Текст книги "Труды по античной истории"

Глава третья
Структура и источники экскурсов о Килоне и тираноубийцах

В отличие от рассмотренных выше экскурсов, охватывающих длительные промежутки времени и посвященных большим и неоднородным вопросам, небольшой рассказ о Килоне (I, 126–127, 1) и замечательный по объему экскурс об убийстве Гиппарха (VI, 54–59) носят черты монографического повествования и никоим образом не касаются посторонних вопросов, а поэтому могут быть названы малыми экскурсами. Рассказ включается в повествование при описании поводов для начала военных действий и объясняет требования спартанцев относительно изгнания виновных в кощунстве Алкмеонидов, то есть, в сущности, стремление добиться изгнания Перикла или же вызвать в Афинах раздражение против него (I, 127, 2). Своего отношения к возможному изгнанию Перикла Фукидид не высказывает, а поэтому очерк носит, прежде всего, информационный характер.

Экскурс представляет собой единое по форме повествование[159]159
  Это единство формы, весьма чуждое, как мы показали в главе 2, «Археологии» и «Пентаконтаэтии», вызвало замечание схолиаста о том, что «рассказ этот отличается удивительной ясностью» (Schol. ad Thuc. I, 126), которое в ряде случаев произвольно понимается исследователями как сравнение с Геродотом. См.: Жебелёв С.А. Творчество Фукидида. Указ. изд. С. 84.


[Закрыть] о попытке Килона установить тиранию и его судьбе и носит черты устного рассказа, так как в нем подробно излагаются обстоятельства, с которыми связана эта попытка, сообщается об оракуле, полученном Килоном в Дельфах, и о его истолковании, а также описывается смерть заговорщиков, то есть наличествует ряд подробностей, которых нет у Геродота. Экскурс был написан так или иначе более чем через двести лет после этого события[160]160
  Время написания этого экскурса можно определять различно. Указание на те родственные узы, из-за которых Перикл был замешан в скверне (I, 127, 1), говорит о том, что экскурс был написан много времени спустя после смерти Перикла, когда о его родственниках уже успели забыть. Вместе с тем ограниченное включение экскурса в книгу позволяет думать, что он был написан при создании рассказа о причинах войны. См., например: Ćwikliński L. Quaestiones… S. 25–28.


[Закрыть], в силу чего традиция о нем в значительной степени была к тому времени унифицирована. Несколько иначе рассказывает о Килоне Плутарх (Plut. Sol. 12), который, вероятно, почти дословно следует «Афинской политии», насколько можно судить об этом по сохранившемуся в ней окончанию рассказа о Килоне (Arist. Ath. Pol. Ι). Вместе с тем начало повествования у Фукидида говорит об определенной зависимости от рассказа о Килоне у Геродота.

Однако в этих двух рассказах имеется ряд расхождений. Сообщение Геродота очень кратко и лишено каких бы то ни было подробностей. Рассказ Фукидида весьма распространен, сообщает ряд неизвестных Геродоту деталей, а Килона называет πάλαι εὐγενής τε καὶ δυνατός (I, 126, 3) и затем Феагена из Мегар. Согласно Фукидиду сам Килон и его брат убежали, а расправа, таким образом, коснулась только его сообщников. Геродот говорит об убийстве заговорщиков вообще – судьба Килона ему неизвестна. Таким образом, из пяти доступных источников (Геродот, Фукидид, Аристотель, Плутарх и Павсаний, I, 28, 1) о происхождении, родственных связях и судьбе Килона говорит только Фукидид и повторяющий его сообщение о Феагене Павсаний, в связи с чем имеет смысл сделать следующие замечания.

