Текст книги "Космонавт № 34. От лучины до пришельцев"

Спутник

Итак, в 1955-м году я стал работать уже не техником, а инженером в ОКБ-1 у Сергея Павловича Королева. И буквально через год-полтора мне поручили расчет траектории выведения первого Спутника. Требовалось рассчитать, в частности, программы тангажа и характеристической скорости таким образом, чтобы ракета вышла на первую космическую скорость с нулевым наклоном над местным горизонтом.

Сначала я вел расчеты на арифмометре с моторчиком. Требуемые программы считали расчетчицы – «девочки», как мы их называли. Конечно, «девочкам» было и по сорок-пятьдесят лет, но так у них было принято обращаться. Первая смена расчетчиц работала с девяти утра до пяти вечера; потом они уходили, приходила вторая смена, которая считала с шести вечера до двенадцати ночи. После этого все расходились, и я мог отдыхать. Но поскольку к девяти утра приходила новая смена расчетчиц, то, чтобы далеко не уезжать, я ночевал на работе: надевал пальто и спал на своем рабочем столе. А с утра этот цикл повторялся.

Во время работы произошел «интересный» случай. Очень сложно подобрать такую траекторию, чтобы ракета вышла в конечной точке с нулевым наклоном к горизонту. В расчетах она летела над горизонтом то «в плюс», то «в минус». Приходилось идти методом итераций, последовательных приближений.

Электромеханические машины, которые мы использовали, не могли считать тригонометрические функции. Поэтому их приходилось брать из таблиц. И вдруг выяснилось, что мы берем тригонометрические функции из таблиц Брадиса с четырьмя знаками после запятой, а на расчет траектории в конце выведения очень сильно влияет пятый и даже шестой знак.

Мне пришлось принести девочкам таблицы Хренова, где тригонометрические функции указывались с восемью знаками после запятой. Они вначале подняли бунт: как же так, мы всю жизнь считали с Брадисом, а теперь надо гонять восемь знаков. В общем, вопрос об этих таблицах решался… на профсоюзном собрании. Расчетчицам объяснили, что они всю жизнь считали траектории боевых ракет, для которых не требовалось рассчитывать угол, близкий к нулю. Поэтому в тех расчетах не так сильно «скакали» тригонометрические функции.

К этому времени американцы уже сделали, кажется, две попытки запустить первый спутник. Они, правда, кончились неудачей, но мы понимали, что за ними буквально вот-вот последует третья, поэтому нам надо было спешить.

И последние расчеты мы проводили уже на Большой Электронной Счетной Машине (БЭСМ). Первая и единственная тогда в Советском Союзе БЭСМ была установлена в Институте точной механики и вычислительной техники им. Лебедева на Ленинском проспекте.

Действительно большая электронная машина занимала огромный зал. Она работала на лампах и, чтобы лампы не перегревались, даже зимой в зале были открыты окна и всегда работал вентилятор. Нам приходилось сидеть в зимних пальто. Когда в зал приходил новичок, он первым делом тянулся выключить вентилятор. Но над выключателем висела табличка: «Вентилятор – друг труда, пусть работает всегда».

Весь день на БЭСМ вели расчеты атомщики. Всю ночь – мы, ракетчики. Остальным институтам давали по десять минут. Иногда их программисты проводили у БЭСМ целую ночь в ожидании «Ав. Оста» (Аварийного Останова) в расчетах у нас, ракетчиков. Пока мы устраняли ошибку, они использовали несколько дополнительных минут для своих расчетов.

Когда мы ночью заканчивали считать, общественный транспорт уже не работал, а автомашин у нас, естественно, не было. Поэтому приходилось спать там же. А было холодно и, чтобы согреться, изобретали разные способы. Вплоть до того, что спали в коридоре. Там лежали ковровые дорожки, в которые можно было завернуться и так пролежать до утра.

