Текст книги "Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2"

В первые дни, пока они вынуждены были пробыть в Лувре, маркиз сам, и довольно искусно, накладывал повязки и охлаждал раны. Но, наконец, Милон стал настоятельно требовать возвращения в Париж, да и маркизу нельзя было удлинять свой отпуск, а потому они и пустились в путь, но ехали медленно и осторожно и в конце концов счастливо прибыли в замок.

Ренарда тотчас же побежала за доктором и Жозефиной, а маркиз поехал в Лувр представиться командиру. Таким образом, Милон остался один.

Начинало уже смеркаться. В огромном старинном покое скоро установился почти темно-серый сумрак. Больной лежал неподвижно и постепенно впал в состояние полузабытья, часто овладевающее людьми, охваченными лихорадкой.

Глаза его были полуоткрыты и бесцельно устремились на высокую двустворчатую дверь, выходившую в коридор.

Вдруг ему показалось, что дверь эта тихо отворяется.

Милон был не в силах ни пошевелиться, ни подать голос и видел все как бы в тумане.

В комнате стало уже настолько темно, что с одного конца нельзя было рассмотреть, что делается на другом. Дверь медленно и беззвучно приоткрылась и в комнату проникла яркая полоса света, затем появилась фигура женщины в широкой белой одежде. В одной руке она держала свечу, другой медленно, почти торжественно, открыла дверь.

Милон увидел какую-то прозрачную фигуру: лицо, окруженное волнами черных волос, было мертвенно бледно; глаза смотрели, как у мертвой. От белого платья эта странная женщина казалась еще более похожей на вставшую из гроба.

Никогда Милон не видал этого бледного, гордого, прекрасного лица. Кто была эта дама? Как она попала в замок? Быть может, она жила тут?

Маркиз никогда не говорил, что в его замке живет кто-нибудь посторонний.

Неужели это игра расстроенного воображения тяжело-раненного человека? Неужели он бредит наяву?

Он не мог ответить себе на эти вопросы, не мог ни в чем удостовериться и лежал неподвижно, будучи не в силах пошевельнуться, видел все, что вокруг происходило, и не был в состоянии объяснить себе увиденное.

Женщина вошла в комнату неслышно, легко, как призрак, обошла ее и остановилась, ощупав стены и мебель… Она, по-видимому, не замечала больного. Глаза ее горели каким-то зловещим коварным огнем.

Вдруг она подошла к той стене, где на стульях разложено было белье и подушки, отложенные Ренардой, когда она стелила постель Милону.

Странная женщина поднесла свечу к самому белью и оно мигом вспыхнуло.

Вид огня, казалось, радовал ее, потому что она все время старалась усилить его, для чего подожгла уже начинавший дымиться стул, и с необыкновенной силой и ловкостью подвинула к загоревшимся вещам один из столов, стоявший ближе других.

Милон все это видел…

Неужели его мучил страшный кошмар, от которого он не мог очнуться?

Уже вспыхнуло пламя и вся комната наполнилась густым дымом… огонь взвивался все выше и выше…

Призрак тихонько, неслышно выскользнул из комнаты и быстро исчез в коридорах.

Милон хотел закричать, позвать, вскочить… напрасно! Его душил дым, но он лежал неподвижно и только временами вырывались из его измученной груди тихие стоны, а пламя, между тем, подступало все ближе и ближе…

В это время внизу, у портала, послышались шаги и голоса.

– Святая Геновефа! Что это такое? – вскричала Ренарда, – этот запах…

– Гарью пахнет, – отвечала Жозефина. Шаги приближались.

Ренарда первой подбежала к дверям комнаты, где горело, и с криком ужаса всплеснула руками.

– Этого еще не хватало!.. Воды скорей! Жозефина побежала за водой, а доктор Вильмайзант вошел со старухой в комнату.

– Здесь-то и лежит раненый? – спросил он.

– Да, сударь, вон там, на постели, – отвечала Ренарда, растерянно бегая из угла в угол.

– Дым сильно повредит ему, – сказал Вильмайзант, подходя к постели.

Женщины и прибежавший старик-садовник гасили в это время огонь и открывали окна.

Милон совершенно потерял сознание и лежал, как мертвый.

Доктор принес свечку и начал осматривать раны, вызвавшие у него большие опасения.

