Текст книги "Дебют. Как НЕ стать писателем"

↑
НЕТ ПОВОДОВ НЕ ВЕРИТЬ В НОВЫЙ ГОД

Теперь мне казалось: когда Юнна увидит квартиру, развернется и сразу уедет. Но нет.

– Нормально здесь, вроде, – сказала она, заглянув в комнату. – Только перестановку нужно делать.

И вздохнула.

Здесь и вправду нормально: недалеко станция метро, одна из самых красивых и чистых. По широкому проспекту в двух минутах ходьбы от дома – троллейбусы, маршрутка №213 до Трубной площади; всего каких-то пятнадцать минут, и центр.

Сегодня тридцать первое декабря, и у меня нет больше поводов не верить в Новый год, Деда Мороза, ангелов.

– Я буду ангелом-хранителем твоим, – сказала Юнна в минуту нежности.

Мы купили снежинки и веселые елочки – наклейки на стекло. Возле подоконника поставили цветы. Теперь, возвращаясь из магазина, я мог поднять глаза и увидеть свою красавицу, ждущую возле окна. Юнна махала рукой, а кот сидел рядом и изучал двор.

Спешно наряжали елку, разбирали вещи, готовили салаты. Нужно было успеть до курантов. По квартире разливалась песня:

 
– А хочешь, я выучусь шить?
А может, и вышивать?
А хочешь, я выучусь жить,
И будем жить-поживать?
 

Казалось, как ни встретишь этот Новый год, он все равно будет лучшим.

– Мы вместе, – говорила Юнна. – Вместе навсегда.

Ну, подумаешь, начали пить чуть раньше?! Это же игристое.

Освоившись в новой квартире, кот скачет по ней будто заяц, прижав уши. То под диван забежит, то под ванну, с разбегу ударившись лбом, то влетает к нам в кухню.

– Не мешай, сказала! – сердится Юнна.

– Ну, хватит котом командовать, – говорю. Это веселит Юнну.

– Командовать котом! Ну, надо же, – она обнимает меня. – Мне так хорошо с тобой.

Но кот не успокаивается. Слишком поздно вспоминаю, что в прихожей – новое зеркало, только что из магазина.

– Вдребезги, – констатирую я.

– На счастье, – смеется Юнна. Иду выносить зеркало на помойку.

Вернувшись, ставлю ноутбук на откидной стол – выдвижную дверцу старой «стенки». Придвинув стул, пытаюсь освоиться на новом рабочем месте: пробую, как здесь будет сидеть. Мне ведь предстоит писать статьи, плюс подработка, коммерческие объявления. Почему-то вспоминается: такой же стол был у известного писателя, когда он приехал в Москву. Писатель говорил об этом в интервью. Но это кажется лишь флешбеком, воспоминанием из далекой жизни, которую я навсегда оставил.

↑
КАК ПАХНЕТ НЕБО

День рождения Юнны. С утра мы завтракаем и собираемся в дорогу. Предстоит ехать за город, лучше одеться теплее. Юнна не понимает, почему: на дворе жара, лето. Едем в электричке, улыбаемся, смотрим в окно. Мы рады друг другу и рады хорошему дню. Впереди столько прекрасного, думаю я. Золотое время наступило; разве нужно что-то еще, чтобы быть счастливым?

Нас встречает машина. Едем по маленькой дорожке через лес. Заинтригованная, Юнна улыбается, вот мы подъезжаем к воротам, и только сейчас она понимает, куда мы приехали и зачем. Здоровые ребята в униформе погружают в кузова корзины и проверяют горелки: над двором вздымается пламя. Кажется, что на мгновенье Юнна превращается в девочку, которой сегодня исполнилось пять или семь лет. У которой сегодня исполнилась мечта.

– Ура! – она кричит и хлопает в ладоши, да так заразительно, что я и сам не выдерживаю, смеюсь. – Гошка, как я счастлива!

Вот они, моменты, ради которых стоит жить. Когда мечты исполняются. Сегодня мы полетим на воздушном шаре.

На самом деле мне очень страшно. Оказывается, в корзине еле помещаются три человека, а сама она чуть выше пояса. Здесь же рядом баллоны; даже не присядешь, если станет страшно. Первым делом интересуюсь у инструкторов, будет ли трясти корзину. Юнна улыбается. Похоже, ей до фонаря вопросы безопасности.

– Летим! Летим! Летим! – она аж прыгает.

