Текст книги "Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2"

Георг Фюльборн Борн
Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ КОРОЛЯ

Наступило 27 сентября.

Утром все министры и сановники собрались во дворце. Королева-мать и герцог Орлеанский также посетили Лувр, чтобы, как того требовал этикет, поздравить Людовика, и в то же время, пользуясь случаем, по возможности, разузнать кое-что.

Ничего необыкновенного в поведении короля они не заметили. Он казался лишь несколько веселее, чем обычно.

По окончании всех аудиенций, королю доложили о приезде кардинала Ришелье.

Кардинал вошел и с сознанием собственного достоинства поклонился королю.

– Позвольте мне, ваше величество, искренне пожелать вам всяких благ, – проговорил он, – да ниспошлет нам небо долгие дни вашего светлого правления и да хранит вас Бог от забот и печалей, будьте всегда в спокойствии и радости.

– Благодарю вас, ваша эминенция, но мне кажется, что вы забыли еще о двух пожеланиях…

– Окажите милость, ваше величество, назовите их.

– Прежде всего, вы забыли пожелать мне, чтобы вы надолго остались при мне.

– Эти слова делают меня счастливейшим человеком, ваше величество!

– Затем, вы не пожелали мне мира и дружелюбия в моей семейной жизни, вы забыли, что у меня еще нет наследника.

Ришелье с нескрываемым удивлением взглянул на короля.

Никогда еще король не выражал такого желания.

– После слов вашего величества молитва о даровании вам наследника будет моей главной молитвой, – сказал кардинал, – что же касается мира среди вашего окружения, то будем надеяться, что он, наконец, наступит. По крайней мере мне кажется, что противная сторона искренне его желает.

– Вы говорите об этом с таким странным и озабоченным лицом, ваша эминенция! Я уже тешу себя надеждой, что сегодня я как никогда близок к цели.

– Дай Бог, дай Бог, ваше величество, чтобы ваша надежда осуществилась.

– Сегодня, когда королева вручит мне свой чудесный подарок, я надеюсь найти случай высказаться и надолго установить мир, – говорил Людовик, искренне веривший, что портрет Анны предназначался ему в подарок. – Я с нетерпением жду девяти часов вечера, надеясь, что ожидание не обманет меня.

– Да, если обстоятельства не сложатся иначе, ваше величество.

– Что это значит? Разве не вы сами сообщили мне, что Рубенс работает над вторым портретом королевы?

– Да, об этом сказал вам именно я, государь, и я же прибавил, что этот портрет будет усыпан прекрасными бриллиантами.

– А сегодня вы сомневаетесь! Я сам слышал от королевы, что сегодня вечером получу этот подарок и намерен воспользоваться этим случаем. Поймите, что я становлюсь старше и желаю душевного покоя.

– Это прекрасное желание вполне достойно вашего благородного сердца, ваше величество! – подтвердил Ришелье, но я боюсь, чтобы оно не осталось только желанием, исполнения которого нам придется ожидать еще долго.

– Да скажите же, ради Бога, кардинал, о чем вы так сильно беспокоитесь? – спросил король, оживляясь.

– Я не могу, еще не осмеливаюсь, сказать вам об этом, ваше величество.

– Если не ошибаюсь, вы сомневаетесь в том, что я получу давно ожидаемый подарок.

– Повторяю, что не могу еще сказать ничего конкретного, ваше величество. Я только опасаюсь, что ваше желание может не осуществиться!

– Следовательно, у вас есть какие-либо причины так думать?

– Мне не хотелось бы отравлять ваших надежд, ваше величество, до тех пор, пока у меня не будет в руках веских доказательств того, что не суждено исполниться.

– Опять опасения и подозрения! Признаюсь, все это меня уже утомило и достаточно мне надоело!

– Я готов пожертвовать всем, чтобы оградить вас от того, что тяготит вашу душу, государь, тем более, что я только сейчас узнал о вашем желании, – сказал кардинал, – а потому оставим этот разговор и подождем возвращения курьеров и, особенно, девяти часов вечера.

