Текст книги "Дебют. Как НЕ стать писателем"

↑
ЧЕРТАНОВО

Моим дебютным жилищем в столице стала квартира музыканта группы «Мыльница» Тщеславского. Он позвонил сам, когда я курил на балконе в Петрограде, собираясь в дорогу; в ту же ночь у меня был поезд, а понимания, где жить в столице, так и не появилось. Музыкант в социальных сетях обнаружил мое объявление и предложил за скромную сумму поселиться у него.

– У вас двухкомнатная?

Оказалось, нет: однушка. Но за совсем небольшие деньги музыкант готов был предоставить надувной матрас. Я польстился, но уточнил, почему человек так решительно предлагает у него поселиться, даже не зная, кто я вообще такой.

– Уж не гей ли? – предположил я, но задать вопрос постеснялся. Вместо этого стал объяснять, что не фанат группы «Мыльница» и вообще не слышал их песен. Но назавтра я уже был у него. Стыдно было признаться, что я работаю грузчиком, и каждое утро, когда он выезжал на концерт в какой-нибудь «Крокус», я отправлялся с двумя пересадками на холодный вонючий склад, собирал и тащил по улице мусор, комплектовал заказы, принимал и разгружал поставки.

Но и жизнь музыканта нельзя было назвать сказкой. Квартира в Борисово, одинокая жизнь, нехватка денег. Тщеславский подрабатывал учителем на другом конце Москвы и часто приходил домой позже меня. Когда он назвал сумму, которую получали музыканты «Мыльницы», кроме солистки, за выступление, я испытал шок.

Тщеславский был увлечен сольным проектом, он играл на необычном, как ему казалось, инструменте – терменвоксе. Он отчего-то верил, что я смогу помочь ему пробиться – организовать выступления, создать сайт, распространить информацию, и даже вопрос шоу-программы, кроме музыки, включая костюм и общение с залом, были доверены мне. Но мои мысли были заняты другим. Одна работа, поиск другой работы, теплые, но дружеские сообщения от Юнны. Несколько дней назад я признался в любви, теперь она знала все, и это казалось чудом. Засыпая в темном углу одинокой квартиры Тщеславского, я представлял Юннину улыбку.

В том, что я бесполезен как бизнес-партнер, Тщеславский убедился быстро. Однажды, разгружая очередной поддон, я получил от него смс с предложением искать жилье. Поэтому теперь я здесь.

О моей нынешней ситуации можно сказать коротко: Чертаново. У меня есть комната, правда, она не закрывается, но она на втором этаже, и, если что, можно спрыгнуть; вот, собственно, и все, что нужно о ней знать. В первую ночь я подпер дверь тяжелым пуфом, и перед тем, как уснуть, написал всем знакомым адрес.

А в следующую ночь хозяину квартиры Васе на кухне разбили голову утюгом. Сделал это Андрюха, брат. Василия долго уговаривали устроиться на работу, и вот он наконец отправился на свою первую смену, но до работы не дошел. Оба брата сидели, и работать им считалось западло. Но мать, в минуты трезвости любившая рассказывать, как их семья раньше шикарно жила в центре, орала на них, что нет денег. Сыновья пропивают и просаживают на героин всю сумму, которую я им плачу, потом стреляют у меня же сигареты, сидят на кухне, скучают, дерутся. Вася – человек без фантазии, коммуницирует мычанием. Андрей одержим идеей вырваться из такой жизни, но она остается словами.

– Вася, он сдался давно, за что его уважать! – говорит Андрюха.

Объясняю, что это он сам ежедневно сдается, хотя бодрится и хорохорится. Но Андрей только машет рукой. Мать, напиваясь, орет ночами, нечленораздельно, дико, жутко, словно откуда-то из недр земли вырывается на свет божий концентрированное страдание ада. Будто сама земля воет, и в этом вое только неизбывной тоски, что кажется: хуже, чем ей, на всем белом свете лишь нескольким людям – соседям снизу, сверху и сбоку.

Юнна простудилась, и я пишу ей под этот вой, с каким удовольствием стоял бы рядом у окошка, глядя на осенний двор и попивая чай. Мы стояли бы и считали листья. Ей нравится эта идея. О том, что происходит вокруг меня, я молчу. Приглашать ее в Москву пока что рано, впереди еще много шагов.

