Текст книги "Философия истории"

Говоря о юридических отношениях, следует упомянуть еще об изменениях в праве собственности и о связанном с ними установлении рабства. Земля, составляющая важнейшую часть богатства китайцев, стала лишь сравнительно поздно считаться государственною собственностью. С тех пор было постановлено, что девятая часть всех доходов с имений принадлежит императору. Впоследствии возникла и крепостная зависимость, установление которой приписывается императору Ши Хуан-ди, тому самому, который в 213 г. до Р.Х. построил стену, приказал сжечь все книги, в которых были изложены древние права китайцев, и покорил многие независимые китайские княжества. Именно благодаря его войнам завоеванные земли стали частной собственностью, а их жители – крепостными. Однако в Китае не может существовать большого различия между рабством и свободой, так как перед императором все равны, т. е. все одинаково бесправны. Так как отсутствует честь и ни у кого нет особых прав по сравнению с другими, то преобладает сознание униженности, легко переходящее в сознание низости. Отсюда вытекает глубокая безнравственность китайцев: известно, что они обманывают при всякой возможности; друзья обманывают друг друга, и никто из них не видит ничего дурного в поступке своего друга, если его обман не удастся или становится известным другому. При этом они так хитрят и плутуют, что европейцам приходится быть очень осторожными при сношениях с ними.

Сознание моральной испорченности проявляется и в том, что весьма распространена религия Φо, в которой Ничто признается высшим и абсолютным началом, богом, и презрение к индивидууму выдается за высшее совершенство.

Теперь мы переходим к рассмотрению религиозной стороны китайского государства. В патриархальном состоянии религиозное возвышение человека само по себе является простой моральностью и праведностью. Само абсолютное является отчасти абстрактным простым правилом этой праведности, вечною справедливостью, отчасти ее мощью. Кроме этих простых определений все дальнейшие отношения мира природы к человеку, все требования субъективного чувства отпадают. Китайцы при их патриархальном деспотизме не нуждаются в таком посредничестве перед высшим существом, так как это посредничество заключается в воспитании, в законах моральности и вежливости, а затем в приказаниях императора и в его правлении. Император является как главой государства, так и главой религии. Вследствие этого религия здесь по существу дела является государственной религией. От нее следует отличать ламаизм, так как он не стал государственным, но содержит в себе религию как свободное, духовное, незаинтересованное сознание. Итак, вышеупомянутая китайская религия не может быть тем, что мы называем религией. Ведь для нас она является внутренним миром духа в себе, так как дух внутри себя представляет себе то, что оказывается его сокровеннейшею сущностью. Итак, в этих сферах человек избавлен и от зависимости от государства и он может, уходя во внутренний мир, освободиться от светской власти. Но религия не стоит в Китае на этой ступени, потому что истинная вера становится возможной лишь там, где индивидуумы внутри самих себя, для себя независимы от внешней принудительной силы. В Китае индивидуум не оказывается независимым ни в одном из этих отношений; поэтому и в религии он находится в зависимости, а именно от существующих в природе существ, высшим из которых является небо. От них зависят урожай, время года, преуспеяние, неурожай. К Небу приближается лишь император как глава, как власть, а не индивидуумы как таковые. Он приносит жертвы на четырех праздниках, благодарит во главе всего двора за урожай и испрашивает благословения для посева. Это Небо можно было бы понимать в смысле нашего бога как повелителя природы (мы говорим например: да хранит нас небо), но в Китае отношение еще не таково, потому что там единичное самосознание выступает как субстанциальное, сам император как мощь. Итак, Небо имеет лишь значение природы. Правда, иезуиты согласились называть в Китае христианского бога Небом, Тянь, но другие христианские ордена донесли на них за это папе, и папа послал кардинала, который там умер. Посланный после этого епископ приказал, чтобы вместо Неба говорилось Владыка небесный. Об отношении к Тяню существует и такое представление, что хорошее поведение индивидуумов и императора влечет за собой преуспеяние, а их прегрешения – беду и всякие несчастья. В китайской религии еще заключается момент волшебства, поскольку поведение человека является абсолютно определяющим фактором. Если император поступает хорошо, то не может быть ничего кроме хорошего: Небо должно допускать хорошее. Другую сторону этой религии составляет то, что в императоре сосредоточена общая сторона этого отношения к Небу, и в его же руках всецело находится и особое отношение к нему. Это особое отношение связано с благоденствием отдельных индивидуумов и провинций. У последних имеются гении (Chen), подчиненные императору, который чтит лишь общую силу Неба, между тем как отдельные духи царства природы подчиняются его законам. Таким образом он является в то же время и настоящим законодателем для Неба. Для гениев, из которых каждому поклоняются на особый лад, установлены изваяния. Это ужасные идолы, которые еще не являются предметом искусства, потому что в них не выражается ничего духовного. Поэтому они оказываются лишь устрашающими, ужасными, отрицательными. Как у греков речные боги, нимфы и дриады, они охраняют отдельные стихии и предметы, встречающиеся в природе. У каждой из пяти стихий есть свой гений, отличающийся особым цветом. И господство царствующей в Китае династии зависит от гения, которому присущ желтый цвет. Но и у каждой провинции и у каждого города, у каждой горы и у каждой реки имеется определенный гений. Все эти духи подчиняются власти императора, и в ежегодно издающейся государственной адресной книге перечисляются как чиновники, так и гении, заботам которых вверяется такой-то ручей, такая-то река и т. д. Если происходит несчастье, то гений подобно мандарину отрешается от должности. Гении имеют бесчисленное множество храмов (в Пекине их около 10 тыс.) с множеством монастырей и жрецов. Эти бонзы не вступают в брак, и китайцы обращаются к ним за советом во всех затруднительных случаях. Но кроме этих случаев ни они, ни храмы особенно не почитаются. Английскому посольству лорда Макартнея даже были отведены помещения в храмах, так как ими пользуются как гостиницами. Один император секуляризировал несколько тысяч таких монастырей, заставил бонз вернуться к гражданской жизни и обложил имущества налогами. Бонзы пророчествуют и заклинают; ведь китайцы чрезвычайно суеверны; в основе этого суеверия лежит именно внутренняя несамостоятельность, и она предполагает нечто противоположное духовной свободе. При всяком начинании, например при выборе места для постройки дома или гробницы и т. п., спрашивают совета прорицателей. В И-цзине указаны известные линии, обозначающие основные формы и основные категории, а потому эта книга называется книгой судеб. Комбинации таких линий приписывается известное значение, и на этом основаны прорицания. Или в воздух подбрасывается несколько палочек, и судьба определяется соответственно тому, каким образом они падают. То, что мы считаем случайным, естественной связью событий, китайцы стараются вывести или осуществить путем волшебства, и таким образом в этом также выражается их бессмысленность.