Мне особенно запомнилось утро, когда расчеты были закончены. Я получил окончательную траекторию выведения первого спутника. Взял бумажную ленту, на которой она была напечатана, вышел из института и дождался, когда откроется гастроном напротив. Там продавали сосиски, а у нас в Подлипках сосисок не было. Я купил сосиски, положил их в сетку-«авоську» вместе с этой лентой и поехал на электричке в Подлипки.

Доехал без приключений и, к счастью, на этот раз не проспал свою станцию, как это часто бывало. Там у меня эту ленту сразу же забрали наши секретчики, поставили штампы «секретно». Хотя понятно, что, пока я доехал до Подлипок, мог эту ленту и потерять, и сколько угодно копий с нее снять. Но туда, где мы проводили расчеты, секретчики приезжать не хотели. Вот такая была система секретности.

Эту траекторию взяли в работу. На ее основе создавались программа тангажа, по которой разворачивалась ракета из вертикального полета в горизонтальный, и программа характеристической скорости. Когда это было сделано, мы отправились на Байконур за несколько недель до пуска, который был назначен на 6 октября.

На полигоне ракету уже испытывали в собранном виде, а моя задача состояла в том, чтобы перед пуском проверить, как выставлены уставки на запуск. Кроме этого, я должен был быть на старте до того момента, когда в кислородном баке закроется дренаж. Если закрыть его сразу, то бак просто взорвется от давления. Поэтому приходилось выпускать пар и постоянно подливать жидкий кислород, чтобы нужный уровень держался до самого старта.

К этому времени был подготовлен и спутник. С ним получилась интересная история. На самом деле, наш спутник, который должен был быть первым, весил почти полторы тонны и нес много научной аппаратуры. Но ее не успевали отладить к запуску 6 октября и поэтому решили отложить (позже его запустили уже третьим по счету). А первым мы запустили ПС-1, то есть простейший спутник-1. Это была сфера весом 83,6 кг. А внутри только батарея и радиопередатчик.

Конечно, мы, молодые романтики, когда узнали об этом, то спорили с Королевым. Как же так, вместо серьезного научного прибора мы запускаем простой передатчик. Давайте хотя бы установим на нем датчик давления и датчик температуры. Королев объяснял, что мы сейчас это никак не можем себе позволить. Пока мы будем готовить спутник под эти датчики, американцы уже третий запуск осуществят, а вдруг он будет успешным?

И вот в очередной брошюрке научно-технической информации, которые у нас выпускались регулярно, мы прочитали, что 5-го числа американцы делают доклад, который называется «Спутник над планетой». Это нас насторожило. Вдруг это сообщение делается «по следам» запущенного американцами спутника? А мы планируем запуск только 6-го.

Мы бросились к Королеву, показали ему эту информацию. Королев вначале ничего не сказал, куда-то вышел. И только потом, через много лет я узнал, что он связался с комитетом госбезопасности. И задал им вопрос: есть ли у них сведения, что американцы собираются сделать очередную попытку запуска своего спутника 5-го октября. Из КГБ пришел такой ответ: «У нас нет сведений, что они хотят запустить в этот день спутник. Но у нас нет сведений, что они не хотят запустить в этот день спутник».

И Королев приказал сократить подготовку. Убрать какие-то проверки, которые не очень важны, и перенести запуск на 4-е октября. Конечно, это был риск, но он на него пошел. Итак, пришел день пуска. До получасовой готовности моя группа была на старте, проверяли все необходимые параметры. А потом, как поется в нашей песне, «давай-ка, друг, в сторонку, мы отойдем с тобою», отошли за теодолитную башню, откуда мы и наблюдали за пуском.

Ракета пошла из пламени. И было немножко любопытно смотреть, что она как будто кургузая. Ее «родная» боеголовка была очень длинная, а обтекатель для Первого спутника – совсем короткий колпачок. Кстати, саму боевую часть я до этого видел только на рисунке и то как схематический треугольник. И лишь через пятьдесят лет я увидел настоящую боеголовку гигантскую, под самый потолок, в музее в Сарове.

