Текст книги "Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2"

Ришелье, как мы уже говорили, принадлежал к числу первых поклонников знаменитой красавицы.

К ней-то и шел папа Калебассе в поисках кардинала.

Нинон сидела с его эминенцией в своем роскошном, изящно убранном будуаре.

Она отлично умела привязать к себе даже таких умных людей, как Ришелье, очаровывая не одной только красотой и прелестью обращения, но и своим остроумием, музыкой и пением.

Кардинал так любил бывать у нее, что часто просиживал с нею часами, до поздней ночи.

В тот вечер, о котором мы говорим, Ришелье любовался нежностью ее кожи, прозрачной белизной лица и легким румянцем щек.

– Какую чудесную воду вы употребляете, Нинон, чтобы придать себе такой прелестный цвет лица, – сказал он. – Француженки, наверное, были бы мне очень благодарны, если бы я открыл им эту тайну.

– Вижу, ваша эминенция, вы хотите приобрести себе нового союзника, вы лучше, чем кто-нибудь, знаете: на чьей стороне женщины, тот сильнее всех! Но я не скрываю своих пристрастий и не хочу мешать другим женщинам, пойдемте, я покажу вам мою уборную. Пойдемте, ваша эминенция!

Кардинал пошел за прекрасной Нинон в одну из соседних комнат.

При входе в будуар они не услышали ни запаха розового масла, ни духов, в комнате не было даже обычного столика с флаконами и баночками – там стоял обыкновенный чистенький умывальник со всеми необходимыми принадлежностями.

– Вот, ваша эминенция, – сказала она, – мои секретные протирания. Они состоят из холодной ключевой воды и толстого полотенца, которым я натираю кожу. Сообщите эти средства француженкам. Этому не поверят, но вы лично убедились, что я не лгу!

Ришелье, взяв под руку прелестную, смеющуюся Нинон, вернулся в будуар.

В эту минуту вошла горничная и доложила, что пришел какой-то человек, желающий непременно видеть кардинала по очень важному делу.

– Кто такой? – спросил Ришелье.

– Какой-то Калебассе, ваша эминенция.

– О, так я должен извиниться перед вами, милая Нинон! – обратился он с улыбкой к хорошенькой хозяйке. – Этому господину Калебассе мне надо уделить несколько минут. Позвольте, дорогая моя, принять его в одной из соседних комнат!

Нинон велела горничной зажечь лампы в соседней комнате и привести туда Калебассе.

Ришелье поцеловал маленькую ручку Нинон и вышел к Калебассе, встретившему его низкими поклонами.

– Я должен сейчас сообщить все вам, – сказал он, – я не могу быть спокойным, до завтра ждать никак нельзя.

– Что же вы такое узнали, любезный друг? Папа Калебассе поклонился, и лицо его просияло.

– Ваша эминенция, вы останетесь мною довольны.

– У вас такое серьезное лицо, что случилось?

– Мне, наконец, удалось сегодня узнать, кто были те двое вельмож.

– Разговор которых вы тогда слышали? Папа Калебассе таинственно кивнул головой.

– Я их, наконец, опять видел сегодня.

– Где?

– Они шли в Люксембургский дворец.

– А!.. У них там должно быть много дел.

– Союзники… – сказал с интимным жестом, понизив голос, папа Калебассе.

– Что? Союзники? Что это значит?

– Заговор, ваша эминенция!

– Может быть, вы и не совсем ошибаетесь, – сказал, улыбнувшись, Ришелье. – Но как же вы это узнали?

– В Люксембургском дворце что-то затевается, ваша эминенция, – сказал Калебассе, делая многозначительное лицо и понижая голос, – там заговор составляют.

– Простите меня, вы думаете?

– Против вашей эминенции.

– Кто же были двое вельмож, которых вы тогда подслушали?

– Увидев сегодня, что они опять идут во дворец, я побежал к дворецкому и спросил, не возбуждая в нем подозрения, их фамилии.

– С чего же вы начали, друг мой?

– Я предложил ему дыни, он их очень любит, разговорился с ним и выспросил его обо всем.

– И кого же он назвал?

– Я отлично запомнил их имена, ваша эминенция! Один был маркиз де Сен-Марс, а другой его приятель – господин де Ту.

Глаза Ришелье сверкнули… доказательство, что известие заинтересовало его.

– Дворецкий не ошибся? – спросил он.

– Нет, ваша эминенция, его слова подтвердились: эти господа были у герцога Орлеанского.

