Текст книги "Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2"

VIII. ТАЙНА ОДНОЙ СЕНТЯБРЬСКОЙ НОЧИ

Был вечер 5 сентября 1638 года.

Маршал Марильяк получил аудиенцию у короля и вошел к нему в кабинет, ярко освещенный несколькими канделябрами и свечами.

Людовик был в самом веселом расположении духа. Его радовало событие, готовившееся в самом скором времени. Роды королевы, которых ждали каждую минуту, и мысль о том, наследника или принцессу она подарит Франции, занимали короля гораздо больше, чем можно было от него ожидать.

Кроме того, нетерпение короля увеличивалось еще больше благодаря одному необыкновенному случаю.

Когда еще и сама королева не была уверена в своей беременности и никому об этом не говорила, одна гадальщица, очень известная в то время в Париже, сумела добиться позволения явиться к королю и предсказала ему, что его супруга, после нескольких лет бездетной брачной жизни, сделает его, наконец, отцом.

Людовика это тем более поразило, что в то время никто еще не считал это возможным.

Но гадалка прибавила, что рождение младенца принесет большое несчастье Франции, если король лично не будет следить за родами.

Людовик стал настойчиво просить гадальщицу говорить яснее.

– Не расспрашивайте меня больше, ваше величество! – вскричала она. – Я знаю только одно, что вы в ту ночь получите больше, чем надо, и даже больше, чем вы желаете сами!

Людовик ничего не говорил об этом ни жене, ни кому-либо другому и радостно ждал рокового часа.

Он очень приветливо принял маршала Марильяка.

– Вы пришли с докладом о генеральном смотре войск, маршал? – спросил он. – Вы уже сообщили об этом кардиналу?

– Кардиналу, ваше величество? – спросил Марильяк. – Всегда смотрю на кардинала, как на лицо, принадлежащее церкви, а у церкви, право, нет ничего общего с солдатами.

– Я знаю, маршал, что вы не из числа друзей кардинала, но советую вам быть с ним осторожнее. Если он задумает вас погубить, то я, боюсь, не в состоянии буду защитить вас. Он ведь предъявит такие обвинения и представит такие доказательства, что придется исполнить требования закона.

– От таких интриг мне, конечно, нечем оградить себя, ваше величество, но позвольте спросить, может ли кто-нибудь, даже вы, ваше величество, защитить себя от подобной злобы?

– Это правда, маршал, и мне бы не спастись от кардинала, но он не осмелится посягнуть на меня, – сказал полушутя, полусерьезно Людовик.

– Докладывать о войске я обязан вам, ваше величество, и должен сказать, что дисциплина, настроение и выправка у всех солдат отличная.

– Я сообщу об этом кардиналу. Вы подчеркнули слово «настроение», говоря о солдатах, маршал, но что вы хотели этим сказать?

– Настроением войска, ваше величество, я называю мысль, воодушевляющую какое-нибудь собрание людей и руководящую ими.

– Какая же это мысль?

– Мысль о вашем величестве! Солдаты любят и уважают вас.

– А между тем, ведь очень немногие из них видели меня когда-либо. Значит, я этим обязан вам, маршал. Это очень хорошо с вашей стороны, благодарю вас. Будущее неизвестно, любовь войска очень может понадобиться мне. Кардинал, кажется, тешит себя мыслью, что солдаты очень любят его.

– Грубая ошибка с его стороны, ваше величество. Солдатам, так же, как и мне, непонятно, какое может быть дело кардиналу, члену церкви, до войны и мира.

– Ну, он даст им себя почувствовать, тогда они поймут, что кардинал отлично знает толк и в светских делах, – ответил король.

– Этого, по всей вероятности, не случится, ваше величество, потому что тогда никто не знал бы, что думать и что делать. Кто высоко стоит, тот может низко упасть, а кардинал, мне кажется, уж слишком высоко взобрался.

– Смотрите, маршал, чтобы эти слова не достигли ушей сторонников кардинала! Вы не можете подавить в себе неудовольствие, – я вам прощаю это, потому что вы мне искренне преданы, но будьте осторожны. Нельзя говорить всего, что думаешь. Повторяю вам, я на вас не сержусь за эти слова и считаю их далее отчасти небезосновательными, но ведь нельзя делать так, как бы хотелось, приходится принимать в соображение и обстоятельства, и людей.

