Текст книги "Кот ушел, а улыбка осталась"

Районные филателисты

График работы на этой картине был напряженный: шестидневная рабочая неделя в две смены. За восемь недель мы должны были снять уйму объектов, раскиданных географически: Грузия, Москва, Вена, Израиль, Синайская пустыня.

Начали снимать в Грузии. За неделю сняли все, что было запланировано, включая израильские объекты (сцену в подземном гараже и в голландском посольстве).

В Москве мы начали снимать со сцены: Яша с семьей уезжает в Израиль, Мераб его провожает (снимали в аэропорту Шереметьево). В аэропорту Мераб хочет выпить с братом на прощание шампанского. В буфете с нашей стороны шампанского нет (антиалкогольная кампания), а за паспортным контролем есть все. Мераб по документам брата (они очень похожи) проходит паспортный контроль, покупает бутылку шампанского, возвращается обратно, но его не пускают.

В аэропортах вообще снимать непросто, а в нашем случае было особенно сложно. Поскольку в то время немцам Поволжья разрешили уезжать на историческую родину. В ожидании своих рейсов немцы с детьми и со всем своим скарбом разместились на скамейках и на полу. Их было много. Ночевали они там же. Мы понимали, что, если к нам в кадр попадут спящие на полу люди, нашу картину за очернительство советской действительности закроют. Поэтому для каждой точки мы уговаривали всех подняться и переместиться. И так в течение шестнадцати часов раз десять (график был напряженный, работали в две смены). К концу первого съемочного дня мы люто ненавидели друг друга. Мы немцев, а немцы нас.

Для того чтобы снимать на погранично-паспортном контроле (ППК) и за ним, нужно было получить разрешение от начальника погранотряда аэропорта Шереметьево. За месяц до съемок мы дали ему сценарий. Он прочитал и сказал, что разрешения на съемки не дает.

– Хотите показать на весь мир, что советские пограничники настолько непрофессиональные, что граждан по чужим паспортам пропускают!

– У него паспорт брата, а они очень похожи, на фотографиях невозможно различить.

– На то он и пограничник, чтобы различать!

Опять пришлось обратиться к Шахназарову. В итоге разрешение на съемки на ППК аэропорта Шереметьево дал начальник пограничных войск КГБ СССР генерал армии В. А. Матросов.

Для того чтобы снимать за государственной границей, мы до начала съемок сдали списки с паспортными данными съемочной группы и актеров, которые будут работать с той стороны границы, и нас туда пропускали строго по списку по общегражданским паспортам.

Начали снимать со сцены, как Мераб и Боря проходят паспортный контроль, а с ними иностранец с балалайкой и еще три человека. Юсов ставил свет. Рядом со мной стоял заместитель начальника погранотряда с нашим сценарием в руках. Сам начальник от огорчения, что нам разрешили глумиться над советскими пограничниками, на работу в тот день не вышел. Я убеждал заместителя, что ничего дискредитирующего пограничную службу в сценарии нет. Комедия. Все условно.

– А я вообще молчу. У меня – приказ.

– Мы готовы, – сказал Юсов.

– Приготовились к съемке! Мотор, камера! Начали!

Паспортный контроль прошли Мераб, Боря и иностранец с балалайкой.

– Стоп! Давайте еще дубль!

– Секундочку! Товарищ режиссер, а какой штемпель ваш пограничник ставит? – спросил замначальника.

– Никакой, просто вид делает. В кадре только голова видна.

– Ставит, это слышно. Товарищ Янковский, – обратился он к Олегу, – можно посмотреть ваш документ?

– Пожалуйста, – Олег протянул ему свой «паспорт».

Замначальника взял его, раскрыл и посмотрел на меня.

– Так! Товарищ режиссер, а товарищ Матросов в курсе, что в вашей кинокомедии советский пограничник при прохождении ППК ставит в паспорта печать районных филателистов? Остановите киносъемку!

– Каких филателистов?

