Текст книги "Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы"

Г. В. Андреевский
Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930-1940-е годы

От автора

Написать эту книгу меня побудили две причины. Во-первых, хотелось еще и еще рассказывать о жизни москвичей того времени и, во-вторых, нельзя было их бросать на середине пути, ведь эпоха, в которую они жили, еще не кончилась. Эпоху эту определяла не только личность Сталина, но и весь тот заряд энергии и идей, который был вызван Великой русской революцией 1917 года. Те, кто родился в начале двадцатых, стали теми, кто защищал Москву, погибал в Сталинграде, брал Берлин, восстанавливал страну после очередной разрухи. Оборвать рассказ о жизни этих людей последним предвоенным годом было так же нелегко, как, разбежавшись, остановиться на краю пропасти. К тому же у меня имелись записи воспоминаний Курлина и Барабанова, прошедших войну. Я сделал их еще в шестидесятые-семидесятые годы и рад тому, что они пригодились.

При работе над первой книгой о Москве двадцатых-тридцатых годов я совсем упустил из виду такую интересную тему, как школа. Впрочем, это, может быть, и к лучшему. Нельзя такую тему делить на части и десятилетия, уж очень связаны в ней между собой двадцатые, тридцатые и сороковые годы. О послевоенной школе помнят у нас многие. Как было бы здорово собрать воспоминания о ней в большой толстой книге, тем более что цензуры теперь нет и единственными недругами памяти народной являются у нас безденежье и склероз.

Новая тема сороковых годов – это враги. Им, врагам, посвящена отдельная глава. В мирные довоенные годы основным нашим противником считался враг внутренний, а враг внешний был потенциальным. Теперь, в сороковых, мы обрели настоящего внешнего врага. Еще раз, после азиатского нашествия и вторжения Наполеона, России пришлось подняться не только на свою защиту, но и на защиту всей европейской цивилизации. Эту великую миссию она с честью выполнила. Рассказ о жизни в фашистской Германии прямого отношения к повествованию о Москве, конечно, не имеет, но он, как мне думается, оттеняет жизнь наших людей и черты нашего народа, того самого народа, которого одни считают избавителем человечества от «коричневой чумы», другие – диким обитателем европейского захолустья, а третьи – тем и другим вместе.

Москвичи мне интересны такие как есть. Я вижу их не из космоса, а из окна троллейбуса. Они умиляют меня и раздражают, смешат и возмущают. То я люблю их, то ненавижу. Мне хорошо среди них не потому, что они такие хорошие, а потому, что они мой воздух, среда моего обитания, как вода для рыбы, как горячий песок для черепахи, как лес для ежа. Старые кривые переулки в Москве меня радуют не меньше широких красивых проспектов. Я тоскую по деревянным домишкам и дворам, поросшим травой, по дребезжанию «Аннушки», катящейся через всю Москву, по лошадям, развозящим фургоны с хлебом, по зрителям и болельщикам давно прошедших лет. Это чувство грусти и тоски по прошлому не в последнюю очередь побудило меня к тому, чтобы начать давить клавиши компьютерной клавиатуры (чуть не сказал «взяться за перо»). Хочется надеяться, что я это сделал не зря.

Кто-то упрекнет меня в том, что я не показал в книге героический труд москвичей во время войны и в послевоенные годы, кто-то – в том, что я умолчал о травле «безродных космополитов» в конце сороковых годов и пр. Не спорю – темы эти важные и интересные, но о них и так много написано. Вряд ли я смог бы добавить здесь что-либо существенное. Вот рассказать о том, что неизвестно, о чем раньше не писали, это интересно, но, к сожалению, это не всегда получается, так как не все архивы допускают к себе «вольных литераторов». Это, может быть, и правильно, но от этого грустно. Когда я работал в Генеральной прокуратуре, то, пользуясь служебным положением, мог читать уголовные дела той эпохи. На их страницах запеклась, как говорится, кровь эпохи. Я открывал для себя тайны ее повседневной жизни. Так, например, я узнал, что во время осады Ленинграда женщины, живущие на его окраине, ходили через линию фронта за продуктами на территорию, оккупированную немцами. Командиры нашей передовой линии выписывали им пропуска, и они с сумками и кошелками отправлялись в соседний населенный пункт, занятый врагом, а купив, что нужно, возвращались обратно. Да, немало сюрпризов из области нашей повседневной жизни преподносит нам изучение прошлого. Остается только удивляться. Поистине повседневная жизнь нашего народа полна чудес и невероятностей. Изучать их одно удовольствие.