– Теперь скажите мне, любезный друг, как вы узнали о заговоре?

– Я недавно слышал разговор этих господ, ваша эминенция, а сегодня узнал, что во дворце старой королевы нечто затевают. У них там создаются разные планы, ваша эминенция. Они хотят свергнуть вас.

– Вы преувеличиваете, любезный друг! На чем вы основываете свои догадки?

– Не могу объяснить вашей эминенции этого, но такой умный человек, как вы, сразу должен понять в чем тут дело, когда знатные вельможи ведут такие разговоры и сходятся в Люксембургском дворце.

Ришелье невольно улыбнулся.

Он больше узнал из слов старого фруктовщика, чем тот предполагал.

Кардинал видел на придворном балу насмешливые улыбки Сен-Марса, де Ту и понял, что они против него.

Ему ведь известны были тайные планы королевы-матери и герцога Орлеанского, их тайные встречи с герцогом Бульонским и другими гражданами.

Он узнал, что маршал Марильяк был в Люксембургском дворце и в то же время отказался сообщить ему о результате смотра. Все это, вместе с тем, что сообщил фруктовщик, заставляло серьезно отнестись к известию о заговоре.

– Благодарю вас за услугу, – сказал он папе Калебассе, милостиво подавая ему руку, которую тот поцеловал, – продолжайте следить и завтра и послезавтра приходите сообщить все, что узнаете, ко мне в отель. Я награжу вас за труды!

Ришелье отпустил осчастливленного фруктовщика и вернулся, как ни в чем не бывало, к Нинон Ланкло. Она стала расспрашивать его.

– Нашлись кроты, – сказал он, садясь возле нее, – желающие рыть мне яму, но, я думаю, что они сами в нее попадут. Это, однако же, не должно мешать нам, дорогая Нинон.

Я не позволю портить себе часы, которые провожу здесь с вами. Спойте мне одну из ваших хорошеньких песенок и дайте возможность поблагодарить вас за это поцелуем.

Нинон мило улыбнулась и стала петь.

X. АННА АВСТРИЙСКАЯ ПРЕКРАЩАЕТ ДУЭЛЬ В ЛУВРСКОЙ ГАЛЕРЕЕ

После продолжительной тяжелой болезни королева, наконец, встала с постели и пока еще ничего не знала о подробностях своих родов. Доктор запретил окружающим слишком много говорить об этом.

Опасность, в конце концов, совершенно миновала. Анна Австрийская уже была в церкви и благодарила Бога за выздоровление и за рождение малыша. Маленький принц был здоров и весел, королева почти не отходила от него.

Она еще на принимала официальных поздравлений, – но пришел день, когда нужно было исполнить эту скучную, и в то же время неизбежную, старинную церемонию.

В числе первых должен был явиться с поздравлением кардинал Ришелье, а встреча с ним была ей особенно неприятна. Она чувствовала, что приветствия его неискренни и не любила встречаться с ним.

Людовик все больше и больше прислушивался к бесчисленным наговорам, вследствие которых и в нем самом постепенно зародилось неприязненное чувство к Ришелье, заговорщики считали это достаточным для начала действий.

Они рассчитывали, что король не будет мешать им и даже сам, в душе, желает удаления властолюбивого кардинала.

Королева всячески поддерживала эту неприязнь короля, она втайне была на стороне готовившегося против кардинала заговора.

И это было так понятно с ее стороны. Кардинал много заставлял ее страдать и сделался заклятым ее врагом.

Свергнуть его – было ее сокровенным желанием.

А между тем, ей приходилось принимать и его, и его приверженцев, получивших от него высокие должности. Это было невыносимо.

В той части галереи, что вела к флигелю королевы, в последнее время каждый день дежурили мушкетеры Милон, Этьен и маркиз.

С тех пор как король назвал их мушкетерами королевы, они были назначены для исключительной службы при ее величестве.

На Анну Австрийскую успокоительно и как-то благотворно действовала мысль, что у нее под рукой есть постоянно три надежных человека.

Милон поправился от ран и мог выходить на службу, но по бледному, похудевшему лицу его видно было, что он перенес тяжелую болезнь.

Он выздоровел благодаря уходу, которым его окружали в замке, – а главное, благодаря любовной, неусыпной заботе Белой Голубки, снова затем вернувшейся в кладовую, к господину Пипо, не приняв от Милона ничего, кроме благодарности.

