Текст книги "Философия истории"

Как немецкие императоры желали реализовать свой титул в Италии, так, с другой стороны, политический центр Италии находился в Германии. Таким образом обе эти страны были связаны друг с другом и ни в одной из них не мог установиться прочный порядок. В блестящий период Гогенштауфенов престол занимали такие отличавшиеся силой характера индивидуумы, как Фридрих Барбаросса, в лице которого императорское могущество выразилось с наибольшим блеском и который благодаря своим личным качествам умел заставлять подчиняться себе и подвластных ему князей. Хотя история Гогенштауфенов производит блестящее впечатление, и борьба с церковью наделала много шума, однако в общем эта история представляет собой лишь трагедию этой династии и Германии, а борьба с церковью не имела никаких значительных духовных результатов. Хотя города были вынуждены признать императорский авторитет и их уполномоченные поклялись соблюдать постановления сейма в Ронкалье, – они соблюдали их лишь до тех пор, пока их принуждали к этому. Соблюдение обязательства зависело только от непосредственного чувства превосходства сил. Говорят, что когда император Фридрих I спросил уполномоченных от городов, не поклялись ли они соблюдать обязательства, принятые ими при заключении мира, они сказали: да, но это вовсе не означает, что мы желаем соблюдать их. Борьба кончилась тем, что в Констанцском мирном договоре (1183) Фридрих I должен был в сущности признать самостоятельность городов, хотя он и прибавил оговорку: не в ущерб ленным обязанностям по отношению к германской империи. Спор об инвеституре между императорами и папами был в конце концов разрешен в 1122 г. Генрихом V и папою Каликстом II таким образом, что император должен был производить пожалование лена скипетром, а папа кольцом и посохом; выборы епископов должны были производиться капитулами в присутствии императора или императорских комиссаров; затем император должен был передавать епископу как светскому держателю лена право на получение мирских доходов духовенства; назначение на духовную должность было предоставлено папе. Таким образом был разрешен этот продолжительный спор между светскими и духовными государями.

Церковь одержала победу в вышеупомянутой борьбе и благодаря этому она так же упрочила свое господство в Германии, как она сделала это в других государствах более мирным способом. Она подчинила себе все житейские отношения, науку и искусство и она представила собой постоянную выставку духовных богатств. Но тем не менее в этом изобилии и в этой законченности обнаруживаются недостаток и потребность, ощущаемые христианским миром и побуждающие его устремиться за свои пределы. Чтобы выяснить, в чем заключался этот недостаток, нужно снова рассмотреть природу самой христианской религии, а именно ту ее сторону, благодаря которой она укрепляется в наличном самосознании.

Объективное учение христианства уже было с такой точностью установлено соборами, что как средневековой, так всякой иной философии осталось лишь выразить это учение в мыслях в такой форме, чтобы оно удовлетворяло и мышление. Но в самом этом учении оказывается такая сторона, что божественная природа признается не чем-то каким-либо образом потусторонним, но составляющим единство с человеческой природой в настоящем. Но в то же время это настоящее должно оказываться лишь присутствием духовного: Христос вознесся как этот человек, его временное наличное духовное бытие является прошедшим, т. е. лишь представляемым. Так как это божественное присутствие на земле должно быть по существу духовным, то оно не может выявляться таким способом, как далай-лама. Хотя папа занимает высокое положение как глава христианства и как наместник Христа, он все-таки называет себя лишь рабом рабов. Но каким же образом церковь имела в себе Христа как этого? Главной формой этого является, как уже было упомянуто церковное таинство причастия как литургия; в ней содержатся жизнь, страдания и смерть действительного Христа как вечная и ежедневно приносимая жертва. Христос является как этот в чувственной наличности как святые дары, освященные священником; против этого ничего нельзя сказать: именно церковь, дух Христа, выступает как непосредственная достоверность. Но суть дела заключается в том, что то, как бог проявляется, закрепляется как это, что святые дары, эта вещь, должны почитаться как бог. Церковь могла бы удовлетвориться этим чувственным присутствием бога; но раз признается, что бог присутствует во внешней форме, то в то же время это внешнее становится бесконечно многообразным, потому что потребность в этом присутствии бесконечна. Итак, в церкви окажется множество событий, окажется, что Христос здесь и там является таким-то лицам, а еще более – его божественная мать, которая как стоящая ближе к человеку сама в свою очередь является посредницей между посредником и человеком (чудотворные образа богородицы являются в своем роде святыми дарами, так как они даруют милостивое и благотворное присутствие бога). Итак, обнаружения небесного окажутся повсюду в явлениях высшей благодати, в кровавых знаках ран христовых и т. д., и божественное будет выражаться в отдельных проявлениях в виде чудес. Итак, в эти времена церковь является миром чудес, и для набожной, благочестивой общины естественное наличное бытие перестает быть окончательно достоверным; наоборот, абсолютная достоверность свидетельствует против него, и божественное не представляется ей в общем виде как закон и природа духа, но проявляется в отдельных формах, и в этом обнаруживается искажение разумного наличного бытия.