1. Следуя, в основном, краткому сообщению Геродота, Фукидид, с одной стороны, риторически развивает повествование, примером чего может служить рассказ об осаде и смерти заговорщиков (I, 126, 9–12), аналогичный по своему строению сообщению о смерти Павсания (I, 134, 2–4) или рассказу об убийстве Гиппия Пахетом (III, 34, 3). С другой стороны, Фукидид добавляет материал, безусловно, Геродоту неизвестный: он пользовался оракулом, полученным Килоном в Дельфах и комментарием к нему (I, 126, 4–6), то есть теми материалами, которые У.Виламовиц называл ὑπομνήματα[161]161
  Wilamowitz-Möllendorff U. Aristoteles und Athen. Bd. 1. B., 1893. S. 283–284. Здесь Виламовиц пишет о них как о «собраниях изречений Бога с сопутствующими им рассказами, содержавшими сообщения о том, по какому поводу давался каждый оракул и каким образом он сбылся… Это была книга, предназначенная для узкого круга, а не для большого числа читателей».


[Закрыть]. В этом комментарии говорилось, что главным праздником Килон считал Олимпии, в то время как оракул скорее всего (комментарий, однако, не открывает этого до конца) имел в виду Диасии, относительно которых там опять-таки имелись краткие пояснения, касающиеся особенностей принесения жертв. Только заимствованием этих пассажей из Дельфийского комментария к оракулу можно объяснить фразу: ἔστι γὰρ καὶ Ἀθηναίοις Διάσια, ἃ καλεῖται Διòς ἑορτὴ Μειλιχίου μεγίστη (I, 126, 6: ибо есть у афинян Диасии, которые считаются наибольшим праздником Зевса Умилостивленного). Dativus possessivus Ἀθηναίοις «у афинян» вызывает некоторое недоумение: поскольку в предшествующих пассажах речь шла о событиях в тех же Афинах, это указание не имеет смысла. А.У.Гомм по этому поводу замечал, что «Фукидид писал не только для Афинян», его сочинение адресуется всем эллинам, поэтому и делается такое пояснение[162]162
  HC. Vol. 1. Ad hoc.


[Закрыть], но поскольку в других случаях мы с аналогичными указаниями на место не встречаемся, объяснение Гомма следует признать неудовлетворительным. Вместе с тем если считать это место заимствованным из Дельфийского комментария, где этот Dativus possessivus был необходим, то его наличие в тексте становится вполне понятным, так как Фукидид, бесспорно, не ставил себе в качестве задачи сознательное изменение стиля тех сообщений, которые он откуда-либо заимствовал. Стиль Дельфийских ὑπομνήματα он сохраняет так же, как и стиль генеалогического сочинения или сухой хроники. Наконец, на заимствование из этого источника указывает и тот факт, что в данном случае Фукидидом излагаются преимущественно культурные подробности Диасий и т. д.

2. В добавлениях, которые сделал Фукидид к рассказу Геродота, ясно прослеживается его интерес к биографическому жанру, так как он считает нужным сообщить о происхождении, родственных связях и бегстве Килона вместе с братом, возможно, даже в ущерб истине (в данном случае никакими другими источниками проконтролировать Фукидида мы не можем, и вопрос о родстве между Ки-лоном и Феагеном остается открытым)[163]163
  О Феагене имеется очень немного сведений (Arist. Pol. V, 4, 5 p. 1305.21; Arist. Rhet. 1, 2 p. 1357; Paus. I, 28, 1; I, 40, 1; I, 41, 2; Plut. Quest. Graec. 18; Mor. 295, 11, 330), а сообщение о его родстве с Килоном, за исключением Фукидида, содержится только у Павсания (I, 28, 1), который практически дословно повторяет текст Фукидида.


[Закрыть].

Рассказ включается в описание событий 415 года и следует за рассказом о гермакопидах. Фукидид говорит о том, что «народу было известно о том, сколь тяжелой пришла к концу тирания Писистрата и его сыновей» (VI, 53, 1–2), а поэтому демос относился ко всему недоверчиво и всего боялся. Это связывается с тем, что многие опасались намерений установить тиранию со стороны Алкивиада (VI, 15, 4). Серьезность опасений, царивших в Афинах, усугублялась, по мнению Фукидида, тем, что, как он сообщает, народ знал «сверх того, что она (тирания) была низвергнута не ими самими и не Гармодием, а при помощи лакедемонян» (VI, 53, 3). Таким образом, опасения, о которых говорит Фукидид, носили двойной характер: с одной стороны, в Афинах опасались свержения демократии и установления олигархии или тирании (VI, 60, 1–2), с другой стороны – того, что установление последней приведет к вторжению спартанцев в Аттику; двойственность этих опасений и составила почву для этого экскурса у Фукидида.