В связи с этим отсутствием собственного внутреннего содержания находится и характер китайской науки. Когда идет речь о китайских науках, указывают на то, что Китай славится их развитием и древностью. При ближайшем рассмотрении оказывается, что к наукам относятся с глубоким уважением, причем им оказываются официальное почтение и поощрение со стороны правительства. Сам император стоит во главе литературы. Особая коллегия редактирует декреты императора, для того чтобы их стиль был наилучшим, и таким образом это также является очень важным государственным делом. Мандарины должны заботиться о таком же совершенстве стиля в сообщениях, так как превосходному содержанию должна соответствовать и превосходная форма. Одним из высших государственных учреждений является академия наук. Ее членов экзаменует сам император; они живут во дворце и состоят частью секретарями, частью государственными историографами, физиками, географами. Если вносится предложение издать какой-нибудь новый закон, то академия должна представить свои доклады. Она должна изложить во вступлении историю древних учреждений, или если дело касается отношений к иностранным державам, требуется описание этих стран. Сам император пишет предисловия к составляемым там трудам. Из последних императоров особенно отличался научными познаниями Куэн-Лонг (Цянь-Лун): он сам много писал, но он особенно замечателен изданием главных произведений китайской литературы. Во главе комиссии, которая должна была исправлять опечатки, стоял императорский принц, а после того как сочинение прошло через все руки, оно опять возвращалось к императору, который строго наказывал за всякую сделанную ошибку.