Глава первая
ПРЕДЧУВСТВИЕ

Любовь к эксгумациям. – «Приставить заднюю ногу!» – Что любили москвичи? – Русские фашисты. – Любовь к цитатам. – Евреи. – Русские глазами немцев. – Знаки отличия. – Почему Сталин рассердился на Михаила Кольцова. – Гиммлер о пользе концентрационных лагерей. – В дом пришел чекист. – «Граммофон веков». – «Муза ушедшего времени»

В ночь под новый, 1941 год, когда столбик термометра в Москве опустился до двадцати семи градусов, в Московском зоопарке обледенел и погиб белый лебедь. Этому незначительному в масштабе города, а тем более страны, событию, наверное, не стоило придавать особого значения, но кое-кто из москвичей, наиболее впечатлительных, наверное, посчитал его дурным предзнаменованием. Что ж, наше желание превращать знамения и приметы в верстовые столбы истории понятно: страшновато жить в непредсказуемом мире. Лебединая песнь, которой закончился последний предвоенный год для советских людей, была не единственным дурным знаком на будущее. Настораживало, в частности, расположение планет на небе. Весь 1941 год, а особенно конец его, должен был пройти под кроваво-красным блеском воинственного Марса, в то время как свет Меркурия и Венеры, покровителей торговли, плодородия и любви, до нас почти не доходил. Казалось, им было неуютно в нашем мире.

Но люди не довольствовались гибелью белого лебедя и кровавым отблеском Марса. Они сами стали дразнить лихо, которое тогда еще было довольно тихо. Перед самой войной, 18 июня, советские ученые раскопали могилу Тимура-Тамерлана. Раскопали, убедились в том, что Тимур был действительно хром, и снова закопали.

Я, между прочим, не знаю, есть ли на земле другой такой народ, как наш (за исключением его мусульманской части), который так любит выкапывать из земли своих покойников. Родственники и близкие покончившего с собой или погибшего в результате несчастного случая одолевают органы милиции и прокуратуры требованиями об эксгумации трупа, стремясь доказать, что похороненный был непременно убит. Создается впечатление, что в глубине души эти люди надеются на то, что покойник на свежем воздухе прочихается, прокашляется и оживет.

Ученые, вскрывая могилу Тамерлана, на такой эффект, конечно, не рассчитывали, им просто было интересно взглянуть на великого завоевателя. К тому же науке представился случай показать, что все эти разговоры о том, что, вскрыв могилу, они выпустят на волю дух войны, являются не чем иным, как суеверием темных, некультурных людей. Не подумали они о том, что предрассудок, совпав с реальностью, становится чем-то большим, чем предрассудок, он становится предзнаменованием.

Кто-то считал, что война между Третьим Римом и Третьим рейхом невозможна, потому что «три» – счастливое число.

Конечно, у каждого времени, у каждой эпохи есть свои фантазии и суеверия. Римляне, например, утверждали, что перед нападением Ганнибала на Рим щиты их легионеров сами собой покрывались кровью, из разверзшегося неба на землю сыпались листики, на одном из которых было написано: «Марс потрясает оружием». Происходили и другие чудеса: то бык заговорил человеческим голосом, то женщина превратилась в мужчину, то младенец из утробы матери закричал: «Победа, победа!»