Теплое участие, сначала вызванное в нем Белой Голубкой, превратилось постепенно в искреннюю любовь. Его привлекала к ней не одна хорошенькая наружность, но, главным образом, невинность, прямота и благородное сердце, которое он лишь во время болезни имел возможность понять и оценить.

Опытный глаз старухи Ренарды скоро подметил, что не только господин Милон очень заинтересовался Белой Голубкой, но и она также таит в душе чувство, посильнее сострадания к его мучениям.

Кто так самоотверженно ухаживает, как Жозефина, – говорила про себя старая Ренарда, – у того сердце заговорило!

Все это было бы хорошо, – думала она, – если бы только Жозефина была знатного происхождения и имела бы родословную, как выражалась старуха. А то ведь девушка совсем не пара барону де Сент-Аманд, мушкетеру ее величества королевы.

Она не знала сначала, как бы это половчее разъяснить. Маркизу говорить о подобных пустяках – нечего и думать, хоть он и был самим воплощением добропорядочности.

Старуха, однако же, нашла выход и при первом же удобном случае открыла свою тайну виконту, когда он, придя навестить товарища, увидел и узнал Жозефину.

Этьен улыбнулся, когда словоохотливая Ренарда стала говорить ему о своих опасениях, но с Милоном он еще не переговорил об этом.

Сегодня, гуляя с товарищем по галерее, виконт как раз мог начать этот разговор. Маркиза еще не было.

– Королева будет сегодня принимать поздравления двора, – сказал Этьен, – и мы будем иметь удовольствие приветствовать его эминенцию.

– Что нам до кардинала! – ответил Милон. – Мне ужасно противны и он, и его гвардейцы, и уж я найду способ отомстить негодяям за удары, которыми они меня свалили.

– Не могу осуждать тебя, Милон, и думаю, что возможность скоро представится. Узнаешь ли ты двоих гвардейцев, оставшихся в живых?

– Среди тысячи… в ста шагах узнаю! Им не придется говорить, что они победили мушкетера Милона… Попробуют моей шпаги за хвастовство. Меня тогда подвела темнота, а то я не так бы с ними разделался.

– Ты все еще не можешь равнодушно вспоминать ту ночь, а между прочим, мы тогда все-таки добились своего, – ответил виконт. – Славно нам удалось провести кардинала, и успех наш тысячу раз стоит твоих ран!

– Да разве я жалуюсь? Ты должен был бы лучше меня знать. Раны – это почетные знаки! Черт возьми! Да я хоть сейчас готов начать сначала. Я только и жду, как бы поскорее расплатиться с почтенными гвардейцами, храбро нападающими ночью, из засады.

– И я готов тебе помочь, – сказал Этьенн, – но пока очень рад, что ты опять на ногах. Старая Ренарда была верной сиделкой, я ей очень благодарен.

– Да, она сделала все, что от нее зависело, – похвалил в свою очередь Милон, – только стара она уж, разумеется, для того, чтобы не спать по ночам. Она всякий раз засыпала у моей постели, и я не мог ее добудиться. И так сердилась потом на себя, добрая старуха! Впрочем, она взяла себе молодую помощницу. Ты знаешь, прелестную Жозефину.

– Знаю, – перебил Этьенн, – хорошенькая девушка, это правда.

– Черт возьми, что ты хочешь этим сказать?

– Да то, что мадемуазель Жозефина милая девушка, и ей не следует ставить западню.

– Да ты не воображаешь ли…

– Ничего не воображаю.

– Э, нет, друг беарнец, так дешево от меня не отделаешься. Ты, кажется, заметил, что мне нравится Жозефина.

– Очень может быть, Милон.

– А разве это западня?

– Конечно нет еще, но ведь чего нет, то может быть.

– Не знаю, на что ты намекаешь, – ответил Милон, – но могу только сказать тебе откровенно, что у меня и в мыслях нет ничего дурного, клянусь честью!

– Тем лучше! Мне показалось, что ты начинаешь засматриваться на Жозефину.

– Совсем, совсем засмотрелся, Этьенн! Я люблю ее!

– Так будь осторожнее, дружище, чтобы страсть не заставила тебя идти в разлад с рассудком и твоими постоянными добрыми правилами. Такая любовь опасна.

– Не думаю. Я искренне люблю Жозефину, и у меня одно желание – обладать ею.

– Да как же так, милый друг?

– Что за вопрос, виконт? Я женюсь на ней.

