться в Семибашенный замок, – обратился султан к адъютанту, – приготовьте лодку! Проводи меня, Мансур-эфенди. Я хочу, наконец, раскрыть то явление.

Шейх-уль-Ислам поклонился. Несколько камердинеров по знаку повелителя поспешили к нему и принесли широкий плащ, который он имел обыкновение надевать при ночных выездах.

Султан в сопровождении Шейх-уль-Ислама и флигель-адъютанта вышел к роскошной, выложенной камнем части берега, где уже стояли готовые лодки.

Он вошел в одну из них, оба его спутника последовали за ним, и в то время, как он сел в павильон на мягкую подушку, они остались стоять снаружи.

Лодка неслышно скользила по покрытой вечерними сумерками воде по направлению к городу.

Адъютант отдал приказание ехать к Семи башням.

В это время на Площади голов в Семибашенном замке, за старыми, мрачными стенами находилось несколько человек. Почти каждый из них вошел туда через особый ход и тихо сел на обломок колонны.

Площадь голов была невелика, и окружающая ее стена почти заслоняла ее от света, с наступлением ночи покрывала таинственной мглой.

Земля этой площади некогда, при прежних султанах, приняла столько крови, что почва на сажень глубины была пропитана ею – стена кругом была та же, через которую некогда смотрели на головы казненных: так высоко клали их и так велико было число обезглавленных.

Итак, на этом уединенном, мрачном дворе сидели на обломках колонн шесть оборванных фигур. Все они так походили одна на другую, что никто не отличил бы их друг от друга. Седьмой обломок колонны был еще пуст. При слабо мерцающем свете, проникавшем во двор, можно было разглядеть оборванные кафтаны, бледные, полузакрытые лица и задумчиво опущенные к земле глаза. У каждого часть лба и головы была обвита зеленой арабской головной повязкой, концы которой висели по сторонам, ярко светилась золотая маска.

Но вот исполненными достоинства шагами приблизилась к Семи башням еще одна такая же фигура. Прямо шла она на стражу у больших ворот в главной башне, как будто бы все двери и входы должны были открыться перед ней.

Часовые, стоявшие на своих постах, заметили Золотую Маску, шедшую прямо на них, и отошли в сторону, почтительно преклонившись перед фигурой, которая безмолвно прошла мимо и направилась к Площади голов.

Ни один из присутствующих не шевельнулся. Седьмой безмолвно подошел к еще пустому обломку колонны и опустился на нее.

– Вы последовали моему призыву, братья, – сказал он после короткой паузы глубоким, приятным голосом. – Мы долго отдыхали – теперь начинается снова наша деятельность! Готовится нечто великое, и мы должны отдать все наши силы одному делу, соединяющему нас. Освободились ли вы от остальных обязанностей?

Шесть фигур наклонили безмолвно головы.

– Итак, начнем наше дело во имя Бога. Великого и всемогущего, Бога всех живущих!

Остальные шестеро снова поклонились.

– Брат Омар, начинай! – обратился вновь пришедший к близсидящему.

– Я наблюдаю, – начал этот глухим голосом, – в развалинах Кадри. Ежедневно Мансур-эфенди держит совет с Гамидом-кади, однако оба преследуют не общее благо, не дела веры, а свои личные цели. Я подозреваю Мансура-эфенди в постыдном властолюбии! Всякое средство к достижению цели священно для него! Своему стремлению к могуществу жертвует он всем! Его деяния гибельны, и вскоре поднимется восстание, им разжигаемое!

– Оставайся вблизи него, брат Омар! – сказал вновь пришедший, когда тот замолчал. – Собери листочки, где ты записываешь его проступки, и принеси их сюда, когда переполнится мера! Говори, брат Бохира, – обратился он затем к следующему. – Что имеешь ты сообщить твоим братьям?

– Я наблюдаю, – начал и этот, не меняя своего сгорбленного положения, – во дворце султана с влиянием Мансура-эфенди борется еще другое, и это влияние также разжигает возмущение, которое и вспыхнет вскоре! Султанша Валиде окружает султана развлечениями, чтобы тем вернее властвовать над всеми! Ее советы султану решительны, и визири бессильны против нее! Уже бродит между ними дух раздора, и в скором времени они прибегнут к средствам, которые приведут к неслыханным переворотам!