– По-моему, вы снова намекаете на портрет, кардинал. Итак, вы сомневаетесь в том, что я получу его! В таком случае мы расходимся во мнениях. Повторяю вам, королева знает, что я жду этого подарка, что он доставит мне удовольствие, а это значит, что она поднесет его мне.

– Опасаюсь, государь, что теперь это уже не во власти ее величества!

– Как! Разве этого портрета уже нет здесь? Ришелье дипломатически неопределенно пожал плечами.

– Подождем лучше назначенного часа, государь, а пока только скажу, что я искренне желаю осуществления надежд и ожиданий вашего величества.

– Вы знаете, насколько я вообще доверяю всем вашим словам, кардинал, но на этот раз, извините, решительно сомневаюсь в искренности вашего пожелания! Вы, очевидно, знаете обстоятельства, в силу которых исполнение его невозможно. Одним словом, вы хотите приготовить меня к тому, что я не получу портрета.

– Я просто хотел вас подготовить к горькому разочарованию, которое ждет вас сегодня вечером, – ответил Ришелье, – и только поэтому я начал столь тяжелый разговор.

– Вы заинтриговали меня и теперь уже поздно скрывать. Я непременно должен знать, что навело вас на мысль об ожидающем меня разочаровании.

– Портрет, о котором вы мечтали, ваше величество, находится теперь в других руках.

– А! Понимаю! Вы хотите разбудить мою старую ревность, ваша эминенция! Признаюсь, теперь это будет для вас легче прежнего, потому что я люблю королеву.

– Какая счастливая перемена, ваше величество!

– Да! Я люблю ее, да и зачем я стал бы скрывать свое чувство от вас! Однако возвратимся к портрету. Предупреждаю, если ваши опасения оправдаются и королева не сделает мне ожидаемого подарка, я произведу строжайшее расследование и, может быть, решусь на самые крутые меры.

– Подождем все же сначала курьеров и вечера, государь.

– Ваша правда, – спешить не следует. Теперь я вас вполне понял! Уже почти уснувшее подозрение опять поднято и опять вами! Но пусть это будет в последний раз!

Если оно оправдается, мой разрыв с королевой будет вечным и непоправимым! Но если же вы и на этот раз ошиблись, то я посоветую вам, ваша эминенция, не подходить больше ко мне с такими предупреждениями, тем более, что я нахожу их недостойными мужчины. Итак, сегодня вечером должно быть принято одно в высшей степени важное решение, признаюсь вам, благодаря чему я и жду вечера с большим нетерпением!

– Мне кажется, вы рассердились на меня, ваше величество, но лишь неумолимый долг верноподданической службы заставил меня говорить.

– Обратите ваши страдания, кардинал, на дела политические и государственные, и лучше воздержитесь от вмешательства в мои личные отношения. Пока оставим этот разговор. Сегодняшний вечер докажет, кто из нас был прав. Если предупреждения ваши оправдаются и королева не сможет отдать мне портрет, последствия этого тяжело скажутся на ней самой и на всем дворе! До свидания, надеюсь увидеть вас сегодня вечером в залах дворца.

– Я исполню приказание вашего величества! – ответил Ришелье, но раздражение короля ему было очень не по душе. Впрочем, он утешал себя мыслью, что событие сегодняшнего вечера принесет ему победу и еще больше усилит его влияние. Теперь он уже достиг своей цели, – в душе короля снова возродилось подозрение. Ришелье удалось устроить так, что в получении или неполучении портрета король должен был видеть неопровержимое доказательство своих подозрений. Таким образом, портрет королевы обратился в предмет, от появления которого зависела судьба многих.

Ришелье откланялся королю и возвратился в свою резиденцию, чтобы прочесть вновь полученные донесения, выслушать доклады и отдать распоряжения.

Он был вполне уверен в своей победе. Ни на один миг он не сомневался в том, что интрига, так хитро задуманная им, может провалиться.

Портрет был давно отослан в Лондон и теперь, без сомнения, был в руках герцога Бекингэма, а королева не могла заказать второй, такой же.