Наконец Ренарде, Жозефине и садовнику удалось потушить огонь. Они унесли обгоревшие вещи, свежий воздух из сада начал освежать комнату.

– Как это могло загореться? – спрашивала беспрестанно Жозефина.

Старая Ренарда сначала ничего не ответила, а потом уклончиво сказала:

– Наверное, упала свечка…

Но по изменившемуся лицу старухи было видно, что она знает гораздо больше, нечто страшное, нечто таинственное, чего она не смела выдать, что ее мучило и пугало!

Она ушла и торопливо поднялась на верхний этаж.

Что она там делала – никто не знал.

Вернувшись через несколько минут, она вместе с Белой Голубкой вошла в комнату, где доктор уже осмотрел раненого.

– Смотрите за ним и кладите компрессы, – сказал он. – А главное, следите, чтобы у него в комнате был хороший воздух и давайте вовремя капли, которые я вам оставлю.

– Скажите, пожалуйста, доктор, очень ли опасно состояние здоровья господина Милона? – тихо спросила Ре-нарда.

Жозефина с озабоченным выражением лица ждала его ответа.

– Он тяжело ранен, и болезнь могла бы иметь дурной исход, если бы он больше пробыл в дыму. Теперь я надеюсь спасти его… он силен, а вы дадите ему хороший уход, – отвечал Вильмайзант.

– О, господи, добрый господин Милон все еще в обмороке! – сказала Белая Голубка, прижимая к груди руки.

– Это продлится еще немного времени, и пусть лучше будет так, потому что он в таком состоянии не испытывает мучений. Завтра я зайду. Бог даст – вылечим!

Вильмайзант ушел. Ренарда пошла проводить его.

Когда она открывала калитку, к воротам подошел маркиз.

Он раскланялся с доктором, расспросил о Милоне и просил сделать все, чтобы спасти приятеля.

Вильмайзант пообещал и затем ушел.

Маркиз вошел с Ренардой в палисадник и пошел к порталу.

– Что случилось, Ренарда? Вы встревожены? – тихо спросил он.

– Опять нам устроили было беду, – отвечала старая экономка.

– Пока вы уходили?

– В комнате у господина Милона был пожар. Маркиз испугался.

– Я уже говорил вам, Ренарда, что надо быть тверже и строже, – сказал он, и лицо его на минуту приняло страдальческое выражение. – Вы совсем не остерегаетесь.

– Я захлопоталась с господином Милоном и забыла запереть одну из дверей, господин маркиз, а моим отсутствием воспользовались и подожгли комнату.

– Теперь опасности больше нет?

– Нет, господин маркиз, все закончилось.

– Молоденькая помощница кладовщика у барона?

– Да, мы с ней будем меняться.

Маркиз вошел в комнату, где лежал Милон.

Приветливо ответив на поклон Белой Голубки, он пристально взглянул на обгоревшее место комнаты и подошел к больному.

Милон крепко спал.

Жозефина переменила компрессы, а Ренарда заперла окно, так как воздух совершенно очистился.

Маркиз был спокоен: у его приятеля были надежные сиделки. Он пошел к себе, с грустью размышляя о случившемся.

V. ПАПА КАЛЕБАССЕ

– Как зовут неизвестного человека, добившегося аудиенции? – спросил Ришелье своего старого камердинера.

– Господин Пипо, ваша эминенция.

– Забавное имя! Кто же такой этот Пипо и чего он хочет?

– Не знаю, чего он хочет, ваша эминенция, он называет себя смотрителем кладовых с серебром и говорит, что ваша эминенция милостивы к нему.

– Смотритель кладовых с серебром… – повторил Ришелье, и по губам его резко очерченного лица скользнула легкая улыбка. – Помню, помню! Приведи его!

Камердинер вышел, а вслед за ним на пороге появился Шарль Пипо.

Маленький толстяк, держа шляпу в руках, низко кланялся всемогущему кардиналу.

На нем был старомодный сюртук, который он надевал только в торжественные дни и по церковным праздникам, белый галстук и огромный туго накрахмаленный воротничок.

Господин Пипо походил на ученика, идущего на экзамен.

Ришелье взглянул сбоку на маленького откормленного смотрителя, ответив легким кивком на его поклон и сел.

– Что вам нужно, господин Пипо? – спросил он.