– Пребывай и впредь в серале и во дворце Беглербег! – сказал вновь пришедший. – Что имеешь ты сообщить о преследовании Реции и принца Саладина, брат Мутталеб?

– Я наблюдаю, – начал и этот, – и гонители невинного принца и дочери Альманзора заключили их в Чертогах смерти, там томятся они!

– А ты, брат Беку-Амер?

– Я наблюдаю! Несчастная дочь старой, закоренелой в пороках гадалки Кадиджи, по имени Черная Сирра, принимающая участие в принце и дочери Альманзора, исторгнута мною и моими помощниками из могилы и возвращена к жизни! Тело ее отвратительно, но душа чиста!

– А ты что имеешь сообщить, брат Калед?

– Я наблюдаю! Бесчестным поступкам грека Лаццаро, доверенного слуги принцессы, нет конца! Это он пытался убить дочь Кадиджи, так как она знает его злодейства. Он счел ее мертвой и велел ее зарыть, отняв у нее наперед левую руку! Похищение Реции и принца есть тоже дело его рук! Я следую за ним всюду, брат Хункиар!

– Собери таблицы, где ты записываешь его злодейства, брат Калед, наказание его давно ждет!

– Теперь твоя очередь, брат Абульореда, – обратился тот, которого Калед назвал Хункиаром и который, казалось, председательствовал между ними.

– Я наблюдаю, – начал Абульореда. – Из Лондона приехала сюда одна женщина, которая еще раньше имела секретные поручения в Париже и в других местах, но везде заводила одни козни и интриги! Женщина эта, агент английских дипломатов, не что иное, как искательница приключений, и присутствие ее опасно! Ее зовут мисс Сара Страдфорд!

– Наблюдай за ней и за ее планами, брат, чтобы мы в случае ее тайных козней могли ей противодействовать! – сказал Хункиар, по-видимому знавший все. – Она живет у английского посланника и недавно на летнем празднике имела тайный разговор с принцем Мурадом!

– Она завлекает в свои сети одного молодого офицера баши-бузуков, – продолжал Абульореда. – Сила обольщения ее велика, и везде она пользовалась ею для достижения своих целей!

– Предостереги молодого офицера, как предостерег ты Рассима-пашу, – заключил Хункиар.

В ту же минуту странное таинственное собрание на Площади голов поднялось и внезапно разошлось.

С шести разных сторон во двор, почти одновременно, вошли шесть одинаково одетых человек, которые, по-видимому, сторожили все выходы. И у них так же, как и у семи остальных, под зеленой головной повязкой блестела узкая золотая маска.

– Зачем вы беспокоите нас, братья? – спросил их Хункиар.

– Уходите, скорей уходите! – отвечал один из поспешно вошедших. – Султан с Шейх-уль-Исламом приближается сюда в лодке, через несколько минут он явится на Площадь голов!

– Рассейтесь в разные стороны, – раздалось вполголоса приказание Хункиара.

Тринадцать фигур тихо исчезли в тени стен, и через несколько секунд Площадь голов была безмолвна и пуста, и только бледный свет луны падал на семь пустых мест.

Вслед за тем на Площади голов появился султан вместе со стражей и в сопровождении усердного Шейх-уль-Ислама и флигель-адъютанта. Он хотел, наконец, удостовериться в появлении Золотой Маски.

Но площадь была пуста! Кругом не было видно ни души.

В самом Семибашенном замке также не нашли никого.

Бесследно исчезло все, как ночной призрак, и султан, задумавшись, вернулся в свою лодку. Золотая Маска обеспокоила его. «Что предвещал этот призрак?» – со страхом думал султан.

XXVI
Призрак черной Сирры

Реция предалась уже отчаянию в страшной темнице, но надежда снова вернулась к ней, когда на рассвете, как мы уже описывали, проник к ней голос Сирры.

Теперь, когда Сирра знала место ее заключения, не все еще погибло для нее.

Если бы она только отыскала Сади и позвала его на помощь, спасение и освобождение ее были бы верны.

Образ Сади не покидал ее. Любимый муж, которому она навеки принадлежала душой и телом, искал ее – внутренний голос говорил ей это! До сих пор он не нашел ее только потому, что тюрьма была скрыта, но теперь Сирра открыла ее, и надежда снова ожила в душе Реции.