Но если бы даже ей удалось это, то и тогда она должна была бы погибнуть, потому что у Ришелье была возможность разоблачить подлог.

Для того, чтобы вдруг исчезнувшие мушкетеры, Милон и маркиз, не могли привезти его обратно из Лондона, были также приняты меры. В вечер их исчезновения кардинал отправил в Англию опытного в таких делах Жюля Гри с двумя гвардейцами, Ротфором и Рансоном.

Гри было поручено украсть портрет из дворца герцога Бекингэма. Ришелье рассчитывал, что не получив портрета, король прикажет разыскать его, и у него будет еще одна возможность доказать Людовику свою преданность.

Очевидно, кардинал все предвидел и все предусмотрел, следовательно, ему оставалось только ждать полного успеха.

Начинало уже смеркаться. Кардинал сидел в своем кабинете и подписывал разные бумаги, в это время вошел его камердинер и доложил о гвардейце Мулене.

Ришелье с удивлением поднял голову.

– Как! Мулен уже возвратился из Лондона? – переспросил он, – он, уже здесь! Значит, он сдержал слово! Позовите его!

– Надо иметь в виду этого Мулена. Он малый, способный на все, а главное – очень точен.

Курьер вошел в кабинет кардинала, видимо, с трудом держась на ногах. Он был мокрый от пота, весь в пыли и бледен, как мертвец.

– Извините, ваша эминенция…, – проговорил он с трудом, – я сяду… а не то упаду…

– Садись сюда! Вот на этот стул. Да что с тобой, Мулен?

– Ничего особенного, ваша эминенция, теперь сижу, и мне лучше. Я три ночи не смыкал глаз, только чтобы не умереть. А не то – не поспеть бы мне вовремя.

– А, так это от слабости! Сейчас тебе подадут стакан вина, оно подкрепит тебя, – заботливо сказал Ришелье. Кардинал позвонил и приказал подать вино.

Когда курьер пришел в себя, кардинал спросил, выполнил ли он его поручение.

– Я ехал в Лондон, как обещал, ровно трое суток. В ночь с 23 на 24 я был уже там, поспал часок-другой, а потом пошел к посланнику. Когда он увидел меня, то засмеялся, как будто наперед знал, зачем я приехал.

– Ты упомянул имя госпожи де Марвилье?

– Точно так, ваша эминенция.

– Она была уже в то время в Лондоне?

– Да, она приехала всего за несколько часов до меня, хотя выехала отсюда на целые сутки раньше.

– Да, ты действительно доказал свое умение ездить быстро, мой милый. Ну, что же дальше?

– Посланник велел мне подождать, пока он переговорит с госпожой де Марвилье. Из-за этого я потерял целый день. Я измучился от ожидания – все думал, что не успею. Наконец, уже 25 сентября, около обеда, посланник дал мне письмо и приказал отвезти это письмо не в Лувр, а прямо к вам, ваша эминенция.

Курьер подал кардиналу письмо.

Ришелье быстро вскрыл его и прочел:

«Желания вашей эминенции исполнены. Сегодня, несколько часов назад, роскошный ящик передан в руки герцога Бекингэма. Чтобы увидеть собственными глазами вещь, лежащую в нем, я через некоторое время сам поехал к герцогу. Ящик еще стоял на его письменном столе, но сам подарок исчез бесследно. Зная тщеславие герцога, нельзя предположить, чтобы он спрятал его сам. Он гораздо более способен выставить такую вещь напоказ. Поэтому я решительно не понимаю и не могу объяснить вашей эминенции, куда делся сам подарок, а должен ограничиться только сообщением об этом факте».

«P. S. Сейчас разнесся слух, что у герцога было что-то похищено. Вероятно, пропал подарок. Герцог чрезвычайно взволнован. Не смея дольше задерживать курьера, ограничиваюсь пока этим известием. Подробности через несколько дней».

– Прекрасно! – проговорил Ришелье, складывая письмо. – Из письма видно, что все идет отлично! А на словах тебе нечего передать мне?