В эту минуту дежурный камердинер доложил о приходе обергофмейстерины королевы.

– А! Догадываюсь… ко мне идут с радостным известием. Подождите еще, маршал, я хочу от вас первого принять поздравления. Просите обергофмейстерину!

Эстебания торопливо вошла в кабинет и, увидев маршала, вопросительно посмотрела на Людовика.

– Говорите, говорите! – сказал король.

– Я принесла радостную весть вашему величеству, – сказала Эстебания. – Ее величество сейчас разрешилась принцем.

– Благодарю вас за известие, госпожа обергофмейстерина! Пойдемте к королеве.

– Ее величество очень слаба.

– Я хочу быть возле нее и поговорить с доктором, – ответил король и торопливо обернулся к маршалу.

– Позвольте мне, ваше величество, принести вам всеподданейшее пожелание счастья! – сказал, поклонившись, маршал.

– Благодарю вас, любезный маршал! Объявите по городу и в тех местах, где вам придется быть, что родился наследник престола Франции.

Людовик поклонился ему и вышел с Эстебанией из кабинета.

В покоях королевы хлопотливо сновали люди.

Король вошел в будуар, рядом с которым была спальня, где родился наследник.

Тут были уже свидетели рождения: герцог де Бриссак, лейб-медик и герцогиня де Шеврез.

Они поклонились королю.

– Что королева и новорожденный принц? – спросил он.

– Принц здоров и уже отлично кричал, ваше величество, но ее величество очень дурно себя чувствует.

– Однако нет ничего опасного? Лейб-медик пожал плечами.

– Все зависящее от меня будет сделано, ваше величество, – ответил он и прибавил, подойдя ближе к королю и понижая голос, – я замечаю странные симптомы, ее величество в обмороке, но, надеюсь, скоро придет в себя. Спешу к постели королевы.

Доктор вошел в спальню, а Эстебания и бонна вынесли оттуда новорожденного, чтобы показать королю и свидетелям.

Маленький принц лежал на шелковых подушках.

Король со счастливым выражением лица посмотрел на своего наследника и велел сообщить кардиналу Ришелье о радостном событии.

Герцог де Бриссак и мадам де Шеврез ушли в соседний зал. Бонна унесла ребенка. Людовик и Эстебания остались одни в будуаре.

Через несколько минут вошел Ришелье. Эстебания ушла к королеве.

Кардинал подошел к королю с поздравлениями.

В эту минуту в будуар вошел чем-то встревоженный доктор.

– Господи, что случилось? – испуганно спросил Людовик.

Ришелье немножко отошел. Лейб-медик подошел к королю.

– Мои опасения подтвердились, ваше величество, – тихо сказал он королю. – Королева в опасности, роды еще не кончились.

– Что это значит?

– У ее величества родится второй ребенок. Невольно вспомнились в эту минуту королю слова гадалки.

Рождение близнецов должно было послужить источником больших несчастий.

– Вы уверены? – спросил Людовик.

– Я сейчас опять иду к ее величеству принять второго ребенка, – ответил доктор. – Я намеренно предупредил ваше величество заранее, чтобы вы были готовы.

Король нахмурился.

– Исполняйте свою обязанность, – сказал он, – но чтобы никто об этом ничего не знал, кроме присутствующих.

Доктор поклонился и ушел в спальню. Людовик в сильном волнении ходил взад и вперед по комнате.

Наконец он остановился перед Ришелье.

– Лейб-медик говорит, – сказал он, – что ее величество даст жизнь близнецам. Это омрачает мою радость и придает зловещий характер событию, которого все так непременно ждали.

– Если теперь родится принцесса, ваше величество, то беды нет, – ответил кардинал, – но рождение второго принца приведет в будущем к самым неприятным столкновениям.

– Я и не скрываю этого, – сказал король, – ведь кого же из моих сыновей в таком случае считать старшим? Кто будет законным наследником престола моих предков?

– Это поведет к спору и он может иметь самые непредсказуемые последствия, – сказал Ришелье. – Принц, родившийся прежде, будет считать себя старшим, а между тем и второго можно тоже считать имеющим право на престол.

