Текст книги "Евгения, или Тайны французского двора. Том 2"

X. ПОД СЕВАСТОПОЛЕМ

В июле 1854 года французские и английские войска высадились близ Варны; фельдмаршал Паскевич отвел от Силистрии свое ослабевшее войско и перешел сначала за Дунай, а потом за Прут.

Чувствительны были также потери соединенной армииnote 1Note1
  Смотри Вебера: «Западные государства и Россия».


[Закрыть]. При поспешном переходе французов из Варны к Добручу, по полосе между Дунаем и Черным морем, погибло более двух тысяч человек от жары, утомления и холеры, а в лагере под Варной эта болезнь произвела сильное опустошение; когда же огонь истребил магазины и продовольственные склады, то почувствовался острый недостаток в съестных припасах, которые достать там было нелегко.

Между тем английский флот в сопровождении нескольких французских кораблей под началом адмирала Чарльза Непира направился в Балтийское море с намерением побудить Швецию к участию в войне, овладеть крепостью Кронштадт, охраняющей Петербург, и осадить русскую столицу.

Но последствия не оправдали ожиданий. Швеция не нарушила нейтралитет, а гранитные стены Кронштадта смеялись над усилиями нападающих. Взято было только небольшое укрепление Бомарзунд на Аландских островах.

В это время в Варне собрался военный совет, чтобы согласовать все последующие операции для успешного достижения цели. Здесь излагались важные мнения, между прочими мнение Ферот-паши, султанского пленника, который явился с пятьюдесятью черкесскими князьками и предложил сделать высадку в Азию, с целью вытеснить русских с Кавказа. Эта мысль понравилась англичанам, которые надеялись получить выгоду в этой операции; напротив того, французский полководец маршал С. Арно, чувствовавший зародыш смерти в своем хилом теле, подал голос за нападение на Севастополь. Он хотел со славой закончить свою жизнь и нашел себе поддержку у английского лорда Реглана, которому очень хотелось уничтожить русский черноморский флот.

Поэтому соединенный флот привез в сентябре около шестидесяти тысяч солдат (в том числе восемь тысяч турок) на Крымский полуостров, далеко выдающийся в Черное море.

Внутренность полуострова представляет пустынную безводную степь, где появляющиеся весной травы и растения засыхают от палящего солнца; по южному берегу проходят горы, по склонам которых и в долинах растут виноград и фруктовые деревья; вся же остальная часть полуострова, лишенная растительности и воды, представляет значительные неудобства для путника, а тем более для многочисленного войска.

На южном берегу Крыма расположен укрепленный город Севастополь, на севере которого находились тогда крепкие бастионы для защиты русского военного флота, стоящего на якоре в бухте, служащей гаванью.

Далее на севере цепь гор прерывалась рекой Альмой, около которой на высотах стоял губернатор полуострова, князь Меньшиков, с тридцатитысячной армией.

На эту-то армию союзники совершили свое первое нападение. Позиция русских на крутом утесистом берегу была так крепка, что началась кровопролитная битва. Со спокойным мужеством шли французы и англичане. Тогда генерал Боскет с зуавами и Олимпио Агуадо с карабинерами ударили с фланга, решив исход битвы. Меньшиков был вынужден отступить и, только благодаря тому обстоятельству, что конница французов была не в полном составе, он не потерпел полного поражения.

Тяжело выигранная победа при Альме, в которой отличились генерал Агуадо, маркиз Монтолон и авантюрист Октавио, а также Хуан, находившийся под градом пуль, дала надежду на скорое окончание похода.

Но не так скоро и легко можно было сокрушить оплот русского могущества на Черном море. Еще много крови и слез было пролито, прежде чем стали развеваться на крепости Севастополя французские и английские знамена.

Так как союзники, утомленные жестоким боем при Альме, не могли тотчас напасть на крепость, то Меньшиков имел время усилить гарнизон со всех сторон и окружить город новыми укреплениями. В то же время он затопил в бухте семь больших военных кораблей, чтобы неприятельский флот не мог войти в нее.

Достигнув Севастополя, союзники убедились, что подобная крепость неприступна и что поэтому необходимо ждать прибытия новых орудий и военных снарядов, а между тем приступить к планомерной осаде.

