Текст книги "Пассионарная Россия"

ПРАВОСЛАВИЕ И МИЛОСЕРДИЕ. ИСТОКИ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТИ НА РУСИ

Как Земля, когда-то считали древние, стоит на трех китах, так Цивилизация стоит на трех принципах: развития и совершенствования сфер материальной, духовной и межличностной. Испокон веку у всех народов, как бы ни были они разделены временем и пространством, существовал и существует единый символ – треугольник. Олицетворение семьи – отец, мать, дитя; символ триединого Бога, символ великой Троицы, олицетворение взаимосвязи: прошлое – настоящее – будущее…

У предпринимательства и благотворительности на Руси прекрасное прошлое, трудное и драматическое настоящее, оптимистическое будущее. И предпринимательство, и благотворительность на Руси, в современной России, – имеют историческую перспективу. Ибо великое историческое прошлое позволяет увидеть истоки неистребимости в наших соотечественниках и предприимчивости, и милосердия…

Сегодня все мы часто оборачиваемся назад, с тревогой, интересом и удивлением заглядывая в свое прошлое, ищем в его нравственном опыте ответы на сегодняшние вопросы. «Отречемся от старого мира…» Отреклись. И во многом потеряли себя, лучшие российские традиции, лучшие качества русского народа. Но, сильны истоки, и велика вера и надежда на восстановление духовности и нравственности, предприимчивости и милосердия. Все острее ощущаем мы сегодня потребность в деловой и духовной преемственности.

Свобода, предоставляемая сегодня деловому, талантливому, предприимчивому человеку, и одновременно с этим – интерес деловых людей к традициям благотворительности и меценатства на Руси – одна из наиболее важных и вселяющих оптимизм черт нашего тревожного и драматического времени. Милосердие – глубоко естественная потребность человека. Благотворительность – традиционная, веками складывавшаяся черта русского православного человека.

Сегодня Церкви вернули право на благотворительную деятельность: среди верующих и неверующих, в больницах и местах заключения. Традиции такой деятельности, легшие в основу благотворительности православных дворян-предпринимателей, купцов, интеллигенции на протяжении многих веков, – корнями своими уходят и в постулаты христианства, и в традиции русского православия. На слуху у каждого: «Возлюби ближнего своего…» Возлюби ближнего– как себя самого, а дальнего– как ближнего. Но любовь – чувство активное. И возлюбив – сделай добро. Совершай добро на протяжении своей жизни, и тебе зачтется. Совершай благие, милосердные дела, и все они лягут на весы на Страшном суде. «Да не оскудеет рука дающего…»

Конечно, больше может дать тот, кто много имеет. Нравственность благого, доброго дела не зависит от масштаба материального вклада, – зависит масштаб воздействия на окружающую жизнь. Располагающий большими материальными возможностями располагает – объективно – и большими возможностями благотворного воздействия на жизнь духовную.

Не удивительно, что на Руси традиции благотворительности восходят к деяниям русских князей и иерархов Русской Православной Церкви. И берут свои начала в деятельности Святого Владимира – первого христианского князя, чья забота о бедных и мягкость, по словам летописца, «выходила даже из пределов государственной пользы». Центрами благотворительности и милосердия на Руси на протяжении многих веков были русские монастыри. Мы как-то забыли в своем воинствующем атеизме, что монастыри были уникальными культурными центрами, – там располагались библиотеки, собрания икон – то есть произведений мастеров – нередко выдающихся – русского и зарубежного (в основном – византийского) искусства, скульптуры, мелкой пластики, ювелирного искусства. Церковь и монастырь были центрами духовного притяжения, оказывавшими огромное воздействие на нравственный мир людей.