В этой законченности церкви для нас может оказываться недостаток; но чего может недоставать в этом ей? Что заставляет ее, которая находит это полное удовлетворение и пользуется всем этим, желать чего-то иного в ней самой, не отрекаясь от самой себя? Чудотворные иконы, чудесные места и чудесные времена оказываются лишь отдельными пунктами и временными явлениями, а не чем-то высшим, абсолютным. Святые дары, высшее, имеются в бесчисленном множестве церквей; Христос конечно, пресуществляясь, присутствует в них в единичной форме, но сама эта форма оказывается лишь общим, а не этим окончательным присутствием, приуроченным к определенному месту в пространстве. Это присутствие минуло во времени, но как пространственное и конкретное в пространстве, на этом месте, в этой деревне и т. д., оно есть сохранившееся здешнее. Именно этого здешнего и недостает христианству, его оно еще должно приобрести. Правда, множество пилигримов могло наслаждаться им; но доступ к нему в руках неверных, и недостойно христианства, чтобы священные места и гроб господень не принадлежали церкви. Этим чувством был проникнут весь христианский мир: поэтому он предпринимал крестовые походы и стремился при этом к достижению не той или иной, а единственной цели – к завоеванию святой земли.

Западный мир опять двинулся против восточного. Как в походе греков против Трои, так и здесь против Востока выступили сплошь самостоятельные династы и рыцари, но они не объединились под предводительством действительно существовавшей индивидуальной личности, как греки под предводительством Агамемнона или Александра, а, наоборот, христианство стремилось к тому, чтобы добыть определенно это (das Dieses) – действительно высшую индивидуальность. Эта цель побуждала западный мир устремляться на Восток, и о ней шло дело в крестовых походах.

Крестовые походы начались тотчас же непосредственно на самом Западе; многие тысячи евреев были убиты и ограблены, – и после этого ужасного начала христианское войско двинулось. Монах Петр Пустынник из Амьена шел впереди огромной толпы сброда. Толпа прошла в величайшем беспорядке через Венгрию, повсюду разбойничая и грабя, но сама толпа затем очень поредела, и лишь немногие добрались до Константинополя. Ведь не могло быть речи о разумных основаниях; толпа верила, что бог непосредственно будет вести и охранять ее. О том, что энтузиазм довел народы почти до безумия, лучше всего свидетельствует то обстоятельство, что впоследствии толпы детей бежали от своих родителей и отправились в Марсель, чтобы оттуда на кораблях поехать в святую землю. Немногие прибыли туда, и остальные были проданы купцами в рабство сарацинам.