Фукидид питал к этому экскурсу, то есть к истории Гармодия и Аристогитона, особый интерес. Об этом говорит, во-первых, значительный объем самого экскурса, а во-вторых, то, что при написании «Археологии» Фукидид возвратился к этой теме[165]165
  Можно с уверенностью сказать, что «Археология» написана после настоящего очерка в силу того, что I, 20, 2 можно рассматривать только как его конспект или упоминание об уже написанном. Нам представляется неправильной точка зрения Л.Квиклинского, который считает, что из этого упоминания впоследствии вырос очерк о тираноубийцах (Ćwikliński L. Über die Entstehungsweise des zweiten Theiles der Thukydideischen Geschichte // Hermes. Bd. 12. 1877. S. 54), поскольку вне конкретной ситуации 415 года, о которой говорится в VI книге, это упоминание бессмысленно. Говорить о незнании афинянами своей истории и приводить в пример этот случай Фукидид мог только после того, как столкнулся с тираническими предчувствиями и паникой 415 года.


[Закрыть] и поместил в заключение ее нечто вроде конспекта экскурса о тираноубийцах (I, 20, 2), где вновь проводится мысль о том, что то, что известно афинянам о Гармодии и Аристогитоне, не вполне верно. Комментарии к этим пассажам появились еще в Античности. Маркеллин сообщает в «Биографии Фукидида», что Гермипп утверждал (Vita Marc. 18), «что его род происходит от тиранов Писистратидов, а поэтому он с ненавистью говорит в своем сочинении о Гармодии и Аристогитоне». В схолиях к Фукидиду содержится следующее замечание: «Он говорит так, потому что и сам принадлежит к роду Писистратидов, а потому клевещет он на Гармодия» (Schol. ad Thuc. I, 20). При сопоставлении рассказа Фукидида с сообщениями Геродота и Аристотеля сразу становится ясной несостоятельность этих объяснений. Все они весьма единодушны в том, что Гармодий и Аристогитон убили не тирана, а брата тирана (Herod. V, 55; Arist. Ath. Pol. 18; Arist. Pol. 1311a, 31 sqq.), что тирания после этого не прекратилась (Herod. Ibidem; Arist. Ath. Pol. 19), а «Афинская полития» кроме того сообщает (18), что само убийство было вызвано личными мотивами; с этим Аристотель опять-таки соглашается в «Политике» (Pol. Ibidem). Более того, псевдоплатоновский диалог «Гиппарх», бывший в данном случае одним из источников для «Афинской политии»[166]166
  Псевдоплатоновский диалог «Гиппарх» (Platonis dialogi / Ed. C.F.Hermanni. Vol. 2. Lipsiae, 1858. P. 225–232), вероятно, принадлежит кому-то из непосредственных учеников Платона; во всяком случае, автор «Афинской политии» извлекает из него ряд сведений.


[Закрыть], а вслед за ним и сама полития, усугубляют вину убийц Гиппарха, так как в диалоге «Гиппарх» он занимает место инициатора записи поэм Гомера, друга Симонида и Анакреонта и просвещенного носителя культуры (Ps.-Plato. Hipp. 228b–229). То же самое повторяет «Афинская полития», которая называет Гиппарха φιλόμουσος (18). На достоверность этой традиции указывает то, что о дружбе его с орфиком Ономакритом, которого схолии называют редактором поэм Гомера, писал Геродот (VIII, 6); и он (V, 56), и Фукидид (I, 20, 2) считали Гиппарха организатором Панафиней.