И, проповедуя христианские принципы милосердия, Церковь постоянно сама подавала пример творением блага – благотворительностью. Русские православные монастыри становились центрами такого рода деятельности. Замечательный подвижник, Святой Стефан Пермский знаменит не только тем, что создал азбуку для пермяков, был миссионером и просветителем, но и тем, что в годы неурожаев закупал хлеб в других землях и кормил голодающую паству. Преподобный Сергий Радонежский также, как известно, канонизированный, то есть признанный святым, – выдающийся исторический деятель Руси, благословивший ее на борьбу за освобождение от татаро-монгольского ига, просветитель и праведник, прославивший своими благими деяниями Троицкую обитель, – проповедовал благотворительность как одну из главных задач русского православного монастыря. Призывал и завещал «нищих и странных (т. е. странников. – Г. М.) довольно успокоевати и подавати требующим», связывая с исполнением этого христианского долга будущее процветание обители. Епифаний Премудрый, – выдающийся писатель Древней Руси, автор жития Сергия, влагает в помышления Сергия после принятия им игуменства поразительную программу монашеской жизни, среди важнейших направлений которой, «и в бедах теплии избавителие и от смерти скории заступницы на путех и на мори нетруднии шественницы, недостаточес-твующим обильнии предстателие, нищим кормители, вдовам и сиротам неистощимое сокровище». Кто бы ни был автор сиих слов – сам ли Сергий, или его ученик Епифаний, реконструирующий в «Житии» мысли и слова Сергия, – в них чисто русское понимание благотворительности и служения людям…

Один из интереснейших деятелей Русской Православной Церкви XV в. – Иосиф Волоцкий, основатель Иосифо-Волоколамского монастыря, был и государственным деятелем, и церковным, монастырским. Историки спорят, кто был прав в дискуссии нестяжателей, возглавляемых святым Нилом Сорским, и иосифлян, партия которых получила название по имени ее главы Иосифа Волоцкого. Казалось бы, в отличие от живших лишь духовными интересами нестяжателей иосифляне выглядят в этом споре менее привлекательно: стремились к созданию крупных монастырей, их обогащению, развитию, вообще – к накоплению богатства. Для истинно верующего православного русского человека стяжание – недостаток, грех, стремление к власти и богатству ради богатства – грех…

Но все дело в том, что, будучи не только просветителем и деятелем Церкви, но и человеком весьма предприимчивым, Иосиф Волоцкий стремился к богатству (не личному, а вверенного ему монастыря) не во имя богатства, а во имя расширения возможностей для творения благих и Богу угодных дел. Для чего ему нужно было это богатство? Иосиф объясняет это в послании к княгине: «Надобно церковные вещи строити, св. иконы и св. сосуды и книги, и ризы, и братство кормити… и нищим и странным (т. е. странникам. – Г. М.) и мимоходящим давати и кормити». На все это в год у него уходило рублей сто пятьдесят (в другом письме он пишет – триста), «опричь хлеба» (нет нужды пояснять, что в XV в. это была очень большая сумма). Но добро всегда вознаграждается, причем не только в раю, но и на земле: «Житие» Иосифа Волоцкого доносит до нас такой случай: во время голода монастырь кормил тысячи голодающих крестьян и «странных» и «мимоидущих», пока, под ропот монахов, не обеднел настолько, что самим монахам стало нечего есть. И тогда на помощь приходит великий князь, который «учреждает» (угощает) изголодавшуюся братию.

Но не только голод пробуждает благотворительную деятельность Иосифа. Для окрестного населения монастырь его всегда являлся источником хозяйственной помощи. Пропадет ли у крестьянина коса или другое орудие, украдут ли лошадь или корову, он идет к «отцу» и получает «цену их». Тогда «мнози тяжарие (крестьяне. – Г. М.) стогы свои учасиша и умножиша жита себе».

Милосердие как образ жизни, благотворительность как естественная потребность души – постоянные спутники Русской Православной Церкви на протяжении 1000 лет ее существования.

«Любовь покрывает все, – отмечал в своих «Кратких наставлениях и изречениях» преподобный Амвросий, знаменитый оптинский старец. – И добро ближним должно делать не только движимым долгом, но и по влечению сердца».

Если делаешь добро, – любил говорить иеромонах из Оптиной пустыни (кстати, сегодня вновь восстанавливаемой Церковью и руками многих бескорыстных и милосердных людей с помощью пожертвований благотворителей), – то должно его делать только лишь для Бога, почему на неблагодарных людей не должно обращать никакого внимания. То есть благие дела делаются не в ожидании ответного блага, и даже «не за спасибо», а просто – во имя благого дела. И сегодня, по словам настоятеля Оптиной пустыни архимандрита Евлогия, реставрация монастыря осуществляется в значительной мере руками паломников.