Наконец с большим трудом и с огромными потерями более дисциплинированные войска достигли своей цели: они овладели всеми знаменитыми святыми местами: Вифлеемом, Гефсиманией, Голгофой и даже гробом господним. Во всем движении, во всех поступках христиан обнаруживался этот вообще проявлявшийся чудовищный контраст, выражавшийся в том, что от крайней разнузданности и насилий христианское войско вновь переходило к величайшему сокрушению и смирению. Еще обагренные кровью убитого населения Иерусалима, христиане пали ниц у гроба спасителя и обратились к нему с горячей мольбой.

Таким образом христиане овладели высшим благом. Было основано иерусалимское королевство, и в нем целиком введена ленная система, которая конечно оказалась при борьбе с сарацинами наихудшим государственным строем, который можно было придумать. Другая армия крестоносцев завоевала в 1204 г. Константинополь и основала там латинскую империю. Теперь христианство удовлетворило свою религиозную потребность, теперь оно могло в самом деле беспрепятственно идти по стопам спасителя. Корабли, сплошь нагруженные землей, привозили эту землю из земли обетованной в Европу. От самого Христа нельзя было иметь никаких реликвий, потому что он воскрес: саван Христа, крест Христа, наконец гроб Христа стали высшими реликвиями. Но в гробе в самом деле заключается подлинный поворотный пункт, в гробе исчезает всякая суетность чувственного. У святого гроба исчезает всякая суетность мнения: там вообще ощущается серьезное чувство. Поворот совершается в отрицательности этого, чувственного, и оправдываются слова: ты не допустишь, чтобы твой святой сгнил. В этом гробе христианству не дано было найти окончательно своей истины. У этого гроба христианские народы еще раз получили тот ответ, который услышали апостолы, когда они искали тело Христа: «Что вы ищете живого между мертвыми? Нет его здесь: он воскрес». Вам следует искать принцип вашей религии не в чувственном, не в гробе у мертвецов, а в живом духе, в вас самих. Мы видели, что необъятная идея соединения конечного и бесконечного обращается в бессмыслицу, заключающуюся в том, что бесконечного как этого искали в совершенно изолированной внешней вещи. Христианство нашло пустой гроб, а не связь мирского и вечного, и поэтому потеряло святую землю. Ему пришлось практически разочароваться, и тот результат, который оно принесло с собой, был отрицателен: этот результат заключался в том, что именно для этого, которого искали, естественным наличным бытием оказывается лишь субъективное сознание, а не внешняя вещь, что это как устанавливающее связь мирского есть духовное для-себя-бытие личности. Таким образом мир приходит к сознанию, что человек должен искать этого духовного начала, которое по своей природе божественно, в самом себе; благодаря этому субъективность абсолютно оправдывается и содержит в самой себе определение отношения к божественному. Но таков был абсолютный результат крестовых походов, и с тех пор начинается эпоха доверия к собственным силам, самодеятельности. У гроба господня Запад навсегда простился с Востоком и понял свой принцип субъективной бесконечной свободы. С тех пор христианство никогда не выступало опять как единое целое.

Крестовыми походами иного рода, скорее являвшимися завоевательными войнами, в которых однако заключался и момент религиозного назначения, была в Испании борьба против сарацинов на самом полуострове. Христиане были оттеснены арабами в один угол, но они усилились благодаря тому, что сарацины вели множество войн в Испании и в Африке и среди них возникли междоусобия. Испанцы в союзе с франкскими рыцарями часто предпринимали походы против сарацинов, и при этом столкновении христиан с рыцарством Востока, отличавшимся своей свободою и полною независимостью души, христиане усвоили эту свободу. Прекраснейший образ средневекового рыцарства мы находим в Испании, и ее героем является Сид. Несколько крестовых походов, которые могут только возбуждать отвращение, было предпринято и против южной Франции. Там развилась прекрасная культура: благодаря трубадурам процветала свобода нравов вроде той, которая существовала при Гогенштауфенах в Германии, но с тем различием, что в первой оказывалось нечто напыщенное, а вторая была искреннее. Но как в северной Италии, так и в южной Франции распространились мечтательные представления о чистоте; поэтому папы стали проповедовать крестовый поход против этой страны. Святой Доминик отправился туда с многочисленными войсками, которые беспощадно грабили и убивали виновных и невинных и совершенно опустошили эту цветущую страну.