– Прежде всего, – начал маленький человек слегка дрожащим голосом, – позвольте мне поблагодарить вашу эминенцию за аудиенцию, которой вы меня удостоили.

– Мне некогда, господин Пипо, говорите короче.

– Слушаю, ваша эминенция! Но я должен начать немножко издалека, иначе мои слова будут непонятны. Я смотритель за серебром.

– Слышал уже.

– Мне полагается помощница, которая обязана помогать чистить серебро и спать ночью в кладовой. Помощницей этой до сих пор была старая Ренарда.

– Пожалуйста, говорите короче.

– Я сейчас кончу, ваша эминенция. Старая Ренарда поступила в услужение к маркизу де Монфор, мушкетеру. По ее рекомендации взяли другую помощницу Жозефину, воспитанницу старого фруктовщика Калебассе с улицы Шальо. Эта девушка вчера убежала.

– Ну, возьмите другую помощницу!

– Это еще не все, ваша эминенция. Меня оскорбили, и я хотел бы жаловаться.

– На кого?

– На мушкетера маркиза де Монфор. Но прежде всего мне хотелось бы, чтобы мои обязанности были более точно определены. Этот мушкетер начал приказывать мне и забрал у меня помощницу.

– Мушкетеры постоянно вольничают. Чего вы требуете?

– Чтобы мушкетеру запретили указывать старому верному слуге и определили, в чем именно состоят мои обязанности, ваша эминенция. Ведь очень унизительно выслушивать приказания и разные насмешливые замечания мушкетера. Всепокорнейше прошу приказать фруктовщику Калебассе прислать ко мне свою воспитанницу, мне необходима помощница.

– Вы хотите показать, что всегда возьмете верх. Понимаю! Ну, хорошо, я исполню ваше желание. Пошлите ко мне фруктовщика Калебассе, я устрою так, что он пришлет вам опять помощницу. Приказаний мушкетера вы, конечно, можете и не выполнять.

– Всепокорнейше благодарю, ваша эминенция, – сказал господин Пипо, отвешивая низкие поклоны, – помощница вернется ко мне! Ведь, кроме того, молодой девушке вовсе неприлично ухаживать за раненым мушкетером… Они ведь известны…

– За раненым мушкетером? – спросил Ришелье.

– Точно так, ваша эминенция! Маркиз привез к себе своего раненого товарища и хочет его вылечить, а Жозефину приставили сиделкой. Уж эти буяны! Везде напроказят!..

– Вы знаете фамилию раненого?

– Его зовут Милоном, ваша эминенция, это великан… плечи у него в эту дверь не пройдут!

– Так он жив?

– Как видно, его опасно ранили, потому что понадобилась сиделка. Но надо было взять мужчину для этого, а не мою помощницу, ваша эминенция. Я не зря рассержен и ненавижу этих мушкетеров.

– Пришлите сюда фруктовщика, – сказал Ришелье, заинтересовавшись, наконец, делом, – я все устрою, даю вам слово. Ваша жалоба очень основательна.

– Сейчас пришлю старого Калебассе к вашей эминенции, ему все известно, он знает и о замке маркиза и, вероятно, о раненом мушкетере, – с жаром уверял Пипо, – сейчас пришлю, он ведь может приказывать своей воспитаннице. Но я не скажу ему, какой высокой чести он здесь удостоится. Всепокорнейше прошу, ваша эминенция, не лишайте меня вашего расположения.

Пипо важно вышел из комнаты.

Ришелье с холодной улыбкой смотрел ему вслед.

– Человек, которого он ко мне пришлет, простолюдин, а я люблю иногда поговорить с этими людьми, чтобы узнать настроение такого народа.

Кардинал велел камердинеру не предупреждать фруктовщика, что он будет говорить с самим министром, а оставить его в уверенности, что он идет к одному из его чиновников.

Ришелье сел к письменному столу и стал писать. Через час камердинер доложил о фруктовщике.

Ришелье велел пустить его в кабинет и продолжал свое занятие.

Знакомый уже нам старик Калебассе, войдя, робко оглянулся вокруг и остановился у порога.

Ему не случалось еще ни разу так близко видеть всесильного кардинала, так что он и не узнал его. Кроме того, он никогда не думал, что попадет в кабинет Ришелье, считая его слишком важным и недоступным лицом.