– А вот, читайте. Это уже не смешно!

В «паспорте» стояла треугольная печать с надписью: «Добровольное общество филателистов при Доме пионеров Фрунзенского района».

– Саша, откуда взялась эта печать? – спросил я.

– Не знаю, – пожал плечами Саша. – Товарищ майор, эта печать не в кадре, ее не будет на экране.

– Не будет, говорите? Открываем сценарий, – он открыл сценарий на закладке. – Читаем: «Крупно. Рука пограничника ставит печать». Значит, печать этих районных филателистов народ все-таки увидит и прочитает?

– Этого кадра не будет – вы же не даете свой штемпель…

– Георгий Николаевич, извините, что отвлекаю, – сказала помреж Ира Фандера, – там уже чужие проходят!..

И мы увидели: от ППК отошел индус в чалме, с паспортом в руке, а в окошко протянул свой паспорт африканец, и выстроилась очередь, человек шесть.

Пограничная служба сработала четко. За несколько минут задержали и вернули обратно в Советский Союз тех, кто успел пройти наш ППК. Кроме индуса это были пожилая немка и священник из Твери. У всех троих в паспортах навеки стояла печать «Общества филателистов при Доме пионеров Фрунзенского района»!

Свой штемпель пограничники нам на полчаса все-таки дали. И кадр «Крупно: рука, паспорт, печать» в фильме есть.

Между прочим. Печать филателистов принес на съемку студент первого курса ГИТИСа, который играл роль пограничника. Он знал, что печать будет не видна, но она ему нужна была для самочувствия, чтобы было все по Станиславскому.

Данелия Мердо!

В советском посольстве в Вене прочитали сценарий и также, как пограничники, запретили снимать на своей территории.

– Высмеивать сотрудников советского посольства мы вам помогать не будем! – сказали нам.

Что делать? Завтра съемка.

– Гия, звони своему Шахназарову, – сказал Саша Хайт.

– Не могу, это уже неприлично. Давай искать похожее здание.

К вечеру нашли. Договорились. Когда вернулись в гостиницу, нам сказали, что звонили из посольства и просили перезвонить по такому-то номеру. Позвонили. Женский голос на том конце провода сообщил, что наш сценарий они еще раз внимательно прочитали и решили, что это комедия, все условно.

– Так что снимайте, как было запланировано.

– Посол, наверное, прочитал. Умный, – решили мы.

На следующее утро, когда начали снимать сцены у посольства, ко мне подошел дежурный дипломат и протянул записную книжку:

– Ваша?

– Моя.

– Вы вчера забыли на столе в приемной.

– Вот теперь все встало на место, – сказал Саша Хайт, когда дежурный отошел. – Раскрыли они твою книжицу, полистали и видят: на букву К – Крючков (председатель КГБ), на букву М – Матросов (начальник пограничных войск СССР), на букву С – Степанов (начальник секретариата министра иностранных дел), на букву Ш – два: Шахназаров (помощник президента) и Шеварднадзе (министр иностранных дел). И они поняли: с владельцем этой записной книжки лучше не связываться.

В тот день мы первый и последний раз поссорились с Жераром Дармоном. Снимали сцену, как Мераб лезет через чугунную ограду советского посольства, а австрийские полицейские пытаются его задержать. Жерар попросил снять этот кадр без репетиции. Включили камеру.

– Начали! – скомандовал я.

Поймали!

Сотрудник советского посольства в Вене – Евгений Леонов

Жерар подпрыгнул, схватился за чугунные прутья, подтянулся и полез через ограду. Австрийские актеры в форме полицейских подбежали, схватили его за ноги и потянули. Жерар начал кричать и брыкаться. Он так истошно орал и так отчаянно лягался, а полицейские так правдоподобно отдирали его от ограды, что мне не хотелось останавливать камеру. А когда наконец я скомандовал «стоп!» и «полицейские» отпустили Жерара, он содрал с руки часы, что есть силы бросил их об асфальт и, указав на меня пальцем, заорал:

– Мердо! Данелия мердо! – и убежал.