С тех пор, как приехал в столицу, я бросил пить. Но вот Андрюха зовет, он под героином, у него еще есть водка. Объясняю, что нельзя: желудок. Андрюха косится с недоверием, но отстает. Рассказывает, как поднимал бунт на зоне. По этому сюжету можно снять новый «Побег». Или написать книгу. Вот не пообещай себе когда-то: все, больше никаких писательств! Мне тоже есть что рассказать; истории, конечно, послабее, но и я ведь побывал на дне.

– А ты молодец, что уехал! На хрена тебе это все нужно, – привычно ворчит Андрей в ответ на мои вялые рассказы. – Все у тебя будет нормально. Ты же вроде нормальный парень, смотрю на тебя.

– Да ты вроде тоже.

Курим.

↑
ХРЕНОВО И ДОЛГО, НО НАДО ТЕРПЕТЬ

Сегодня меня не взяли в «Большой лев». Это крупная компания, занимается скидочными купонами. Когда оказался в их офисе, у меня перехватило дух: огромное помещение, похожее скорее на ангар или завод, с высокими потолками. Бесконечно длинное, я бы сказал: бескрайнее. Оно было уставлено столами, за каждым сидел человек и непрерывно штамповал эти купоны. Количество рядов не поддавалось счету. Все это напомнило картины из жизни старых британских клерков, копающихся в своих бумагах и печатных машинках.

Платили здесь вдвое больше, чем там, где я работал грузчиком; это мог быть нормальный старт. Но что важнее всего, здесь можно было писать. Хоть скидки, хоть купоны, но писать. Я не презирал физический труд, но ведь когда-то пора с ним кончать. Последние три месяца я, как голодный пес, оббегал столько офисов, что открыл для себя полкарты Москвы и уже представлял примерно, что находится возле любого метро. Меня никуда не брали – то предлагали осточертевший фриланс, то ссылались на нехватку опыта, то спрашивали: «Ты за Путина или нет?» Мне не хотелось говорить о политике, я приехал писать о хороших людях, классной музыке, интересных событиях. Но жизнь всегда распоряжается иначе.

Вот уже несколько недель я готовлю такие же купоны, только дома, по вечерам и ночам. Мне стыдно признаваться парням со склада, что я пишу о ботоксе, детоксе, гликолиевом пилинге и меховых выставках в пригороде Парижа. Но главное, что, занимаясь этой чушью, я получаю те же деньги, что они. А ведь многие кормят семьи, детей, обустраивают жилища, содержат машины, дачи. Правда, и мне эти пилинги не даются слишком легко: пять часов на энергетиках после шестнадцатичасовой смены. Да еще и в моей нехорошей квартире: то Андрюха решит лупануть по уличному фонарю из пистолета, то в гости зайдет огромный и мрачный Каркас – авторитет, который проплатил инсценировку своего убийства и несколько сюжетов по тиви, а теперь вот сидит и глушит с парнями водку.

Устроившись в «Большой лев», я мог бы послать склад к черту и продолжать заваливать письмами приличные редакции, сидя в этом гигантском пугающем пространстве. Это был бы мой офисный дебют, волнительный и даже малость страшный. Но я не сомневался, что преодолею и эти купоны, и этот офис, и эти лица – как преодолеваю каждый день все остальное. И я не сомневался, что меня возьмут. Кому же здесь работать, как не мне!

Но вот не взяли. Я иду в сторону Янгеля, хотя никогда там не был, просто куда глядят глаза. Вспоминаю лицо Юнны, рассказывающей смешную шутку, и на секунду становится светлее, но затем это лицо отплывает, сменяется картинами привычной жизни, из которой впервые за несколько месяцев кажется, что нет выхода. К горлу подступает отчаяние.

Нет, мне никогда не казалось, что в Москве легко, но меня реально никто не хотел здесь видеть. Я каждый вечер садился за стол и писал об очередной меховой выставке, о новой депиляции, о вечеринках в клубах, где я никогда не побываю, о модных играх в мафию. В двери квартиры снова звонили. Приходила африканка лет под тридцать, дитя московской Олимпиады, братья называли ее негритоска, на ходу рифмуя с другим, обидным словом. Она страшно пила водку.