Пока готовят шары, мы гуляем по полю. Я забываю было о страхе, но вот шары начинают надувать, и становится понятно: каждый величиной с наш дом. Но Юнне больше интересна форма.

– Наш в виде сердца, Гошка! – кричит довольная Юнна. В честь дня рождения я выбрал такой. Правда, это не единственное сердце, да и ощущение полета, наверное, такое же, как на обычном шаре.

Мы стоим перед ними, маленькие, беззащитные. Чтобы забыть о непраздничных эмоциях, достаю телефон. Довольная Юнна сразу принимается «обнимать» наш шарик, а рядом ревут моторы отъезжающих машин, то и дело шипят горелки, и эти звуки тоже заглушают страх.

Шары взлетают друг за другом, совсем не медленно отплывая, как представлялось мне, а резко, бескомпромиссно отрываясь от земли, словно пытаясь порвать с ней навеки. Шары вырываются на свободу, и люди вырываются в них. Нам предстоит час свободы. Оплаченный, гарантированный час.

Я беру Юнну на руки и помогаю перебраться в корзину, затем залезаю сам. Шар взлетает без предупреждений, и даже в те дни, когда я признавался в любви к Юнне, когда она призналась в ответ, земля не уходила из-под ног так быстро. Но страх остался внизу. Открыв глаза, я поймал восхищенный взгляд Юнны и понял: что бы дальше ни случилось, все это было не зря.

Через пару минут корзину окутает белая пелена, запахнет сыростью и влагой, а затем мы увидим внизу облака под нами. Мы попадем в чистый свет, в небо. И наша любовь навсегда будет озарена. Мы летим здесь и сейчас, в эту минуту, в этот отрезок мгновенных жизней, прикоснуться любовью к вечности. Мы летим сохранить лучшее, что есть в нас. Пилот достает игристое, небольшой бонус к полету:

– Пора отметить ваш воздушный дебют!

Эти слова растворяются в облаках и становится тихо. Так, наверное, и должно быть в раю.

Позавчера к нам приезжали родители Юнны. Мать вынесла строгий вердикт:

– Живете вы бедно. Но ничего, дело наживное.

Была у нас и ее сестра, деловая женщина. Посмотрела, покачала головой. Она не дышала небом.

↑
КРАСИВЫЙ ДЕНЬ

– Мир мой, сердце мое, родной, – называет меня Юнна. Я отдыхаю с нею душой, отдыхаю от всей той дряни, которой захлебывался в институте, в юности. Когда сидел в дешевых кабаках и курил друг за дружкой вонючие крепкие сигареты, плевал погаными суждениями о жизни, которые даже не претендовали на то, чтобы стать откровением. Меня мало кто видел трезвым, но я таковым бывал. Просто в те моменты никогда не встречался с людьми. Я читал книги. От мысли, что с людьми можно общаться трезвым, меня бросало в дрожь. По совокупности этих причин я называл себя люмпен-интеллигент. Это определение меня устраивало; вопрос, что будет дальше, заботил мало: моей религией надолго стала вера в собственное несчастье. Но, даже засыпая в засранном подъезде или незнакомой квартире, или подыхая с утра от двухмесячного похмелья, или рассуждая в углу забегаловки о Сиоране, постмодернизме и русской литературе, я ни на минуту не терял убежденности, что когда-нибудь это кончится. Что все это не просто так, а вместо чего-то другого, чего у меня пока нет, для чего не пришло время.

Я ходил в потрепанном драповом пальто на пару размеров больше, которое купил в секонд-хенде, красном шарфе и берете, с неизменной бутылкой вина в глубоком внутреннем кармане. Был смешной случай: желая переспать с санитаркой, я полчаса с жаром рассказывал, что думаю о Солженицыне. Бедная девушка не знала, что сказать. Все это время мы пили, и когда ключевой момент встречи стал близок, всем уже захотелось спать. Вскоре я начал думать, что так же может случиться и со всей жизнью. Перемены не наступали, а время утекало тоненькой струйкой жизненных соков, энергии: бухать с каждым годом становилось труднее, а обсуждать бесперспективность бытия скучнее и противнее. Я понял, что жизнь никогда не изменится, что ей все равно, погибну ли я или добьюсь победы. Но в чем я мог достичь победы, кроме пьянства и литературной болтовни, в тогдашние двадцать шесть я даже не мог представить. Но с каждой пьянкой, с каждой новой встречей, с каждым тревожным, дрожащим всем телом утром я понимал: есть единственный способ спастись – душить в себе Сиорана, постмодернизм и русскую литературу. И свое мнение о Солженицыне душить.