Более того, сопоставление известного свидетельства Цицерона о записи гомеровских поэм (De or. 3, 137) со свидетельством диалога «Гиппарх» (Ps.-Plato. Hipp. 228b) показывает, что Цицерон практически дословно заимствовал свое сообщение из этого источника[167]167
  Этот диалог, безусловно, можно считать старейшим документом, говорящим о записи гомеровских поэм в Афинах.


[Закрыть], но заменил в нем имя малоизвестного Гиппарха знаменитым именем тирана. Наконец, «Афинская полития» свидетельствует о том, что схваченный Гиппием Аристогитон (18) старался предать как можно больше людей и не показал себя героическим образом[168]168
  Диодор (Fragmenta libri decimi, 16, Exc. de virt. et vit. P. 250, V557W et Exc. Vat. P. 34) неправильно понял это сообщение «Афинской политии» и, заимствовав все ее выражения, рассказал о несравненном героизме Аристогитона. Причиной этого была опять-таки непонятая Диодором специфика культа.


[Закрыть]. Последних обстоятельств Фукидид не сообщает, то есть в его рассказе тираноубийцы изображены в значительно менее темных тонах, чем у Псевдо-Платона и Аристотеля, что явно указывает на нелепость объяснения Гермиппа. Таким образом, необычность толкования этого события и особый интерес Фукидида нужно пытаться обнаружить в другой области. Сопоставим сообщения об этом Геродота и Фукидида.

1. Фукидид, так же как и Геродот, считает, что после убийства Гиппарха «тирания сделалась для Афин более тяжелой» (Thuc. VI, 59, 2 и Herod. V, 55). Убийство Гиппарха, по Геродоту, также не было концом тирании, а только лишь ожесточило Писистратидов (Herod. VI, 123).

2. Геродот, точно так же как Фукидид, утверждает, что тираноубийцы убили только брата тирана, а не самого тирана, а следовательно, никакого зла не устранили, и, в сущности, тираноубийцами не были (Herod. V, 55 и Thuc. I, 20; VI, 55, 3).

3. Гиппарх не был убит во время процессии, которую устроил он сам (Herod. V, 56 и Thuc. I, 20; VI, 55).

4. Впоследствии Гиппий был низложен Алкмеонидами и лакедемонянами (Herod. VI, 61–64 и Thuc. I, 20; VI, 59, 4).

Разница между их рассказами заключается только в том, что Фукидид сообщает причины, по которым тираноубийцы решились на убийство Гиппарха (VI, 54, 2–4; VI, 56) и обстоятельства самого убийства, в то время как Геродот передает рассказ об этом событии кратко и очень сухо. Вместе с тем надо иметь в виду, что Фукидид пишет о τόλμημα Аристогитона и Гармодия (VI, 54, 1), а Геродот рассказывает не о тираноубийцах, а об освобождении Афин от тирании (V, 55, 1; V, 62, 1), то есть рассказ о тираноубийцах помещается у него между прочим. Интерес у двух историков имеет в данном случае различные направления, тем не менее сопоставление рассказов Геродота и Фукидида показывает, что последний следовал при написании этого экскурса Геродоту и старался во всем придерживаться его версии.

Народ знал, что тиранию уничтожили не Гармодий и Аристогитон. На этом положении Фукидид начинает строить свой экскурс (VI, 53, 3). Таким образом, он посвящает его обоснованию общеизвестного факта, что говорит о наличии особого интереса к этой теме. В этих целях он использует свидетельства надписей (VI, 55, 1–2) и разнообразные устные источники. Факт того, что тирания не была уничтожена тираноубийцами, действительно общеизвестен, но есть в этом рассказе какая-то черта, о которой афиняне не знают, на что, бесспорно, указывает Фукидид (I, 20).

Аналогично тому, что мы видели в рассказе о Килоне, Фукидид добавляет ряд фактов, подробностей и т. д. к краткому рассказу Геродота, на котором основывает свое повествование и которым создает своеобразное обоснование своему рассказу.