– Что же делать? Признаюсь, ваша эминенция, я просто в отчаянии.

– Подождем, что скажет доктор, ваше величество, до этого ничего нельзя решать. Если Бог даст вам еще сына, то вашей обязанностью будет сейчас же, сегодня же предотвратить тяжкие последствия такого неожиданного события.

– Но каким образом это можно сделать?

– Это надо спокойно обдумать, ваше величество. Только один какой-нибудь принц может иметь право наследования, только о рождении одного из них можно сказать народу.

– Чего вы от меня требуете, ваша эминенция? Оба принца мои сыновья!

– Только один может быть им официально, ваше величество, если вы не хотите разрушить счастье обоих и сделать несчастной Францию.

– Как жестоко испытывает меня Бог!

– Ваше величество, надо подавить в себе отцовские чувства. Не падайте духом в ту минуту, которая решает участь не только отдельных личностей, но и целого народа. Что будет, ваше величество, если вашими наследниками станут два сына одного возраста? Разве вы хотите разделить ваше прекрасное, сильное государство? Нет, нет! Вы обязаны подчинить отцовскую любовь голосу холодного рассудка!

– Говорите яснее, чего же вы требуете?

– Мне очень жаль, поверьте, ваше величество, что мне одному приходится вам советовать. Я хотел бы только избавить ваше государство от внутренних неурядиц, которые невозможно устранить, если за престол будут бороться два брата с одинаковыми правами. Этот спор неизбежен и Франция из-за него может погибнуть.

– Чувствую, что вы правы, ваша эминенция, возможность чего-нибудь подобного приводит меня в ужас.

– Вы можете и должны это устранить, ваше величество.

– Так укажите, каким образом!

– Пусть наследником будет ваш первый сын, а рождение второго скройте от народа.

– Какая же участь ждет этого несчастного принца?

– Отдайте его пока в надежные руки, а позже мы подумаем, как устроить так, чтобы вознаградить его за эту тяжелую потерю. Главное в том, чтобы никто не узнал о его рождении, чтобы этот принц сам никогда не слыхал, чей он сын и брат. Не зная чего он лишился, он не станет и жалеть об этом, кроме того, ему тогда не придет в голову мысль посягать на наследство брата, и Франция будет ограждена от большого несчастья. Он будет жить в хорошей обстановке, которую мы обеспечим ему на всю жизнь, и не станет роптать на судьбу, если никогда не узнает тайны своего рождения. Я советую вам поступить именно так, все остальное мы еще успеем обдумать.

В будуар поспешно вошел лейб-медик.

Людовик обернулся к нему в напряженном ожидании.

– Ее величество благополучно родила второго принца, – сказал доктор, – но очень слаба, и, по-моему, не помнит, что дала жизнь двум детям. Камер-фрау сейчас же перенесла второго новорожденного в соседнюю комнату обергофмейстерины, ваше величество.

– Хорошо, – ответил за короля Ришелье, – кто, кроме вас, знает о рождении второго принца?

– Госпожа обергофмейстерина, камер-фрау, кормилица и бонна.

– Им надо велеть молчать, – продолжал кардинал. – Хорошо, что герцог де Бриссаль и госпожа де Шеврез уже ушли, теперь можно будет скрыть рождение второго ребенка.

– Как себя чувствует второй мальчик? – спросил Людовик.

– Несколько слабее первого, ваше величество, но хорошо сложен и здоров.

– Отведите меня к нему, я и его хочу видеть, – сказал король и ушел с доктором в комнату донны Эстебании.

Камер-фрау стояла там, держа в руках маленького принца, с первой же минуты жизни окруженного глубокой тайной.

Ришелье, оставшись один, стал ходить взад и вперед по будуару.

– Надо сделать так, как я сказал, – пробормотал он. – Отцовская любовь не спасет и не поддержит Францию, на царском троне надо уметь жертвовать личным чувством – это ведь давно известно по опыту. Второго принца надо как можно скорее удалить, иначе начнут потихоньку, под строгим секретом толковать о нем до тех пор, пока, наконец, не узнают все, а этого нельзя допустить. Я должен употребить все свое влияние, чтобы король не изменил решение. Он может иметь только одного сына, одного принца, второго надо удалить.