Юнна не знает Сиорана. Она не понимает ничего в постмодернизме и литературе, и с каждой нашей прогулкой, с каждым вечером в открытом ресторанчике или домашним ужином я наслаждаюсь тем, что это так, а не иначе. Нет ничего прекраснее прогулок в парке, красивее Путяевских прудов или Дворцового, где мы стоим и кормим уток, а на часах всего лишь полвосьмого, работа уже закончена, и больше не нужно ничего ни писать, ни читать.

Впереди у нас Крым. Как и у всей огромной страны; но ни стране, ни нам это пока не известно. Юнна еще не была там, но я знаю: он будет наш. Не влюбиться в Крым невозможно, как и не быть счастливым в Крыму. Я вырос там, я знаю. Нашел охапку подработок к отпуску: где написать про дизайн, в котором ничего не смыслю, где разместить предложение о недвижимости, которую мне не приобрести, где написать о далеком городе, в котором не побывать; я настоящий «креативный класс». Мне иногда не по себе от этой мысли, но не это ли то, чего я когда-то хотел? Сегодня день моего рождения, повод задуматься о таком.

Мы едем в Измайлово, кататься на колесе обозрения и есть шашлык.

– С днем рождения, Гошечка мой!

Сегодня все самое вкусное: и салат, и мясо, и свежее темное пиво. Легкий, красивый день. А вечером Юнна скажет:

– Я хочу, чтобы ты был отцом моего ребенка. Мне кажется, нам пора.

↑
ГОРИЗОНТ

Снова Петроград. Но это уже не тот город; не мой и не наш с Юнной. Это место, где живут родственники и оставшиеся друзья. Я не приезжал к ним год, когда-то это нужно было сделать. В моем плейере Юнна. Перед отъездом она записала мне песню:

 
Может там, за седьмым перевалом
Вспыхнет свежий, как ветра глоток,
Самый сказочный и небывалый,
Самый волшебный цветок!
 

С тех пор, как она в Москве, жизнь покатилась счастливым колесом и вроде не планирует остановиться. Ее вполне можно назвать нормальной. Теперь я редактор в новом сетевом СМИ, развиваю регионы, ищу и обучаю людей, вникаю в повестку дня. Среди этих городов есть те, в которых когда-то жил, читал, пьянствовал и умирал от тоски. Но после Москвы мне уже никуда не хочется. У меня есть планы по работе, мечты о профессиональном росте. Я изучаю опыт тех, кто добился высот в журналистике, читаю авторские книги, изучаю методички, сайты.

Хожу в тот же храм, но уже ни о чем не прошу, просто говорю спасибо. Бог помог мне в главном: я стал простым, обычным человеком. Дальше сам. Я смог оценить, какое это счастье, жить нормальной жизнью. До дрожи в руках, слез в глазах, боли в самых глубинах сердца.

Я добился главного в жизни – любви. Добился тем, чем умел: перепиской, словом. И редкими, но драгоценными встречами. Она приехала, поверила, она помнила все эти мои слова. Теперь мне нельзя обмануть ее, разочаровать. Я просто не имею права.

В светлой кафешке рядом с новой станцией метро сидят мои друзья. Люблю людей из прошлого; благодаря этой любви они парадоксальным образом никогда не уходят в него навсегда. Все они со мною: были, есть и будут, даже если я больше не встречаю кого-то из них.

– А еще мы планируем свадьбу, – говорю тихим голосом, как бы не веря себе. – Правда, кредит даже взял. Без него не разгуляешься. С зарплаты отдам, дело того стоит.

Показываю фотки с нового телефона: вот мы с Юнной в Парке Пешкова, вот летим на воздушном шаре, а вот мы в Крыму, откуда только вернулись. Впечатлений полно, но всего не расскажешь!

– Мне кажется, Гош, ты впервые счастлив.

Не отрицаю, улыбаюсь. Снова выпиваем. Но проходит всего несколько минут, и просыпается дьявол.

– А еще я писать начал, – ставлю на стол стакан. – Вы же помните, как мечтал.

И на спокойном горизонте будущего вдруг сверкает молния. Короткая, предупредительная: где-то впереди портится погода. И невидимый демон хохочет в мое довольное, добродушное от пива, располневшее лицо. Но я не слышу его хохот.

Я слышу только себя.

ᴆ
СУМЕРЕЧНАЯ СТОРОНА

«Соснора показал на дачный дом.