Итак, «семерка» полетела, потом разделение, по шли команды, измерялась телеметрия… И вдруг, крики: «Падает, падает!» И мы увидели, как она вначале приподнялась над горизонтом, а потом пошла вниз. Ракеты тогда, действительно, падали. Мы только отрабатывали «семерку», поэтому сердце у всех замерло. Но, на самом деле, ракета «падала» только относительно нас – то есть относительно горизонта старта. На нулевой наклон ее надо было вывести за сотни километров от места старта. Поэтому мы и должны были видеть, как она идет «вниз», чтобы потом «лечь» на местный горизонт. Я говорю: «Да нет, ребята, все в порядке, просто траектория у нее другая…». Но люди, не привыкшие к запускам спутников, испугались.

Потом информацию о ракете и спутнике давала уже телеметрия. Она показала, что ракета отработала столько, сколько было в расчетах, скорость была запланированной. Но мы на всякий случай подождали, когда спутник облетел Землю и появился над нами. Это произошло приблизительно через час. И только когда стало окончательно ясно, что он на орбите, начали расходиться. По местному времени была уже глубокая ночь.

Королев по спецсвязи доложил о запуске в Кремль. А потом вышел к нам. Это происходило в чем-то вроде барака, люди набились в коридор. Он сказал: «Товарищи, я благодарю вас. Теперь вы можете пойти и выпить…»

Чтобы понять, как это прозвучало в той ситуации, надо знать, что представлял собой тогда Байконур. Собственно, самого космодрома Байконур в 1957 году еще не было. Гигантские сооружения: старт, монтажно-испытательный комплекс и другие – назывались «полигон». И был он расположен около железнодорожной станции Тюра-Там. Была еще песня: «Тюра-там, Тюра-там, здесь раздолье одним ишакам».

Сейчас ракеты готовят к запуску несколько часов, а то и несколько минут. Тогда же на это уходило недели две. А от того момента, когда на полигон привезут отдельные блоки, и до самого старта проходило больше месяца. И все это время на полигоне действовал «сухой закон». Нельзя ни водки, ни вина, ни пива. Да и негде их было купить, так как Тюра-Там тогда – это только железнодорожная будка, маленький пристанционный поселок и ни одного магазина. Когда построили полигон, то его обслуживала воинская часть. Магазины и кафе там были, но алкоголя в них не продавали.

Конечно, люди каким-то образом «выходили из положения». Вина на полигоне не было, но всегда был спирт. Его использовали для протирки стекол, контактов. Больше всего спирта было у телеметристов, потому что, проявленные киноленты с информацией для быстроты сушили спиртом. Ну, а после сушки этот спирт вполне можно было пить.

В общем, положение было достаточно напряженным. И вот в этой обстановке Королев говорит: «Можете пойти и выпить…». Он был артистичный человек, поэтому сделал, как положено, паузу и добавил: «чаю». А я только-только начал работать на полигоне, был еще наивный, поэтому и говорю: «О! А у меня есть бутылка вина».

Королев только что улыбался, а тут сразу нахмурился: спиртное привозить на космодром запрещалось.

Он сказал: «Бутылку сдай коменданту». Я говорю: «Бутылку – сдам».

Он засмеялся и спросил: «Ты кто? Инженер? Будешь старшим инженером». На этом и закончилось, а дальше, разумеется, начался праздник.

Но вот что интересно. Хотя мы сами же и запустили спутник и даже написали проект сообщения для радио, но не расходились, пока не услышали, как его прочитал в эфире Левитан.

Само сообщение мы составили в каком-то сдержанном духе и, помимо прочего, написали, что, может быть, сейчас это событие останется незамеченным, но пройдут годы, и современники в будущем оценят его настоящее значение. Левитан же, когда читал его по радио, ошибся и произнес вместо слова «современники» слово «соотечественники». Вышло так, что это событие будет интересно и через много лет только соотечественникам.

На следующий день 5 октября газета «Правда» вышла, как совершено обычная газета, и лишь где-то в уголке была напечатана маленькая заметочка о том, что в Советском Союзе был запущен спутник и приведены какие-то цифры.