Не всем, для того чтобы предвидеть будущее, нужны божественные знамения. Нормальные серьезные люди с этой целью изучают историю, думают, анализируют и делают выводы. И примеров тому немало.

Еще Дзержинский поручал начальнику информационного отдела ГПУ Уншлихту собирать материалы на фашистов.

А в 1927 году Дмитрий Марецкий, брат знаменитой артистки Веры Марецкой, желая предупредить мир о грядущей опасности, в брошюре «Будущая война и международный большевизм» писал: «Борьбу с фашизмом и нарастающей всеевропейской реакцией надо ставить и как борьбу с военной опасностью, разоблачать внешнеполитический авантюризм фашистских государств, бороться против фашизации армии, вскрывать подлинный смысл фашистских переворотов в граничащих с СССР странах, чемберленовскую политику сооружения фашистского кордона на советском рубеже и т. д.».

Троцкисты, когда в 1933 году Гитлер пришел к власти, стали призывать СССР к войне с Германией. В статье «Гитлер и Красная Армия» Л. Троцкий писал: «… Красная Армия главной своей силой должна стоять лицом к Западу, чтобы иметь возможность сокрушить фашизм, прежде чем он разгромит немецкий пролетариат и сомкнется с европейским и мировым империализмом… Гитлер… готовит удар на Восток».

Конечно, задушить гадину в зародыше легче, чем бороться с ней потом, когда она вырастет и превратится в лютого зверя. Но история, как и жизнь, идет своим чередом, и хороши бы мы были, если бы на следующий день после прихода Гитлера к власти напали на Германию. На нас, наверное, ополчился бы весь «цивилизованный мир». Его ведь тогда нельзя было ткнуть носом в печи Освенцима и рвы Бабьего Яра! Нельзя забывать и того, что Гитлер был избранником народа. В концлагере «Дахау» за него из 1572 заключенных проголосовали 1554, 10 воздержались и только 8 проголосовали против. Европа и Россия надеялись на мирные договоры с немцами. Даже в 1939 году английские лейбористы требовали от правительства его величества прекратить войну с Германией.

У нас же в предвоенные годы о жизни в фашистской Германии старались вообще не вспоминать. Только иногда в прессе да в речах руководителей низшего и среднего звена проскальзывали высказывания на эту тему. Так, например, летом 1934 года на совещании по итогам работы московских школ за 1931–1934 годы заведующая Мосгороно (Московского городского отдела народного образования) Людмила Викторовна Дубровина сказала: «Дикостью, звериным шовинизмом и яростной реакцией является то, что происходит в школах фашистской Германии. За счет сокращения общеобразовательных и точных дисциплин в школах введены новые предметы военного и националистического характера, в частности, расоведение, говорящее о превосходстве над другими народами северной германской расы. В школах введена палочная дисциплина».

На уроках о нравах в фашистской Германии в основном помалкивали. В архиве сохранилась стенограмма урока истории, прошедшего в одной из московских школ 20 мая 1935 года. После слов учителя «… никаких разговоров, уберите все со стола…» на головы бедных учеников посыпались вопросы об экономическом развитии Англии в эпоху довоенного империализма, о революционном движении в России, о классовом характере политики либералов и консерваторов в Англии, о Гладсоне, Ллойд-Джордже и Дизраэли, об Эрфуртской и Готской программах немецких социал-демократов, об оппортунизме фабианцев, о гомруллерах (это от английского «хозяева в своем доме») и многом, многом другом. Был даже задан вопрос: «Что такое три „Б“?» И ученик, не задумываясь, ответил: «Железная дорога „Берлин, Будапешт, Багдад“«. Да, многое знали наши школьники, и ответы давали правильные и умные, но о фашизме, о Гитлере, о сгоревшем рейхстаге не проронили ни единого слова.

Ну а 19 июня 1941 года вообще было дано негласное указание о запрещении употребления слова «фашист» в ругательном смысле. Может быть, поэтому накануне войны газета «Правда» писала не о борьбе с фашизмом, а о борьбе с долгоносиком, сельскохозяйственным вредителем.