– Что с ним? – спросил я Зураба.

– Он возмущен, что вы не остановили съемку.

– А ты почему молчал?

– Я говорил, вы не реагировали…

Выяснилось, что австрийские актеры не изображали, что отдирают Жерара, а на самом деле что есть силы тянули его за ноги, и он еле удержался, чтобы не отпустить руки и не разбить лицо об асфальт.

– Тогда съемки остановились бы надолго, – сказал мне Жерар, когда я вечером пришел к нему в номер извиняться.

– А часы при чем?

– А часы так врезались мне в запястье, что казалось – кость сломают.

За все время съемок этот конфликт был у нас первым и последним. Работали мы дружно. Жерар доверял мне, а я ему.

Съемки в Израиле

В Израиле первым ассистентом и главным моим помощником на площадке был Саша Кляйн. Группа работала быстро и четко. Никаких претензий у меня не было. Единственное, что меня раздражало, – это то, что у каждого члена группы была рация и любое мое распоряжение, ну, скажем, переставить кувшин, дублировалось и вызывало такую волну переговоров, можно было подумать: война началась, а всего-то надо было кувшин на втором плане подвинуть на полметра.

Завтрак был в 5 часов утра. Возле съемочной площадки ночью разбивали большой шатер и готовили пищу. Кормили очень качественно, быстро и независимо от ранга. К великой радости Юсова, менять точки съемок, как всегда, я не мог. Было свободно только то пространство, в направлении которого мы должны были снимать, а все остальное с вечера было занято шатром, машинами, техникой.

Работали, как и везде, в две смены. В шесть утра начинали снимать, снимали до десяти вечера. Но в Израиле на этом мой рабочий день не заканчивался. В гостинице меня ждали актеры, претенденты на эпизодические роли. С ними мы оговаривали костюмы и репетировали текст. Из-за того, что график съемок сдвинулся, актеров, отобранных для эпизодов, надо было набирать заново, почти всех (кто-то уехал, кто-то снимался в других фильмах). На следующий день опять завтрак на площадке в пять утра, независимо от того, на каком расстоянии находится от гостиницы эта площадка, и если площадка в тридцати километрах, значит, надо выезжать в четыре. А после съемок в гостинице меня опять ждали актеры. Выходной у группы был в субботу – шабат. А мы с Вадимом Юсовым, Сашей Хайтом и Димой Такаишвили ездили и выбирали натуру. Ассистента, с которым мы в прошлый приезд определили все съемочные площадки, Александров уволил, и он уже работал на другой картине в Австралии, а все карты и записи остались у него. Так что нам приходилось и натуру выбирать заново. А в воскресенье опять в пять утра завтрак на площадке и работа в две смены, а после съемки в гостинице ждут актеры.

Через три недели во время съемок я потерял сознание. Отвезли меня в больницу, пять часов исследовали: кровь, давление, узи, томографию, еще что-то. Собрали консилиум. Посовещались и поставили диагноз:

– Тотальное переутомление. Надо отдохнуть. Хотя бы месяц.

– А я-то думал, что-то серьезное, – обрадовался Саша Кляйн. – Георгий Николаевич, сейчас в гостиницу и до трех отдыхаете. А в три едем проезды Сени снимать.

Еврейская цензура

Когда начали снимать в Израиле, я совершил необдуманный поступок. Собрал израильскую группу и спросил, нет ли в сценарии чего-нибудь обидного для израильтян.

– Мне важно, чтобы в нашем фильме этого не было.

И получил замечания.

– Все хорошо, – сказала Эсфирь, ассистентка по актерам, – только вот, когда Боря Чиж из СОХНУ́Та с Америкой разговаривает по телефону, у него сотрудник Сохну́та Давид Голд отбирает аппарат и запирает в ящик стола. Не надо, чтобы Голд запирал. А то подумают, что евреи жадные.