С этой целью на юге Севастополя был устроен лагерь; как лагерь, так и дорога к морю были укреплены.

Англичане расположились у Балаклавской бухты, а французы – у Камышовой.

В это время умер С. Арно на корабле, который должен был отвезти больного полководца в Константинополь. Порочная и развратная жизнь развила в нем болезнь, снедавшую его уже несколько лет и прекратившую его жизнь после тяжких страданий.

Его место занял генерал Канробер.

Лагерь французов простирался почти на полмили около Камыша. Днем и ночью здесь шли укрепительные работы; кипела шумная солдатская жизнь. Уланы, кирасиры, пехотинцы и артиллеристы собирались группами, разговаривали и кутили, кормили лошадей, сами закусывали у маркитанток, играли в карты или стояли просто перед палатками с заложенными в карманы руками.

Но несмотря на это движение и веселую солдатскую жизнь, все думали о предстоящих событиях, и многие озабоченно размышляли о наступающих днях и о том, останутся ли они живы после сражения.

– Ребята, веселее! – кричал разгоряченный вином карабинер. – Сегодня жив – завтра мертв! Вот солдатская жизнь! Долой морщины!

– Наливай! – крикнули окружающие маркитантке, и несколько голосов затянули родную песню, далеко раздававшуюся в холодном ноябрьском воздухе. Прислушиваясь к песне, солдаты выходили из палаток, подсаживались к друзьям; знакомая мелодия напоминала о матерях, невестах, у многих на глаза навернулись слезы.

Но должно было победить или умереть, и чем раньше будет одержана победа, тем скорее наступит славное возвращение на родину.

Как-то поздно вечером в конце длинной лагерной улицы остановились два офицера, закутанные в солдатские шинели. Они, казалось, принадлежали к высшим чинам, так как за ними стояло на некотором расстоянии несколько адъютантов.

Не более как в ста шагах от того места, где они стояли, находилась ставка полководца.

– Верно ли известие, генерал? – спросил один из них.

– Ручаюсь своим словом, генерал Канробер, – отвечал другой, который был на голову выше первого и шире в плечах. – Услышав пушечные выстрелы, мы предположили, что идет морское сражение; завтра утром вам подтвердят это из английского лагеря. Русский генерал Липранди совершил нападение, и, хотя англичане отбили его, однако понесли громадные потери!

– Кто принес вам это известие, генерал Агуадо? – спросил тихо Канробер.

– Волонтер, который во время рекогносцировки дошел до английских форпостов; его зовут Октавио; он уже отличился в сражении при Альме.

– И вы намерены… Но ваш план более чем смелый!

– Он необходим, чтобы вы знали о близком, очень близком нападении русских.

– Вы желаете прикрытия?

– Я возьму с собою волонтера; кроме того, со мной будет маркиз де Монтолон.

– Желаю вам счастья, генерал Агуадо! Дай Бог встретить вас, смелейшего из воинов, совершенно здоровым! Вы избрали эту ночь?

– Именно эту; она, как мне кажется, будет темной; небо покрыто облаками, поднимается сильный ветер, а это очень мне на руку.

– Делайте, как угодно, генерал Агуадо, – сказал Канробер, который, как будто предчувствуя, что не увидится более с Олимпио, с трудом отпускал его. – Не рискуйте напрасно своей жизнью, мне будет нужна ваша шпага!

– Надеюсь быть на рассвете в вашей палатке с рапортом.

– Прощайте, – сказал тихо Канробер, пожав руку Олимпио. Затем оба генерала раскланялись; полководец со своим штабом направился вдоль улицы, Олимпио вошел в свою палатку, в которой сидели на складных стульях маркиз, Хуан и принц Камерата. Принц вскочил и с тревожным ожиданием пошел навстречу Олимпио.

– Ночь наступает, на коней, господа, – сказал Олимпио. – По моему мнению, Клод, нам предстоит одна из тех проделок, на какие мы были мастера в прежнее время.

Маркиз улыбнулся; смелое предприятие, казалось, доставляло и ему удовольствие.

– Говорил ты Канроберу? – спросил он.

– Все в порядке! Хуан, приготовь три револьвера, время дорого.

– Клянусь, я горю желанием предпринять эту ночную поездку! – вскричал Камерата. – Приказывай, Олимпио!