В результате такого непосредственного участия многих и многих людей в благом деле не только восстанавливается уникальный историко-культурный памятник и святое для православных место, – умножается и число людей, задумавшихся о своем существовании, о необходимости нравственного очищения.

Ибо творение благого дела нужно не только другим, но и тебе (может быть – прежде всего – тебе!), творящему это благое дело…

К слову сказать, «пустынь» названа по имени Опты, человека, некогда промышлявшего разбойными делами, потом раскаявшегося, задумавшегося о спасении души и ставшего первым иноком обители, укрывшейся в непроходимых лесах. Задуматься о смысле своей жизни никогда не поздно – учит история. И бедным, и богатым. Особенно – богатым, ибо у них больше возможностей соединить благие помыслы и благие дела.

Пример тому дает восстановление другого святого для православных места – Иосифо-Волоколамского монастыря, осуществленное под руководством митрополита Питирима – настоятеля монастыря. К этому святому делу удалось привлечь частные фирмы Германии. Причем, исходя из приоритета общегуманистических ценностей, во искупление вины Германии перед нашим Отечеством в годы второй мировой войны за разорение памятников истории и культуры, германские предприниматели выделили значительный объем валютных средств, направили высококвалифицированных немецких реставраторов на восстановление комплекса монастыря с целью создания там икуменического центра Русской Православной Церкви. Знаменательный пример сотрудничества Церкви и предпринимателей в деле благотворительности, направленной на сохранение культурных ценностей, важная инициатива митрополита Питирима, которому кстати, принадлежит афористично сформулированный тезис:

Нравственность должна быть деловой,

а дело – нравственным.

Портрет в контексте истории. Государи
ИВАН ГРОЗНЫЙ. СУДЬБА И ВРЕМЯ

Более 400 лет отделяет нас от эпохи Ивана Грозного. Но мало найдется в. нашей истории людей с такой стойкой популярностью в массовом сознании, с таким «отрицательным обаянием». В этом феномене соединилось I (многое. И яркость личности. И ужас перед садизмом и жестокостью его и правления. Спор о нем идет четыре века. Главное в нем – время сформировало Грозного или сам Грозный сформировал свое время?

Жестокость Грозного и его верных слуг не считалась в средневековом мире чем-то исключительным. Похожими были порядки во всех других феодальных государствах. Сходными путями утверждалась в разных странах Европы безграничная монархическая власть, характерная для нового этапа феодального развития – абсолютизма.

Действительно, многое переменилось в XVI в. в жизни европейских стран. В передовых странах уже складывались буржуазные отношения. Великие географические открытия… Развитие мировой торговли… Революция в Нидерландах… Реформация в Германии… Франция и Англия превращаются в абсолютистские централизованные монархии. Возникает на востоке Европы огромная держава – единое Российское государство. И везде – жестокое подавление любого выступления против абсолютизма. Было ли жестоким само время? Да. В Германии – жестокое подавление крестьянских восстаний. То же – в Польско-Литовском государстве. В Нидерландах (вспомните знаменитый роман Шарля де Костера о Тиле Уленшпигеле) по приказу герцога Альбы были уничтожены десятки тысяч протестантов; в одну августовскую ночь 1572 г. во Франции накануне дня Святого Варфоломея религиозные фанатики за несколько часов вырезали тысячи гугенотов. Крестовые походы против еретиков сотрясали области Италии. Святая инквизиция без разбору, по ложным доносам казнила и жгла, лишь изредка проявляя милосердие – разрешая удушение до сожжения.

Да, жестокость эпохи Ивана Грозного – это жестокость эпохи. Но и Ивана Грозного. Это время сформировало личность Ивана Грозного и испытало на себе ее воздействие. Противоречивость личности Ивана IV Васильевича предопределила и противоречивость оценок его – и в народной молве, и в историографии. Одни считали его выдающимся военачальником, дипломатом и писателем, образцом государственной мудрости. В глазах других он был кровавым тираном, почти сумасшедшим. Кто прав? И те и другие. Понять крупную личность можно, лишь рассмотрев ее в историческом интерьере, выслушав всех свидетелей.