– Правильно! – поддержали ее все. – Не надо!

– А у меня принципиальных замечаний нет, – сказал художник-декоратор Давид. – Только не надо, чтобы Сеня пил водку. Получается, что евреи алкаши.

– Георгий Николаевич, Моше, которого Мамука играет, – сказал механик по аппаратуре Реувен, – в Тбилиси был офицером полиции, а у нас на базаре женскими трусами торгует. Получается, что там у вас в Грузии евреи жили лучше, чем здесь!

– Не получается. У нас Тенгиз, друг хромого Альберта, ездит на «Мерседесе», – сказал я.

– Хорошо, что напомнили! – сказал реквизитор Моня. – У этого Тенгиза на лобовом стекле портрет Сталина наклеен. Можно подумать, что евреи обожают этого тирана, а это совсем не так. Портрет надо убрать.

А Саша Кляйн сказал:

– Георгий Николаевич не слушайте никого. Если все замечания выполнить, от сценария ничего не останется! Я бы только имя героя поменял. Мераб очень напоминает «араб».

– Правильно, – сказали все. – Очень напоминает.

Но и этого я делать не стал. Как было написано, так и сняли.

Хозяин верблюда

Приехали снимать общий план тюрьмы в пригороде города Бершевы. Она стояла в пустыне, особняком. Установили камеру. Рядом с тюрьмой пасся верблюд. Переставили верблюда по кадру. Ждем солнца.

Как всегда, первыми появились любопытные мальчишки. Смотрят, ждут.

Подъехал бедуин на ослике. Остановился. Поздоровался и спросил по-английски:

– А Сталлоне привезут?

– Нет.

– В прошлый раз был.

– В прошлый раз были американцы, – сказал Саша Кляйн. (Почти все фильмы «Рембо» снимали в Израиле.)

– А это кто?

– Русские.

– А Гагарин приедет?

– Нет.

Из-за угла тюремной стены появилась женщина в темном платке и в длинной до пят коричневой рубахе, подошла к верблюду, взяла его под уздцы и повела. Израильская ассистентка Эсфирь побежала за ней и остановила. Женщина начала что-то громко выговаривать, размахивая руками.

– Чего она хочет? – по рации спросил Саша Кляйн.

– Не понимаю! – по рации сообщила Эсфирь.

– Зураб! Где Зураб?!

– Только что здесь был.

– Она говорит, что она жена хозяина верблюда, – перевел бедуин на ослике, – она деньги хочет.

Женщине заплатили. Она вернула верблюда на место. Пока торговались, солнце ушло.

– Можно и осла поставить рядом с верблюдом, – предложил бедуин. – Еще больше будет на Афганистан похоже.

– При чем тут Афганистан?

– Здесь всегда про войну в Афганистане сни-мают.

– Осел не нужен, – сказал Юсов. – И эта дама не нужна.

К верблюду шла другая женщина, в темно-красной до пят рубахе.

– Скажи ей, – обратился Саша Кляйн к бедуину, – чтобы шла быстрее. Она у нас в кадре.

Бедуин на ослике.

В роли бедуина Георгий Данелия. В роли ослика – личный ослик хозяина верблюда

Репетиция

Съемка

Зураб, я, Армен и Саша Хайт

Бедуин что-то крикнул, женщина пошла быстрее, подошла к верблюду, взяла его под уздцы и повела.

– Скажи ей, чтобы поставила верблюда на место.

Бедуин что-то крикнул женщине. Она ответила.

– Говорит, верблюд устал. Пока не заплатите, не даст его снимать.

– Скажи, что мы за верблюда уже заплатили, если не вернет на место, я полицию вызову, – сказал Саша Кляйн.

– Вы заплатили третьей жене хозяина верблюда, а это первая.

– И сколько у него жен?

– Пять.

– И всем надо платить?

– Да, всем. А можно мне.

– А тебе за что?

– Я хозяин верблюда.

– А все-таки, где Зураб? – спросил я Сашу Кляйна.