– Ты хочешь со мной переспать? – говорила она мне. Всерьез ли, шутя, пытаясь поднять себе цену тем, что хотя бы кому-то может еще отказать?

Я докуривал и уходил в комнату. Думал о Юнне. Думал о том, как найти работу. В подмышках вскочили огромные гематомы. Парни предлагали вырезать и даже достали нож. Долго смеялись.

– Купи какую-то мазь, – сказал Андрюха, название я не запомнил. – Лечиться придется хреново и долго, но надо терпеть.

Парень, который поднимал на бунт колонию, теперь выдавливал мне отвратительные гнойники и заливал зелье в раны; он знал неведомый мне рецепт. Несколько дней я валялся с температурой, не мог пошевелить руками и просто ни хрена не понимал. Слышал, как выла их мать, как били головой о стену Васю, как гремели бутылки. Андрюха пил все меньше, но только потому, что заторчал. Он всякий раз отрицал, что «поставленный» и злился от того, что я все понимал. То, что мне удалость подняться с кровати, дойти до офиса гребаного «Большого льва» и обратно – заслуга этого парня. Спасибо тебе, если что. Я помню.

↑
КОСМОС

Когда меня взяли в маленькую редакцию специализированного ведомственного журнала, я был счастлив. Мой редакторский дебют состоялся в просторном кабинете с видом на гостиницу «Космос». Говоря о достоинствах работы, главред с этого начинал:

– Из окна – гостиница «Космос».

Я сижу здесь допоздна, практически живу в редакции, потому что идти никуда не хочется. Когда за окном почти полночь, и вот-вот по кабинетам пойдут дежурные, проверяя, все ли ушли, я смотрю на сияющий «Космос» и думаю, что когда-нибудь взгляну на это окошко из высокого окна гостиницы. И сделаю это с совсем другим чувством: не пылающей в сердце надежды, а сбывшейся мечты. Словно звезды, приземлившейся мне на ладонь. Приладонившейся звезды.

Но это не все плюсы новой работы. Я не просто журналист, репортер, корреспондент или вонючий копирайтер. Я редактор, самый настоящий, с соответствующей записью в трудовой. О таком я, в общем, даже не мечтал, по крайней мере, после неудачи с «Большим львом». Как видно, за каждым дождем приходит солнце, за каждым отчаянием следует маленькая победа. У меня журнал, за который я отвечаю. Бегаю по ведомственным корпусам, разговариваю с людьми, беру интервью, пишу заметки и репортажи, работаю с авторами. Все это веселит, бодрит, заводит, я представляю, что это все понарошку, все это маленькая модель будущей работы, на которой все станет настоящим: и интервью, и репортажи, и журналы. Я словно из точки, которой был прежде, растекся в прямую линию, и в процессе работы – ведь я же ни черта не смыслю в редактировании! – разрастаюсь в плоскость. Которая в свете звездного «Космоса» обретает объем и силу, и впереди только полная свобода, абсолютное творчество, рождение новых профессиональных вселенных. Но, возвращаясь в редакцию, вспоминаю: реальность – это там, где ты сейчас.

– Я просто учусь, – убеждаю себя. – В том возрасте, когда всем этим нужно было заниматься, я задыхался от дыма в ссаных подъездах, читая дрянные стихи. Теперь я в пиджачке и с часиками, вот я какой теперь.

Моя зарплата равна прожиточному минимуму. Лишь благодаря надежной ботоксной и пилинговой подработке, оплата за которую раз в восемь превышает ставку в журнале, я снял новую комнату недалеко от станции Яуза. Перед тем, как свалить с прежней квартиры, я все-таки выпил с парнями, и они даже не спросили, что с желудком. Развязался, ну и ладно. Я понимал, что дальнейшей судьбы их, скорее всего, не узнаю.

– Даст бог, свидимся, – сказал Андрюха, захлопывая дверь.

Пока бог не дал. Не свиделись.

↑
ЗА СВЯТОГО ГЕОРГИЯ

У меня на стене – карта мира. Сфоткался на фоне Африки, поставил аватар. Первое в жизни селфи.