– Получив от посланника это письмо, я поскорее побежал в трактир, где остановился. По дороге я услыхал, что у герцога Бекингэма что-то украли и за ворами послана погоня. Больше я ничего расспрашивать не стал, потому что мне было некогда, но я знаю наверняка, что едва только корабль отвалил от берега, как Луврскую гавань тут же заперли, и ворам уже не выбраться из Англии.

– Это досадно!

– А может быть, ваша эминенция останетесь довольны, если я доложу вам, что видел в Лувре трех мушкетеров и они тоже останутся там взаперти.

– Трех мушкетеров? – Да ты ошибся, Мулен. Я знаю точно, что в Лондон поехали только двое, только вряд ли они поехали.

– По правде сказать, было уже очень темно, когда я их увидел, но мне кажется, что я не ошибся, их было трое, – возразил Мулен, – но то, что их заперли в гавани, уж совсем верно!

– Ты отгадал, – я очень этим доволен! Что же, с тех пор ты их больше не видел?

– Нет, не видел и не слышал, ваша эминенция. Я, сломя голову, скакал на своей новой лошади. Ведь вы изволили приказать, чтобы я приехал сегодня.

– Ты получишь добрую награду за такую исполнительность, мой милый. Но прежде всего пойди и отдохни.

Когда курьер раскланялся и вышел, на лице кардинала появилась торжествующая улыбка. Его большие умные глаза вспыхнули зловещим огнем.

– Итак, не удалось тебе возвратить свой прекрасный и таинственный портрет, гордая королева. Ты погибнешь от той самой руки, которая протягивалась к тебе с любовью и мольбой о взаимности. Да, сегодня трепещи, Анна Австрийская, трепещи перед гневом Людовика, которому ты будешь вынуждена протянуть пустую руку. А я добуду портрет, отдам его твоему мужу и расскажу ему, как с опасностью для жизни унесли его из кабинета герцога Бекингэма, чтобы спасти от поругания честь королевы Франции. Только два часа осталось до этой минуты. Я должен достойно приготовиться к этому празднику, он будет моим величайшим триумфом! Напрасно ждешь ты, терзаясь, своих посланных, – они не едут и не приедут. Твой прелестный портрет в руках моих людей и они отдадут его мне, а я отдам его только королю и расскажу ему, откуда пришлось его добывать. Да, Анна, тебе предстоит горько оплакивать ту минуту, когда ты оттолкнула меня, а я, я стану наслаждаться твоим страхом и отчаянием! Король потеряет голову от злобы и горя, когда увидит, что ты не можешь отдать ему портрет, с которым он связывал начало своего семейного мира! Тогда он еще крепче привяжется ко мне, а я овладею им окончательно и безвозвратно!

Между тем во флигеле королевы царило величайшее беспокойство и смущение.

Был уже седьмой час вечера.

Ровно в девять часов король будет ждать свою супругу, чтобы получить от нее прелестный подарок, а затем вместе с ней принять участие во всеобщих увеселениях. От мушкетеров же до сих пор не было никаких вестей.

Королева начала готовиться к балу. Она была чрезвычайно бледна, с лица ее не сходило выражение жертвы, ведомой на заклание. Глаза ее были красны от тайных слез, грудь бурно вздымалась.

Не меньше королевы страдала и Эстебанья. Она жила одной жизнью с Анной, хорошо знала те ужасные последствия, которые повлечет за собой этот вечер, если трем мушкетерам не удастся добыть портрет и возвратиться с ним вовремя.

Если они не привезут его, значит, действительно было невозможно достать его.

До решительной минуты оставалось еще два часа, и подруга несчастной королевы все еще надеялась, что храбрые, готовые пожертвовать собой, мушкетеры успеют явиться вовремя. Два часа! – Это целая вечность для ожидающего и лишь один миг для того, кого они отделяют от грозящей опасности! Два часа, – целая вечность для страждущего и только один миг для счастливого.

Герцогиня де Шеврез была тоже далеко не спокойна. Она не могла не сознавать себя отчасти виновницей предстоящего несчастья, потому что ведь никто иной, как она была обманута ловкой авантюристкой Габриэль де Марвилье.