– На этот раз вы должны исполнить мои приказания, так как план составлен мной. Слушайте! Камерата и я предпринимаем рекогносцировку; Клод сопровождает нас до того места, которого мы можем достигнуть на лошадях, а потом ожидает нас в инкерманском лесу, чтобы прикрывать наше возвращение, – сказал Олимпио, между тем как Камерата прицепил шпагу и взял один из револьверов, вынутых Хуаном из ящика. – Втроем мы не можем проникнуть в русский лагерь; Клод уже несколько раз участвовал в подобных делах, тогда как Октавио еще новичок в них.

– Я, разумеется, повинуюсь твоим приказаниям, – сказал маркиз, хорошо понимавший план Олимпио и знавший, что опасность была для всех одинаково велика.

При этом разговоре Хуан обнаружил сильное волнение. В своем мундире он был похож на маленького принца, а отважный вид и блестящие глаза немного напоминали черты Филиппо.

– И я? – спросил он наконец.

Олимпио взглянул на мальчика и по бледному встревоженному лицу понял его желание.

– Ты останешься здесь, в палатке, Хуан, и будешь ожидать нашего возвращения.

Мальчик стиснул зубы.

– Ты, конечно, хотел бы ехать с нами? – спросил, смеясь, Камерата.

– Не смейтесь, принц! – вспыльчиво вскричал Хуан. – Я так же мужествен, как вы!

Олимпио и маркиз не могли удержаться от смеха, но с удовлетворением взглянули на негодующего мальчика. Камерата подал ему руку.

– Возьмем его с собой, господа, – сказал он.

– Он еще молод и своей опрометчивостью может выдать нас, – сказал Олимпио.

– Ого, если только поэтому вы не берете меня, то я буду также осторожен, как вы! Может быть, при всей своей молодости, я буду вам полезен! Возьмите меня, я уже приготовил четвертый револьвер, доставьте мне удовольствие и позвольте ехать с вами.

– Хорошо! Твое желание нравится мне, – сказал Олимпио. —

Ты останешься при маркизе! Будь спокоен и сдержан, чтобы ни случилось. Ни слова, ни выстрела без приказаний маркиза.

– Будьте покойны, господа! – вскричал мальчик, вне себя от радости. – Я не подведу вас! Подать вам плащи?

– Уже совсем стемнело, – сказал Камерата, выглянув из палатки.

– Чтобы солдаты не разгадали нашего намерения, выведи, Хуан, четырех лошадей к концу лагеря и жди нас там, мы придем вслед за тобой, – сказал Олимпио мальчику, который накинул на плечи свою солдатскую шинель и поспешно вышел. – Прекрасный солдат! Я очень его люблю, – промолвил Олимпио после ухода Хуана.

– Он похож на Филиппо, – сказал маркиз. – В твое отсутствие им овладевало сильное беспокойство; я заметил это и бьюсь об заклад, что он приготовил и свою лошадь.

– Ч люблю этого мальчика, как родного брата, – сказал Камерата, накинув на себя плащ. Олимпио и Клод последовали его примеру. Они осмотрели заряженные револьверы, спрятали их в карманы и поручили свои души небу.

– Вперед, господа! – вскричал Олимпио и задул свечу, горевшую в палатке.

Хуан уже ожидал их. Они вскочили на лошадей и поскакали к саду, находившемуся возле лагеря.

Ночь была темная, тучи тянулись по небу и закрывали месяц, свет которого, изредка прорезав мрак, на мгновение освещал высоты, возникавшие перед всадниками. Направо, у Балаклавы, лежал английский лагерь, который накануне пережил сильное нападение русских.

Олимпио и Камерата ехали впереди, маркиз и Хуан следовали за ними. Дорога была песчаная, так что топота конских копыт почти не было слышно. Вскоре они достигли гор, покрытых виноградниками. За этой цепью возвышений стоял направо небольшой город Инкерман, а налево Севастополь.

Во французском лагере не знали, далеко ли тянулись русские форпосты, однако не подлежало сомнению, что русская армия расположилась между городком и крепостью. Туда было несколько миль пути.