И тем не менее к войне мы готовились, во всяком случае боевой дух в народе поддерживался. По радио, например, незадолго до войны можно было услышать беседы на такие темы: «Из опыта противовоздушной обороны за рубежом», «Каждому дому – группу самозащиты», «Подвальные убежища и их оборудование». Для приобщения граждан к знанию ПВХО (противовоздушной и химической обороны) проводились занятия перед сеансами в кинотеатрах.

Особое место в военной подготовке населения занимало добровольное общество под названием «Осоавиахим», просуществовавшее до сорок восьмого года. Правда, широкие массы вступать в него особенно не стремились. Отдувался за всех в основном партийно-комсомольский актив.

В начале 1941 года осоавиахимовцы Москвы собрали совещание и обсуждали свои проблемы. Заговорили о лыжах. У нас ведь полгода кругом снег да снег. Как воевать без лыж? Как ходить, если крепления на них «летели пачками»? А что такое лыжи без креплений? Дрова. Или вот другая проблема: зимние маскхалаты. Они были такие маленькие, что годились только для «юнармейцев» или поварят. На шинель их не натянуть – малы.

Выступивший на совещании начальник отдела военного обучения Осоавиахима майор Кузнецов поделился с товарищами по оружию впечатлениями от увиденного на смотре одной районной организации. Майор сказал: «Много допустили словесности за счет личного показа и отработки одиночного бойца. Извращали команды – вроде того что „приставь заднюю ногу“, тогда как у человека есть только правая и левая нога. Откуда-то еще нашли заднюю ногу».

Читатель, незнакомый с лексикой офицерского состава того времени, возможно, потребует разъяснения сказанного. Я, к сожалению, данной лексикой тоже не владею. Единственное, что приходит мне на ум, так это то, что, по мнению майора, во время показательных занятий командирами было потрачено непростительно много времени на объяснение осоавиахимовцам элементарных требований «Строевого устава». Впрочем, на своем переводе я не настаиваю. Да и не в этом дело. Главное другое, то, что по части анатомии майор был абсолютно прав. Нет у человека задней ноги – Бог не дал.

Интерес, с точки зрения нашей боеспособности накануне войны, представляет и другое наблюдение майора. «Один из командиров, – рассказывал Кузнецов взволнованному залу, – делает показ по команде „Делай, как я!“, а сам, поворачиваясь кругом, делает недоворот, неправильное положение ног и падает».

Для «смотра» картина, скажем, не самая достойная, и чтобы поддержать свой авторитет, командиру, запутавшемуся в собственных нижних конечностях, как посчитал майор, следовало сказать осоавиахимовцам, что он показал им, как не надо делать поворот, и сделать его снова и правильно, но тот, видно, растерялся, ничего не говоря, стал показывать поворот еще раз и снова упал.

На этот раз осоавиахимовцы развеселились от души. Стали в соответствии с командой «Делай, как я!» повторять экзерсис, падать и задирать ноги вверх. В общем, все получилось очень мило и весело. Всегда бы так, да война, подлая, помешала.

Москвич того времени ценил юмор и впечатления. До инфаркта болел он за футбольную команду, не расставался с шахматами, часами мог стоять за билетами в кино, цирк, театр. Он любил балет и оперу. Имена Ивана Семеновича Козловского, Сергея Яковлевича Лемешева знали все. Козлинистки и лемешистки враждовали между собой, как болельщики «Спартака» и «Динамо». Поклонницы приставали к Норцову (он пел Онегина): «Ой, Пантюша, у Вас пальчик свободен, можно подержаться?»… Москвичи собирали большие тяжелые пластинки с записями опер, фотографии своих любимцев. На оперные темы сочиняли анекдоты, на операх изучали историю. Жизнь египетских фараонов, французских гугенотов, венецианских мавров, русских раскольников, испанских цыган, быков и тореадоров можно было познавать в театре легко и не без удовольствия. К тому же и запоминалась она лучше, чем выученная по учебнику.