За окном сугробы. Заметенная детская площадка – на ней никто не гуляет, потому что и детей здесь нет. Две пятиэтажки, глядящие друг на друга, и двор, похожий на их скупое рукопожатие или холодный поцелуй. Вокруг лес, в нем бродят собачьи стаи. До железнодорожной станции или автобусной остановки идти минут пятнадцать. Путь неблизкий и неосвещенный: мимо туберкулезного диспансера, а после по сквозной дороге через лес. Я хожу этой дорогой каждый день, включив на плеере Камбурову. Так тихо, чтобы сквозь звуки леса лишь слегка проникало далекое пение, точно утреннее солнце проступало из-за тяжелых ветвей.

Снимаю комнату у интеллигентов. Жена редактор в отраслевом журнале, ей тридцать пять, но выглядит плохо: недосыпает и много работает, под глазами круги. Муж музыкант, пьет либо с утра до вечера, либо с вечера до утра, подворовывает деньги у жены. Стучит на барабанах в группах, о которых я в жизни не слышал. Перед сном он рвется в мою комнату, то предлагая, то умоляя послушать Slayer. Когда это становится невыносимо, иду на кухню. Прежде чем хлопнуть стопку, слушаю тост.

– За Святого Георгия, – шатаясь, произносит барабанщик и улыбается широко. Он похож на таракана. Когда я с ним пью, вспоминаю парней из Чертаново и думаю, что мне их не хватает.

– Святой Георгий – это самый лучший святой, – орет барабанщик, вколачивая в себя, как гвоздь, очередную порцию водки, и стучит жене в комнату: – Выходи! Вы-ходи, сссука!

На часах два ночи, и она огромной тенью скользит по коридору, успокаивает его, обнимает.

– Все друзья говорят мне: бросай его, спасай свою жизнь, – объясняет она однажды.

– Как мне просить прощения у жены? – в другой раз плачет пьяный барабанщик. – Так виноват перед ней. Дура! – он срывается на отчаянный крик. – Всю жизнь мне портишь, дура!

Здесь я чувствую себя чужим. Мне нечего ответить этим людям. Их жизнь меня не трогает, не заставляет думать, не вдохновляет. Я знаю одно, что мне нужно сейчас знать: надо много работать. Очень много работать. Разве я приезжал в Москву, чтобы слушать на кухнях Slayer?

↑
ПОЧЕМУ ОНИ НЕ УЛЕТАЮТ?

Прошло время, теперь я живу в общаге с курсантами. Рассказывать нечего. Кроме того, что я здесь незаконно. Потому что больше не работаю в ведомственной редакции и не вижу гостиницу «Космос» из маленького окна. Меня переманило коммерческое издательство на выставке, и теперь я вкалываю сутками за тридцать пять тысяч рублей, к полночи возвращаясь сюда. Каждый день я думаю, пугаясь: могут и не пустить. Но обходится. Появятся деньги, перееду ближе к работе, на Юго-Запад. Жить и работать в Москве нужно рядом, иначе жизнь станет совсем не в радость.

Теперь и думать некогда, разве что во время бизнес-ланча, но и туда я хожу не один, а вместе с коллегой, заместителем главного. Даже это время забивается пустыми разговорами о работе, ведь больше нам говорить не о чем. Я езжу в министерства, государственную думу, московские театры и музеи, посещаю конференции, налаживаю связи: отсюда, как кажется, я еще ближе к большим и известным СМИ. Вспоминаю о Юнне лишь перед сном или в вечернем метро, в редкое время, когда предоставлен себе.

Наша встреча состоялась неожиданно. Юнна приехала по делу, на какой-то семинар, и вот вчера у метро «Маяковская» впервые поцеловал ее в щеку. Я позволил себе эту вольность, потому что пришпорился маленькой бутылкой красного. Как оказалось, и Юнна выпила виски у сестры.

Мы пришли на Патриаршие, в ресторан у воды «Павильон».

«Ты что, продал почку?» – спрашивала коллега Катя, узнав о моем будущем свидании. Шутки шутками, но после этой встречи я не знаю, чем буду питаться в ближайшие пятнадцать дней.

– Как дела? – спрашиваю Юнну. Она смотрит на лебедей, на окружающие пруд дома.

– Да какие у меня могут быть дела? Дом и работа, работа и дом. Ты же знаешь.

Нам приносят вино в ведерке со льдом, сырную тарелку и клубнику.