Людовик и доктор вернулись.

– Постарайтесь спасти королеву, сделайте все возможное, уберегите ее от опасности! – сказал король с озабоченным выражением лица. – Примите меры, чтобы ее ничем не беспокоили и не разговаривали с ней.

Доктор пообещал и ушел к Анне Австрийской.

Людовик подошел к кардиналу.

– Чувствую, ваша эминенция, – тихо сказал он, – что вы говорите правду. Для блага Франции и обоих принцев надо только одного из них воспитать, как принца, и показать народу, другой же мой сын вырастет, хоть и окруженный заботами о нем, но в более скромной обстановке.

– Преклоняюсь перед вашей замечательной силой воли, ваше величество, – сказал Ришелье. – Вы спасаете этим Францию от больших несчастий.

IX. НИНОН ЛАНКЛО

Милостивое обхождение, а больше всего деньги кардинала, совершенно подкупили папу Калебассе. Он при каждом удобном случае восхвалял великодушие и доброту Ришелье.

Когда ему начинали противоречить, он объяснял, что во всех злоупотреблениях виноваты его советники и подчиненные.

Сначала все дивились такой перемене в образе мыслей папы Калебассе, не понимая, разумеется, причин, но затем его убеждения стали производить свое действие, и в кружках, где бывал фруктовщик, стали верить его словам.

Кардинал не мог подыскать себе тайного шпиона и приверженца в народе лучше, чем папа Калебассе, который все еще не мог забыть, что всемогущий кардинал Ришелье удостоил его чести назвать своим любезным другом. Он очень гордился этим и хотел непременно заслужить выпавшую на его долю милость. Все свободное время папа Калебассе, исполняя желание кардинала, старательно подмечал и слушал, что делалось и говорилось вокруг.

В замке ему ничего не удалось узнать.

Жозефина попеременно с Ренардой дежурила у Милона, начинавшего постепенно поправляться, но ни от той, ни от другой папе Калебассе ничего не удалось выведать.

Обе знали его привычку выспрашивать, подслушивать и потом пересказывать все это по секрету всем и каждому, поэтому ему говорили лишь то, что не составляло никакого секрета.

О его отношениях с кардиналом они тоже еще ничего не знали, об этом он не очень распространялся.

Папа Калебассе перешел со своим товаром с улицы Шальо на улицу Вожирар, ближе к Люксембургскому дворцу.

Он рассчитывал, что его прежние покупатели ему не изменят и не побоятся расстояния. Никто не знал тайной цели, им руководящей, никто не подозревал, что папа Калебассе по поручению кардинала секретно занимается политикой и состоит у него тайным агентом.

Он так поставил свой лоток с фруктами, что мог хорошо видеть все происходившее у Люксембургского дворца – кто туда входил и кто оттуда выходил.

Вскоре он познакомился с некоторыми придворными слугами. Папа Калебассе неизменно следовал этой тактике. Он всегда принимался за прислугу, когда хотел разузнать о господах, и, конечно, имел успех. Таким образом, он узнавал все, что хотел, и никто не замечал его проделок.

Вскоре он совершенно освоился на новом месте, приобрел новых покупателей, кроме прежних, и успел кое-что подметить.

В тот вечер, о котором мы говорим, торговля папы Калебассе, видимо, шла лучше, чем когда-нибудь, потому что он необыкновенно рано связал свои корзины и скамейки.

Он кое-что заметил, услышал и должен был сейчас же сообщить об этом, кому следовало, поэтому он и закончил торговлю раньше обычного.

Отнеся товар, скамейки и огромный красный зонтик, десятки лет защищавший его фрукты от перемен погоды, в погреб, где он всегда прятал их на ночь, и заперев это хранилище на ключ, он отправился своей дорогой.

Папа Калебассе пошел не к отелю кардинала, стоявшему немного поодаль, а к лабиринту улиц, ведущих на берег Сены.

Давно уже стемнело, но улицы все еще были очень оживлены.