Может быть, теперь это покажется странным, но почему-то в те годы не всегда оперу передавали по радио целиком. Иногда транслировали второй акт, а о первом рассказывали, как в наше время рассказывают о первом тайме футбольного матча. Полагали, наверное, что главное в опере сюжет.

Вот цирк по радио не передавали. Его надо видеть. Впечатление (особенно на детей) цирк производил самое сильное. Не случайно так долго, с дореволюционных лет, жил в народе стишок, навеянный цирковой музой:

 
Дети в цирке побывали
И там тигров увидали.
Дома бабушку связали
И на части разорвали.
 

Тогда, перед войной, в цирке на Цветном бульваре шло представление «Теплоход веселый». Артист Вязов под маской Чарли Чаплина взлетал под купол с помощью специального приспособления. Александр и Ирина Буслаевы совершали на мотоциклах головокружительные виражи, гоняя по вертикальной стенке, сатирики Лашковский и Скалон пели куплеты о рвачах, подхалимах и жуликах, повторяя в конце каждого куплета слова «спокойной ночи».

По мере возможности смешил москвичей и журнал «Крокодил». В его предвоенном, июньском, номере были помещены карикатура на склочника и стихотворение на ту же тему:

 
Тили-бом, тили-бом, едет склочник в новый дом.
С ним старья и хлама груды, слухи, дрязги, пересуды,
Патефон, обрывки книг, сеть подвохов и интриг,
Смесь корзин и чемоданов, тьма клопов и тараканов,
…
И как кончит переезд, всех соседей переест.
 

На эту же тему другая карикатура, на ней изображены две противные тетки. Они разговаривают в передней квартиры, и одна говорит другой: «Так раздави же клопа!», а та отвечает: «Зачем, он же не к нам ползет, а к Ивановым».

Тема для москвичей не новая, но по-прежнему актуальная.

Рубрика «Стенографически точно» смешила читателей цитатами из документов, например, такой: «В квартире есть мелкие дети».

А на последней странице этого номера всем делала ручкой последняя предвоенная острота: «Кто над нами вверх ногами?» Вы думаете – муха, а на самом деле – будильник. Он изображен на рисунке в неестественном положении. Оказывается, будильники, сделанные на 2-м часовом заводе, ходили только кверху ножками.

Но такие мелочи не портили настроение. Москвичам было чем гордиться и на что надеяться. За пять предвоенных лет в Москве была построена 391 школа, а перед войной – Центральный театр Красной армии и Концертный зал имени Чайковского. На месте Симоновского монастыря возвели Дворец культуры ЗИС (Завода имени Сталина), а в сороковом году на пустыре, у Симоновского вала, вырос Шарикоподшипниковый завод имени Кагановича, или просто «Шарик». Планы на ближайший год шли еще дальше. Нужно было построить девять школ, четыре театра, перепланировать парк имени Горького с тем, чтобы поместить в нем павильон СССР, доставленный с Нью-Йоркской выставки, и пр. и пр.

Встречались и те, кто имел другой взгляд на нашу страну и на нашу жизнь. Находились и такие, которые мечтали о возрождении Российской империи. Особое место среди них занимали русские фашисты. Немало их жило в Югославии, Китае.

В Харбине, например, существовала фашистская организация, которая называлась «Черное кольцо». В 1935–1936 годах русские фашисты издавали в Шанхае ежемесячный общеполитический журнал «Нация». Редактировал его Олег Викторович Константинов. Своим девизом русские фашисты избрали слова: «Бог, нация, труд», главным лозунгом: «Россия для россиян!», а главным оружием – антисемитизм. Об этом Константин Радзиевский, главный идеолог движения, писал в марте 1936 года: «… еврейский вопрос есть сильнейшее наше оружие, есть единственный способ свержения советской власти…» Вот пример применения этого оружия тем же самым Радзиевским: «… еврейство торжествует… Вот она, ненавистная Россия, лежит и стонет под пятой самодержавного Кагана – Кагановича… на месте великой православной страны раскинулась еврейская советская империя колхозов и комбинатов. „Все наше – торжествует проклятый наглый жид…“».