Ришелье поднял голову.

– Вы фруктовщик с улицы Шальо? – спросил он.

– Так точно, сударь, меня зовут Калебассе.

– Знаете ли вы, зачем вас сюда позвали?

– Нет, милостивый господин. Хотят, верно, взять с меня еще какую-нибудь пошлину. Но я по доброй воле ни за что больше не стану платить. Лучше всю свою торговлю брошу.

– Разве вам так много приходится платить пошлин?

– Ах, ты, господи! Да спросите любого из народа! С тех пор, как господин кардинал стал управлять государством, сборщики податей просто шкуру готовы содрать.

– Вот как? И вы считаете виновным кардинала?

– А кого же, милостивый господин? Ведь не его же величество короля? Тому ничего не надо, это ведь всем известно. Но…

– Что вы запнулись?

– Гм, не знаю, можно ли откровенно говорить… ведь уж многие попали за это в Бастилию.

– Но я вам обещаю, что это с вами не случится. Так народ винит кардинала?

– А кого же еще, милостивый барин? У него все в руках, он назначает сборщиков податей, уступающих ему большую долю на постройку его дворцов и на содержание телохранителей. Ну, можно ли так делать? Король в это не вмешивается, он даже и не знает об этом ничего.

– Так, ну и что же народ говорит о кардинале?

– О, это вы всегда и везде можете услышать, если захотите, милостивый барин. Страх еще сдерживает многих, но недовольство сильно развивается.

– А знаете ли вы, как трудно каждому угодить, – сказал Ришелье.

– Это все так, но кардиналу все-таки надо было бы прежде всего думать о народе, ведь все в государстве получается от народа.

– Вы отчасти правы, любезный друг, но во всяком государстве для управления нужны деньги, а никто добровольно их не отдаст, следовательно, приходится налагать пошлины.

– Да, видите ли, народ еще, пожалуй, и молчал бы, люди пожаднее начинают громко роптать и поддерживают недовольство, – продолжал Калебассе, делаясь с каждой минутой доверчивее. – А ведь когда народ подстрекают, или когда он видит, что другие вокруг него восстают и ропщут, тогда дело скверно.

– Кто же ропщет, друг мой?

– Да разные вельможи.

– А вы откуда же это знаете, а?

– Гм, нашему брату приходится бывать и во дворцах богачей, и между рабочим и бедным людом, – продолжал словоохотливый старик, – всего наслышишься. Мне, торговцу, надо со всеми быть в ладу, слушать да поддакивать, тогда и узнаешь, что люди думают. Много разговоров слышу и о короле, и о кардинале, и о королеве, и обо всем, одним словом. Камердинер какой-нибудь проговорится, лакомка горничная сболтнет что-нибудь и часто, чтобы получить от меня лишний персик, рассказывает мне такие вещи, что волосы дыбом становятся от удивления.

– Таким образом, вы хорошо знаете обо всем, что делается?

– Да, признаться, кое-что знаю. Да как же иначе может быть? Это ведь развлекает, нашему брату торговцу без новостей нельзя, дело такое.

– Вы очень практичный человек, – сказал Ришелье, заметив, что старик может ему пригодиться, если он сумеет взяться за него. – Что же такое говорят, расскажите мне, любезный друг!

– Гм, больше всего говорят о том, что его величество король нынче очень любит королеву. Я как-то слышал мимоходом, что дело повернулось к лучшему, и все очень радуются этому. Вы знаете отчего, милостивый барин?

– Расскажите, пожалуйста, я слушаю вас с большим интересом.

– Вот видите, ведь это означает, что мы скоро дождемся наследника, – сказал, усмехнувшись, Калебассе. – Потом говорят, что королева-мать и герцог, брат короля, очень сердиты на кардинала.

– Так, так, но за что же?

– Да он им там в чем-то поперек дороги стал. Мне часто приходит в голову, что всем придворным и вообще знати очень вредит зависть.

Ришелье не мог сдержать улыбки. Давно никакой разговор не доставлял ему такого удовольствия, как разговор с этим фруктовщиком с улицы Шальо.

– Зависть, да, да! И я то же думаю, – сказал он.