– Здесь живет писатель N, – он назвал известного советского прозаика и уважительно добавил: – Он каждое утро садится за стол и пишет.

– Так ведь он – плохой писатель, – легкомысленно сказал я.

Соснора ответил:

– А какая разница. Писать плохо так же трудно, как писать хорошо».

[В. Дымшиц, из воспоминаний]

→
ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

Сижу на пляжном полотенце. В руках толстая книга, сборник прозы московских писателей, кажется, что я его никогда не осилю. Ноги омывает море, достаточно встать, отложить этот сборник, а то и вообще убрать с глаз долой, и сделать пару шагов, чтобы почувствовать себя счастливым. Море – оно и есть море.

Прошлым летом мы побывали на персональном пляже. Нас высадил лодочник со всеми арбузами, персиками и вином, чтобы вернуться глубокой ночью. Каменистый пляжик был размером с маленькую комнату, только вместо стен окруженную с трех сторон скалами, а вместо окон, дверей и прочих условностей бесконечное море у ног. Мы соревновались, кто отыщет больше камешков, похожих на сердце. Моя любимая победила.

– Как же я счастлива! – кричала она. Не от победы, конечно. От солнца, неба и моря. А когда наступила ночь, по воде раскинулась лунная дорожка, мы отправлялись к ней в гости, играли в искорки, рождавшиеся взмахом руки, плясавшие вокруг, сияя глубинным подводным светом. Ночной пляж сливался со скалой, становился одномерным, высился величественной стеной за нами, а где-то вдали вспыхивали и гасли одинокие огни лодок. И вот мы на берегу, мы одни в первозданном мире, том мире, каким он и должен быть, каким был за много эпох до нас. И каким он еще будет. Мы едва успеваем одеться, когда к нам приближается свет лодки.

В этом году все проще. Простые лежаки, простая книга, орешки в сумке, несколько вареных раков, и все готово к тому, чтобы пить пиво, за которым Юнна отправилась в маленький пляжный бар.

Думал ли я тогда в том раю, что когда-нибудь мне не хватит его для счастья? Что потребуется что-то другое, и это другое заслонит от меня Юнну, убьет прекрасное воспоминание? Что в ответ на тревожные слова любимой буду хмуро и тяжело молчать. Тем летом я достиг абсолютного счастья, и будто из недр его, повинуясь свободному ветру и морю, а может, еще и вину, родилась идея, захватившая меня на весь прошедший год.

Написать книгу.

Идея загрузилась в меня полностью, целиком, не оставив мне поводов для отказа. Ее не нужно было додумывать, мучительно вынашивать, откладывать до лучших времен. Мне сразу же стала понятна концепция: несколько повестей, и я сразу знал, о чем будут эти повести. Конечно, я не увидел книгу во сне, как Менделеев, согласно легенде, таблицу, или во время солнечного удара. Но мне не пришлось искать эти сюжеты, все они пришли за пару дней, проведенных в вечерних прогулках по городу и отдыхе на лежаке. В те дни я был молчалив, что не могла не заметить Юнна. Но я ничего ей не говорил.

Немного напрягало только то, что, по подсчетам, на сочинение книги требовался целый год. Мне предстояло работать в офисе, подрабатывать, развлекать Юнну, делать общее дела, а все оставшееся время посвятить новому занятию. Но проект «стать писателем» и мог быть только долгосрочным. Что делать с книгой дальше, я не знал. Наверное, нести в издательства. Сколько их сегодня, два, четыре, десять?

Писать я решил по утрам. Приезжал на работу раньше, к семи или восьми утра, когда остальные в десять. Если у меня был выходной и Юнна уезжала, занимался этим целый день. Начинать писать было сложно, но еще сложнее остановиться. Я начинал думать своей книгой, жить ею, и возвращение в реальность давалось тяжело, со скрипом, будто проржавевший рычаг.

Я твердо решил сказать Юнне о замысле только если он принесет результат: книгу примут к публикации в издательстве. Только опубликованное, оцененное кем-то, отмеченное имеет право на существование; рукописи не литература, а история болезни.

И вот, снова пляж, снова светлые улицы Севастополя. Только книга уже готова. Я походил на выставки, изучил издательства: по всему выходило, чтобы ее пристроить, нужен как минимум еще один год. Теперь я смотрю на воду, отложив толстый сборник в сторону. Мне предстоит разговор с Юнной, он будет не самым приятным, но это потом. А сейчас она возвращается с пивом, мы будем чистить раков, начнется хороший и теплый вечер. Как будто и не было никакой книги. Как будто и год не прошел.