– Не переживайте, Георгий Николаевич, рано или поздно появится.

Зуб верблюда

Я уже писал, что переводчиком на этом фильме со мной работал Зураб Качкачишвили. Зураб свободно говорил по-французски, по-грузински, по-английски, по-русски, на иврите и арабском. Переводил он идеально, но был у него и недостаток.

Съемочная площадка. Репетирую с актерами. Зураб переводит. Отвлекся. Нет Зураба.

– Зураб! Где Зураб?!

– Только что здесь стоял.

– Зураб! – вызывают его по рации.

– Бегу, Георгий Николаевич!

В тот день настраивались на съемку эпизода «Мераб прощается с Джейн» (Джейн играла израильская актриса Шэрон Брэндон). Юсов ставит свет. Механики укладывают рельсы. Саша Кляйн руководит массовкой. Я репетирую с актерами. Зураб переводит.

Подошел к Юсову, посмотрел в объектив. Обернулся – нет Зураба.

– Зураб! Где Зураб?!

– Только что здесь был, – сказала французская практикантка Софи.

– Георгий Николаевич, посмотрите, – Саша Кляйн показал мне наручники, которые принес реквизитор Моня для эпизода «Мераб приковался к ручке «Мерседеса» голландского консула».

– Подойдут или другие искать?

– Подойдут.

Появился Зураб.

– Я здесь, Георгий Николаевич. Что надо?

– Зураб, для интенсификации производства фильма надо тебя этими наручниками к Георгию Николаевичу приковать, – сказал Саша Кляйн, – всегда будешь рядом, когда нужен.

– С превеликим удовольствием! Не будете гонять меня по всему Израилю с поручениями!

– Вот и прикуйся! Георгий Николаевич, не возражаете?

– Это моя мечта! – сказал я.

Так мы с Зурабом оказались «скованными одной цепью».

Репетируем. Подошел Гена Давыдов.

– Приковали? – весело спросил он. – Правильное решение. Зураб, там тебя спрашивают.

– Маленький в кипе?

– Маленький в кипе.

– После съемки пусть приходит, – сказал я. – Так, пошли актеры. Пошел Жерар! Стоп! Еще раз, пожалуйста.

– Георгий Николаевич, это за лекарством, – сказал Зураб. – Сейчас я тебе его дам, Гена, а ты передай, пожалуйста. Руку чуть-чуть опустите, Георгий Николаевич, я в карман не могу залезть, – Зураб достал из кармана маленький пузырек. – Гена, вот капли Вотчала (были такие советские капли, популярные среди выходцев из Союза). – Скажи, по двадцать капель три раза в день.

Гена взял пузырек и ушел. Снимаем. Появилась Нина Мамиконовна Тер-Осипян. В белых кожаных джинсах и в красной бейсболке. Скромно стоит в сторонке. Сняли два дубля. Меняем точку.

– Георгий Николаевич, отстегните меня на пять минут, пожалуйста, – сказал Зураб. – Я обещал помочь Мамиконовне мячики для бадминтона купить.

– В рабочее время?

– Завтра она улетает!

– Саша, отстегни Зураба.

– До обеда, господа, вы неразлучны. Ключ у Мони. А Моня уехал к Саше Хайту (Саша Хайт в городке Ашдод готовил завтрашний объект), – сказал Саша Кляйн.

– Далеко магазин? – спросил я Зураба.

– Да здесь рядом.

– Вы сами хотите пойти?! Ни в коем случае! – запротестовала Мамиконовна.

– Нина Мамиконовна, пять минут у Георгия Николаевича есть, – сказал Юсов. – Мы диг будем ставить. Иди, Гия.

И мы быстро пошли. Без привычки идти прикованным было не очень удобно.

– Георгий Николаевич, вы так рукой не размахивайте, Зурику больно! – сказала Мамиконовна.

– Стараюсь.