Если таким образом, с одной стороны, науки по-видимому в высшей степени уважаются и ими усиленно занимаются, то, с другой стороны, в них не обнаруживается именно той свободы, которая является основой глубокого внутреннего содержания, и в них отсутствует подлинный научный интерес, благодаря которому науки становятся теоретическим занятием. Здесь нет свободного, идеального царства духа, и то, что здесь можно назвать научным, имеет эмпирический характер и по существу дела утилизируется государством для удовлетворения государственных и индивидуальных потребностей. Уже характер письменного языка является большим препятствием для развития наук; или, лучше сказать, наоборот, так как не оказывается истинного научного интереса, у китайцев не существует и лучшего орудия для выражения и сообщения мыслей. Известно, что наряду с звуковым языком у китайцев существует такой письменный язык, который не обозначает, как наш язык, отдельных звуков, не представляет глазу выговариваемых слов, а выражает самые представления при посредстве знаков. С первого взгляда это кажется нам большим преимуществом, и это приводило в восхищение многих великих людей, в том числе Лейбница; но это вовсе не преимущество, а нечто противоположное. Ведь если мы рассмотрим влияние такого рода письменного языка на звуковой язык, то мы прежде всего установим, что последний, именно вследствие этого разделения, у китайцев весьма несовершенен. Ведь наш звуковой язык получает определенность главным образом благодаря тому, что в нашей письменности имеются знаки для отдельных звуков, определенному произношению которых мы выучиваемся благодаря чтению. Поэтому у китайцев, у которых нет такого средства для формирования звукового языка, из видоизменений звуков не развивается определенных тонов, выразимых посредством букв и слогов. Их звуковой язык состоит из незначительного количества односложных слов, которые употребляются в нескольких значениях. Различие значений определяется только отчасти связью речи, отчасти интонацией, быстрым или медленным, тихим или звонким произношением. Уши китайцев очень чутки в этом отношении. Так например оказывается, что «по», смотря по интонации, имеет одиннадцать различных значений: стекло, кипятить, провевать зерновой хлеб, расщеплять, орошать, приготовлять, старая женщина, раб, щедрый человек, умная личность, немного. Что же касается письменного языка, то я укажу лишь на препятствие, заключающееся в нем для развития наук. Нашему письменному языку очень легко выучиться, так как мы разлагаем язык звуков приблизительно на 25 звуков, и посредством этого анализа определяется язык звуков, ограничивается число возможных звуков, устраняются неясные промежуточные звуки; нам приходится лишь выучить эти знаки и их соединение. Вместо таких 25 знаков китайцам приходится выучивать несколько тысяч; насчитывают 9353 употребительных знака, даже до 10516, если прибавить недавно вошедшие в употребление, а всего в книгах встречается от 80 до 90 тыс. знаков, служащих для выражения представлений и их соединений.

Что же касается самих наук, то история китайцев обнимает собой лишь совершенно определенные факты без всяких суждений и рассуждений. Правоведение также только формулирует определенные законы, а мораль – определенные обязанности, не давая им внутреннего обоснования. Однако у китайцев существует и философия, основные определения которой очень древни, так как уже И-цзинь, книга судеб, трактует о возникновении и исчезновении. В этой книге излагаются совершенно абстрактные идеи единства и двойственности; таким образом философия китайцев по-видимому исходит из той же основной мысли, как и учение пифагорейцев[10]10
  Hegels Vorlesungen über die Geschichte der Philosophie, I.