А первые полосы газет мира были полностью посвящены запуску спутника: цветные рисунки, мнения, комментарии… Так из иностранных газет мы поняли, что же мы совершили на самом деле. День спустя к ним присоединилась и «Правда». Стали печататься рисунки статьи, интервью ученых, а потом начали публиковать расписания, когда и над каким городом можно увидеть эту звездочку – первый спутник (вернее, последнюю ступень ракеты).

Вслед за «Правдой» за дело взялись и все остальные газеты и журналы Советского Союза. О спутнике стали рассказывать с телеэкранов, появились документальные фильмы. Контуры спутника стали использовать в сувенирной продукции. Он стал символом XX века, символом прогресса. За первый спутник Королев получил Ленинскую премию, а должен был получить Нобелевскую. Но Хрущев, тогда Генеральный секретарь КПСС, «засекретил», не назвал Нобелевскому комитету, фамилию Королева.

Частушка на полях:

 
Спутник, спутник, ты могуч!
Ты летаешь выше туч,
Прославляешь до небес
Мать твою КПСС.
 

(Слова народные)

В конце концов, за участие в этой работе Королев получил только Ленинскую премию. Мой начальник, насколько помню, получил знак Почета. А я получил медаль «За трудовое отличие» – самую маленькую невоенную медаль. Она у меня хранится до сих пор и очень дорога мне, потому, что я получил ее за Первый спутник. Хотя она порядком поржавела за эти годы. Существовала еще медаль «За трудовую доблесть». Но на доблесть я, видимо, не потянул, а отличиться – отличился…

Большим счастьем был ордер на квартиру в хрущевской пятиэтажке. Потом я узнал, что Королев уже давно поставил положительную резолюцию на моем прошении улучшить жилищные условия. Но я тогда был совсем молод, многие старшие сотрудники ОКБ-1 с семьями ютились в коммуналках. И никто не поторопился выполнять резолюцию Главного. Только после смерти СП, когда я уже несколько лет жил в отдельной квартире, мне подарили на память ту бумагу из архива Королева…

Того, кто хрущевки хает, я готов вызвать на дуэль. Потому что делает это тот, кто не жил в общежитии, кто не снимал углы в частном секторе. Да, в хрущевках были низкие потолки, да, совмещенный санузел. Там сквозь стены в дождь лилась вода. Но это была своя квартира, а не кровать в общежитии, не комнатка в чужом доме, где тебе все запрещают! Мы получили квартиру, в которой можно было жить. Ввернул лампочку, поставил раскладушку – и живи.

Недавно мы с большим трудом, обойдя с шапкой по кругу друзей и знакомых, купили (за огромные деньги!) квартиру для дочери Ольги. И в ней нельзя жить! Нет ни пола, ни потолка, ни раковины, ни туалета. После трех лет ремонта мы скоро отпразднуем новоселье.

Шампанское за невидимую сторону Луны

Как-то один известный французский винодел поспорил на вагон шампанского с другим виноделом, что люди никогда не увидят обратную сторону Луны. Я думаю, что спор на такую тему возник у них после распития не одной-двух бутылок шампанского.

А в это время мы создали автоматическую станцию «Луна-3». Она должна была сфотографировать Луну «со спины» на фотопленку, проявить ее на борту и высушить. Затем, пролетая высоко над территорией Советского Союза, передать снимки с помощью фототелевизионной системы.

Для обеспечения успеха миссии «Луны-3» нужно было мне баллистику рассчитать и предложить очень сложную траекторию. Прежде всего, «Луна-3» должна пролететь на совершенно определенном расстоянии от Луны. Чуть больше – уйдет от Луны на орбиту вокруг Солнца (такое у нас уже было). Чуть меньше – упадет на Луну. Гравитационное поле Луны должно захватить свою тезку «Луну-3». А главное отпустить в точно рассчитанный момент. Так, чтобы она пролетела высоко над Северным полюсом Земли. У нас это называется пертурбационным маневром.