→
НЕ ТВОРЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ

Филевский парк самый мрачный в столице. По крайней мере, нам с Юнной здесь не понравилось, и мы вряд ли придем еще. Кроме велодорожек, здесь только слякоть и грязь, да красивый скворечник на дереве. Юнна подходит к нему, тянет руку. Достаю телефон.

– Улыбнитесь, – говорю. – Я так люблю вашу улыбку.

Юнна стала улыбаться реже. Конечно, причиной тому не плохая прогулка. Не хватает денег, их нужно все больше: на кота, на зубы, на одежду, на покупку того, что закончилось, на замену того, что сломалось. Подработку я бросил, потому что занялся книгой.

– Я много работаю, чтобы чего-то добиться, – объясняю я Юнне, вот только не говорю, над чем. Когда живешь с женщиной, уже не напишешь ей в социальные сети, что денег мало, но вообще, я молодой и перспективный. Деньги нужны сегодня, сейчас.

Как нужно и время. Все реже мы проводим его вместе. Юнна устает на своей работе, приходит домой, валится с ног, готовит еду. Мне стыдно. Но я могу приготовить есть для себя, что-нибудь пересоленное, пережаренное, невкусное. А кто приготовит ей? Что я умею – складывать разнообразные буквы в слова, играть ими, наслаждаясь воображаемым впечатлением воображаемого читателя? Пускай я немного известен как публицист, пишу в основном о политике, об обществе; в последнее время об этом нельзя не писать. Но когда ссоришься с любимой, и в глазах стоит боль, потому что любая ссора точит отношения, казавшиеся незыблемыми, не скажешь: я вот написал колонку, она собрала двести с чем-то там откликов. Говорить нужно коротко: я все исправлю. Но ведь надо исправить, не только сказать.

В ванной я редактирую. Но это не фишка, не творческая концепция. Когда человек беден, нет никаких концепций. Любое действие окружающих, не связанное с зарабатыванием денег, он оценивает с одной позиции: жируют, суки! В том числе и свое. Отчаяние – единственная доступная мне концепция, проверенный поставщик вдохновения, а вдохновение приводит к новому отчаянию. Благодаря такому сообщению сосудов и работает весь творческий кустарный аппарат.

Перед тем, как начать книгу, я ездил в храм, ставил свечку. О чем книга, не говорил, ведь Бог, он все видит.

– Пусть она получится. Мне нужно стать заметным. Мне есть, что сказать людям, и я хочу говорить.

Шатался по книжной выставке в поиске издательств, согласных опубликовать книгу. Их представители смотрели недоуменно, намеренно затягивая время, чтобы я отошел сам, ощутив неловкость. Приветливой была лишь продавщица шоколадок; я прикупил одну для Юнны. Над одним из стендов – стул, стол и несколько книг. Я прочитал: «Форум молодых писателей».

– А что, вы вправду никогда не слышали, что есть такой форум?

– Нет, – говорю. – Никогда.

Смеются: вы же писатель! С этим не хочется спорить.

– Я сначала писал книгу, теперь думаю, что с ней делать. Все должно быть последовательно. Зачем знать про форумы, если не с чем на них ехать?

К стенду подошел Сергей Филатов, который и организовывал эти форумы, и с ним еще несколько человек. Меня представили: писатель, который о вас не знал. Он предложил сфотографироваться с ними. Снимали долго, и я нервничал. На соседнем стенде продавал свои книги советский писатель Баженов. Мы разговорились, и он спросил, где у меня что-то выходило. Было стыдно признаться, что еще нигде не публикуюсь, и я ляпнул:

– В литературных журналах.

Но про журналы я хотя бы знал. В них отвечали неохотно, коротко и зло. Даже если напечатают, как я с удивлением выяснил позже. Моя тактика в их отношении проста: беру одну повесть и закидываю сразу всем. На отправку всех писем уходит пара часов, на ожидание порою до года. Думаю, будет здорово, если повесть примут везде. Вот, например, в музыке: одна и та же песня выходит на сотнях дисков. Благодаря чему ее и знают.

– Это хорошо, – сказал Баженов. – Если публикуетесь в журналах, значит, у вас есть будущее.

Я возвращался домой, уверенный в будущем. Привычно задрал голову, увидеть наше окно. Но Юнна не смотрит во двор, в окне пусто. И даже кот не сидит.