Каким был Иван Грозный? Для начала, каким внешне? Знаменитый скульптор-антрополог M. М. Герасимов воссоздал подлинный внешний облик Грозного. Есть и документальный портрет работы Герасимова, и куда более романтизированное изображение царя на гравюре неизвестного западноевропейского мастера XVI в. Такое же разночтение встречаем мы и в словесных портретах. И что самое поразительное – противоречие может быть заключено в одном и том же портрете.

Вот удивительный пример. Младший современник царя (авторство портрета неясно, предполагаемые авторы – князь Катырев-Ростовский или князь Шаховской) пишет, что был он некрасивым («образом нелепым»), с длинным и кривым носом («нос протягновен и покляп»), но высок, широкогруд, поджар. При том обладал многими достоинствами: «Муж чюднаго рассуждения… и за свое отечество стоятелен». И тут же такие детали: «На рабы своя, от бога данные ему жестосерд вельми, и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народу от мала и до велика при царстве своем погуби, и многая грады своя поплени… и иная многая содея над рабы своими… Таков бо бе царь Иван».

Разнообразен царь и в фольклоре. В одних песнях он – герой, взявший Казань. В других – «царь-ирод», в гневе казнивший своих подданных направо и налево.

Противоречивость в оценке Ивана Грозного характерна для историков разных поколений. И даже для каждого из историков в отдельности. Так, «дворянский» историк, наиболее активно работавший в конце XVIII в., H. М. Карамзин как будто бы однозначно оценивает деятельность Грозного: герой в первый период своего царствования и тиран во второй. Но уже в таком делении есть противоречие.

Позиции Н. Карамзина хотелось бы осветить подробнее.

Первое, что вы отметите для себя, – это явную симпатию, с которой описывает знаменитый историк деяния Грозного периода реформ. Впрочем, положительный характер ряда реформ Ивана IV Васильевича редко кто из историков отрицал. Однако для Карамзина в рассмотрении этой эпохи главное – не столько явления, тенденции исторического процесса, сколько события, их моральная оценка. С благолепным пиететом убежденного монархиста описывает он набожность царя, «искреннюю любовь к добродетельной супруге». И даже отмечаемые им недостатки юного царя кажутся возрастными, простительными. «Он любил показывать себя царем, но не в делах мудрого правления, а в наказаниях, в необузданности прихотей; играл, так сказать, милостями и опалами, умножая число любимцев, еще более умножал число отверженных; своевольствовал, чтобы доказать свою независимость, и еще зависел от вельмож, ибо не трудился в устроении царства и не знал, что государь, истинно независимый, есть только государь добродетельный. Никогда Россия не управлялась хуже…». Но далее историк показывает, что управлялась она столь плохо потому, что «Глинские, подобно Шуйским, делали что хотели именем юноши-государя».

Государь же юный на глазах взрослел и мужал. «Юное, пылкое сердце его хотело открыть себя перед лицом России…». А фрагмент, посвященный событиям, в ходе которых Глинские были убиты, мятежное господство бояр разрушалось, «уступив место единовластию царскому, чуждому тиранства и прихоти», и царь Иван IV «взял власть», автор заканчивает просто замечательно для исторического сочинения: «Народ плакал от умиления вместе с юным своим царем».

В истории редко что-нибудь происходит вдруг. Любое событие, изменение долго готовится в недрах предшествующей эпохи. Н. Карамзин, казалось бы, трогательно верит в это «вдруг». Фрагмент из главы 1-й IX тома начинается печально-элегически:

«Приступаем к описанию ужасной перемены в душе царя и в судьбе царства».

Впрочем, речь идет о трагедии, и ирония здесь неуместна. Действительно, можно и нужно положительно оценивать реформы Ивана IV, направленные на преобразование отживших институтов в интересах политической централизации. Можно (но не нужно, ибо нет государственной пользы, оправдывающей кровь невинных) пытаться оправдать опричнину интересами ограничения власти бояр и укрепления абсолютной царской власти. Но как оправдать и понять скачок от реформ к погромам, от слез умиления к слезам ужаса?!

Еще недавно россияне, бывшие тогда в Москве, изображали «сего юного, тридцатилетнего венценосца как пример монархов благочестивых, мудрых, ревностных ко славе и счастию государства».

Еще недавно был он ласковым «к вельможам и народу». «Обремененный делами», он не знал «иных утех, кроме совести мирной, кроме удовольствия исполнять свои обязанности…».