Но герцогиня не смела показать своего волнения, чтобы не вызвать подозрений у остальных придворных дам.

Все вокруг королевы готовились к торжеству. Несколько камер-фрау заканчивали роскошный туалет Анны.

На ней было великолепное платье, расшитое драгоценными камнями, а под ним билось изнывающее от страха и отчаяния молодое сердце!

Этот праздник был решительным днем всей ее жизни. С невыразимым ужасом она думала о предстоящем.

Часы громко пробили восемь.

Королева вздрогнула.

Эстебанья видела в зеркале, как несчастная в одно мгновение стала бледнее мрамора. Испытывая глубокую жалость к королеве, она подошла к ней.

– Анна, не падайте духом, успокойтесь и овладейте собой! – проговорила она шепотом. – Вы страшно бледны! Выражение вашего лица и ваше отчаяние выдаст вас перед королем.

– А что и к чему мне скрывать от него, Эстебанья! Ведь у меня нет портрета. О, как я ужасно наказана за безумные поступки своего прошлого!

– Еще не из-за чего приходить в отчаяние! Ведь у нас все же остается надежда. Я все еще верю, что наши спасители явятся в последнюю минуту.

– Ах! Кто знает, что случилось с ними самими, с этими добрыми и храбрыми людьми, готовыми отдать за меня свою жизнь. Еще полчаса и все погибло, Эстебанья!

– Постойте, Анна, – кто-то быстро идет к дверям! – вдруг перебила ее Эстебанья.

– Да, твоя правда, идут! О, Пречистая Дева, сжалься! Если бы это были мушкетеры!

– Я просто окаменела в ожидании.

– Мужские шаги, – это, разумеется, они! – вскричала Эстебанья, радостно улыбаясь, – благодарение небу! Слава Богу!

Она встала и открыла дверь.

Перед ней стоял маркиз де Сен-Марс с докладом о том, что король уже проследовал в зал и приказал доложить королеве, что он ждет ее величество.

Эстебанья скорее отшатнулась, чем вошла обратно в будуар, и дрожащим голосом повторила доклад Сен-Марса.

– Все кончено! – прошептала Анна.

– Ждать больше нельзя. Все придворные дамы ждут в смежном зале, проговорила Эстебанья и подала королеве веер и цветы.

– Так идем же, по крайней мере, вместе по пути к этому торжеству, которое Париж приветствует ракетами и выстрелами, но для меня оно равносильно смерти.

II. ТОРЖЕСТВО

Желание короля ничего не жалеть для украшения объявленного им торжества было выполнено с истинно королевской роскошью.

Еще никогда при дворе Людовика XIII, по справедливости названного Бережливым, не видели такого великолепия.

В громадных дворцовых залах повсюду были устроены роскошные фонтаны, с галерей ниспадало множество богато вышитых знамен. Миллионы свечей освещали анфилады комнат почти дневным светом. Во избежание жары были принесены колоссальные серебряные вазы, наполненные льдом. В боковых залах были накрыты столы, ломившиеся от бутылок с редчайшими винами.

В восьмом часу большая часть приглашенных уже была в сборе. Здесь были все министры, все знатнейшие сановники, высшие военные чины, вся родовая аристократия, иностранные послы и представители среднего сословия.

Немного позже приехали Мария Медичи и герцог Орлеанский, а за ними явились маркиз Галиас, Сен-Марс, де Ту, Ришелье и шевалье Мармон, разные знатные иностранцы, папский нунций и граф Фернезе, уже вышедший из рядов мушкетеров.

Таким образом, составилось огромное блестящее общество, которое, разбившись на группы, вполголоса толковало о событиях дня, ожидая выхода короля и королевы и, так сказать, окончательного открытия бала.

Посторонний наблюдатель тотчас же мог бы заметить, что при дворе есть несколько партий. Члены каждой из них вежливо и приветливо раскланивались с членами другой, но держались на почтительном расстоянии друг от друга. Такое отчуждение было особенно заметно между кардиналом Ришелье и герцогом Орлеанским, уже давно не встречавшихся под одной крышей. Они взаимно ненавидели друг друга и, несмотря на внешнюю любезность, сразу же можно было заметить существование между ними непримиримой ненависти.