[Закрыть]. Принципом является разум, Дао, эта лежащая в основе всего сущность, которая все производит. И у китайцев высшей наукой считается изучение форм этой сущности; но эта наука не находится в связи с дисциплинами, ближе касающимися государства. Произведения Лао Цзы, в особенности; его сочинение Дао Де-цзин, знамениты. Конфуций посетил в VI веке до Р.Х. этого философа, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Хотя каждый китаец может изучать эти философские произведения, но для этого все же существует особая секта, называющая себя Дао-цзяо, или почитателями Разума. Они удаляются от гражданской жизни, и к их представлениям примешивается много фантастических и мистических элементов. А именно они полагают, что тот, кто познает Разум, обладает универсальным средством, которое безусловно может быть признано могущественным и дает сверхъестественную силу, так что благодаря ему становится возможным подниматься на небо и стать бессмертным (вроде того как у нас прежде говорили об универсальном жизненном элексире). Теперь и мы ближе ознакомились с сочинениями Конфуция; ему Китай обязан редактированием Цзинов, а кроме того многими им самим написанными сочинениями о морали, составляющими основу образа жизни и поведения китайцев. В главном сочинении Конфуция, которое переведено на английский язык, правда, встречаются верные моральные изречения; но в нем содержатся длинные рассуждения, не возвышающиеся над уровнем обыденности. Что касается остальных наук, то они признаются не как таковые, а скорее как познания, служащие для достижения полезных целей. Китайцы очень отстали в математике, физике и астрономии, хотя прежде они славились своими достижениями в этих науках. Они знали многое, например магнит, искусство книгопечатания, тогда, когда европейцы еще не открыли их, но они не умели применять этих знаний. А именно в книгопечатании они не пошли далее гравирования букв на деревянных таблицах и их отпечатания; им неизвестны подвижные буквы. Они утверждают, что и порох они изобрели до европейцев, но иезуиты должны были отлить им первые пушки. Что касается математики, то они очень хорошо умеют считать, но им неизвестна более высокая сторона этой науки. Китайцы долго считались и великими астрономами. Лаплас выяснил их сведения по астрономии и нашел, что у них имеются некоторые древние заметки и упоминания о лунных и солнечных затмениях, что конечно еще не составляет науки. К тому же заметки настолько неопределенны, что они, собственно говоря, вовсе не могут считаться познаниями; ведь в Шу-цзине за период в 1500 лет упоминаются два солнечных затмения. О том, как поставлена астрономия у китайцев, всего лучше свидетельствует то, что там уже в продолжение нескольких сот лет календари составляются европейцами. В прежние времена, когда календари составлялись еще китайскими астрономами, часто бывало, что делались неверные указания относительно лунных и солнечных затмений, и это влекло за собой казнь составителей календарей. Телескопы, полученные китайцами в подарок от европейцев, выставлены напоказ в виде украшения, но они не умеют пользоваться ими. Китайцы занимаются и медициной, но она имеет у них лишь эмпирический характер, и к ней примешивается грубейшее суеверие. Вообще этот народ отличается необыкновенной способностью к подражанию, которая сказывается не только в повседневной жизни, но и в искусстве. Ему еще не удалось изображать прекрасное как прекрасное, так как в живописи у него нет перспективы и теней, и хотя китайский художник хорошо копирует европейские картины и все вообще, хотя у него имеются точные сведения о том, сколько чешуи у карпа, сколько зубчиков в листьях, какой вид имеют различные деревья и как изгибаются их ветви, однако его искусство не выражает возвышенного, идеального и прекрасного. С другой стороны, китайцы слишком горды для того, чтобы учиться чему-либо у европейцев, хотя они часто бывают вынуждены признавать их преимущества. Так, один купец в Кантоне заказал себе европейский корабль, но по приказанию наместника он был немедленно уничтожен. Европейцы считаются нищими, так как они вынуждены покидать родину, чтобы зарабатывать себе средства к жизни на чужбине. Наоборот, европейцы, именно потому что они умны, также еще не могли научиться подражать внешнему и совершенно естественному искусству китайцев. Ведь их лакированные изделия, обработка металлов и в особенности искусство придавать им при отливке чрезвычайно тонкую форму, фарфоровые изделия и многое другое остаются недосягаемыми.

Таков характер китайского народа со всех сторон. Его отличительной чертой является то, что ему чуждо все духовное: свободная нравственность, моральность, чувство, глубокая религиозность и истинное искусство. Император всегда обращается к народу с величием, отеческой добротой и нежностью, но народ всегда проявляет лишь наихудшее самомнение и считает себя созданным лишь для того, чтобы влачить колесницу мощи императорского величия; отягощающее его бремя представляется ему его неизбежной участью, и ему не кажется ужасным продавать себя в рабство и жить в неволе. Самоубийство как средство мщения, подкидывание детей как обычное и повседневное явление свидетельствуют о недостаточно развитом уважении к самому себе и к людям. И если не существует различий, обусловливаемых происхождением, и всякий может достигнуть высших должностей, то именно в этом равенстве сказывается не признание глубокого значения человеческого достоинства, достигаемое путем борьбы, а низкое самомнение, еще не дошедшее до установления различий.