Когда Саладин, спавший в другой комнате, проснулся и поспешил к ней, она тихо сообщила ему эту утешительную весть: они скоро будут освобождены. Бедный мальчик с трудом переносил лишения неволи. Если бы подле него не было Реции, он давным-давно заболел бы. Страх, наполнявший его в этих ужасных стенах, недостаток свежего воздуха и полноценной пищи гибельно влияли на Саладина. Реция серьезно беспокоилась за него. Да и сама она выглядела бледной и истомленной. Одно только поддерживало ее – это мысль о Сади, о любимом муже, который теперь был для нее всем, после того как злосчастная судьба отняла у нее отца и брата!

Когда Сирра при приближении старого сторожа шепотом простилась с ней, Реция была в сильной тревоге, боялась, чтобы дервиш не заметил Сирру; в страхе прислушивалась она – но не слыхала ничего, кроме тяжелых шагов сторожа, значит, Сирра прошла незамеченной.

Тагир явился в камеру и принес воду, хлеб и плоды. Он едва бросил взгляд на своих пленников. То обстоятельство, что он был глухонемой, делало его бесчувственным ко всему. Даже красота и прелесть Реции не производили на него никакого впечатления. Он был лишен чувств. Он видел людские страдания и смерть, не имея к ним и тени сострадания. Механически исполнял он свои обязанности. Ни радости, ни чувства свободы, ни наслаждения не существовало для него. Лицо его ничего не выражало.

Маленький принц боялся этого человека и всегда с ужасом глядел на него, когда тот входил в камеру; он казался ему одним из страшных сказочных чудовищ.

Когда ушел Тагир, Реция накормила Саладина, поела немного и затем предалась мечтам об освобождении ее дорогим Сади.

Реция с нетерпением ждала вечера, ждала ночи! Она твердо была уверена в том, что Сирра и Сади придут освободить ее и Саладина.

Проходил час за часом. Никогда еще день не казался ей так длинен.

Тихо разговаривала она с Саладином.

– Мужайся, моя радость! – шептала она. – Сегодня ночью будем мы свободны, спасены!

– Ах, наконец-то, наконец-то! Но я ведь останусь у тебя, не правда ли? – спрашивал маленький принц.

– Да, Саладин, я буду охранять тебя!

– Если бы не ты, Реция, я давным-давно бы умер! – жалобно шептал принц, так рано обиженный судьбой.

– Ты останешься у меня, будь покоен! Мой Сади придет освободить нас!

– Ах, теперь я люблю твоего Сади, так же как и ты.

– За это я еще больше люблю тебя! Это мой Сади принес тебя ко мне!

– А я тогда боялся его. Другой офицер взял меня от Баба-Коросанди и отдал меня твоему Сади! Я не знал, что он отнесет меня к тебе. Разве Баба-Альманзор вовсе не придет повидаться с нами?

– Я боюсь, что он никогда не вернется, Саладин!

– Ты говорила недавно, что, может быть, он и вернется.

– Я все еще надеюсь – страх и надежда борются во мне! Но он давно, очень давно уехал, и никакого известия от него не дошло до меня! Другие принесли мне весть, будто он умер!

– Умер! Ах, Баба-Альманзор был так добр, и Абдаллах тоже умер, он, который вырезал для меня хорошенькие лодки из коры и приносил мне финики, и он также не вернется более! Знаешь ли что, Реция, я ужасно боюсь, может быть, и Сади тоже не вернется!

– Что говоришь ты, Саладин? – укоряла она сердито маленького принца. – Ты этого не должен говорить! Разве ты не знаешь, как я люблю Сади?

– Ты так же любила и Баба-Альманзора, а он также не вернулся! Ты любила и Абдаллаха – и он не вернулся! Вот мне и пришло в голову, что и Сади не вернется, так как ты его тоже любишь!

– Мне страшны твои слова, Саладин!

– Ты сердишься на меня, Реция?

– Никогда более не говори ничего подобного.

– Ах, как хотелось бы мне поплакать и погоревать с тобой! Я этой ночью видел очень страшный сон!

– Мне казалось, будто я слыхала твой крик или стон.

– Мне снилось, будто я шел за руку с тобой гулять за ворота и мы пришли на кладбище, – рассказывал маленький принц, – и тут ты показала мне могилы доброго Баба-Альманзора и Абдаллаха! Как только вступил я на надгробный камень доброго Баба-Альманзора, он скатился прочь. Мы поглядели вниз – могила была пуста! В ту же минуту показалось мне, как будто мы были уже не на кладбище, а у подошвы крутых песчаных гор, на которые мы хотели взобраться.