– Георгий Николаевич, извините, пожалуйста, мы вас обманули. Мячики для племянника мы еще вчера купили. А сегодня он обещал мне шекели на доллары поменять. Не хотел об этом при всех говорить, – сказал Зураб.

В то время в Тель-Авиве менялы обменивали шекели на доллары и доллары на шекели прямо на улице, почти открыто. В банке курс был намного ниже. Наш меняла, небритый пожилой мужчина в черной кепке с большим козырьком, какие в сороковых носили в Грузии, стоял возле газетного киоска.

Подошли, Зураб представил меня и Мамиконовну. Сказал, что мы люди в своей стране очень известные. Говорили по-грузински. Меняла сказал, что ему очень приятно иметь дело с такими клиентами. Сам он был из Кутаиси, звали его Иосиф.

– А правда, что Горбачев приказал все виноградники вырубить? – спросил меняла.

– Не слышали о таком приказе.

– Что он говорит? – спросила Нина Мамиконовна.

– Дорогая, я говорю, что поменяю вам по самому выгодному курсу, – сказал меняла по-русски. – Но если у вас большая сумма, надо будет поехать в другое место.

– Сумма не очень большая. Главное, чтобы фальшивых не было, – попросила Мамиконовна.

– Фальшивых, дорогая, у меня не бывает! Для вас персонально, я на каждой стодолларовой купюре свою подпись поставлю.

Мамиконовна открыла сумочку, достала деньги и протянула их меняле.

– Вот. Здесь тридцать четыре шекеля!

– Это все?

– Да, меняю все, – сказала Мамиконовна.

– Тридцать четыре шекеля – это двадцать семь долларов, – подсчитал меняла. Он взял у Мамиконовны шекели и протянул три купюры по десять. – Здесь тридцать долларов. У вас три найдется?

– Найдется, – сказал я. – Зураб, чуть-чуть руку опусти, – я полез в задний карман за бумажником.

До этого мы с Зурабом стояли так, чтобы меняле не видно было наручников. А тут он увидел. Посмотрел на наручники, на меня, на Зураба, на Мамиконовну, развернулся и пошел прочь. Мы – за ним.

– Подождите! Куда вы?! Вот ваши три доллара, возьмите!

– Пешкеш[5]5
  Подарок.


[Закрыть], – не оглядываясь, сказал меняла, прибавил шагу и скрылся за углом.

– Он подумал, что мы сбежавшие бандиты! Нельзя так ходить, – сказала Мамиконовна. – Георгий Николаевич, давайте найдем какого-нибудь кузнеца, и он вас раскует.

– Некогда, Нина Мамиконовна, – сказал Зураб. – График нарушим!

Мимо ехало такси, я поднял руку:

– Такси!

– Вай! – простонал Зураб.

– Очень больно, Зурик? – спросила его Мамиконовна.

– Совсем не больно, Нина Мамиконовна. Видите – даже не покраснело, – сказал Зураб.

Такси остановилось.

– Зурик, спроси у таксиста, до Ашдода, туда и обратно, тридцать долларов хватит? Я ключ у Мони возьму и привезу.

– Вы их не найдете, – сказал я. – Это не в самом Ашдоде, а в окрестностях, как доехать, мы не знаем.

– Не нравится мне это все, – покачала головой Мамиконовна. – Георгий Николаевич, я вас очень прошу, вы на Зурика не сердитесь, пожалуйста, – попросила она на прощание. – Он мальчик отзывчивый! Всем всегда помогает!

– Не буду, Нина Мамиконовна.

Мы дали таксисту деньги и отправили Мамиконовну в гостиницу. А сами поспешили на площадку.

– Георгий Николаевич, не успел сказать, сегодня вечером мы идем на свадьбу. Морис пригласил. Он там поет.

– Не идем, Зураб. Вечером снимаем.

– Как?! Гамлет же телеграмму прислал, что не прилетит. (Гамлета играл американский актер.) Я Морису позвонил, сказал, что мы свободны. Подумал, наконец-то французы грузинскую свадьбу увидят!