«Вероятно ли, – восклицает H. М. Карамзин, – чтобы государь любимый, обожаемый мог с такой высоты блага, счастия, славы низвергнуться в бездну ужасов тиранства». Но «свидетельства добра и зла равно убедительны», признает историк. И предлагает рассмотрение постепенного (все-таки постепенного, не «вдруг») перерождения царя. И версия эта по– своему логична.

«Иоанн родился с пылкими страстями, с воображением сильным, с умом еще более острым, нежели твердым или основательным». А далее – худое воспитание, болезненное самомнение, подозрительность, доверчивость к завистникам и карьеристам и недоверие к искренним радетелям интересов государства Российского (например, Адашеву и Сильвестру).

Следствие видно многим историкам. Многие же объясняют жестокости опричнины душевной болезнью Грозного.

Обратите в этой связи внимание на одно замечание H. М. Карамзина: «Несчастные следствия Иоанновой болезни… изготовили перемену».

Точное наблюдение! Болезнь лишь «изготовила перемену». Продолжая мысль историка и выходя далеко за пределы его мировоззрения, можно, размышляя над страницами «Истории государства Российского», прийти к выводу: государственный абсолютизм может стать просвещенной монархией, а может – кровавой диктатурой. Корень – в системе, представляющей неограниченную власть. Многие властители начинали с реформ, вызывающих «слезы умиления» у народа. А кончали уничтожением части этого и других народов.

Можно сочувствовать добрым советникам Грозного, получившим отставки за то, что «противоречили», а затем и уничтоженным. Можно ненавидеть подлых советников, радеющих не об Отечестве, а об корысти. Но как бы главное понять! Во имя чего? Во имя ограничения боярской власти, мешающей созданию сильной централизованной Российской державы, уничтожены талантливые реформаторы, причем лишались собственности и ссылались в места дальние все их родственники? Одну из знакомых семьи Адашевых – Марию («жену знатную») казнили с пятью юными сыновьями. Казнили брата А. Адашева – знаменитого военными подвигами окольничьего Данилу с 12-летним сыном. Многих других родственников – с детьми! Князь Дмитрий Оболенский-Овчинин погиб за нескромное слово – царь вонзил ему нож в сердце во время обеда. Князь Михайло Репнин не позволил унизить себя толпе опричников, и был через несколько дней умертвлен во время молитвы в святом храме! Без вины, без суда убили князя Юрия Кашина; победителя казанцев князя Михаила Воротынского с семьей послали на Белоозеро; наведший ужас на крымцев Иван Шереметев был мучим в кандалах, в темнице, а брат его Никита, думный советник и воевода, израненный в битвах, был удавлен. Во имя чего? Укрепления государства Российского?

«Москва устала от страха, – пишет Карамзин. – Кровь лилася; в темницах, в монастырях стонали жертвы…».

Можно и сегодня, спустя 400 с лишним лет, восстановить имена знатных людей, безвинно казненных, сосланных или «произведших бегство в чужие земли». Но кто сосчитает простых россиян, погибших от кривой сабли, глумлений пьяной и яростной банды опричников, от голода (все отобрано, пашня конями вытоптана, дом сожжен). Ни оправдать, ни объяснить.

Еще одна волна казней невинных прокатилась на Руси после бегства князя Андрея Курбского, «мужа битвы и совета», участника всех блестящих завоеваний, реформ, некогда любимца и друга царя. Представители древнейших российских фамилий (с детьми малыми!) были жестоко казнены по приказу грозного царя (среди видов казней: и на кол сажал!). Обвинили всех, без суда казненных, что будто бы с Курбским «умышляли» на жизнь Иоанна.

Набирала силу опричнина. Все более кровавым становилось царствование Иоанна IV Васильевича.

Доходит в повествовании Карамзина о той жестокой эпохе дело и до «черных людей». С искренней печалью пишет он о новых налогах на крестьян, о разорении деревень, о бесправии всякого, кто не принадлежал к «кромешникам» (так прозвали опричников – «извергов тьмы кромешной»). Опричники разоряли купцов, ремесленников, горожан. Что укреплял в государстве Российском такой разор? «… Люди земские, от дворянина до мещанина, были безгласны, безответны против опричных».