Введение к этому очерку связано с тираническими предчувствиями, появившимися в Афинах в связи с делом о мистериях (VI, 60, 1). Фукидид об этих предчувствиях вообще говорит неодобрительно, что становится особенно ясным из рассказа о процессе (VI, 60, 3–4).

Когда один из подозреваемых признался, хотя было неизвестно, насколько истинно его признание, демос радостно его принял, тем более что могло получиться так, что τοὺς ἐπιβουλεύοντας σφῶν τῶι πλήθει μὴ εἴσονται (злоумышлявшие против народа не появятся, VI, 60, 4). То есть, как полагает Фукидид, сложившаяся в Афинах политическая обстановка требовала обнаружения каких-либо врагов, на которых можно было бы направить все недовольство афинского демоса. Лучшими «врагами» для этого были, конечно, лица, покушавшиеся на установление тирании. Мы знаем из фрагмента Андротиона (Andr. Fr. 5; Specta Harpocr. Hipp.), что стразу же после введения остракизма в Афинах ему был подвергнут некто Гиппарх, сын Хармона, только за то, что он был родственником Писистрата, а поэтому подозревался в стремлении к тирании. Об этом акте упоминают между прочим Диодор и Плутарх (Diod. XI, 55; Plut. Nic. 11).

Главным обвинением, которое предъявлялось Периклу его врагами и противниками, было обвинение в стремлении к тирании. Тираном назвал Перикла комедиограф Кратин (Plut. Per. 3), а учитель Перикла Дамон имел прозвище φιλοτύραννος (ibidem. 4); наконец, сторонников Перикла многие именовали «новыми Писистратидами» (ibidem. 16) и т. д. Обобщению тиранических опасений, бытовавших в Афинах, посвящен известный стасим «Эдипа» (Soph. Oed. Tyr. 863–910)[169]169
  См. интересный филологический и метрический комментарий к этому хору у Henry A.S. Sophocles, Oedipus Tyrannus 876–877 // The Classical Quarterly. Vol. 15. 1965. November. N 2. P. 203–205.


[Закрыть]. Наконец, в «Осах» Аристофана, поставленных в 422 году, говорится о том, что на агоре только и говорят о тирании такие лица, как ὁ πωλῶν τας μεμβράδας ἡ λαχανόπωλις, ἡ πόρνη (Vesp. 514, 517, 520), то есть продавец рыбешки, торговка зеленью и распутница. Последняя, по словам раба Ксанфии, заявляет: εἰ τὴν Ἱππίου καθίσταμαι τυραννίδα (ibidem. 522). По этому поводу сам Аристофан иронически замечает о тирании ἐγὼ οὐκ ἤκουσα τοὔνομ' οὐδὲ πεντήκοντ' ἐτῶν (ibidem. 510), то есть «я не слышу этого имени уже пятьдесят лет».

Аналогично мыслит Софокл; действительно, Эдип трагедии и тираны стасима противоположны во всех отношениях; образ, рисуемый в стасиме, – ὕβρις φυτεύει τύραννον, – как может показаться, не имеет к Эдипу никакого отношения, что породило целый ряд разнообразных толкований этого хора[170]170
  Sophocles. Oedipus Tyrannus / Ed. M.L.Earle. New York, 1901; Knox B.M.W. Oedipus at Thebes. New Haven, 1957.


[Закрыть]. М.Эрл[171]171
  Sophocles. Oedipus Tyrannus / Ed. M.L.Earle. P. 53.


[Закрыть] полагал, что здесь в аллегорической форме содержится осуждение единовластия положительного героя Эдипа-Перикла, оказавшегося в трагической ситуации. Б.Нокс[172]172
  Knox B.M.W. Op. cit. P. 58, 67.