– Если бы ты не исчезал, ты бы знал, что Саша Кляйн назначил на сегодня освоение ресторана.

– Надо срочно Морису звонить, предупредить.

Между прочим. Морис Джанашвили – знаменитый эстрадный певец. И было время, когда я предлагал его на роль Мераба. Константин не согласился.

Быстро перешли на другую сторону улицы к телефону-автомату. Свободной рукой Зураб опустил монетку.

– Георгий Николаевич, руку поднимите, – Зураб быстро набрал номер. – Мориса позовите, пожалуйста. Жду.

К нам подошел патлатый малый в мятых шортах и спросил меня по-английски:

– Вы русский кинорежиссер?

– Да.

– А это зачем? – он показал на браслеты. – Любовь?

– Нет, субординация.

– Не понял.

– Приказ Михаила Горбачева. Каждого выдающегося переводчика приковывать к шефу наручниками, – сказал Зураб.

– Зачем?

– Для интенсификации… Алло, Морис! – закричал Зураб в трубку. – Мы не придем. Кляйн, оказывается, съемку назначил! Извини, не могу говорить! – Зураб повесил трубку. – Все!

Мы быстро пошли. Малый увязался за нами.

– Извините, господа, а как этот приказ можно соотнести с вашей перестройкой и демократизацией? – спросил он.

– Никак. Извините, нам некогда, – сказал я.

Малый отстал, а мы быстро, почти бегом вернулись на площадку.

– Хорошие у тебя «пять минут», Зураб, – упрекнул Саша Кляйн.

– Все готово, – сказал Юсов. – Можно снимать.

Я взял мегафон:

– Приготовились к репетиции!..

– Мистер Зураб, – загремело из динамика по-английски, – подойдите к тонвагену, Париж на связи!

«Тьфу, черт!» Пошли к тонвагену. Зураб взял трубку. Звонил Константин из Парижа.

– Сейчас спрошу. Георгий Николаевич, он просит встретить в аэропорту его подругу.

– Дай трубку. Константин, это Гия. Может быть, кто-то другой встретит твою подругу?

– Гия, я прошу. Это Анжела. Застенчивое, робкое существо, а Зураба она знает.

– Ладно, встретит.

– Гия, еще раз дай Зураба, пожалуйста.

– Не дам, некогда!

– Очень прошу.

– На, только коротко, – я передал трубку Зурабу.

– Да?…Когда, завтра? Хорошо, – сказал Зураб.

– Что он хочет?

– Да так, мелочи…

Когда вышли, возле тонвагена нас ждали Катя Шишлина, Ира Фандера и сурового вида высокий араб в платке.

– Георгий Николаевич, извините, у нас к Зурабу вопрос, можно? – обратилась ко мне Катя.

– Нельзя. У нас сейчас съемка.

Вернулись на площадку. Я взял мегафон.

– Полная тишина на площадке! Генеральная репетиция. Начали!

«Джейн, хватит за мной ходить…» – начал свой текст Жерар.

К Саше Кляйну подбежала израильская ассистентка Эсфирь и что-то зашептала ему на ухо.

– Ну, это уже совсем! – подумал я. И объявил в мегафон:

– Стоп! Жерар, замолчи! Мешаешь госпоже Эсфирь на ушко господину Кляйну шептать! Все, Эсфирь, мы создали все условия, не отвлекайся, продолжай!..

– Георгий Николаевич, ЧП! – взволнованно сообщил Саша Кляйн. – Только что по радио передали, что советский режиссер Данелия по личному приказу Горбачева ходит по Тель-Авиву прикованный полицейскими наручниками к агенту КГБ!

– Доигрались, – сказал Юсов.

– А еще сказали, – продолжила Эсфирь – что господин Данелия заявил, что в стране при Горби стало хуже, чем при Сталине.

Пауза.

– Это арабы! – сказал механик Алик.

– Что арабы?