Своих единомышленников русские фашисты нашли в той самой Германии, с которой еще не так давно намеревались воевать до победного конца.

Немецкие же фашисты использовали опыт русских. Вот что говорил Гитлер в одном из своих выступлений в 1941 году: «… Человек, который временно стоит во главе этого государства, является лишь инструментом в руках всевластных евреев, ибо если на сцене и виден Сталин, то за кулисами стоит Каганович и все евреи, которые через свои бесчисленные ответвления руководят этой гигантской машиной…»

Каганович, конечно, имел большую власть, но не такую, чтобы управлять Сталиным. Более того, он его панически боялся.

Впрочем, Сталина, как известно, боялся не только Каганович, а все его приближенные. Конечно, никому из них не приходило в голову в чем-то упрекнуть Сталина (в недоступности, бюрократизме и пр.). В этом страхе крылось для них, возможно, какое-то обаяние его личности. Русский человек всегда испытывал страх и восторг при лицезрении царской особы, но чувства восторга, связанного с чувством мистического ужаса, вызванного личностью Сталина, приближенные государя в России не испытывали, наверное, со времен Ивана Грозного.

Конечно, не в одной России зверствовала власть. В древней Спарте, рядом с разумной достаточностью быта, рядом с умными беседами на совместных трапезах и спортивными состязаниями существовала «криптия» – безнаказанное убийство рабов. Для соблюдения приличия им сначала объявлялась война, а потом молодые спартанцы подстерегали их на больших дорогах и убивали. Во Франции Людовика ХIV, с ее гвардейцами кардинала и мушкетерами короля, совершались безнаказанные издевательства над протестантами. Ведь в соответствии с христианскими заповедями нельзя убивать, а о том, что нельзя издеваться над людьми и мучить их – об этом в заповедях ничего не сказано! Даже «старая добрая Англия» позволяла себе совсем не цивилизованные действия. Король в ней имел право наделять своих приближенных правом рardonа, а проще говоря, безнаказанного убийства. И тем не менее все эти дикости и жестокости не мешали гражданам этих стран любить своих предводителей и монархов.

Немцы, говорят, почитали своего Вильгельма больше, чем мы своего Николая II. А вот обожали ли они Гитлера больше, чем мы Сталина, сказать не берусь. Можно смело утверждать только одно: мы наверняка любовались портретами Сталина больше, чем немцы портретами Гитлера. Я помню, какой восторг вызывал у меня Сталин в своем голубом мундире, с алмазной маршальской звездой и при орденах! Его портрет можно было сравнить с портретами Александра Невского, Дмитрия Донского, нарисованными художниками на основании своего воображения. Одно слово: чудо-богатырь. А Гитлер? Как можно было им любоваться? Это ведь ходячая карикатура на самого себя! Волосы на лбу, нос, усики… Впрочем, влюбленные глаза недостатки не замечают. Один русский фашист, видевший фюрера, писал о нем так: «Крупный и заостренный нос, подбородок обычный, рот средний. Взгляд твердый, но глаза, взор которых часто опущен, очень красивы и, когда он улыбается, они придают особое очарование его лицу. Он шатен и всегда тщательно причесан». Если бы знал этот патриот, сколько его соотечественников уничтожит этот шатен с очаровательным взором!