Надвинув на лоб темную, широкополую шляпу и засунув руки в карманы широких панталон, он в глубоком раздумье шел около домов и, дойдя до Сены, повернул к той ее части, где был Ночлежный остров.

У папы Калебассе, вероятно, было там какое-нибудь важное дело, потому что он шел очень быстро.

Дойдя до известного нам мостика, он подошел через несколько минут к гостинице Пьера Гри, где по-прежнему собирались толпы нищих, разносчиков и цыган.

Пьер Гри стоял за прилавком и усмехался. У него отлично шли дела и в потайном ящике денег становилось все больше и больше.

Хоть он уже и не рассчитывал на помощь детей, так как один сын умер, другой служил в гвардии при кардинале, Жозефина благодаря старику Калебассе нашла хорошее место. Пьер Гри все же был очень недоволен тем, что ему одному теперь приходилось вести все хозяйство.

Жюль Гри иногда показывался на Ночлежном острове, но только исключительно с одной целью – похвастать своим мундиром и жалованьем.

Пьер Гри был поражен, увидев между своими отвратительными гостями папу Калебассе. Но ему было некогда и он, продолжая спокойно наливать и подавать вино посетителям, следил только за ним глазами и с удивлением увидел, как старый фруктовщик сел за отдельный свободный стол.

Шум и крик полупьяных гостей усиливался. В одном углу ссорилась толпа нищих, в другом – трое чернобородых негодяев условливались по поводу предполагаемого ночью разбоя, какие-то мнимые калеки подсчитывали друг другу барыши.

Папе Калебассе было не по себе в этом обществе. Он, не снимая шляпы, сел в сторонке, чтобы как можно меньше привлекать к себе внимание, и стал разглядывать гостей.

– Все то же общество, что и прежде, – подумал он, – даже похуже. Любопытно знать, когда же они наконец доберутся до старого Гри! Ведь должны же они заметить, что он много выручает.

Пьер Гри счел, наконец, невозможным заставлять дольше ждать своего кума и кредитора.

– Добрый вечер, Калебассе! Как ты сюда попал? – спросил он.

– Гм, у меня есть на это свои основания, кум, – ответил старик, – и мне нужно сказать тебе два слова по секрету.

Пьер Гри испугался.

– Тебе ведь, конечно, не деньги твои понадобились? – спросил он.

– Да уж ты порядком подсобрал и мог бы расплатиться, но я не затем пришел.

– Ну, что Жозефина, а? – спросил, успокоившись, Пьер Гри.

– Если бы она знала, что я иду к тебе, наверное, передала бы поклон, – ответил Калебассе. – Ей хорошо живется, лучше, чем в гостинице.

– Уж, конечно, кум, уж, конечно! Здесь ей уже не стало житья с тех пор, как она стала взрослой красавицей.

– Она резвится, как рыба в воде, и так похорошела, что любо-дорого глядеть, – рассказывал Калебассе. – Бьюсь об заклад, она выйдет замуж за какого-нибудь вельможу!

– Чего ты только не выдумаешь, кум!

– Да ты посмотрел бы на нее! Ведь прелесть, а не девушка. А почему бы ей не сделать блестящей партии?

– Да, да, я ей не мешаю.

– Я пришел, чтобы сказать тебе одну вещь, которая тебе очень понравится. Старый герцог умирает, я сегодня слышал.

– Как?.. Герцог д'Эпернон?

– Да, несколько дней жить остается… Присылал он кого-нибудь сюда?

– Ничего не знаю, ничего не знаю, кум.

– Мне только это и нужно было. Бог знает, правду ли говорит прислуга, что это все так скоро будет, но я точно знаю одно, что он опасно болен и хочет сделать последние распоряжения.

– Так, так… последние распоряжения.

– Поскольку он может послать сюда своих людей, то я хотел тебя предупредить. Самому-то, конечно, уж нечего больше ждать, но другим…

– Понимаю, понимаю, кум, – сказал Пьер Гри.

– Тебе придется все-таки принять его посланных, но если он будет очень много требовать, то приходи только ко мне и скажи, что я теперь торгую на улице Вожирар.

– А не на улице Шальо?

– Нет, кум, я сменил место. Тебе нужно только прийти и сказать, а уж я позабочусь об остальном. Ты, я знаю, обманывать не станешь, исполнишь волю герцога.