– Арабы эту передачу организовали, чтобы вашу картину прихлопнуть! Давно об этом мечтают.

– Алик, это не арабы. Это я глупо пошутил, – сознался Зураб.

– Ты? Зачем?

– А кто знал, что этот кретин корреспондент?

– Эсфирь, какое радио это передавало? – спросил Саша Кляйн.

– Местное, – сказала Эсфирь.

– Тогда не так страшно. Георгий Николаевич, это радио никто не слушает, – сказал он.

– Кто надо слушает, – сказал Юсов.

Пауза.

– Мисс Катя, извините, – по-английски сказал суровый араб, – я больше ждать не могу, у меня дела.

– Георгий Николаевич, понимаю, что не вовремя, но Максуд-Баба уйдет. Зураб, вот, – Катя показала Зурабу предмет в серебряной оправе, – талисман, зуб верблюда. От злых духов защищает.

– Сколько? – спросил по-английски Зураб.

– Двести шекелей, – мрачно ответил Максуд-Баба.

– Дорого, – сказал Зураб.

– Мужскую силу дает. Жены и не жены всегда довольны!

– Ну как, Зураб, берем? – спросила Катя.

– Георгий Николаевич, а как вы думаете? – обратился ко мне Зураб.

– Зураб, с того момента, как мы приковались, прошел всего час. За это время мы занимались каплями Вотчала, менялой из Кутаиси, французами для свадьбы, подругой Александрова и организовали эту идиотскую передачу на радио! А теперь остановили съемку и решаем, брать зуб для импотентов или не брать!

– Гия, не кипятись! Ребята тебе на день рождения подарок выбирают, – сказал Вадим Юсов.

– Ну, вот… не будет теперь сюрприза, – огорчилась Катя.

– Сто девяносто три шекеля – последняя цена, – сказал Максуд-Баба.

– Сто пятьдесят, – твердо сказал Зураб.

После обеда приехал реквизитор Моня и снял с нас наручники. Потом приехал Шпильман, исполнительный продюсер с израильской стороны, и сказал мне:

– Господин Данелия, я понимаю, очевидно, дома вы привыкли так работать, но Израиль – демократическая страна, у нас все обязаны соблюдать Женевскую конвенцию по правам человека.

– Хорошо. Ладно. Больше не буду.

И Шпильман уехал. Потом на площадку приезжали фотокорреспонденты и разочарованные уезжали, а вечером позвонил Сеня Черток (кинокритик, уехавший в Израиль) и спросил:

– Гия, я знаком с их главным редактором. Хочешь, попытаемся дать опровержение?

– Спасибо, не надо! Еще больше внимания привлечем.

На следующий день на площадку приехал советский дипломат Александр Оня (фамилия и имя условные). Он отвел меня в сторонку и спросил, что за треп про наручники.

– Просто дурака валяли, – ответил я.

– Я так и сообщил, что это фантазии желтой прессы.

Несколько дней мы ждали реакции. Реакции не было, и мы поняли, пронесло! Спасибо Александру.

Между прочим. В то время дипломатических отношений с Израилем не было, но группа израильских дипломатов работала в голландском посольстве в Москве, точно так же на территории финского посольства работали советские дипломаты в Иерусалиме. Отношения у нас с ними были прекрасные, они нам много помогали.

Когда закончился съемочный период, Саша Хайт стал вице-президентом Фонда детского кино Ролана Быкова, а Зураб стал вторым режиссером на этой картине и прекрасно организовал монтажно-тонировочный период.

А через много лет мы с Зурабом снова встретились. Я попросил его быть моим переводчиком, когда был членом жюри фестиваля телевизионных фильмов в Монте-Карло. На этом фестивале кинокритик из Израиля спросил:

– В свое время слышал, что во время съемок в Тель-Авиве вы наручниками приковали к себе переводчика. Господин Качкачишвили тот переводчик?

– Тот…

– Здесь бы ему тоже наручники не помешали. Нам еще повезло, что вы по-английски понимаете.