Говорят, что присутствие сильной личности сковывает инициативу, и люди перестают доверять самим себе. Вполне возможно. Во всяком случае, у нас при Сталине, как и в Германии при Гитлере, люди полюбили цитаты. Ими стали воспитывать, упрекать, убеждать, ими могли оглушить, поставить в трудное положение, загнать в тупик, в угол – куда хотите. Цитата служила венцом выступления на собрании и последним аргументом в споре. Представьте: двое спорят до хрипоты. Потом один говорит другому: «А Ленин (или Сталин) сказал так…» – и приводит цитату. Если на нее не находится другой цитаты, спор можно считать оконченным. Против цитаты не попрешь. Цитаты въедались в память, отпечатывались в мозгу, застревали в горле. С детства, как дети прошлой России «Отче наш», мы помнили слова Ленина о том, что надо учиться, учиться и учиться… что коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свой ум знаниями, которые выработало человечество. На всю жизнь в память нашего поколения, как татуировка в кожу, въелись слова Сталина: «Помните, любите, изучайте Ильича, нашего учителя, нашего вождя», или его слова о том, что мы, коммунисты, люди особого склада, мы сшиты из одного цельно скроенного куска… а еще о том, что мир будет сохранен и упрочен лишь в том случае, если народы мира возьмут дело мира в свои руки и будут отстаивать его до конца…

У немцев были свои цитаты. Там, как и у нас, они не позволяли выступавшему как-нибудь исказить мысль, высказанную вождем, и тем самым навлечь на себя беду. Цитаты из Гитлера украшали не только доклады и выступления, они красовались на календарях и плакатах. Вот некоторые из них: «Бог никогда не помогает лентяям и тунеядцам. Он не помогает людям, не желающим самим себе помочь. Народ, помоги себе сам, тогда и Господь тебя не оставит», «Прекрасно жить в эпоху, когда перед людьми поставлены великие задачи. Наш долг: работать, работать и еще раз работать», «Наш девиз – общее благо выше личного благополучия» и, наконец, последняя: «Я ненавижу слово „невозможно“».

У вождей, конечно, были фразы, которые не выставлялись напоказ и которые не учили школьники. Да и говорились они не для широкой публики, а для тесного круга единомышленников. Эти фразы известны. Вот одна из них, сказанная Гитлером: «Чем проще вздор, которым мы наполняем наш обман, чем больше он рассчитан на примитивные чувства, тем успешнее результат». Интерес для нас может представлять и такое его высказывание: «Восточный колосс созрел для гибели. И конец еврейского владычества в России будет вместе с тем и концом России как государства».

Стало банальным проведение параллелей между нами и немцами, хотя с таким же успехом между нами можно проводить и перпендикуляры. Мы объявили войну классовым врагам и вредителям, немцы – «неполноценным» расам и коммунистам. Убивать тех, кто тебе чужд и непонятен, всегда легче. В эпоху колониальных захватов какой-нибудь Сэм где-нибудь в Африке, отдохнув в гамаке после сытного обеда, потягиваясь и зевая, говорил своему приятелю: «А что, Джон, не пострелять ли нам бушменов?» (как уток или вальдшнепов), и это не выглядело чем-то невероятным или возмутительным. Это теперь мы вспоминаем о бушменах как о маленьком безобидном народе. А тогда слово «бушмен» означало полную дикость, не относящуюся к роду человеческому.

Евреи, в своей массе, тоже были чужды европейцам. Нет, существовали, конечно, евреи миллионеры, артисты, музыканты, врачи, журналисты, юристы и пр. Но сколько их? – десятки, сотни, тысячи, а евреев в Европе – миллионы. В Москве тоже проживало много евреев. Когда 6 февраля 1941 года «Вечерняя Москва» сообщила о том, что льдиной, сброшенной с крыши корпуса «Б» дома 2/14 по Брюсовскому переулку, убит гражданин Абрамовский, вышедший из подъезда, то москвичи заговорили о том, что в Москве развелось столько евреев, что куску льда негде упасть. В Москве, в отличие от некоторых столиц Европы, еврейского квартала не было, и евреи, многие из которых порвали со своей религией, не носили пейсы, длинные лапсердаки и ермолки. Они смешались с серой толпой советских граждан.