Отдел второй
Индия

Индия подобно Китаю является как древней, так и современной еще формой, которая осталась неподвижной и устойчивой и достигла наиболее полной внутренней законченности. Индия всегда была страною, являвшейся предметом стремлений, и теперь еще она кажется нам чудесным царством, очарованным миром. В противоположность китайскому государству, всем учреждениям, которым свойственна в высшей степени прозаическая рассудочность, Индия является страной, где господствуют фантазия и чувство. Момент развития в принципе таков: в Китае патриархальный принцип господствует над несовершеннолетними, для которых моральное решение заменяется регулирующим законом и моральным надзором императора. Но духовный интерес заключается в том, чтобы определение, установленное как внешнее, являлось внутренним определением, чтобы природный и духовный мир определялись как внутренний мир, принадлежащий разуму, и чтобы благодаря этому вообще устанавливалось единство субъективности и бытия или идеализм наличного бытия. Этот идеализм существует в Индии, но лишь как не выраженный в понятиях идеализм воображения, которое, беря начало и материал из наличного бытия, превращает все в нечто лишь воображаемое; хотя и кажется, что воображаемое проникнуто понятием и что мысль играет некоторую роль в этом проникновении, однако это происходит лишь в случайном соединении. Но так как абстрактная и абсолютная мысль сама все-таки является содержанием в этих грезах, можно сказать: здесь представляют себе бога в упоении его грезами. Ведь это не грезы эмпирического субъекта, имеющего свою определенную личность и раскрывающего собственно лишь ее, а грезы самого неограниченного духа.

Существует особая красота женщин, проявляющаяся в том, что на чистой коже их лица появляется легкий миловидный румянец, который нежнее румянца, свидетельствующего лишь о здоровье и жизненности, и является как бы духовным дуновением, идущим из глубины. При этом женские черты лица, взор и уста кажутся нежными, мягкими и спокойными, – эту почти неземную красоту можно наблюдать у женщин в те дни после родов, когда они, избавившись от бремени ребенка и от мук родов, в то же время всей душой радуются тому, что им даровано милое дитя. Такой же оттенок красоты можно видеть и у женщин, погруженных в магический сомнамбулистический сон и находящихся благодаря этому в общении с миром, который прекраснее нашего. Великий художник (Шореель) придал этот оттенок красоты и умирающей Марии, дух которой уже возносится на небеса и еще раз оживляет лицо умирающей как бы для прощального поцелуя. Такую же красоту в прелестнейшей форме мы находим в индийском мире – красоту, свойственную слабонервности, при которой исчезает все неровное, резкое и негармоничное и проявляется лишь чувствительная душа, в которой однако мы можем констатировать смерть свободного и разумного в себе духа. Ведь если пристальнее всмотреться в фантастическую и тонкую прелесть этой жизни цветка, в которой все окружающее, все отношения проникнуты розовым ароматом души и мир обращен в сад любви, если судить о ней с точки зрения, соответствующей понятию человеческого достоинства и свободы, то, чем более мы были очарованы при первом взгляде, тем большую извращенность мы найдем в ней во всех отношениях.