– Что ты, кум Калебассе! Ни одного дуката не возьму, который не принадлежал бы мне по праву!

– Смотри же, Гри, сдержи свое слово! Ведь ты уже достаточно набрал! Мы станем заклятыми врагами, если ты воспользуешься чужим барышом.

– Не люблю я таких слов, кум!

– Если герцог и завтра никого не пришлет… Ведь как знать, может быть, ему некому довериться? Ступай туда сам и узнай о его здоровье. Понимаешь? Пусть лакей только скажет герцогу, что ты пришел. Я не хотел бы, чтобы он умер, не поговорив с тобой. Мне тут, разумеется, нельзя вмешиваться, и нехорошо было бы, если бы я к нему пришел. Не теряй времени, Гри, старик может умереть, быстрее, чем мы думаем.

– Ты разве уже уходишь, кум?

– Я пришел только предупредить тебя, мне надо по делу.

– Не выпить ли, кум, по стаканчику?

– В другой раз, Пьер, сегодня некогда, – ответил Калебассе, вставая. – Делай, как я тебе говорил, и – спокойной ночи.

Старик-фруктовщик ушел, а Пьер опять стал за прилавок.

Подходя к мостику, папа Калебассе услышал звон шпор. Ему навстречу шел какой-то солдат.

Калебассе остановился, всматриваясь.

На солдате был красный мундир, шитый золотом, это был кто-то из гвардейцев кардинала.

Зачем солдат пришел на Ночлежный остров?

– Э! – закричал вдруг папа Калебассе, – да, если не ошибаюсь, это Жюль Гри!

– Угадали, папа Калебассе, узнаете меня?

– Ишь ты, каким молодцом стал! – сказал фруктовщик, разглядывая солдата, насколько можно было что-нибудь разглядеть в вечерних сумерках. – Так ты поступил в гвардейцы великого кардинала? – спросил он. – Хорошо, очень хорошо!

– Я вам по секрету скажу, папа Калебассе, – ответил Жюль Гри, – я ведь в большой милости у кардинала.

– Что ты! Ну, это приятно слышать. Кардинал очень могущественное лицо в государстве, все, что он делает, доказывает его силу и значение.

– Правда, папа Калебассе.

– И я у него в милости. Я приближен к нему.

– И вы? Вот чего не ожидал!

– Да, сынок, да! Я стою к нему ближе, чем кто-нибудь, – сказал с усмешкой старый фруктовщик. – Я, так сказать, его хороший приятель, но это между нами, слышишь?

– Его хороший приятель! Да это ведь кое-что значит, папа Калебассе! – сказал удивленный Жюль Гри.

– Я часто у него бываю и теперь иду к нему. Он очень ласков со мною и иногда спрашивает моего совета, любит тоже послушать, что говорят вокруг и тому подобное.

– Ну да! Верно, затевают что-нибудь втихомолку?

– То есть, как это, сынок?

– Что-нибудь задумывают против него? Ведь не все так желают добра кардиналу, как вы и я.

– А ты разве что-нибудь слышал?

– Гм, как не слышать! Разве вы не видели меня сегодня в Люксембурге?

– Ты был в Люксембурге? – спросил удивленный фруктовщик. – Ничего не знаю.

– Я видел, как вы сидели под вашим огромным зонтиком.

– Как я мог тебя узнать? Ведь я не знал, что ты носишь теперь этот почетный мундир.

– Я несколько раз отличался, папа Калебассе, сегодня был в Люксембурге… там что-то затевают.

– Расскажи, сынок!

– Извольте! У него много врагов среди знати, они все только и ждут случая.

– У кого это? У кардинала?

– Ну, конечно!

– К кому же ты ходил во дворец?

– Гм! К шевалье де Мармону, а он водил меня к герцогу Орлеанскому.

– Эге, сынок! Да ты вертишься в самом высокопоставленном обществе.

– Постойте, папа Калебассе, я еще не кончил! Герцог свел меня со старой королевой.

– Старой королевой? Она с тобой говорила?

– Очень ласково, да еще вдвоем… нет, впрочем, втроем – герцог тоже там был. Поглядите-ка!