Мы опубликовали фотографии невидимой стороны Луны! Так что этот винодел проспорил. Как честный человек, он прислал в Москву целый вагон шампанского для людей, которые запустили «Луну-3».

Высокое начальство получило по ящику прекрасного шампанского, рангом пониже – по бутылке. Рядовым служащим достались уже только пустая бутылка и пробка. Нам же даже этого не хватило. В качестве поощрения за труд инженерам дали лишь премию – 20 рублей. У нас еще гуляла шутка: «Чем отличается спутник от премии? – спутник сгорает в нижних слоях атмосферы, а премия – в верхних».

Королев и мы

Я с гордостью называю себя королевцем.

Наше общение началось неординарно. Я рядовой инженер, каких у Королева сотни. Только начал работу в КБ и вдруг, через месяц или два, меня вызывает Главный конструктор. Я слышал о его крутом нраве, и сначала мне стало не по себе.

А потом я подумал: работаю здесь без году неделя, я же еще ничего ни плохого, ни хорошего не сделал… Но волнение все равно осталось. Являюсь в назначенное время. Он выходит из-за стола, садится рядом и начинает со мной разговаривать, как будто у него нет более важных дел.

Спрашивал, какие предметы я любил в институте, что читал по специальности, где жил, где рос… Он не торопился, не смотрел на часы, а просто разговаривал с человеком, стараясь понять, кто к нему пришел на работу. Для него было важно чем живут люди, о чем они думают, чего хотят, с чем приходят. Потом перешел на театр, музыку, литературу. Я довольно подробно рассказал о своих пристрастиях. Из меня наивность и до сих пор не выбили, но тогда я был особо наивным. Мне почему-то казалось, что это нормально – то, что Королев со мной так беседует.

И только потом, после его смерти, я понял, какой он был потрясающий человек. Потому что, когда меня принимали в отряд космонавтов, никто не спрашивал, какие я книжки читаю, какую музыку слушаю, в какие хожу театры и какие люблю фильмы. Все больше интересовались моими медицинскими анализами… Почему же он тратил время на обстоятельный разговор со мной – с одним из сотен молодых инженеров? Королеву нужно было знать, сможет ли в будущем он опереться на этого человека. На мой взгляд, мы именно поэтому опережали американцев.

За что я его люблю и уважаю? Королев всегда делал ставку на людей и потому побеждал. До войны Сталин пустил в ход лозунг: «Кадры решают все» – это Сергей Павлович усвоил лучше других. Никто так не соответствовал этому принципу, как Королев, высоко ценивший профессионалов. Не винтиков, а именно творческих профессионалов. В этом сила Королева – он мог сконцентрировать усилия всех, кто у него работал, на выполнении задачи. И в этом я вижу его гениальность и уникальность. Такие, как он, рождаются раз в пятьдесят лет… Вот пятьдесят лет прошло, а равного ему еще нет. Значит, раз в сто лет.

Он умел работать с «неудобными» людьми. С такими, которые всегда имели свое мнение, свою точку зрения, обсуждали приказы, но зато были талантливы. Их мнения сталкивались с другими, в том числе и с мнением Королева, и тогда рождалась искра. Я присутствовал на нескольких заседаниях, которые проводил Королев. Он приглашал главных специалистов, которых хорошо знал, и молодых, вроде меня. Ставился, к примеру, вопрос о топливе для ракет будущего: керосин или водород? Он опрашивал всех, в том числе и меня. Я ничего умного, отличного от того, что уже было сказано, предложить не мог. Но вставал и высказывал свое мнение. Лишь много позже я понял, что Королев приучал каждого говорить то, что думает. Ведь потом, рано или поздно, человек обязательно выскажет нечто такое, что будет отличаться от мнения других.