Ришелье уже давно знал, что брат короля ненавидит его и ищет только случая, чтобы устранить его. Но и у всемогущего кардинала еще не было возможности погубить этого тайного врага. Он осторожно ждал случая, когда удастся нанести ему и его приверженцам гибельный удар.

Поле битвы и план действий уже давно были им обдуманы и намечены. В душе он окончательно решил так беспощадно поразить королеву-мать и всю ее партию, чтобы после этого поражения уже никому не пришло бы в голову пытаться свергнуть его с высоты могущества. Он был настолько уверен в своем успехе, что вел дело смеясь и шутя, по-видимому, даже не обращая особенного внимания на замыслы врагов, – но втайне он зорко следил за всеми их делами и планами.

Для того чтобы низвергнуть такого человека, каким был Ришелье, его врагам нужны были также необыкновенные силы и средства. Им необходимо было иметь в своей среде хотя бы одного человека, равного Ришелье по силе духа, но такого среди них не было. Несмотря на то, что в тайный союз входили такие лица, как герцог Орлеанский, Галиас, Мармон, тайное общество Черного Братства, Сен-Марс, де Ту, и что все они действовали весьма единодушно и были воодушевлены самыми смелыми надеждами, до сих пор им не удалось добиться ни одного значительного успеха.

Брат короля хоть и держался поодаль от своих сообщников, боясь скомпрометировать себя, но втайне усердно работал над их общим делом, а Мария Медичи всячески содействовала ему.

Даже и в этот торжественный вечер решено было действовать на благо того же общего дела. Герцог Орлеанский узнал, что молодой гардеробмейстер, фаворит короля, Сен-Марс, перешел в их лагерь и это доставило ему немалую радость, потому что в этом человеке он приобрел не только хорошего наблюдателя в среде самого тесного кружка приближенных короля, но еще и такого сторонника, личное влияние которого могло иметь значительный вес. И этот новый союзник ненавидел кардинала все сильнее, потому что постоянно чувствовал на себе его проницательное, наблюдающее око.

Пока Ришелье был в силе, Сен-Марсу нечего было даже мечтать об осуществлении своих честолюбивых планов. При первой же попытке руководить волей короля он встретил бы могучее противодействие со стороны кардинала.

Людовик не любил Ришелье, но боялся его и нуждался в нем, а Сен-Марс знал это и понимал, что возбудить недоверие короля к его главному советнику было нелегким делом.

Но, тем не менее, падение кардинала составило главную цель партии, к которой принадлежали Сен-Марс и его друг де Ту. Втайне было решено в случае надобности прибегнуть даже к оружию, лишь бы погубить ненавистного временщика, сумевшего восстановить против себя всех лучших людей в государстве.

Таким образом, тайный заговор против кардинала приобретал уже достаточно реальную угрозу. Одним из энергичнейших вербовщиков был маркиз де Галиас, недавно убедивший молодого Сен-Марса принять участие в заговоре и, теперь, стоя поодаль от других гостей, разговаривавшего с ним вполголоса.

– Мне кажется, что кардинал никогда еще не смотрел так весело и самодовольно, как сегодня, – говорил Галиас, – посмотрите, как он непринужденно болтает с испанским послом и в то же время беспрестанно поглядывает в смежный зал, точно ждет оттуда чего-нибудь хорошего.

– Да, без сомнения, он опять задумал что-нибудь новое, – отвечал Сен-Марс, – опять какая-нибудь интрига, только я не смог еще узнать, какая именно. Ясно только одно, интрига касается короля и королевы.

– А следовало бы непременно узнать, какие опять хитросплетения изобретены его эминенцией.

– Это не так-то легко сделать, маркиз. Его эминенция человек вообще осторожный, а в таких делах – особенно. Сегодня после поздравления кардинала, король совершенно изменился и был чрезвычайно взволнован. Я даю голову на отсечение, что он сумел в свои поздравления и пожелания подлить как можно больше яда:

– Вы видели короля и говорили с ним после того, как у него был Ришелье?