Жюль Гри достал из кармана несколько блестящих монет.

– Это они тебе дали?

– Все надо брать, когда дают, папа Калебассе, – рассмеялся Жюль Гри.

– Они хотели спросить у тебя насчет кардинала?

– Разумеется! Я и разыграл дурака!

– Так, так. И они поверили тебе.

– Я понял из их слов, что они хотят извести кардинала. Я показался им подходящим человеком для этого дела.

– Святая Матерь Божья! Ты правду говоришь?

– Уверяю вас, у них злые умыслы! Они поклялись убить кардинала. С ними заодно и двое камергеров из Лувра, они потом тоже пришли.

– Какие же это камергеры?

– Я позабыл их имена, папа Калебассе. Одного звали маркизом.

– Не маркиз ли Сен-Марс?

– Да, да. Он самый!

– Ну, а другого, наверное, зовут де Ту!

– Черт возьми! Да как вы это узнали?

– Как видишь, и я кое-что замечаю.

– Голову даю в залог, папа Калебассе, что оба участвуют в заговоре!

– Так уж и в заговоре?

– Они мне всего не сказали, но я прекрасно заметил, что они хотят подкупить меня. Я притворился, будто соглашаюсь, но они, кажется, еще не вполне доверяют мне, поэтому сегодня еще ничего не решили. Расспрашивали меня, насколько я близок к кардиналу, хотел ли бы зарабатывать много денег, получить лучшее место, например, место дворецкого или что-нибудь в этом роде.

– Разумеется, они хотят тебя подкупить.

– Всякий понял бы это, папа Калебассе. Я сделал вид, что их предложение мне понравилось, и что я согласен.

– Умно сделал, сынок!

– Они были чертовски осторожны, говорили все намеками: о маленьком солдатском жалованье, о пошлинах, о недовольстве народа и тому подобное. Я все время храбро поддакивал. Наконец, герцог сказал: «Вам хорошо было бы поступить к нам на службу». А королева-мать прибавила: «Раскаиваться не пришлось бы, если бы вы стали выполнять наши распоряжения».

– Ты не спросил, в чем же они заключаются?

– Я ответил им, что стоит им лишь только приказать, и я рад был бы заработать побольше денег. Герцог запустил руку в карман и отдал мне целую горсть золота, в задаток, как он сказал. Я низко поклонился, ведь герцогское золото столько же весит, сколько и кардинальское, и пообещал всегда быть к их услугам. Старая королева обернулась к двум камергерам, которых вы сейчас назвали, и спросила: «Что вы думаете об этом солдате? Он, кажется, нам может пригодиться!» Потом она подошла ко мне и сказала: «Приходите, как только сможете незаметно уйти. Я скажу, что вы должны сделать. А пока обдумайте хорошенько, согласны ли вы перейти совсем на нашу сторону, потому что надо ведь одному кому-нибудь служить». Я поклонился и намекнул, что не будет вреда, если я пока не буду снимать своего мундира. Старая королева улыбнулась и заметила, обращаясь к герцогу: «Хитрая молодая лисица!»

– Видно, они тебе не совсем еще доверяют. Когда пойдешь к ним во второй раз, то постарайся опутать их, как надо, и заставь высказаться пояснее.

– Уверяю вас, папа Калебассе, они явно рассчитывают на меня, чтобы свергнуть кардинала. Я понял это из их намеков.

– Может быть, может быть, сынок! Ты к старику идешь?

– Надо иногда показываться.

– Важный господин стал! Кто бы мог подумать, что из тебя такое' выйдет? Смотри, не болтай только много в гостинице, понимаешь? Ну, пойду, мне пора.

Жюль Гри поклонился фруктовщику и пошел, насвистывая, к гостинице, а папа Калебассе направился в резиденцию Ришелье.

Ему хотелось поскорей сообщить кардиналу все им виденное и слышанное. Эти сведения казались ему столь важными, что он, приняв деловой вид, важно прошел мимо камердинеров и лакеев.

В приемной, по обыкновению, было много знати из свиты Ришелье.

И мимо них папа Калебассе прошел с самоуверенностью, которую ему придавал титул «любезного друга».