Благодаря крестовым походам церковь вполне упрочила свой авторитет: она исказила религию и божественный дух, извратила принцип христианской свободы, обратив его в орудие несправедливого и безнравственного порабощения душ, и не уничтожила и не вытеснила этим беззаконного произвола и насилия, а, наоборот, отдала их в руки глав церкви. В крестовых походах папа стоял во главе светской власти: как император, так и другие государи занимали лишь подчиненное положение и должны были предоставить говорить и действовать папе как лицу, очевидно стоявшему во главе предприятия. Мы уже видели, как благородные Гогенштауфены с рыцарскими, благородными и просвещенными намерениями выступают против этой силы, которой дух уже не мог оказать сопротивления, и как они наконец были побеждены церковью, которая, обладая в достаточной степени гибкостью, преодолевала всякое сопротивление и слышать не хотела о каком-либо примирении. Упадок церкви не должен был быть вызван явным насилием, но крушение угрожало ей изнутри, от духа, и снизу. То, что высокая цель удовлетворения не была достигнута наслаждением, чувственным, должно было по существу дела ослабить папский престиж. Папы не достигли и своей цели упрочить свою власть в святой земле. Усердие к святому делу ослабело у государей; с бесконечной грустью папы обращались к ним с настойчивыми увещаниями, так часто их сердце разрывалось от поражения христиан; но их сетования были тщетны, и они ничего не достигли. Дух, не находивший удовлетворения в вышеупомянутом страстном стремлении к высшему налично существующему чувственному, углубился в себя. Произошел первый и глубокий разрыв. С тех пор дух, не удовлетворяясь ужасным и неразумным существованием, или углубляется в себя и старается найти удовлетворение в самом себе, или ставит себе в действительности всеобщие и правомерные цели, которые именно благодаря этому оказываются целями свободы. Теперь следует упомянуть о вызванных этим стремлениях: они явились для духа подготовкой к более высокому, чистому и правильному пониманию цели его свободы.

Сюда относятся прежде всего монашеские и рыцарские ордена, которые должны были представлять собой осуществление того, что церковь определенно провозглашала: должно было серьезно осуществиться это отречение от владения, богатства, наслаждений, свободной воли, которое церковь признавала высшим идеалом. Монастыри или другие учреждения, которые должны были соблюдать этот обет отречения, совершенно погрязли во зле светскости. Но теперь дух старался в пределах принципа отрицательности чисто в себе осуществить тот идеал, который прежде выдвигала церковь. Ближайшим поводом к этому явились многочисленные ереси в южной Франции и в Италии, в которых проявлялось мечтательное направление, и все более и более распространявшееся неверие, которое однако церковь с достаточным основанием не считала настолько опасным, как эти ереси. Против этих явлений выступают новые монашеские ордена, главным образом францисканцы, нищенствующие монахи. Основатель этого ордена Франциск Ассизский, проникнутый необычайным энтузиазмом и доходивший до крайнего экстаза, провел свою жизнь в постоянном стремлении к высшей чистоте. То же стремление он внушил и своему ордену; поэтому чрезвычайная набожность, отречение от всяких наслаждений в противоположность все более и более распространявшейся в церкви светскости, постоянное покаяние, крайняя бедность (францисканцы жили ежедневным подаянием) составляли его отличительную особенность. Почти одновременно наряду с ним возник доминиканский орден, основанный святым Домиником; его главным занятием была проповедь. Нищенствующие монахи в невероятных количествах распространялись по всему христианскому миру; они являлись, с одной стороны, постоянной апостольской армией папы; с другой стороны, они же резко восставали против его светскости. Францисканцы оказывали сильную поддержку Людовику Баварскому в его борьбе против папских притязаний; им приписывалось и утверждение, что вселенский церковный собор стоит выше папы; но впоследствии и они погрязли в апатии и невежестве. Подобное же стремление к чистоте духа обнаруживалось и в духовных рыцарских орденах. Уже было упомянуто о своеобразном рыцарском духе, который развился в Испании благодаря борьбе с сарацинами; тот же самый дух распространился благодаря крестовым походам по всей Европе. Дикая отвага грабителей, удовлетворенная и усиленная владением, ограниченная взаимными притязаниями, прояснилась благодаря религии и затем воспламенилась благодаря созерцанию бесконечного благородства восточной храбрости. Ведь и христианство содержит в себе момент бесконечной абстракции и свободы в себе, и поэтому восточно-рыцарский дух нашел отзвук в западных сердцах, и благодаря этому развилась более благородная добродетель. Были основаны подобно монашеским орденам духовные рыцарские ордена. Для их членов было обязательно такое же монашеское самоотвержение, отказ от всего мирского. Но в то же время они брали на себя и защиту пилигримов: итак, их долгом прежде всего являлась рыцарская храбрость; наконец они были обязаны заботиться о бедных и ухаживать за больными. Рыцарские ордена разделялись на следующие: на орден иоаннитов, на орден тамплиеров и на тевтонский орден. Эти ассоциации существенно отличались от эгоистического принципа феодализма. С почти самоубийственной храбростью рыцари жертвовали собой для общего блага. Таким образом эти ордена выходят из рамок существующего строя и образуют сеть братских союзов по всей Европе. Но и эти рыцари опустились до обыденных интересов, и впоследствии их ордена стали главным образом учреждениями, заботившимися о призрении дворянства вообще. Орден тамплиеров даже обвиняли в том, что он придумал для себя особую религию и под влиянием восточного духа отрицал Христа в своем вероучении.