– Ну, вот видите! Каждый хочет быть первым, – продолжал Калебассе, – из-за этого, конечно, и неприятности и удивляться тут нечему. Кардинал стоит поперек дороги тем, люксембургским, ну, они и сердятся. Толкуют тоже, что кардинал терпеть не может королеву и что между ними часто бывают большие споры и ссоры, вот так же точно, как между мушкетерами и гвардейцами. Ведь каков поп, таков и приход. Как только лакеи замечают, что барин с кем-нибудь не в ладах, они сейчас же делаются врагами лакеев того человека. Это известное дело. Оттого солдаты у нас беспрестанно и ссорятся. Я хотел бы только знать, отчего же король никогда не вмешивается в это, ходят, правда, слухи, что все пляшут под дудку его эминенции кардинала. Признаюсь вам, мне бы очень хотелось хоть разок поглядеть на этого кардинала.

– Разве вы его никогда не видели?

– Один раз видел издали, в карете, но я хотел бы увидеть его так, как вот вас теперь вижу.

– Как знать, ваше желание может быть и исполнится.

– Ах, что вы! Ведь о таком высокопоставленном лице можно только слышать, а видеть его нельзя. Ну и сильный же он, должно быть, человек, черт возьми! И королем, и министрами, и герцогом вертит, как хочет.

– Так скажите же, – перебил Ришелье словоохотливого Калебассе, – вы говорите, что разные вельможи говорят о кардинале. Что же такое они говорят?

– Извольте, я вам все расскажу, только пусть это останется между нами. А главное, чтобы до господина кардинала не дошло.

– Будьте спокойны, любезный друг. Рассказывайте, я слушаю.

– Это было на прошлой неделе. Иду я однажды вечером со своей корзиной домой, – начал папа Калебассе, – вдруг мимо меня проходят какие-то двое знатных господ в дорогих плащах и тихо разговаривают между собой, но так, что мне было все слышно. Услышав имя кардинала, я стал прислушиваться. А, подумал я, и они говорят об этом чародее, по одному знаку которого всякого могут запереть в Бастилию, даже казнить. Ну и разговор же я услыхал! Не поздоровилось бы кардиналу, если бы он мог его услышать.

– Что же они говорили?

– Один говорит: «Дела-то подвигаются, недовольство растет, это недолго продлится, он скоро так упадет со своей высоты, что никогда не встанет».

– Кто же это он?

– Да кто, кроме кардинала?

– Так, так, рассказывайте дальше, любезный друг.

– Другой отвечал ему: «Пойдемте к герцогу, он уже ждет нас, чтобы обо всем переговорить, а затем можно начать действовать. Смерть кардиналу Ришелье!»

– Вы не ослышались?

– Что вы, милый барин? У папы Калебассе хорошие уши, от него не ускользнет ни один звук, ни один, уверяю вас.

– А вы не знаете, кто были эти двое господ?

– Рассмотреть-то я их рассмотрел, но имен не знаю. Я ведь первый раз их видел. Но это сразу видно, что они знатные и богатые люди.

– Они пошли в Люксембургский дворец?

– Да, да, я следил за ними. Уж когда меня что-нибудь интересует, я доведу дело до конца.

– А узнали бы вы этих господ, если бы опять увидели их? – спросил Ришелье.

– Через десять лет узнаю, милый барин. У меня отличные глаза и замечательная память. Но позвольте узнать, зачем именно меня сюда звали?

– У вас есть воспитанница.

– Хе, хе, что это за вопросы? Да, Жозефина, маленькая помощница смотрителя за серебром, моя воспитанница. Прехорошенькая девушка. Такая аккуратная, приветливая, милая. Почему вы меня спрашиваете о ней? Вы ее разве знаете?

– Она оставила свое место при кладовой.

– Знаю, но она сделала это не без спроса. Ришелье опять невольно улыбнулся.

– Вы ей позволили? – спросил он.

– Точно так, милый барин. Я сегодня сказал ей, что согласен, когда старая Ренарда мне все рассказала.

– Ваша воспитанница оставила место помощницы, чтобы поступить в сиделки к мушкетеру. Вы одобряете это?

– Совершенно, – ответил папа Калебассе с лукавой, уверенной улыбкой. – Когда господин мушкетер поправится, она опять вернется в кладовую. Кладовая ведь не убежит от нее.

– На вашу воспитанницу жалуются.