– Ты это серьезно говоришь?

– Послушай, ты чертовски смешишь меня своими вопросами, беарнец. Говорят тебе, я женюсь на Жозефине!

– А что скажет твой отец? А шпагу мушкетера ты уже на гвоздь повесишь?

Милон с удивлением посмотрел на него.

– Я тебя не понимаю, – сказал он.

– Я буду говорить яснее, Милон. Я вижу, ты многого еще не знаешь, а между тем, тут идет речь о вещах очень важных. Знаешь ли ты отца и брата Жозефины?

– Нет, она ни разу не говорила со мной о своих родных, – не понимаю, отчего.

– А я хорошо понимаю и объясню тебе, мой друг. Слыхал ли ты о Ночлежном острове на Сене?

– Об этом разбойничьем гнезде? Как не слыхать!

– Слыхал ли ты, что там есть гостиница с отвратительной репутацией? Она называется гостиницей Белой Голубки.

Милон видимо испугался.

– Нет, – ответил он, – об этом я никогда не слыхал. Гостиница Белой Голубки?

– Да, да. Хозяина ее называют Пьером Гри.

– Слыхал.

– Он принадлежит к числу самых отъявленных мошенников, – продолжал Этьенн. – Его все боятся, даже полиция избегает заходить в тот закоулок, где он живет, и входить с ним в какие-то столкновения, потому что все бродяги Ночлежного острова стоят за него. У этого Пьера Гри было трое детей, два сына и дочь. Одного, Жана Гри, я убил в Лондоне, в трактире Дугласа, другой, Жюль Гри, поступил в гвардию кардинала, а дочь его зовут Жозефиной.

– Как… Жозефина… Белая Голубка! Теперь я понимаю, отчего она так испугалась, когда я назвал ее этим именем! О! Господи! Эта милая, чистая девушка – дочь Пьера Гри!

– Теперь ты видишь, что о союзе между Жозефиной и тобой не может быть и речи. Я считал своим долгом предупредить тебя, Милон, хотя мне и очень жаль разочаровывать тебя, но я вижу, что ты серьезно любишь дочь этого негодяя.

– Буду с тобой откровенен, Этьенн. Я ее люблю всем сердцем, и твои слова – жестокий удар для меня. Если бы ты знал, с каким самоотвержением она ухаживала за мной! Теперь я понимаю, почему она постоянно избегала всяких объяснений, не хотела слушать моих признаний, она сознавала в душе, что между нами ничего не может быть общего.

– Это очень хорошо ее рекомендует, – сказал виконт, – она любит тебя и знает, что ты не можешь ей принадлежать. Мне от души жаль бедную девушку и тебя, мой друг! Во всяком случае" надо хорошенько подумать об этом.

– Не знаю еще, как я решу, но подумаю. Во всяком случае, я очень многим обязан ей. Я провел в замке тяжелые, но прекрасные часы, потому что узнал о самоотверженной любви Жозефины. Знаешь, д'Альби, мне кажется, в замке происходит что-то необъяснимое. С тобой я могу говорить об этом, но с маркизом не решался. По-моему, у него есть что-то общее с этой тайной.

– Расскажи, пожалуйста, что же там происходит? – спросил Милон.

– Я тебе могу сказать одно, что в замке, кроме маркиза и старой Ренарды, живет еще какая-то женщина, которую тщательно скрывают.

– Почему же ты не расспросил маркиза?

– Я думаю, что это было бы очень тяжело и даже неприятно ему. Не знаю, какие у него отношения с этой таинственной женщиной, но знаю, что она имеет право жить в замке, хотя ее никто не видит и никогда о ней не говорят.

– Как же ты узнал о том, что она в доме? – спросил виконт.

– Довольно странным образом. Маркиз и Ренарда не знают, что я открыл их тайну. В первый вечер, когда меня принесли и положили в отведенной для меня комнате, Ренарда ушла, вдруг дверь отворилась и вошла какая-то женщина со свечой в руке. Она была бледна, но очень хороша собой, в движении ее было что-то робкое и вместе с тем величественное. Она, не глядя на меня, подошла к сложенным в углу подушкам и простыням и подожгла их. Я лежал в полуобмороке, все видел, но не мог пошевельнуться.

– Тебе просто снились тяжелые сны, Милон!

– Нет, мой друг! Ренарда с Жозефиной и Вильмайзантом еле-еле подоспели потушить пожар. Таинственная дама давно исчезла. Дым и старания поскорей удалить обгоревшие вещи и все, что могло выдать присутствие женщины в доме, неоспоримо доказывали, что я все это не во сне видел.