Вверху росли цветы и деревья, отбрасывая тень, а на самом верху стоял твой Сади. Казалось, он манил нас, потом он стал расти, делался все выше и выше! Позади него стояла женщина, такая же высокая, голова ее была так же величава, как вершина пальмы, и Сади отвернулся от нас, а мы все старались вскарабкаться к нему и все падали и падали вниз: твой Сади не смотрел на нас более, он смотрел только на высокую женщину, и мне показалось, будто покрывало упало с ее головы, и тут я закричал от ужаса – глазам моим представилась мертвая голова.

– Зачем только такие сны снятся тебе, Саладин, – сказала Реция с тайным ужасом.

– Не удивительно, что мне приснилась мертвая голова. Я однажды видел такую в кабинете Баба-Альманзора, и вот она иногда припоминается мне, – отвечал маленький принц.

Реция посмотрела в решетчатое окно – на дворе было уже темно, наступил вечер, давно желанный вечер!

– Отгони от себя эти мрачные образы твоего сновидения, моя радость, – сказала Реция и с любовью обняла мальчика. – Вот наступает ночь, и Сирра приведет сюда Сади!

– Ах, как страшно было ночью взбираться на высоту, – горевал маленький принц, – как трудно было подыматься по песку, мы все падали вниз.

Эти образы сновидения, казалось, имели легко объяснимый смысл, но Реция не хотела и думать об этом! Надежда, наполнявшая ее душу, победила. Она знала мужество и силу Сади!

Он накажет грека, как только Сирра сообщит ему о всех злодействах подлеца! Что мог сделать Лаццаро, несмотря на хитрость и злобу, против мужества и любви, наполнявшей Сади! Кроме того, Сади ведь был офицер и мог пробраться к ней скорее всякого другого. Глаза ее блестели.

Луна уже взошла на небо, бледный серебристый свет ее пробивался сквозь решетку в комнату, где Реция с маленьким принцем пламенно ждала своего избавителя, своего возлюбленного Сади. Вдруг она услышала тихие шаги в коридоре, Это не мог быть старый Тагир; он никогда в этот час не приходил к заключенным.

Реция прислушивалась. Она поднялась с места – восторг охватил ее душу при мысли, что это приближается Сади.

Саладин тоже услышал шум и, не говоря ни слова, указал на дверь.

Вот шаги дошли до двери.

Затаив дыхание, смотрела на нее Реция! Следующая минута должна была решить все!

В замок был воткнут ключ и тихо, медленно повернут.

Так никогда не отворял дверь Тагир! Но это могла быть Сирра? Сади или Сирра? Но вот дверь отворилась – и на пороге показалась окруженная мраком фигура мужчины.

Реция наклонилась вперед. Лунный свет упал на вошедшего – крик ужаса вырвался из уст заключенной: не Сади, не Сирра были это! Лаццаро, грек стоял на пороге. Он надеялся застать прекрасную Рецию в глубоком сне. Но вот она стояла перед ним, она и маленький принц, охваченные страхом.

Реция откинулась назад, когда Лаццаро подошел к ней. Раздирающий крик о помощи вырвался из ее уст, она увидела себя во власти презренного грека, который среди ночи пробрался к ней.

Но крик замер, неуслышанный в обширных покоях Чертогов смерти.

Какое ужасное разочарование для Реции, которая уже протянула руки, чтобы принять в свои объятия возлюбленного Сади! Какой ужасный час предстоял ей! Какие муки готовил ей теперь грек? Что нужно ему было от Реции?

Она отшатнулась от него, как от хищного зверя, сложила руки для молитвы и опустилась на колени. Между тем Саладин прижался к ней и не спускал глаз с Лаццаро.

Последний уже освоился с царствовавшим в камере полумраком и направился к Реции.

На этот раз она была в его власти! Когда же он протянул руки, чтобы обнять ее, маленький принц, позабыв о страхе, бросился на грека и пытался оттолкнуть его своими маленькими ручками, затем вцепился подобно репейнику в руку Лаццаро.

Грек отбросил от себя мальчика с такой силой, что тот, не пикнув, повалился как сноп и остался лежать у стены.

Как разъяренная львица, детенышу которой угрожает враг, с отчаянной силой бросилась Реция на грека.