Безгласны были целые города и земли. Н. Карамзин описывает с ужасом и негодованием ложное обвинение в измене Новгорода и осуждение Иваном «на гибель и Новгород и всех людей, для него подозрительных или ненавистных». А по пути – разорение Клина, убийства, грабеж славного города, «где никто не знал вины за собою… Домы, улицы наполнились трупами, не пощадили ни жен, ни младенцев».

С «обнаженными мечами» шел «смертоносный легион» Ивана Грозного от Клина до Городни и далее. Мимоходом в уединенной тесной келье Отроча монастыря по приказу царя Малюта Скуратов задушил великого иерарха российской церкви Филиппа Колычева. Пять дней жил царь в одном из монастырей, пока опричники громили старинную Тверь, убивая и грабя соотечественников более жестоко, чем тумены хана Узбека в 1327 г.! Так же свирепствовали в Торжке. И потом – убивали в дороге всех встречных, ибо «поход Иоаннов долженствовал быть тайною для России!». Фантасмагорической хроникой предстает перед читателем подробное описание H. М. Карамзиным разорения Новгорода. А потом – лживые обвинения пленных новгородцев, пытки их и казни в Москве, которая, «приученная к ужасам, ещё могла изумиться!». «… Иоанн достиг наконец вышней! степени безумного своего тиранства; мог еще губить, но уже не мог изумлять россиян никакими новыми изобретениями лютости».

Иоанн сам участвует в пытках и убийствах подданных, вместе с ним – старший сын царевич Иоанн («Как бы для того, чтобы отнять у россиян и надежду на будущее царствование!» – пишет Карамзин), так что не будем проливать слезы сожаления у знаменитой картины И. Е. Репина. Останься жив старший сын Грозного, не известно, какую Россию мы бы имели…

Голод и мор помогали тирану опустошать Россию. Содрогаясь от ужаса при чтении страниц «Истории государства Российского», содержащих описание зверств опричнины, не пропустите «исторические раздумья» исследователя.

Замечательное в них проявляется умение H. М. Карамзина видеть сквозь время, абстрагируясь от своих симпатий и антипатий.

После жуткой сцены убийства Иваном Грозным «мужа храброго, именем Молчан Митьков» Карамзин предлагает следующее рассуждение:

«Таков был царь, таковы были подданные! Ему ли, им ли должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошел в мучительстве, то они превзошли всех в терпении…».

А безжалостный Карамзин, отвлекший нас в сторону в начале своего рассказа об Иване описанием его действительных и мнимых достоинств, продолжает подбрасывать читателю все новые штрихи к портрету царя: его трусость, малодушие, полководческая бездарность, проявленные им во время набега на Русь орд хана Девлет-Гирея. И потом, после отмены опричнины, H. М. Карамзин, словно бы уже потеряв навсегда былое доверие к Ивану Васильевичу, подчеркивает: «Уже не было опричнины, но жертвы еще падали, хотя и реже, менее числом: тиранство казалось утомленным, дремлющим…»

«Тиран умер, как жил…» – спокойно уже констатирует историк в главе VII тома IX «Истории государства Российского», бесстрастно описывая последние дни жизни Ивана Грозного. И – беспристрастно – положительные моменты в его царствовании: строительство новых городов, продолжение внешней политики деда, успехи в торговле, умножении доходов царских за счет налогов и т. д.

Признает историк и объективные достоинства Ивана IV – «имел разум превосходный, не чуждый образования и сведений, соединенный с необыкновенным даром слова…»; был он часто «проницательный в государственной деятельности»; «любил правду в судах, сам нередко разбирал тяжбы», казнил утеснителей народа, сановников бессовестных, лихоимцев; «не терпел гнусного пьянства» – пьяных сажали в темницу (за исключением Святой недели и Рождества Христова); «не любя смелой укоризны, не любил иногда и грубой лести…».

Но… сам придумывал заговоры и казнил целыми семьями неугодных, поверг опричниной Русь в разор, нищету, страх и ужас. И заключительный абзац главы VII тома IX заслуживает того, чтобы его привести почти полностью: «… Добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими; но имя Иоанново блистало на судебнике и напоминало приобретение трех царств могольских; доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ в течение веков видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы царя-завоевателя; чтил в нем знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования; отвергнул или забыл название мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным, не различая внука с дедом, так названным древнею Россией более в хвалу, нежели в укоризну. История злопамятнее народа!»