Через пару лет это произошло и со мной, когда я заявил, что третий спутник не взлетит. Дело было в инструкции по заправке ракеты. По моим расчетам получалось, что сделана она неверно. Королев выслушал меня, а затем позвонил моим начальникам и сказал, что их сотрудник на космодроме высказывает такое мнение. Ему ответили, мол, не соображает или «выпендривается». Потом оказалось, что я прав, и Королев прислал моего начальника на космодром мне в подчинение…

А бывало и так: на «мозговом штурме» все склонились к одному варианту. Главный встает и говорит: «Товарищи, и все у вас правильно, и вариант вы выбрали правильно, и технически обосновали, но сделать так нельзя». И вдруг открывает нам совсем другую сторону этого вопроса, другой аспект. И показывает, что надо сделать наоборот. Он был Главным конструктором, он мог приказать почти всем, когда дело касалось ракетной техники, а вот инженерам своим не приказывал – он их убеждал. Если он говорил, что не так надо решать вопрос, то всегда объяснял почему, и только после объяснений мы уходили. Хотя решение принято не то, которое мы предлагали, но мы уходим от Главного конструктора выполнять решение как свое, потому что он не приказал нам, а рассказал, убедил, доказал. На протяжении всех лет, что мне пришлось с ним работать, всегда такой стиль.

Однажды я предложил усовершенствовать ракету. А сроки уже поджимали. Королев согласился с предложениями, но сказал: «Лучшее – враг хорошего. Ведь можно бесконечно совершенствовать проект, но так и не увидеть его реализованным. Твое предложение мы используем в новом проекте».

Перед полетом в мемориальном кабинете Ю. Гагарина мы обещаем ему достойно преодолеть все трудности нашего космического полета

У меня есть друг – ученый из келдышевского института Прикладной математики РАН Александр Константинович Платонов. Келдышевцы создавали для нас формулы. Мы с ними параллельно считали траектории, а потом сверяли результаты. Если они расходились – искали, откуда ошибка. Саша – святой человек не от мира сего. Для него в жизни существует только наука. Это мой самый старый и самый верный друг. Еще в седьмом классе он хотел стать моряком, но был забракован из-за якобы слабого вестибулярного аппарата. Почему «якобы»? Потому что его отец, профессор психологии, хотел, чтобы сын получил высшее образование. И он попросил врачей, чтобы они посильнее раскрутили Сашу на кресле Барани со склоненной к плечу головой. После такого подстроенного испытания Саша встал, пошатываясь, задел какой-то шкаф…

Мы с ним вместе подавали заявление в космонавты. Только тогда не брали тех, кто ростом выше 175 см. Я оказался на полсантиметра ниже, а Саша – повыше. Так он остался в науке – к счастью для науки! И до сих пор талантливо работает – например, над роботами, которые когда-нибудь полетят на Марс.

Когда мы с Платоновым работали на полигоне, Королев несколько раз приглашал нас в свой, теперь уже мемориальный, домик и рассказывал о себе. Вскоре после того, как он стал главным конструктором, Сталин потребовал отчета по планам развития ракетной техники в СССР. В кремлевском кабинете собрались члены Политбюро, министры, маршалы. Королев был младшим по должности. Но все боялись делать доклад перед Сталиным и выдвинули на эту опасную роль Королева. А ему даже кресла за столом не хватило! И тогда, рассказывал Сергей Павлович, Сталин взял стул и приставил к столу для Королева. Сергей Павлович доложил о ракетах: Р-1, Р-2, Р-3, дошел до Р-10, которую планировал для полета на Марс. Сталин выслушал благосклонно и подвел итоги: «Р-1 запускайте, Р-2 готовьте, об Р-3 думайте, а об остальном пока забудьте!». Так рассказывал нам сам Королев.

Как-то после неудачного испытания ракеты Королев увидел нас с Платоновым. Мы понуро шли по дороге. Королев выглядел бодрее нас, хотя вся ответственность лежала на его плечах. И он принялся утешать нас: «Вы еще молодые люди, будут у вас еще лучшие времена, будут успешные пуски. Какие ваши годы! Да и я, тоже не старый – за ночь еще могу три „палки“ бросить!». Мой друг Платонов получил академическое образование и таких выражений не понимал. «Сергей Павлович, какие палки?». Королев сразу понял, что к чему: «А об этом тебе Гречко расскажет».