– Чудеса! – сказал в раздумье Этьенн. – И ты вполне уверен, что не бредил?

– Клянусь тебе!

– Значит, маркиз имеет основание скрывать это обстоятельство.

– Потому-то я и не расспрашиваю его. Но тише. Он, кажется, идет. Не видел ли ты Каноника?

– Он куда-то торопился, – ответил виконт, – и потому только перекинулся со мной несколькими словами. Я встретился с ним вчера вечером на улице.

– Он, кажется, расставшись с военным мундиром, разошелся и с нами, – заметил Милон. – Он всегда был холоден и скрытен.

– У каждого свой характер, – сказал Этьенн и пошел поздороваться с маркизом, быстро шедшим к ним навстречу.

– Сейчас будет его эминенция, – сказал маркиз, тихо засмеявшись и пожимая руки товарищам.

– Тем лучше, мы отойдем в сторонку, – сказал виконт.

– Напротив, мне кажется, теперь-то мы и должны быть ближе, – с раздражением вскричал Милон. – С ним ведь, разумеется, явится целый хвост свиты, а от некоторых из этих господ надо стеречь все, что можно унести в руках.

– С ним будет человек пять гвардейцев, и они, конечно, будут следовать за ним по пятам и охранять его, – продолжал маркиз.

– Неслыханная дерзость! Являться в королевский дворец со стражей! Чего только не позволяет себе этот кардинал! – проворчал Милон.

В глубине галереи, между тем, показался Ришелье с двумя кавалерами своей свиты и пятью гвардейцами.

Трое мушкетеров стали на ступеньках у дверей королевы.

Красивый, живописный наряд мушкетеров резко отличался от безвкусного красного костюма гвардейцев.

У мушкетеров были полусапожки с кружевами на отворотах, голубые мундиры и нарядные белые полуплащи. На гвардейцах – белые чулки в обтяжку и башмаки с пряжками, их красные мундиры слишком блестели и бросались в глаза.

Ришелье подошел ближе.

Разговаривая со своими двумя спутниками, он, как будто, и не замечал мушкетеров, стоявших навытяжку перед ним. Пять гвардейцев следовали за кардиналом: де Пеллерон, Гри, Рансон, Алло и д'Орфуа. Еще несколько человек стояло у ворот Лувра.

Кардинал со своими двумя спутниками поднялся на ступени, а гвардейцы остались внизу ждать своего повелителя.

Дело было неладно. Мушкетеры и гвардейцы стояли слишком близко друг к другу, это было все равно, что две груды пороха, одна искра, и взрыв готов! Одного слова достаточно было, чтобы вспыхнула ссора.

Когда Ришелье ушел в комнаты королевы, гвардейцы стали по другую сторону лестницы и начали вполголоса разговаривать между собой. Мушкетеры невольно переглянулись и улыбнулись, но затем продолжали спокойно стоять, стараясь, по возможности, не обращать на них внимания, только Милон не мог удержаться, чтобы не прислушаться к их разговору и временами мрачно посматривал в их сторону.

Гвардейцы, видимо, почувствовали себя смелее, зная, что кардинал тут, а король на охоте. Они знали, что он не был противником стычек между мушкетерами и его гвардейцами.

Особенно не мог сдержать язык Пеллерон, он вскоре так громко высказал какое-то замечание, что Милон услышал. Замечание ясно касалось его.

Милон давно бы уже резко высказался, если бы маркиз тихонько не удерживал его за руку и не убеждал его шепотом.

Виконта сильно забавляла эта сцена. Самообладание мушкетеров делало гвардейцев с каждой минутой смелее, Рансон, еще раньше, сделал какой-то намек по адресу виконта д'Альби, которому в Лувре пришлось уйти с поля битвы, чтобы не опоздать с портретом.

Тут уже Милон не выдержал.

И Этьенн стал прислушиваться.

– Теперь мода у этих господ убегать, когда им не везет, – сказал, улыбаясь, Пеллерон.

– Позвольте спросить, о ком вы говорите? – спросил Милон взволнованно, подходя к гвардейцам.

– Вероятно, вы знаете о ком, если так горячо принимаете мои слова к сердцу, – ответил, засмеявшись, Рансон.

Товарищи его громко рассмеялись.