– Да пусть жалуются, – я очень рад, что она ухаживает за господином мушкетером.

– Но подумайте, ведь она место может потерять.

– Этого не случится.

– Смотритель жаловался на нее.

– Ах, не слушайте вы этого старого влюбленного кота. Мы его лучше знаем, – сказал папа Калебассе, рассмеявшись. – Ему просто досадно, что она не позволила ему себя поцеловать. Ну его, этого господина Пипо! Будет много говорить, да не захочет опять взять Жозефину на прежнее место, так я прямо пойду к обергофмейстерине или к самому королю.

– Ого, да вы решительный малый, я вижу!

– Да, королю ведь может быть только приятно, что помощница при кладовой в свободное время ухаживает за его заболевшим офицером.

В эту минуту в комнату вошел камердинер.

– Патер Жозеф сейчас принес эти бумаги, ваша эминенция, – сказал он, подавая их кардиналу на серебряном подносе.

Папа Калебассе с удивлением смотрел то на лакея, то на Ришелье, по-видимому, уже забывшего о фруктовщике.

– Нужно что-нибудь патеру? – спросил кардинал.

– Он сказал, что через час придет за бумагами, ваша эминенция, и просил у господина кардинала кольцо с печатью.

Папа Калебассе подумал, что видит сон, у него запрыгало все перед глазами, пол под его ногами закачался. Так, значит, это он с самим кардиналом говорил!

Камердинер ушел.

Фруктовщик, дрожа всем телом, упал на колени.

– Простите, – вскричал он, – простите, всемогущий кардинал. Ах, я жалкий дурак! Ведь я и сам не знаю, чего здесь наговорил. У меня в глазах рябит, я совсем теряю голову, до сих пор не знавшую бесчестья.

– Встаньте, любезный друг! – сказал Ришелье. – Вам нечего меня бояться. Напротив, я награжу вас за ваши прямодушные слова.

– Любезный друг, ах, господи! Какая милость! Великий, всемогущий кардинал называет меня любезным другом!

– Вот возьмите от меня эту безделицу, – сказал Ришелье, и, достав из письменного стола маленький кожаный кошелек с золотом, подал остолбеневшему от удивления и радости старику. – Возьмите и будьте всегда так же прямодушны и внимательны.

– Приказывайте, ваша эминенция. Требуйте от меня чего угодно, я все сделаю. Так вы и есть сам великий кардинал! Святая Матерь Божья! Мог ли я думать? И вам угодно милостиво простить меня! Да, такие знатные господа всегда великодушны. Благодарю вас, ваша эминенция, тысячу раз благодарю. Скажите только, как я могу услужить вам? Я за вас пойду в огонь и воду. Вы увидите, что Калебассе умеет быть благодарным, ваша эминенция.

– Если вы непременно хотите угодить мне, любезный друг, – сказал Ришелье, – то я вам предоставлю такой случай. Умеете ли вы молчать?

– Как могила, господин кардинал.

– Ну, увидим. Если вы сумеете молчать и быть откровенным только со мной, вы не пожалеете.

– Приказывайте, ваша эминенция, я все исполню.

– Мне хотелось бы, любезный друг, узнать, кто такие эти двое господ, которых вы встретили на прошедшей неделе. Потом я хотел бы также знать, что обо мне говорят в Люксембургском дворце. Вам, я думаю, и то, и другое не трудно будет сделать, если вы пойдете туда и осторожно станете вслушиваться и осматриваться.

– Все будет исполнено, ваша эминенция, все будет исполнено. Сегодня же отправлюсь.

– Только будьте осторожны, любезный друг. Никто не должен догадаться о ваших намерениях, понимаете? Главное – узнайте, кто были эти двое господ, слышите?

– Вскоре я сообщу это вашей эминенции. А как же быть с моей воспитанницей?

– Пусть она пока остается, если уж взялась быть сиделкой, – ответил Ришелье. – Я поговорю с господином Пипо. Может, она тоже кое-что узнает от этого мушкетера.

– Конечно, ваша эминенция, конечно. Вы не пожалеете, что назвали старого Калебассе своим любезным другом. Честь имею кланяться, ваша эминенция. Через несколько дней я приду с ответом.

– Вы можете входить без доклада, – сказал кардинал, очень благосклонно поклонившись папе Калебассе.