– Да. Король после свидания с Ришелье был грустен, раздражителен и вообще в самом отвратительном настроении.

– И вы заметили, что дурное расположение духа было не только порождено кардиналом, но и обратилось против него же?

– Да, король сердит на кардинала, даю вам слове!

– Но ведь для нас это было бы в высшей степени важно'

– Еще сегодня вечером вы убедитесь сами, что королю надоел и сам кардинал, и все его интриги.

– Это было бы первым шагом к его падению.

– Но не станем горячиться и рассчитывать заранее, маркиз, – прошептал Сен-Марс, – не забывайте, что мы имеем дело с человеком в высшей степени умным, ловким и сильным! Я знаю кардинала! Если сегодня он впадет в немилость, то скромно и безропотно преклонит голову, но только для того, чтобы завтра же поднять ее опять вдвое выше.

– Ах! Если бы только его постигла эта немилость!

Я знаю, что король не любит Ришелье, эту черную, вечно преследующую его тень, что ему уже опротивели все его интриги, я почти уверен, что он ненавидит его, но в то же время король нуждается в нем, он боится потерять такого талантливого советника.

– И все-таки он должен погибнуть и погибнет, – почти прошипел де Галиас.

– Будем надеяться. Но только я все больше и больше утверждаюсь в мысли, что свалить его окончательно может только открытая борьба. Здесь, при дворе, мы можем добиться только того, что король окончательно возненавидит и его, и его систему. Но ведь этим еще далеко не гарантируется его падение.

– Да, но все-таки нам прежде всего нужно настроить короля против него, – сказал Галиас, крепко пожимая руку молодого гардеробмейстера. – Вы только что упоминали об одной сцене, которая должна произойти сегодня вечером.

– Да, признаюсь вам, я ожидаю сегодня какой-то катастрофы, хотя решительно не могу определить, как она проявится и кого коснется, – отвечал Сен-Марс.

– Так позвольте мне пойти и сообщить эту радостную весть его высочеству, любезный маркиз, – проговорил недальновидный Галиас и пустился по залам разыскивать брата короля.

Легкомысленный придворный думал, что нанести рану булавкой такому колоссу, как Ришелье, означает уже одержать над ним победу. Одна возможность такой мысли достаточно характеризует все слабоумие людей, окружавших герцога Орлеанского, а если прибавить, что сам он ничуть не превышал их в этом отношении, то можно составить себе достаточно правильное представление о нравственных силах партии, составляющей тайный заговор против Ришелье.

В эту минуту к кардиналу подошел капитан Девере.

По резким движениям капитана и тревожному выражению его глаз Ришелье тотчас же догадался, что он собирается сообщить ему нечто крайне важное.

Кардинал нарочно сделал несколько шагов и отвел капитана в сторону. Таким образом доклад капитана не мог быть услышан никем из присутствующих.

Девере подошел и низко поклонился.

– Извините, ваша эминенция, – проговорил он, – но в галерее только что произошло такое, о чем я счел своей обязанностью немедленно доложить вам.

– Что же случилось, любезнейший Девере?

– Королева только что вышла со всей свитой из своего флигеля, чтобы встретиться с его величеством в смежном зале.

– А! Благодарю вас! Так нужно идти в зал, чтобы присутствовать при этой торжественной минуте.

– Но в то же время, когда королева шла по галерее, на мосту раздался конский топот. Затем к подъезду подскакал какой-то всадник, оставил лошадь солдатам и бегом взбежал по лестнице.

– Кто это был?

– Я даю вам голову на отсечение, ваша эминенция, что это был мушкетер, виконт д'Альби.

– То есть как это? Разве вы не могли рассмотреть его поближе?

– Он шел гораздо быстрее меня, так что мне удалось разглядеть только то, что это был мушкетер.

– Во всяком случае это не мог быть виконт. Что же дальше?

– Он был в такой грязи и пыли, что вообще странно, как он осмелился явиться в таком виде в Лувр.