– Если вы себя признаете тем, о ком мы говорим, то мы не спорим! – крикнул Пеллерон.

Порох вспыхнул.

– Вы поплатитесь за эти слова! – сказал взбешенный Милон, и выхватил из ножен шпагу.

Мигом и гвардейцы сделали то же самое. Маркиз и Этьенн последовали общему примеру.

Драка завязалась у самых дверей королевы.

Гри и Пеллерон дрались с Милоном, Рансон с маркизом, а д'Орфуа и Алло кинулись на виконта.

Громкий лязг оружия раздавался в галерее, но никто не мог помешать драке.

Маркиз не мог помогать товарищам, хотя каждый из них имел против себя двух противников, поскольку ему пришлось иметь дело со слишком искусным врагом.

Милон почти сразу отбил удары Гри и несколько минут дрался с Пеллероном, видимо, поставившим перед собой цель – убить противника, и яростно наступал на него. Милон парировал его удары, пока ему, наконец, не надоело. Он ударил Пеллерона так, что тот упал.

Почти вслед за тем виконт слегка ранил своего противника д'Орфуа. Тот заявил, что удар был нанесен против правил фехтования, и сейчас же вышел позвать полкового командира мушкетеров.

Виконт продолжал драться с Алло. Рансон заметил, что виконт ему не по силам. Когда Пеллерон упал, он, улучив свободную минуту, ударил виконта, обращавшего внимание только на Алло, и так сильно ранил его в лоб, что д'Альби упал.

Его подхватил Милон, а маркиз кинулся на Рансона и Алло.

Д'Орфуа, между тем, нашел командира мушкетеров и вместе с ним вернулся к дравшимся.

Но лязг оружия уже донесся до королевы.

Анна Австрийская догадалась, что делалось в галерее, и поспешила туда с двумя камер-фрау из зала, где она только что принимала Ришелье. Два пажа несли шлейф ее платья.

За ней шел Ришелье со своими двумя спутниками и камергер королевы.

Анна Австрийская очень испугалась, увидев драку.

Пеллерон плавал в крови, виконт д'Альби лежал на руках у Милона.

– Остановитесь, это что такое? – закричала королева, – как вы смеете драться в Луврской галерее!

Командир мушкетеров подошел в это время ближе. Драка была до того ожесточенной, что дуэлянты не сразу заметили королеву.

Анна Австрийская стала между борцами.

– Господин кардинал, – вскричала она, – прикажите вашим телохранителям сейчас же уйти из Лувра! С каких это пор осмеливаются приводить в наш флигель чужих солдат? Господин капитан, – обратилась она к командиру мушкетеров, – я хочу, чтобы трое ваших офицеров тоже ушли отсюда! Мы не хотим, чтобы наши комнаты были местом драки, чтобы здесь проливалась кровь! Мы велим разобраться в этом деле и позаботиться о наказании виновных.

– Простите, ваше величество, – сказал Ришелье, – что мой приход послужил поводом к такому неприятному случаю. Вы видите, мои гвардейцы покорно оставляют поле битвы, к сожалению, зависть и вражда между этими двумя частями войск беспрестанно прорывается наружу, но мне кажется, тут виноваты обе стороны.

– Мушкетеры имеют право быть здесь, ваша эминенция, имеют ли на это право и гвардейцы, мы еще увидим! Но чтобы таких случаев больше не было, я запрещаю гвардейцам показываться в этом флигеле!

Ришелье почтительно и спокойно поклонился, но в душе он был взбешен, он чувствовал, что в этих словах был выговор. Его уничтожили.

Когда он ушел, Анна Австрийская обратилась к мушкетерам.

У виконта была страшная рана на лбу, он был очень бледен, но вполне владел собой.

– Я знаю, – сказала она, – гвардейцы, наверное, сами подали повод к драке, и на этот раз прощаю вам, потому что вы довольно наказаны в лице виконта. Но вы заслужите мою немилость, если еще раз поднимете оружие в стенах Лувра. Я знаю, вы не любите гвардейцев его эминенции, и вы их больше не встретите здесь, но нельзя забываться и выходить из повиновения.

Маркиз подошел к королеве и поклонился.

– Приказание вашего величества больше не будет нарушено, – сказал он, – мы в другом месте будем искать случая наказать гвардейцев за высокомерие.

Анна вернулась к себе.

Маркиз остался в галерее, а Милон отвел виконта к Вильмайзанту, для которого мушкетеры королевы были самой лучшей практикой.