Достигнув цепи холмов, четыре всадника сказали пароль окликнувшим их французским форпостам. Призванный офицер указал им, где лежит горный проход, который вел в лежавшую за горами равнину. Высоты и проход не были заняты русскими. Между крутыми стенами скал громко раздавался лошадиный топот по каменистой дороге, Олимпио остановился и, разорвав плащ, обернул лошадям копыта. Он уже привык к подобным мерам, которые в былое время всегда имели успех. Теперь почти не. было слышно топота, и четыре всадника без препятствий достигли равнины, лежащей за высотами.

Вокруг не было ни одного дерева, ни одного куста, за которыми Могли бы укрыться русские часовые, так что наши друзья безопасно и неслышно продолжали свой путь.

Сердце Камерата трепетало от радости при такой ночной поездке:

Хуан, припав к шее лошади, беспрестанно оглядывался; Олимпио в душе смеялся; маркиз ехал так гордо и самоуверенно, как будто не было опасности.

Проехав около трех миль, они увидели изредка освещаемые луной севастопольские укрепления, бывшие слева от них. Повернув направо, они вскоре выехали к инкерманскому леску. От шпиона они узнали, что за этим леском находится русский лагерь.

Русские войска, казалось, были убеждены в безопасности, потому что четыре всадника, хотя и продолжали свой путь весьма осторожно, предполагая за каждым возвышением, каждым холмом, встретить неприятельские форпосты, однако не встретили и следа их.

Олимпио и маркиз соблюдали, конечно, старое правило: миновать большие дороги, так что русские форпосты не могли видеть их на главном пути.

Бешеным галопом скакали четыре всадника через поле к леску, у которого предполагали остановиться. Они уже давно проникли через первую цепь форпостов. Темнота ночи и уверенность в безопасности, не только четырех всадников, но и русских, благоприятствовали тому, что наши друзья незаметно приблизились к опушке леса.

Здесь их ожидала значительная опасность, и Олимпио был уверен, что за деревьями стоят форпосты; он не знал, что приближается ко второй сторожевой цепи и что по одному сигналу его с товарищами могли бы не только окружить, но и отрезать им путь к отступлению.

Он дал знак спутникам остановится, а сам приблизился к деревьям. Положение было опасным, ибо Олимпио не говорил по-русски, не знал он и пароля, следовательно, подвергал себя опасности быть застреленным. Это однако его не устрашило; шаг за шагом он приблизился к опушке леса. Повсюду царила мертвая тишина. За Олимпио последовали всадники. Он и Камерата соскочили с лошадей и отдали повода маркизу и Хуану, которые должны были ждать их здесь; дальше нужно было идти пешком – за лесом находился русский лагерь.

К нему они добрались беспрепятственно. Однако не так было при возвращении, спустя несколько часов.

Клод и Хуан прижались к деревьям, окруженным непроницаемой тьмой, Олимпио и Камерата пошли вперед. Что если в эту минуту заржет одна из их лошадей, если выдаст их своим фырканьем! Здесь невдалеке должны были находиться русские форпосты.

– Надо немного военной удачи, – говорил Олимпио в подобных случаях. – При всей осторожности, смелости и храбрости нельзя достигнуть успеха без военного счастья.

Но смелость города берет! Камерата шел между деревьями рядом с Олимпио. Они двигались наугад, каждую минуту рискуя натолкнуться на русского солдата, и, если бы им даже удалось его убить, все же его крик встревожил бы все форпосты.

Олимпио, имевший хорошее зрение, схватил нетерпеливого принца за руку, чтобы он шел тише и осторожнее. Вдруг он его остановил – в пятнадцати шагах он увидел около дерева черную тень; не было сомнения, что там стоял русский солдат. Олимпио минуту простоял неподвижно; потом тихо и осторожно отвел принца в сторону, чтобы обойти часового, который, казалось, их не заметил. Пройдя шагов двадцать влево и не встретив ничего подозрительного, они направились вперед.

– Все спокойно, – прошептал Олимпио, – мы скоро достигнем конца леса.

Просвет между деревьями указал им, что они приближаются к опушке леса, потому что открытое поле тускло освещалось луной, тогда как между деревьями царствовала глубокая темнота. Но Олимпио и Камерата уже привыкли к мраку и могли различить каждый куст и каждое дерево.