– Презренный! Если ты преследуешь меня своими злодействами, то, по крайней мере, пощади ребенка, что тебе сделал этот мальчик! – закричала она. – Зачем ты и здесь не оставляешь нас в покое?

– Чтобы владеть тобой, чтобы назвать тебя своей, прекрасная Реция! – отвечал Лаццаро. – Ты будешь моей!

– Прочь от меня, негодяй! Никогда, никогда рука твоя не коснется меня! Я так глубоко ненавижу и презираю тебя, что соглашусь скорее умереть, чем принадлежать тебе! Убей меня – я хочу живой или мертвой остаться верной женой Сади.

Адский хохот был ответом на ее слова.

– Ты одумаешься, прекрасная Реция! – воскликнул он.

– Зачем ударил ты мальчика, презренный? Мой бедный, милый Саладин!

– Оставь его! Ты должна быть моей! – скрежетал зубами Лаццаро и подступил к Реции, стараясь заключить ее в свои объятия.

Снова раздался раздирающий крик о помощи. Страшно отзывалось громкое эхо в обширных покоях.

– Кричи сколько угодно, никого нет поблизости, ты моя! – говорил грек, торжествуя и подходя все ближе.

Она гордо выпрямилась. Пылая ненавистью, стояла она перед врагом.

– Смотри так, теперь ты еще прекраснее, чем когда-либо! – воскликнул грек и, не испугавшись ее угрожающего вида, обвил своею сильной рукой тонкий стан ее.

Погибла Реция, если только не случится чудо! Беспомощная, она была отдана на произвол исполненного пылких желаний грека, который видел уже себя у цели!

– Сади! Спаси меня! Сади! – воскликнула она, собрав последние силы. Она уже чувствовала руки Лаццаро, ощущала его дыхание у своей щеки. Отвращение, ужас, ненависть наполняли ее душу. Она стала защищаться, как могла, но что значили эти слабые попытки вырваться против возбужденной страстью силы грека.

– Сади! Помоги мне! – еще раз воскликнула Реция задыхающимся голосом и сделала последнее усилие вырваться из рук своего врага.

Вдруг двери камеры с шумом распахнулись. Это случилось так внезапно, что нельзя было заметить, кто раскрыл их – видно было только, что на полу, во мраке, окружавшем дверь, что-то зашевелилось и в то же мгновение прыгнуло вверх. Страшное проклятие вырвалось у Лаццаро. Он внезапно почувствовал, что что-то тяжелое вцепилось в него сзади и сдавило ему шею.

Это случилось так внезапно, что в первую минуту он и не думал, что его душит постороннее существо, а скорее заподозрил, что случилось что-то с ним самим.

Он выпустил Рецию, задыхаясь, схватился за шею и тут почувствовал, что у него на спине сидит кто-то и крепко сжимает его шею!

Это мог быть только ребенок!

Может быть, мальчик.

Но ведь он все еще без чувств лежит на полу!

Лаццаро было некогда думать об этом, чувство самосохранения пересилило все! Он хрипел – ему не хватало воздуха, еще минута – и он задохся бы.

Реция, вырвавшись из рук грека, полумертвая от страха и напряжения, упала на колени.

Как безумный схватил Лаццаро руки, сжимавшие его шею, он с ужасом чувствовал теперь, что сзади чья-то голова касалась ею. Итак, на нем сидело человеческое существо!

Он хватался за голову врага и пробовал изо всей силы удариться спиной об стену, чтобы только сбросить его, но все было напрасно!

Он в ужасе выбежал из камеры – страшное существо, вцепившись, оставалось на нем.

В своем безумном бегстве Лаццаро чуть было не опрокинул старого Тагира, который, найдя дверь в камеру еще открытой, запер их, убедившись предварительно, что они были еще в камере.

Хрипя, ударяясь об стены, с широко выпученными глазами бросился грек по слабо освещенным коридорам к лестнице. В одно мгновение он был уже внизу – на спине его все еще сидел ужасный призрак. Он увидел голову и узнал Черную Сирру! Дочь гадалки, которую он сам похоронил, руку которой принес старой Кадидже, теперь сидела на нем и своими руками сжимала ему горло. Не видя и не заботясь о том, куда попадет, Лаццаро бросился через дверь и темный коридор в Зал дервишей.

Шатаясь, вступил грек в середину их круга с ужасной ношей и, хрипя, грохнулся на пол между вскочившими от ужаса дервишами.