Но у самых дверей рабочего кабинета к фруктовщику подошел камердинер.

– Его эминенции нет дома, – вежливо сказал он.

– Нет дома? Но я по делу, которое нельзя откладывать! Где его эминенция?

Камердинер смущенно улыбнулся и замялся.

– Мне непременно нужно знать, непременно, – продолжал Калебассе, – ему грозит опасность!

Камердинер счел невозможным скрывать дольше.

– Его эминенция у мадемуазель Ланкло, – сказал он.

– Ланкло… Ланкло… – повторил папа Калебассе. – Кто такая мадемуазель Ланкло и где она живет?

Камердинер, хотя и понимал, что фруктовщик не знает мадемуазель Нинон де Ланкло, известной всем знатным вельможам своей очаровательной красотой, но удивился, что Калебассе ничего не слыхал о ней.

– Разве вы и по имени не знаете мадемуазель? – спросил он.

– Нет. Где она живет?

– На улице Вивьен, 3.

– Нинон Ланкло – Повторил, чтобы не забыть, папа Калебассе, мысленно удивляясь, как это кардинал в такое позднее время сидит у девицы. Впрочем, тут, вероятно, какой-нибудь политический интерес, как знать!

Он сейчас же отправился на улицу Вивьен, она была очень близко. Там, в доме № 3, жила двадцатидвухлетняя Нинон де Ланкло, одна из известнейших красавиц того времени.

Нинон де Ланкло, дочь благородных родителей, появилась на свет в Париже. Нинон ее прозвали после смерти родителей, когда их единственная пятнадцатилетняя дочь осталась полновластной хозяйкой дома.

Нинон получила прекрасное образование, была умна, остроумна и любезна в обращении. Вскоре имя ее прогремело во всех кругах французского общества.

Вместе с умом развивалась и ее красота, везде только и говорили о прелестной, очаровательной Нинон, окруженной толпами поклонников всех возрастов и положений.

Но прекрасная Нинон вовсе не имела намерений выйти замуж за кого-нибудь из претендентов на ее руку и связать себя на всю жизнь. Нет, ей дороже всего была ее золотая свобода. Она решила не надевать на себя никаких цепей и полюбить только того, кто ей понравится, и то до тех только пор, пока он будет достоин ее любви.

Мысль очень эгоистичная, но Нинон не изменяла ей до старости. Но кто мог упрекнуть ее в этом?

Она, наверное, сделала бы очень несчастным своего мужа, словно бабочка она порхала с цветка на цветок и была ветренее всякого Дон-Жуана. Не связывая себя замужеством, она, по крайней мере, одна принимала на себя все удары, которые преподносили ей судьба и то положение, которое она занимала в обществе.

В одном можно было упрекнуть эту женщину, она завлекала множество юношей и развращала их, хотя в то время во Франции и без того нравственность стояла на довольно низком уровне.

В числе многочисленных обожателей, удостоившихся расположения Нинон, был и Ришелье. Он был чуть ли не первым, а за ним последовал целый ряд знатнейших имен Франции.

Уже далеко не первой молодости она подарила своим расположением аббата Гедеона и Шатонеф. Всех ее поклонников, постоянно или временно пользовавшихся ее любовью, не перечесть.

Эта женщина вплоть до смерти была окружена обожанием.

Чтобы дать понятие об уме и красоте Нинон, надо сказать, что самые умные и интересные мужчины того времени считали большой честью бывать у нее в гостиной.

К ней приезжали поэты и ученые читать свои произведения и спрашивать ее совета. Придворная молодежь посещала собиравшееся у нее общество, чтобы развить вкус и дополнить светское образование.

Скаррон читал ей свои романы, Сент-Эбремон – свои стихи, Мольер – свои комедии.

Христина, королева Шведская, приехав в Париж, посетила только Нинон и Академию.

Как все женщины, она даже в старости, не хотела ничего слышать о своем возрасте.

– Да, моя дорогая Нинон, – сказал ей один раз Людовик XIV, – мы стареем!

– Виновата, ваше величество, – ответила она с обычной находчивостью, – мы с вами никогда не состаримся, а только сделаемся старше.

Король улыбнулся и кивнул головой в знак согласия.