[Закрыть] видит в этом хоре осуждение неограниченной власти демоса, в первую очередь – его власти над политическими деятелями. В этой связи он ссылается на характеристику Аристофана: ὦ Δῆμε, καλήν γ' ἔχεις ἀρχὴν ὅτε πάντες ἄνθρωποι δεδίασί σ' ὥσπερ ἄνδρα τύραννον (Eques. 1119–1122), то есть: «Демос, ты обладаешь замечательной властью, вследствие чего тебя боятся люди, словно мужа-тирана». Слабой стороной этих толкований является то, что М.Эрл и Б.Нокс рассматривают настоящий хор вне связи со всей трагедией. Хор – один из органичных элементов произведения, он находится в полной взаимосвязи со всей трагедией, и таким образом, на Эдипа хора переносятся все черты того образа, который создан в трагедии. Вместе с тем все эти черты в стасиме превращаются в противоположные. Таким образом, Софокл создает два противопоставленных образа Эдипа и этим говорит приблизительно следующее: обвинения в тирании нелепы, но тем не менее вот они налицо. Выражение οὐδὲ δαιμόνων ἕδη σέβων (Soph. Oed. Tyr. 884–885) необычайно подходит к Алкивиаду и инциденту с гермами (так и понимал его старый комментатор Софокла Готфрид Германн). Тем не менее «Эдип» написан более чем за десять лет до Сицилийской экспедиции. Этот пример показывает, какими распространенными и вместе с тем стереотипными были тиранические предчувствия. В чем заключается этот тиранический стереотип, говорит сам Софокл:

1) ὑπέροπτα χερσὶν ἢ λόγωι πορεύεται (882–883), то есть преступает границы в действиях и словах;

2) Δίκας ἀφόβητος (885), то есть не боится справедливости;

3) οὐδὲ δαιμόνων ἕδη σέβων (885–886), то есть не почитает изображения божеств;

4) следующая его черта δυσπότμου χάριν χλιδᾶς (888), то есть кичливость пагубной гордыней;

5) он μὴ τò κέρδος κερδανεῖ δικαίως (889), то есть будет нечестно извлекать выгоду;

6) τῶν ἀσεπτων ἔρξεται (890), то есть делать нечестивые дела;

7) τῶν ἀθίκτων ἕξεται ματάζων (891), то есть покушаться на неприкосновенное.

Таково именно традиционное понимание тирании, которое переходит в стереотип, понимание того, что представляется в качестве обвинений потенциальному тирану. Аристофан и Софокл подчеркивают всю нелепость этого стереотипа, опираясь на который афинское общественное мнение постоянно ожидает тиранию и боится ее, видит ее повсюду и т. д., что в сатирической форме прекрасно изображено в «Осах». В «Лисистрате» содержится еще один интересный в этой связи текст. «Лисистрата» поставлена в 411 году, то есть непосредственно связана с конкретной исторической ситуацией Сицилийской экспедиции и процессом гермокопидов, о которых упоминает здесь Аристофан (Lys. 1097). Хор старцев в «Лисистрате» исполнен тиранических предчувствий, которые звучат как пародия на те опасения, которые в действительности имели место в Афинах. Хор сообщает: ὀσφραίνομαι τῆς Ἱππίου τυραννίδος (Lys. 609; я чую тиранию Гиппия). Женщины стремятся установить тиранию (Lys. 630), против которой намерены восстать старцы, тщетно демонстрирующие утраченные силы и заявляющие: καὶ φορήσω τὸ ξίφος τὸ λοιπὸν ἐν μύρτου κλαδί, ἀγοράσω τ' ἐν τοῖς ὅπλοις ἑξῆς Ἀριστογείτονι (Lys. 634–635), то есть «впредь я буду носить меч с веткой мирта и ходить по агоре с оружием рядом с Аристогитоном». Эта фраза, бесспорно, неуместная в старческих устах, пародирует первую строку известного схолия о Гармодии, сохраненного у Афинея (Athen. XV, 695): Ἐν μύρτου κλαδὶ τò ξίφος φορήσω. Эта пародия, гротескность которой начинается с того, что немощные старцы уподобляются юному Гармодию, красноречивее всего показывает издевательское отношение Аристофана к тираническим предчувствиям времени Сицилийской экспедиции. Интересно отметить, что для Аристофана эти предчувствия также стереотипны, хор старцев указывает на ὕβρις πολλή (Lys. 659–660), которой наделены женщины, стремящиеся к «тирании». Аристофан таким образом указывает на нелепость тиранических предчувствий применительно к той же ситуации, которая в связи с этими же предчувствиями заставила Фукидида упрекнуть афинян в незнании своей истории. Фукидид мыслит аналогично: прецедент налицо, тиранические предчувствия возрождаются и хотя каждый второй нелепость этих предчувствий понимает, все находятся в страхе и всего боятся. К этому присовокупляется новый аргумент: известно, что тиранию в свое время свергли не Гармодий и Аристогитон, а спартанцы, поэтому надеяться на то, что теперь «новый Гармодий» спасет Афины в том случае, если будет установлена тирания, невозможно. Тирания, если она установится, приведет к вторжению спартанцев. В этой связи культ Гармодия, смысл которого становится непонятен[173]173
  Ч.Форнара в статье о культе тираноубийц утверждает, что отрицательное отношение к этому культу объясняется только влиянием Алкмеонидовской традиции (Fornara Ch.W. The cult of Harmodius and Aristogeiton // Philologus. Vol. 114. 1970. P. 156). Однако материал, говорящий о таком отношении, слишком велик и разнообразен, чтобы его можно было сводить к влиянию Алкмеонидов.