Что к этому добавить? Только одно: чтобы учиться у истории ее нужно знать.

Выше была показана точка зрения на Грозного и его время так называемой дворянской историографии. Во второй половине XIX в. набирает силу уже буржуазная историческая наука. Историки «государственной школы» подошли к оценке царствования Ивана IV по-новому. «Эти ученые, – пишет современный исследователь темы В. Кобрин в книге «Иван Грозный», – изучали уже не столько события, сколько явления, стремились не только ярко описывать прошлое и находить в нем хорошие и дурные примеры, а познавать причины явлений, вскрывать закономерности хода истории. Историк этого типа как бы вонзал в живую ткань истории хирургический скальпель холодного анализа». Самым ярким ученым этой школы был выдающийся русский историк Сергей Михайловича Соловьев. По его представлениям, обстоятельно изложенным в многотомной «Истории России с древнейших времен», в ходе исторического развития России шла постепенная смена начал «родовых» новыми, «государственными». В этом, по его мнению, и состоял прогресс истории. Соловьев считал, что при всех жестокостях царя Ивана его деятельность была шагом вперед к победе «государственных» начал.

В то же время Соловьев резко и недвусмысленно говорил о казнях невинных людей, писал, что «не произнесет историк слова оправдания такому человеку» (на этих позициях в целом стоял и другой знаменитый русский историк, автор «Курса русской истории» В. О. Ключевский).

Концептуально с С. М. Соловьевым можно не соглашаться. Но его история – это прежде всего наука о людях, тем она и интересна.

Описание событий царствования Ивана Грозного занимает центральное место в шестом томе книги III его «Истории России с древнейших времен». Если M. М. Щербатов, H. М. Карамзин и другие представители дворянской историографии, не видя в опричнине никакого реального исторического смысла, трактовали ее как результат действия только психологических факторов, как продукт патологического психического состояния самого царя, то С. М. Соловьев к характеристике деятельности Ивана Грозного подходил по-иному. Следуя своей концепции борьбы родового и государственного начал, он одним из первых в русской исторической науке XIX в. увидел в действиях Ивана IV Васильевича исторически обусловленную закономерность. «Для Соловьева, – пишет в комментариях к шестому тому доктор исторических наук А. М. Сахаров, – время правления Ивана IV – время окончательной победы государственных отношений, при этом опричнина была последним решающим ударом по родовым отношениям, носителем которых выступало боярство». Поэтому, с точки зрения С. М. Соловьева, политика опричнины была оправданна и неизбежна: «… характер, способ действий Иоанновых исторически объясняются борьбою старого с новым…», «век задавал важные вопросы, а во главе государства стоял человек, по характеру своему способный приступить немедленно к их решению». Впервые в русской историографии опричнина характеризовалась как акт сознательной и исторически оправданной политической деятельности.

Разумеется, Соловьев не мог игнорировать негативные стороны правления Ивана IV.

И давая в целом положительную оценку деятельности Ивана Грозного и его политики, историк в то же время не оправдывает его жестокости и «тех поступков, которые назывались и должны называться своими, очень нелестными именами». «Более чем странно, – пишет он, – желание некоторых оправдать Иоанна; более чем странно смешение исторического объяснения явления с нравственным их оправданием». При этом С. М. Соловьев нередко дает психологическое объяснение поступков Ивана IV. Он пишет о «нравственном перевороте», происшедшем в молодом Иване под влиянием событий 1547 г., когда тот решил «покончить окончательно с князьями и боярами, искать опоры в лицах другого происхождения». Описывая жестокости похода Грозного 1570 г. на Тверь, Новгород и Псков, Соловьев старается объяснить их главным образом тяжелым психическим состоянием царя. С одной стороны, такая трактовка событий в известной мере оправдывала Ивана IV, с другой – была далека от объяснения действительных причин похода.

Взгляды С. М. Соловьева на политическую историю России XVI в. получили дальнейшее развитие в трудах С. Ф. Платонова и Н. П. Павлова-Сильванского (давно не переиздававшихся), которые увидели основу борьбы боярства против великокняжеской и царской власти в привилегированном землевладении аристократии.