Следует еще точнее определить характер грезящего духа как общего принципа индийской натуры. Во сне индивидуум перестает сознавать себя этим индивидуумом, обособленным от предметов. Бодрствуя, я существую для себя, а иное оказывается по отношению ко мне чем-то внешним и постоянным, равно как и я по отношению к нему. Как внешнее иное развертывается в доступную пониманию связь и в систему отношений, в которой моя индивидуальность сама оказывается членом, индивидуальностью, находящеюся в связи с этой системой отношений; это – сфера рассудка. Наоборот, во сне нет этого разграничения. Дух перестал существовать для себя в противоположность иному, и таким образом вообще прекращается отграничение внешнего и единичного от его всеобщности и от его сущности. Поэтому грезящий индус является всем тем, что мы называем конечным и единичным, и в то же время чем-то бесконечно всеобщим и безграничным, божественным в самом себе. Индийское воззрение оказывается совершенно общим пантеизмом, а именно пантеизмом воображения, а не мысли. Существует единая субстанция, и все индивидуализации непосредственно оживляются и одушевляются, становясь особыми силами. Чувственная материя и чувственное содержание только воспринимаются и грубо вносятся во всеобщее и беспредельное, а не освобождаются свободной силой духа, которая придавала бы им прекрасную форму и идеализировала бы их в духе таким образом, чтобы чувственное являлось лишь выражением духовного, подчиняющимся ему и приспособляющимся к нему; но чувственное расширяется, обращаясь в неограниченное и беспредельное, и благодаря этому божественное становится странным, неясным и нелепым. Эти грезы не являются пустыми бреднями, такой игрой воображения, которая оказывалась бы только шалостью духа; но дух погружается в эти грезы, и они заставляют его блуждать в разных направлениях, являясь как бы его реальностью и чем-то серьезным для него, и дух оказывается жертвой этих конечные предметов как его властителей и богов. Таким образом все – солнце, луна, звезды, Ганг, Инд, животные, цветы, – все является для него богом, и так как именно в этой божественности конечное перестает быть постоянным и прочным, его смысл совершенно исчезает; наоборот, так как божественное для себя оказывается изменчивым и непостоянным, оно совершенно загрязняется этой низкой формой и становится нелепым. При этом всеобщем обожествлении всего конечного и при обусловливаемом этим самым унижении божественного представление о вочеловечении, о воплощении божества не является особенно важной мыслью. Попугай, корова, обезьяна и т. д. также являются воплощениями божества, и они не возвышаются над их сущностью. Божественное не индивидуализировалось, не стало субъектом, конкретным духом, но унизилось, стало вульгарным и бессмысленным. Таков в общем характер индийского миросозерцания. В вещах также отсутствует разумность, нет конечной связи причины и действия, как и у человека нет прочности свободного для себя бытия, личности и свободы.

Существует многосторонняя внешняя всемирно-историческая связь между Индией и другими странами. В новейшие времена было сделано открытие, что санскритский язык лежит в основе всего дальнейшего развития европейских языков, например греческого, латинского, немецкого. Далее, Индия является исходным пунктом для всего западного мира; но это внешнее всемирно-историческое отношение является скорее лишь естественным распространением народов оттуда. Даже если бы можно было найти в Индии элементы дальнейшего развития и если бы мы открыли следы их перенесения на Запад, все же это перенесение оказывается настолько абстрактным, что то, что может интересовать нас у народов, живших позднее, уже не оказывается тем, что они получили из Индии, а скорее чем-то конкретным, чем-то таким, что они сами создали для себя, причем самое лучшее для них было – совершенно забыть индийские элементы. Распространение индийских элементов является доисторическим, так как история есть только то, что составляет существенную эпоху в развитии духа. Выход Индии за ее пределы вообще является лишь немым распространением, не ознаменованным никакими деяниями, т. е. он не сопровождался политической деятельностью. Индусы не были завоевателями; но сами они всегда были покоряемы другими и, подобно тому как северная Индия безмолвно является исходным пунктом естественного распространения, Индия вообще как искомая страна составляет существенный момент всей истории. С древнейших времен все народы желали и стремились найти доступ к сокровищам этой чудесной страны, являющимся наиболее драгоценными из всего того, что существует на земле, – к природным богатствам, жемчугу, алмазам, благовониям, розовому маслу, слонам, львам и т. д. и к сокровищам премудрости. Тот путь, которым эти сокровища доходили до Запада, всегда являлся всемирно-историческим фактором, тесно связанным с судьбой наций. И нациям удавалось добраться до этой желанной страны: почти все великие восточные и, в новое время, западно-европейские нации приобретали себе там более или менее обширный клочок земли. В древности Александру Великому впервые удалось сухим путем добраться до Индии, но и он едва коснулся ее. В новое время европейцам удалось вступить в непосредственные сношения с этой чудесной страной, причем они прибыли в нее окольным путем, а именно морем, так как море, как уже об этом упоминалось, вообще способствует установлению связей. Англичане, или, лучше сказать, ост-индская компания, господствуют в Индии, так как азиатские государства неизбежно должны подчиняться европейцам; этой участи некогда должен будет подвергнуться и Китай. Число жителей доходит приблизительно до 200 млн., из которых от 100 до 112 млн. непосредственно подчинены англичанам. При дворах государей, не находящихся в непосредственной зависимости от англичан, состоят английские агенты, и они держат оплачиваемые ими английские войска. С тех пор как англичане подчинили себе страну мараттов, уже никто не может отстоять свою независимость и противостоять их мощи, и они уже водворились в бирманском государстве и перешли Брамапутру, составляющую восточную границу Индии.