Когда до опушки осталось несколько шагов, они остановились у деревьев, чтобы дождаться месяца и осмотреть лежавшую перед ними равнину. Неподалеку от них располагались сделанные из прутьев и хвороста бараки, в которых располагались русские солдаты, а дальше большие отделения лагеря – это была русская армия. Ни один звук, ни случайный огонек не обнаруживали присутствия такого большого войска; взад и вперед ходили часовые, охранявшие входы в лагерь.

Генеральские палатки находились в некотором отдалении и были больше остальных. Олимпио и Камерата осторожно шли по краю леса, стараясь сбоку приблизиться к неприятельскому лагерю. У принца сильно билось сердце, никогда еще он не подвергался такой опасности, и хотя она доставляла ему большое удовольствие, однако в эту минуту им невольно овладело какое-то особенное необъяснимое чувство.

Они крались под почти голыми деревьями и должны были соблюдать крайнюю осторожность, чтобы их не выдал треск и шум сухих листьев под ногами.

Равнина около двухсот шагов шириной отделяла их от часовых лагеря. Олимпио предполагал, что на той стороне, где находились большие палатки, можно было найти более легкий доступ в лагерь; он рассчитывал на крепкий сон солдат. Оба смельчака подходили к сказанной части лагеря, вдруг Олимпио дернул принца и указал ему на палатки, на одной из них развевалось большое знамя.

– Если я не ошибаюсь, то нам нужно проникнуть именно в ту палатку, – сказал он тихо. – Предприятие наше, кажется, будет иметь успех. Но что это такое? Видишь ли две фигуры там, у внешних палаток?

– Они плохо держатся на ногах и громко разговаривают.

– Вероятно, они опьянели от крымского вина.

– Они идут к палаткам, вот они около часовых.

– Они не пройдут.

– Один из них, кажется, не солдат; другой одет в офицерский плащ, – сказал Камерата.

– Ого, они едва не упали! Часовой их пропускает… они идут за Деревья! Головы у них очень тяжелы! Что если бы…

– Мы нападем на них у деревьев, – добавил Камерата, который понял мысль Олимпио. – Я готов. Они, кажется, выходят из лагеря, чтобы отдохнуть в лесу.

– Следуй за мной! Подойдем к ним поближе, – прошептал Олимпио и тихо и осторожно повел принца к тому месту лесной опушки, куда пробирались оба пьяных.

Олимпио улыбнулся, когда они споткнулись и, громко вскрикнув, упали. Пролежав какое-то время, они встали с громких хохотом и продолжили свой путь к деревьям, где собирались отдохнуть. Пьяные остановились, рассказывая что-то друг другу, потом пошли дальше и наконец обнялись, выражая этим желание заключить вечный дружеский союз, как это обыкновенно замечается у людей, находящихся в том блаженном состоянии, после которого наступает совершенное бесчувствие.

Олимпио уже составил план. Наступила полночь, время было дорого. Вместе с принцем он бросился к тому месту, которого только что достигли пьяные. Последние были очень довольны и от души смеялись, бросившись на листья; все вертелось у них перед глазами; они размахивали руками и, позабыв укрыться своими плащами, вскоре заснули крепким сном в полном убеждении, что пьяные не так легко простуживаются.

– Слышишь, как они храпят, – сказал Олимпио. – Такой сон глубок и крепок! Я думаю, мы не причиним им вреда! Они спьяна согласятся отдать свои плащи и шапки.

– Прекрасно, Олимпио! Переодевшись, мы без труда можем проникнуть в лагерь.

– Никто не остановит нас в этом наряде. Итак, вперед! Если они станут шуметь, то пусть сами себя винят в своей смерти.

Камерата хотел идти вперед, но Олимпио удержал его за руку.

– Осторожно, – сказал он. – Лучше, если мы их не разбудим! Предоставь все дело мне.

Зная опытность своего друга, принц остановился, а Олимпио приблизился к одному из пьяных, который так крепко спал на поблекших листьях, будто лежал на пуховике; он слегка стонал от удовольствия, а потом громко захрапел. Олимпио тихо и осторожно расстегнул его одежду и начал снимать сначала с левой руки, потом с правой, причем пришлось немного пошевелить спящего.