[Закрыть], только лишь внушает дополнительный страх, а известный схолий Φίλταθ’ Ἁρμόδι’, οὔ τί πω τέθνηκας, прославляющий героя, не сумевшего ничего сделать для Афин, звучит бессмысленно. На это, между прочим, еще в 425 году указывал Аристофан в «Ахарнянах» οὐδέποτ' ἐγὼ Πόλεμον οἴκαδ' ὑποδέξομαι, οὐδὲ παρ' ἐμοί ποτε τὸν Ἁρμόδιον ᾄσεται (Achar. 989–990: «Я никогда не приму войну у себя дома, а она никогда мне не будет петь о Гармодии»).

По мнению Фукидида, именно такие опасения порождают всеобщий страх, который напрасен, так как Алкивиад, с его точки зрения, не стремится к установлению тирании[174]174
  Фукидид вообще склонен примирительно относиться к Алкивиаду, который, как полагал Г.Свобода (op. cit. S. 34), мог быть одним из его источников.


[Закрыть] (VI, 89, 4). В связи с этим Фукидид включает в свое повествование экскурс о тираноубийцах, рассказ о которых, как мы показали, он излагает согласно Геродоту. Сам он подчеркивает в этом рассказе только одну новую черту: причины, по которым тираноубийцы решились на убийство Гиппарха, не были политическими, а следовательно, они не свергли тирана, потому что не стремились его свергнуть. Причиной этого подвига была личная ненависть (VI, 54, 1). Вот в чем заключается то незнание своей истории, в котором Фукидид упрекал афинян. Раз тираноубийцами двигали не политические соображения, то никакого параллелизма, таким образом, между ситуациями 514 и 415 годов нет, а предчувствия и опасения, вызвавшие написание этого экскурса (VI, 53, 3; VI, 60, 1), действительно, напрасны. Таким образом, именно тот факт, что Ἀριστογείτονος καὶ Ἁρμοδίου τόλμημα δι' ἐρωτικὴν ξυντυχίαν ἐπεχειρήθη (VI, 54, 1), придает экскурсу острый политический смысл и делает разъяснения по поводу события столетней давности необходимыми.

В этой связи трудно согласиться с Г.И.Дизнером[175]175
  Diesner H.J. Op. cit. S. 21–22.


[Закрыть], который полагает, что Фукидид подчеркивает параллелизм между двумя этими ситуациями, чтобы указать на опасность, нависшую над Афинами. Так рассуждать Фукидид не мог уже потому, что относился к тираническим предчувствиям 415 года с явным неодобрением.