Далее возникло стремление к развитию науки. Началось развитие мышления, абстрактно всеобщего. Уже вышеупомянутые братские союзы, учреждавшиеся для достижения общей цели, которой должны были подчиняться члены, указывают на то, что стали придавать значение всеобщему и что во всеобщем постепенно пробудилось чувство его силы. Мышление сперва применялось к теологии, которая с тех пор стала философией под именем схоластической теологии. Ведь общим предметом философии и теологии является божественное, и если теология церкви есть установленный догмат, то теперь возникло движение, задавшееся целью оправдать это содержание для мысли. Знаменитый схоластик Ансельм говорит: «Если дошли до верования, то является небрежностью не убеждаться и мышлением в содержании верования». Но таким образом мышление не было свободно, потому что содержание оказывалось данным: стремление философии заключалось в том, чтобы доказать это содержание. Но мышление приводило к множеству определений, которые не были непосредственно развиты в догмате, и поскольку церковь ничего не установила относительно них, было разрешено спорить о них. Хотя философия называлась ancilla fidei[44]44
  Служанка веры.


[Закрыть], потому что она была подчинена неизменному содержанию веры, но и противоположность между мышлением и верою непременно должна была обнаружиться. Подобно тому как Европа вообще была ареной рыцарских состязаний, боев и турниров, она стала теперь и ареною турниров мысли. Невероятно, до какой степени развились абстрактные формы мышления и как велико было умение индивидуумов оперировать с ними. Всего более занимались этой умственной гимнастикой напоказ и для развлечения (потому что спорили не о самих догматических учениях, а только о формах) во Франции, и там она наиболее усовершенствовалась. Тогда Франция вообще начала считаться центром христианства: оттуда были предприняты первые крестовые походы и в них выступали французские войска; туда бежали папы от боровшихся с ними немецких императоров и неаполитанских и сицилийских норманнских князей, и там они в продолжение некоторого времени постоянно жили. В этот период, последовавший за крестовыми походами, мы уже видим и начатки искусства, живописи; в продолжение этого периода уже развилась оригинальная поэзия. Так как дух не мог найти удовлетворения, он создавал себе фантазией более прекрасные творения и находил в них больше спокойствия и свободы, чем оказывалось в действительности.