Дело было не легким, потому что пьяный был довольно толст и кругл; кроме того, ему, очевидно, не нравилось, что его беспокоят, он что-то проворчал, но не открыл глаз; веки его были так тяжелы, что он не мог их поднять, и потому не заметил Олимпио, который снял с него широкое коричневое платье.

Рядом с ним спал глубоким сном маленький и тоненький субъект. Бросив принцу одежду первого, Олимпио приступил ко второму.

Плащ был только накинут на плечи, так что его легко было вытащить. Шапка слетела у него с головы; Олимпио бросил ее своему другу и осторожно приступил к делу. При его громадной силе было бы легко поднять спящего, но он боялся его разбудить. Еще легче было бы его убить, но этого не хотел Олимпио, который не нападал на беззащитного. Если бы тот проснулся и тем нарушил план Олимпио, то последний, конечно, не задумываясь убил бы его; поэтому Олимпио остерегался разбудить спящего.

Он вытянул плащ, насколько было возможно, и хотел отодвинуть спящего; но тот стал ругаться и почти проснулся, так что Олимпио едва успел приникнуть к земле. Пьяный повернулся на правый бок и, по-видимому, опять заснул.

– С этим труднее справиться, – подумал Олимпио, – но мне пришла мысль…

Спящий дышал глубоко и ровно. Олимпио осторожно подошел к Камерата, который в свою очередь приблизился к нему, чтобы на всякий случай быть готовым помочь своему другу.

– Дай мне одежду, которую мы достали, – сказал Олимпио. – Я один пойду в лагерь.

– Это означало бы конец нашей дружбы, – прервал его принц.

– Потише, прежде выслушай меня! Я бы один отправился в лагерь, если бы не желал доставить тебе удовольствие. Поэтому я еще раз попробую раздобыть тебе этот плащ, – сказал тихо Олимпио, надевая верхнюю одежду, взятую у первого пьяного.

Камерата с благодарностью посмотрел на своего переодетого друга, снял свои шапку и плащ, положил их под дерево и надел шапку другого пьяного, к которому в это время подкрался Олимпио.

Он решился на отчаянное предприятие. Закутанный в добытую одежду, он лег возле спящего и все больше и больше жался к нему, чтобы столкнуть его с плаща. Он уже несколько отодвинул его, но тот начал сильно ругаться и схватил за руку нарушителя своего спокойствия. Олимпио не пошевелился.

– А, Миша, – вскричал пьяный со смехом, – э, да что ты делаешь? Дай мне спать.

Олимпио с ворчанием повернулся и завладел при этом еще некоторой частью плаща. Пьяный снова растянулся, видя, что ничего не поделаешь с товарищем, и опять крепко заснул. Олимпио этого и добивался: он видел, что скоро достигнет своей цели. Время было однако дорого. Олимпио, правда, не понял слов пьяного, но хорошо запомнил имя его товарища.

Вскоре он снова начал свой маневр и на этот раз наконец достигнул желаемого успеха – сдвинул пьяного с плаща. Олимпио медленно и осторожно подобрал плащ и потихоньку отодвинулся от спящего. Последний не шевелился, и Олимпио, свернув плащ, тихо поднялся с земли и подошел к Камерата, который любовался дерзостью Олимпио. Он взял плащ и закутался в него; теперь они представляли превосходную копию с обоих спящих, так что безопасно могли войти в русский лагерь.

– Нам нужно пройти в лагерь до смены часового, который нас не окликнет, ибо видел, как прошли оба пьяных. Обратную дорогу мы уже потом найдем.

– Я охотно поцеловал бы тебя, , Олимпио! Если бы ты только знал, как меня забавляет эта ночь!

– Погоди радоваться, мы еще не в своей палатке. Только теперь начинаются настоящие трудности. Вперед! Не говори ни слова, что бы ни случилось! Представься бесчувственно пьяным, остальное предоставь мне.

– Не бойся! Я хорошо сделаю свое дело.

Оба переодетые, шатаясь, оставили опушку и пошли в лагерь по той же дороге, по которой раньше шли солдаты неприятеля. Они приблизились к часовому, который удивился их скорому возвращению, но не сказал ни слова и беспрепятственно пропустил.

Олимпио и Камерата вошли в русский лагерь, казавшийся совершенно вымершим. Они пошли по направлению той палатки, на которой развевалось знамя.