В Западной Европе было не так. Здесь существовали еврейские кварталы («гетто»), и жившие в них евреи отличались от европейцев не только религией и внешним видом, но и родом занятий. В Париже, например, жители еврейского квартала являлись старьевщиками. Некоторые из них занимались мелкой торговлей, извозом, ремеслом. Не брезговали воровством и мошенничеством. Кафе еврейского квартала больше походили на шинки Белоруссии или Украины, в них было грязно и дурно пахло. Водку «Пейсаховку» там заедали солеными огурцами, несвежей рыбой и клецками. Религиозная обособленность, нечистоплотность и склонность к низким занятиям (нередко по вине самого государства) вызывали у европейцев, а у немцев, наверное, в особенности, презрение, что и помогло нацистам завоевать поддержку народа в решении еврейского вопроса.

Люди в России, наоборот, не любили богатых и хорошо одетых, а именно этими признаками отличались евреи в России от остального населения. И все-таки преследование людей по расовому или национальному принципу для многонациональной России было неприемлемым, во всяком случае с официальной точки зрения. Перед войной в СССР шел фильм «Цирк». «У нас, – говорил в фильме директор цирка, которого играл артист Володин, – можете рожать детей хоть беленьких, хоть черненьких, хоть красненьких, хоть серых в яблочко, хоть розовеньких в полосочку». Тогда ни в Америке, ни в Германии такое никому не могло прийти в голову.

Для новых немцев, воспитанных на уроках «расоведения», мы, со всем нашим расовым и национальным многообразием, выглядели ужасно. По крайней мере, так это представлялось в официальной пропаганде. В одной из статей, опубликованных в газете «Vцlkischer beobachter» («Народный обозреватель»), центральном органе нацистской партии, за 5 августа 1941 года, описывался лагерь для советских военнопленных. Корреспондент газеты писал: «… Нам бросилась в глаза смесь наций, настоящий людской зверинец невероятной пестроты… это является как бы частью многообразия огромного государства большевиков и смеси его народов, рас, сосредоточения низменного человечества, настоящих подонков человечества, того, что нужно Сталину». Жаль, что тогда нельзя было показать автору этой статьи кадры из фильма о пленных немцах под Сталинградом. Вот уж у кого вид «настоящих подонков человечества»! Грязные, одичавшие, страшные. Неужели это аккуратные, опрятные, подтянутые немцы из страны, которую мы привыкли приводить сами себе в пример?!

Конечно, у немцев были и есть основания гордиться собой. Возьмем, к примеру, немецкую пунктуальность и умение держать слово. Фашистские руководители, конечно, не могли пройти мимо этого обстоятельства. Гиммлер как-то сказал: «Мы требуем справедливости. Человек должен держать данное слово. Когда он сказал „да“, не требуется больше ни подписи, ни клятвы». Уважение к данному слову в немцах воспитал, конечно, не Гиммлер. Еще в ХIV веке некий Шерль писал: «Я не вижу в нас ничего общего с французами. Мы совершенно иначе относимся к данным нами обещаниям и иначе ценим наши клятвы». Свое превосходство над французами немцы выражали и символически. Их орел (птица Юпитера) на изображениях всегда побеждал символ Франции – петуха… Ну это так, к слову.

В том же XIV веке немцы стали печатать книги, возвышающие свою нацию. Автор одной из них, Ульрих Гугвальд, уверял своих соплеменников в том, что один из сыновей прародителя всех живущих на Земле – Ноя имел чуть ли не германское происхождение, а Бурхарт Вальдис в поэме о двенадцати древних германских королях провозглашал право германской нации на завоевание всего мира. Эта идея воплощалась не только в текстах, но и в книжных иллюстрациях. В напечатанной в 1573 году на латинском языке поэме Матиаса Гольцварта о превосходстве германской расы на одной из гравюр показан апофеоз Германии. Изображена Германия была в виде прекрасной женщины с короной на голове. В одной руке она держала скипетр, в другой – державу, а ноги ее попирали земной шар. Внизу красовалась надпись: «Германия, завоевательница народов».