Первый спутник фактически был запущен вне планов партии и правительства. Конечно, у наших достижений была военная подоплека. Когда американские бомбардировщики летали вокруг границ СССР, наши самолеты с ядерными бомбами не могли летать вокруг Штатов. В Советском Союзе не было военных баз в странах, сопредельных с США. Поэтому было принято решение сделать ракеты, которые доставали бы до любого противника. Если бы Королев изначально сказал: «Дайте мне деньги, я сделаю ракету для спутника!» – не дали бы. На мечтателя-Королева долго бы махали руками. Но он воспользовался тем, что деньги дали на боевые ракеты, и спросил, а можно я из одной боевой ракеты сделаю ракетоноситель для спутника?

Мы создавали нашу «семерку», как межконтинентальную боевую ракету. На первых испытаниях она не хотела летать, взрывалась, падала нам на головы. Наконец, «семерка» начала уверенно доставлять учебную боеголовку к заданному квадрату на Камчатке.

Очень страшная тайна о запуске нашего первого спутника раньше американского состоит в том, что наша ядерная боеголовка была намного тяжелее американской. Поэтому боевая «семерка» была создана тяжелее и больше, чем боевые ракеты США. Для военного применения это хуже. Но в рамках Международного геофизического года (1957–1958) была поставлена задача запуска искусственного спутника Земли. И теперь наше отставание в ядерном оружии превратилось в решающее достоинство в начале освоения Космоса.

Королев предложил снять боеголовку и поставить большой спутник – и семерка превратилась из боевой ракеты в космическую ракету-носитель. А американцы сняли свою небольшую боеголовку, поставили очень маленький спутник (примерно 10 кг) и… не получилось космического носителя! Пришлось добавлять еще две твердотопливных ступени со стабилизацией вращением. Получилось сложно, ненадежно, но две попытки запустить спутник они сделали. Нам повезло, что спутники, которые американцы официально и самоуверенно называли «Авангард», а простые американцы – грейпфрутом, не вышли на орбиту.

Королеву не разрешили взять боевую «семерку» из программы Министерства обороны. Ведь после принятия ее на вооружение американцы прекратили провокационные полеты своих бомбардировщиков с ядерными бомбами вдоль наших границ. А какой-то там спутник воспринимался наверху как ненужная государству «блажь» Королева.

И вот опять случайная неудача (на этот раз с учебной боеголовкой, которая не хотела падать в квадрат, разрушалась) дает Королеву ракету-носителя. И в этом состоит еще одна страшная тайна. Необходимость доработать боеголовку освобождает одну «семерку» из боевой серии. Королев устанавливает на нее спутник. И мы первые в космосе. Навсегда.

Мне посчастливилось в этом участвовать. Я рассчитывал траекторию, заправку ракеты на старте, участвовал в составлении коммюнике.

После запуска первого спутника Королева вызвал Хрущев и сказал: «Мы не верили, что вы обгоните американцев. Через месяц большой праздник, запустите что-то новенькое…» Новенькое? За месяц? Это и сейчас невозможно. Но Королев пришел к нам и сказал, что времени мало – чертежей не будет, будут только эскизы, а техническим контролем будет наша совесть. И люди работали за совесть, запустили еще один спутник – с Лайкой, который стал новым словом космонавтики. Я уверен, что сейчас, при всех достижениях техники, никто не запустит за месяц новый спутник. А мы это сделали. И сделали это потому, что во главе стоял Сергей Павлович Королев.

Анекдот на полях:

Луна спрашивает у спутника:

«Как же тебя одного из СССР выпустили?».

«А за мной еще один идет, большой и с собакой», – ответил первый искусственный спутник Земли.