→
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ГОДА

Очередной Новый год мы отмечали спокойно. Вот и пришел он, 2014-й. Отпраздновали и ладно.

А как я только ни встречал их прежде! В петроградском метро, на конечной трамвая, в электричке «Петроград – Приозерск», на черной лестнице незнакомого дома, в плацкартном вагоне поезда «Горький – Петроград», распивая черную водку, с книжкой, с родителями, засыпая от паршивосортных передач. А то и в астральных мирах, ударившись лбом о забор вокруг детского садика, незаметно возникший перед глазами. Или в пьяной квартире с единственным другом и толпой незнакомых людей, с непременным сном в туалете и блевотиной, точно фейерверком, довершающим веселье.

А сегодня сижу за столом, доедаю вчерашние блюда, подливаю игристое. Юнна отдыхает, а я не привык в новогоднюю ночь долго спать. Праздничные «Интерны», «Шерлок», «Ирония судьбы» в 15:20, для тех, кто в это время только приходит в себя. Кот, прячась от одиночества, запрыгивает на колени и сворачивается калачиком, свесив хвост.

Я люблю первый день года куда больше, чем первую ночь. Волшебство случается именно первого января. Оно в тишине, в том, что никуда не надо, в том, что ничего и никому не нужно от тебя, ты можешь быть с собой и сам собой. Ты можешь наблюдать, как идет снег, а можешь сесть в транспорт и долго куда-нибудь ехать, в далекий зимний парк. Достать бенгальские огни, выстроить их в ряд и пробежаться, поджигая друг за другом.

Мы прогулялись ночью до пруда. Взяли небесный фонарик—сердце, решили поджечь, но он не взлетел. Что-то в нем повернулось не так, загорелось – хотя кажется: что там сложного? – и едва фонарь поднялся в воздух, как его охватило пламя. С огромной дыркой в боку, словно подбитый и истекающий огненной кровью, он упал на темный лед пруда.

Мы обнялись. Хотелось что-то сказать, но не нашлось слов. Юнна верит в знаки и символы, да и я, получается, тоже. А еще и в этот раз под бой курантов я впервые за долгое время загадал не любовь и счастье. Я загадал, чтобы издали книгу.

И вот, свернув все окна, я сижу. То посмотрю на Юнну: она спит и слегка посапывает. Готов ли я ее, вот этот нос променять на книжку, на какое-то писательское будущее? Абстрактное, которое, вполне возможно, не наступит никогда. «Но почему променять? – удивляюсь собственным мыслям. – Кто же так ставит вопрос?»

– Ты уже это делаешь, – отвечает прозрачным голосом Первое января.

– Но неужели нельзя по-другому?

В ответ лишь дрожит воздух да мурчит, поворачиваясь на мне, кот.

Мы теперь все больше молчим. Даже в кафе: сидим, закажем что-то и молчим. Вроде хорошо нам, а вроде раньше было лучше. Мы так беспечно проводили время, болтали обо всем, наслаждались тем, как познаем жизни друг друга.

– Я не хочу работать, – говорит все чаще Юнна. – Я устала. Безумно устала.

«Вот о чем надо думать, дебил», – укоряю себя. Все верно, такую работу, как у нее, конечно, нельзя хотеть. Но как я могу помочь? Ведь вся жизнь работа, и у меня так, и у нее. Шансов побыть в этой жизни писателем у меня, прямо скажем, немного. Но это хотя бы мне нравится. А шансов добиться чего-то в другом все меньше». Хорошо, что сейчас праздники, можно отвлечься от этих мыслей.

Ведь женщине не нужно это все, она не понимает. И не подберешь слов, чтобы она поняла: зачем это? Вроде, живет с мужчиной, и формально все признаки мужчины налицо: твердость, упорство, уверенность в правоте. Но к какой цели приложены эти качества?

Какое-то писательство, журналы, публикации. Бездумная трата энергии, приложение сил к абсурдному, заведомо не выигрышному делу. Его ли я обещал своему сопящему носику, когда звал в Москву? Разве я говорил, что лучшие годы совместной жизни – первые, еще пропитанные романтикой, сказкой – пройдут в мучительном уединении, в просьбах о тишине и закрытой двери, в ударах по столу кулаками, в ругательствах, когда что-то идет не так? Разве же я говорил, что у меня акая мечта? Она ехала к молодому начинающему руководителю, кого любовь к ней подбросила из стойки с товарными чеками и накладными в главное информагентство страны. Кто бы приехал к писателю? Никто.