Собственно Индия есть страна, которую англичане разделяют на две большие части: Декан, большой полуостров, к востоку от которого находится Бенгальский залив, а к западу – Индийское море, и Индостан, в котором находится долина Ганга и который простирается до Ирана. Северо-восточную границу Индостана составляют Гималайские горы, признанные европейцами высочайшим горным хребтом на земле, так как высота их вершин превышает 26 тыс. футов над уровнем моря. По ту сторону этих гор начинается отлогость, до которой простирается власть китайцев, и когда англичане пожелали проникнуть к далай-ламе в Лхассу, китайцы не пустили их. В западной части Индии течет Инд, в который впадают пять рек, образующих Пенджаб, до которого дошел Александр Великий. Власть англичан не простирается до Инда; там укрепилась секта сейков, у которых существует вполне демократический строй и которые отреклись как от индийской, так и от магометанской религии и занимают промежуточное положение между этими двумя религиями, признавая лишь одно высшее существо. Это могущественный народ, подчинивший себе Кабул и Кашмир. Кроме них на берегах Инда живут чисто индийские племена из касты воинов. Между Индом и его близнецом Гангом расположены обширные равнины, и на берегах Ганга расположены большие государства, в которых науки настолько развились, что страны, прилегающие к Гангу, еще знаменитее, чем страны, расположенные в бассейне Инда. Особенно процветает Бенгалия. Нербуда отделяет Декан от Индостана. Полуостров Декан отличается еще большим разнообразием, чем Индостан, и его реки считаются почти столь же священными, как Инд и Ганг, который стал общим именем для всех рек Индии, рекой κατ εξοχην[11]11
  По преимуществу.


[Закрыть]. Мы называем жителей обширной страны, которую мы должны теперь рассмотреть, индийцами (это название происходит от реки Инда), а англичане называют их индусами. Сами они никогда не давали целому одного имени, так как это целое никогда не составляло одного государства, но мы рассматриваем его как таковое.