– Ого! Значит он, без сомнения, возвратился из какой-нибудь дальней поездки! – заметил Ришелье, заметно оживляясь.

– Должно полагать, что так, ваша эминенция, особенно судя по следам грязи на его платье.

– Куда же он прошел?

– Прямо в галерею, именно туда в эту же минуту входила и королева со своими дамами.

– Ну, и что же дальше?

– Королева так испугалась, что не могла устоять на ногах и обергофмейстерина должна была поддержать ее.

– Странно, чрезвычайно странно! Но чего же испугалась королева?

– Дамы говорят, что в прошедшую ночь королева видела очень дурной сон и подумала, что это был курьер из Мадрида.

– Ах! А отчего же не из Лондона! – насмешливо вставил Ришелье. – Ну, и что же сделал мушкетер?

– Он раскланялся перед королевой, а она приказала своей обергофмейстерине пойти и расспросить его, для чего он явился так неожиданно и странно.

– Комедия, комедия и комедия! Чем же все это кончилось?

– Донна Эстебания ушла с мушкетером, а королева с остальными дамами, не спеша направилась в зал. Обергофмейстерина говорила с мушкетером очень недолго, кажется, он только успел сунуть ей что-то в руку.

Ришелье вздрогнул. Глаза его засверкали.

– Вы не видели, что именно такое он ей передал? Разве вы не могли помешать им?

Капитан с удивлением смотрел на него.

– Да как же я мог бы это сделать, ваша эминенция? – спросил он.

– Что же такое дал мушкетер донне Эстебании?

– Они стояли так, что я не мог этого видеть!

– Проклятие! – прошептал кардинал, – кажется, никому при дворе не служат так дурно, как мне!

– Мне только показалось, что когда обергофмейстерина шла, чтобы догнать королеву, у нее было что-то в руках, чего я прежде не заметил.

– Да что же это такое было?! Ящик?

– Да, что-то похожее на ящик. Оно было зашито в красный сафьян.

– Это просто невозможно! Да нет, нет, этого и быть не может! – вскричал кардинал, выходя из себя. – Что, если Рубенс сделал второй портрет и мушкетер привез его как раз вовремя! Тогда, впрочем, мне ничего не стоит доказать, что это не больше чем подделка. Благодарю вас, любезнейший Девере.

Капитан откланялся и ушел.

Ришелье с тем же торжествующим выражением лица и приятной улыбкой направился в смежный зал.

Министры и сановники последовали за ним толпой.

Трубы возвещали приближение короля и королевы.

Пажи Людовика и Анны одновременно показались из двух противоположных галерей и остановились у входов.

Ришелье и министры стали поближе, чтобы быть свидетелями встречи супругов и первыми раскланяться с королем и королевой.

Королева должна была говорить первой.

Анна была поразительно хороша в этот вечер. На ее прекрасном бледном лице и в слегка покрасневших глазах было обычное выражение тайного горя. Но на этот раз, в ту минуту, когда она подходила к королю, во всем существе ее светилась какая-то радость.

Ришелье с затаенным дыханием следил за каждым движением королевы. Он видел, как она поклонилась королю, как обергофмейстерина передала ей футляр, видел все это, но не хотел все-таки верить, что планы его рушатся, что в руках королевы был настоящий, первый портрет!

– Сердечно приветствую приход ваш! – проговорил король, подходя к Анне и целуя ее руку, – отпразднуем этот вечер вместе, среди наших гостей.

– Прежде всего, ваше величество, позвольте мне выразить вам мои поздравления и пожелания всякого счастья, – начала Анна тихим, слегка дрожащим голосом.

– Вы взволнованны, Анна! Мне слышатся слезы в ваших словах, – проговорил Людовик вполголоса и нежно привлек к себе жену. – Будьте же тверже! Я искренне верю словам вашего привета.

– Позвольте же мне присоединить к ним хотя бы ничтожный знак их искренности, – продолжала Анна, овладевая собою и доставая из красного чехла роскошный футляр, – вот портрет, готовившийся в тайне от вас, но, узы, о нем дрянные слуги заранее предупредили вас.