В годы разрухи после Гражданской войны наше государство только-только вставало на ноги. А Сергей Королев, Фридрих Цандер, Валентин Глушко мечтали о полете на Марс. Они умели мечтать созидательно. Королев говорил: «Я люблю фантастику в чертежах».

Скажу больше: если бы был жив Королев, то яблони на Марсе, как в песне, сажали бы не американцы, а наши космонавты. Потому что главный конструктор усиленно работал над тем, чтобы лететь на Марс уже в 60-х годах. А мы, как всегда, откладываем полет туда в светлое будущее, которое почему-то у нас никак не наступает. А Королев уже тогда создал институт медико-биологических проблем. Там думали над тем, что нужно сделать с точки зрения медицины, чтобы человек слетал на Марс и вернулся живым и здоровым. Еще тогда был создан макет корабля, в котором только совсем недавно был проведен эксперимент «Марс 500».

Однажды Королев собрал нас в кабинете. Мы приготовились к «мозговой атаке» на очередную задачу, однако повод для встречи оказался неординарным. Главный устроил конкурс на лучшее название конструкции, в которой первому космонавту предстояло облететь Землю – нашего изделия. Посыпались предложения:

Космолет! Звездолет! Ракетолет! Все не то…

«Значит так, – воспользовался Королев своим правом старшего. – Пусть будет космический корабль».

Мы невольно засмеялись. Разве это похоже на корабль? Корабль – он во-о-о какой! Тогда уж челн или лодка. Мы, наверное, не до конца осознавали масштаб дела, которым занимались. Знаете, как говорят: «Отойдем и поглядим – хорошо ли мы сидим?» Отойти мог Королев, а мы не могли, не понимали. Так и вошло во все языки мира очень яркое и точное определение нового вида транспорта – космический корабль.

Гагарин мог полететь и раньше, если бы программа испытаний укладывалась в график. Но пуски, к сожалению, шли плохо. Один корабль ушел в космос, другой погиб во время спуска, третий потерпел аварию. Если бы не было терний, то к звездам мы пришли бы быстрее… Нельзя забывать, что мы соревновались с американцами, а потому торопились и мы, и они. Да и с запуском Юрия Гагарина не все соглашались, считали, что нужно еще раз проверить корабль в реальном полете. Но Королев четко понимал, когда надо рисковать, а когда надо подстраховаться. Он пошел на определенный технический риск. Даже сегодня при старте корабля есть риск, а требовать тогда, чтобы его не было совсем, – нереально.

Королева очень боялись, говорили, что он был жестокий. Но прошли годы, и мы поняли, что хотя он и учинял жуткие разносы, багровел, кричал, рвал чертежи, но никого не выгнал, не лишил зарплаты или жилья. Более того, Королев никогда не был недоступен для сотрудников, независимо от их статуса. Не отгораживался цепочкой секретарей (в которой, надо заметить, у других крупных руководителей нередко возникает путаница). Каждое утро, около восьми часов, на ступеньках КБ в холле к нему подходили с просьбами и вопросами. И он внимательно выслушивал каждого – от уборщицы до именитого научного сотрудника. Вникал в проблемы, именно вникал, а не забывал тут же. Свои утренние минуты (помимо кабинетных часов приема по личным вопросам) он уделял сотрудникам. Так было заведено.

Когда в КБ был создан трехместный корабль, Королев предложил посылать в космос не только летчиков, но инженеров и ученых – лучших из лучших. Начался ажиотаж. Военное руководство выступало против. Но Королев отстоял идею – и в нашем КБ желающих, понятно, было хоть отбавляй. После медкомиссии осталось всего тринадцать человек. Нас пригласил на беседу Сергей Павлович. Коротко рассказал о будущих полетах и вдруг спросил: – Зачем вы хотите лететь в космос? Мы отвечали, как казалось, удачно: – Хотим приложить свои знания не только для создания корабля на Земле, но и для выполнения на нем программы полета. Королев слушал нас и хмурился. Наконец не выдержал и «разбушевался», пообещав вообще разогнать нашу команду. Мы были в недоумении.