Что же касается политической жизни индусов, то прежде всего следует обратить внимание на прогресс в этом отношении по сравнению с Китаем. В Китае господствовало равенство всех индивидуумов, и поэтому управление сосредоточивалось в центральном пункте, в императоре, так что отдельное не достигало самостоятельности и субъективной свободы. Ближайшим переходом от этого единства является то, что обнаруживается различие, и в своем обособлении оно становится самостоятельным по отношению к всеобъемлющему единству. Для органической жизни нужна, с одной стороны, единая душа, с другой стороны – расчленение на различия, которые обособляются и в своем обособлении развиваются в целую систему, но так, что их деятельность воссоздает единую душу. Этой свободы обособления нет в Китае, так как недостаток заключается именно в том, что в нем различия еще не могут достигнуть самостоятельности. В этом отношении в Индии обнаруживается значительный прогресс, заключающийся в том, что из деспотического единства образуются самостоятельные члены. Однако эти различия становятся прирожденными; вместо того чтобы, как в органической жизни, приводить душу как единство в деятельное состояние и свободно ее создавать, они становятся окаменевшими и закоченелыми, и их прочность обрекает индийский народ на унизительнейшее порабощение. Этими различиями являются касты. В каждом разумном государстве есть различия, которые должны обнаруживаться: индивидуумы должны достигнуть субъективной свободы и устанавливать эти различия из себя. Однако в Индии еще нет речи о свободе и о внутренней нравственности; обнаруживающиеся различия являются лишь различиями занятий, сословий. И в свободном государстве они образуют особые сферы, которые так скрещиваются в своей деятельности, что индивидуумы получают в них свою личную свободу; но в Индии существует лишь различие масс, которое однако простирается на всю политическую жизнь и на религиозное сознание. Благодаря этому сословные различия остаются, подобно тому как в Китае единство, на той же первоначальной ступени субстанциальности, т. е. они не вытекают из свободной субъективности индивидуумов. Если мы поставим вопрос о понятии государства и его различных функций, то окажется, что первая его существенная функция такова, что она имеет своей целью совершенно всеобщее начало, которое человек сознает прежде всего в религии, затем в науке. Бог, божественное, есть безусловно всеобщее начало. Итак, первым сословием оказывается то, при посредстве которого производится и проявляется божественное, сословие браминов. Второй момент, или второе сословие, явится выразителем субъективной силы и храбрости. Ведь сила должна проявляться, для того чтобы целое могло существовать и поддерживать свое существование в борьбе против других целых, или государств. Это сословие есть сословие воинов и правителей, кшатрии, хотя и брамины часто становятся правителями. Третья функция имеет в виду отдельные стороны жизни, удовлетворение потребностей, и обнимает собой земледелие, ремесла и торговлю; это класс ваишиее. Наконец четвертый момент представлен служебным сословием, являющимся средством; его функция заключается в том, чтобы работать для других за вознаграждение, достаточное для скудного пропитания; это сословие – шудры (этот служебный класс, собственно говоря, не может составлять особого органического сословия в государстве, так как он служит лишь отдельным личностям, а следовательно его функции являются отдельными частными функциями, примыкающими к вышеупомянутым функциям). Против таких сословий, особенно в новейшее время, высказывается мнение, что государство должно быть рассматриваемо только с абстрактно-правовой стороны, и отсюда делается вывод: не должно существовать никакого различия сословий. Но равенство в государственной жизни есть нечто совершенно невозможное, потому что всегда существует индивидуальное различие пола и возраста, и даже если говорят: все граждане должны одинаково участвовать в управлении, то ведь тотчас же обходят женщин и детей, которые исключаются. Нельзя также пренебрегать различием бедности и богатства, влиянием умения и таланта, и это обстоятельство по существу дела опровергает вышеупомянутые абстрактные утверждения. Но если, исходя из этого принципа, мы допускаем различие занятий и тех сословий, которым эти занятия предоставлены, то в Индии мы находим ту особенность, что принадлежность индивидуума к данному сословию по существу дела обусловливается его происхождением и что он вынужден принадлежать к этому сословию. Именно благодаря этому возникающая конкретная жизненность замирает здесь, и оковы препятствуют развитию едва зарождающейся жизни, благодаря этому совершенно уничтожается видимость осуществления свободы в этих различиях. Произвол не должен соединять того, что разделено благодаря происхождению; поэтому первоначально касты не должны смешиваться друг с другом и браки между представителями разных каст недопустимы. Однако Арриан (Ind 11) уже насчитывает семь каст, а в новое время насчитывается более тридцати каст, которые следовательно возникли все-таки в результате браков между лицами, принадлежавшими к различным сословиям. Это является неизбежным результатом многоженства. Например брамину разрешается иметь трех жен из трех других каст, если только он сперва женился на особе, принадлежащей к его касте. Дети, рождавшиеся благодаря такому смешению каст, первоначально не принадлежали ни к одной касте, но один царь старался отыскать средство разместить этих лиц, не входивших ни в одну касту, и он нашел такое средство, благодаря которому в то же время началось развитие искусств и мануфактур. А именно детям разрешалось заниматься определенными ремеслами: одни стали ткачами, другие занялись изготовлением железных предметов, и таким образом благодаря различию занятий возникли разные сословия. Знатнейшей из этих каст, возникших благодаря смешению, является та, члены которой происходят от браминов и женщин из класса воинов; низшей кастой являются чандала, которые должны уносить трупы, казнить преступников, вообще выполнять самый грязный труд. Эта каста является отверженной, и к ней относятся с отвращением, она должна жить уединенно и не вступать в общение с другими. При встрече с кем-нибудь занимающим более высокое положение чандала должны уходить с дороги, и всякому брамину разрешается заколоть не уходящего. Если чандала пьет из пруда, то этот пруд считается оскверненным и должен быть снова освящен.