– Здесь хорошо, – говорит Юнна. – Здесь все как я люблю: вода, спокойствие, лебеди. Почему они не улетают?

– У них же подрезаны крылья, – удивляюсь я.

– Но, наверное, им здесь нравится?

«Это про всех нас, приезжих, здесь», думаю. Юнна пытается покормить лебедя, бросив кусок хлеба, но птица демонстрирует сытое достоинство.

– Странно, – говорит она, – мне с тобой спокойно и хорошо. Я давно забыла, какие это чувства.

«Спокойно и хорошо», – эти слова переливаются в моей голове, и я наслаждаюсь их звучанием и смыслом. Когда-то, отчаянно пытаясь нравиться, я посвящал девушкам стихи, пересказывал книги, показывал редкие фильмы. Сыпал познаниями в странной музыке, интересной только людям, исключенным из движений жизни и поселившимся в собственной голове. И сам я, что говорить, жил там же, мне было плохо и неспокойно, я ездил по городам в поисках приюта и применения себя. А счастье – вот оно, в сказанных под темным небом, у квадрата воды в центре города: «Спокойно и хорошо». Сказанных женщиной, которую выбрал для жизни. Не музы, не дамы сердца, не барышни, нет —женщины. Протягиваю руку:

– Нас ждет такси.

Возле станции метро «Тульская» у Юнны живет сестра. Мы появляемся там после полуночи, и возле подземного перехода, где только что остановилось такси, тормозит иномарка, распахиваются двери, но люди не спешат выходить. Слышатся крики, мат, и, наконец, видимо, вырвавшись из цепких, пытающихся удержать ее в машине рук, на улицу выбегает девушка. За нею разгоряченный мужчина, они стоят возле открытых дверей и мигающих фар, что-то орут друг другу, перекрикивая злобные слова другими злобными, слыша только себя.

Юнна грустнеет:

– Вот за это я не люблю Москву.

Беру ее за руку, и мы направляемся к арке огромного дома.

– Москва, она у каждого своя. Поэтому мне она нравится.

– Да? – веселеет Юнна. – И какая же у тебя?

Мы скрываемся в арке.

Во дворике дома сестры мы просидим до трех часов ночи.

– Мне очень хорошо с тобой, – скажет Юнна. – Но нам лучше просто общаться.

– Пойте, Юннушка, – улыбаюсь. – У вас великолепный голос.

 
Если кукла выйдет плохо,
Назову ее Дуреха,
Если клоун выйдет плохо,
Назову его Дурак.
 

– Мы пели в общаге, – поясняет уставшая Юнна и дарит мне последнюю счастливую улыбку. Пора в общагу и мне.

↑
ХОЛОДНЫЙ ВОЗДУХ

Вчера мы сидели в блинной с коллегой Катей после интервью. Говорили с безопасником главной столичной библиотеки. Человек отвечал с интересом, пока Катя не начала его допрашивать: а какие производители у каждого прибора? В этом и есть задача журнала – давать рекламу, но смотрю – человек расстроился: говорят не о нем, пришли, чтобы выяснить фирмы. И как-то сразу сник, свернул разговор. Катя этого не замечает, а я вижу.

Она молодая карьеристка, приехала из Сибири, инженеры ей не интересны. За блинами она признается, что хочет работать в ООН. Но пока туда не позвали, и вот уже пять лет Катя трудится в нашем журнале. В разговоре со мной она то и дело повторяет точно мантру: маркетинговый план. Содержание журнала ей не важно, как и остальным моим коллегам, и, в общем, оно правильно: без рекламы журнала бы просто не было. Но, с другой стороны: набивать журнал рекламой только для того, чтобы иметь возможность выпустить журнал с рекламой? Какой-то бессмысленный круговорот.

– Послушай, Кать, – говорю устало. – У тебя вся жизнь как маркетинговый план.

Я уже точно решил, что уйду из журнала. Вот только куда, не знаю. Думаю: ведь и моя-то жизнь, в сущности, все тот же маркетинговый план. Да и любая другая тоже. И то, что в конце дня я сорвался в Петроград, потому что Юнне нужно утеплить в квартире окна – она пожаловалась, что замерзает – не что иное, как маркетинговый план.

В окнах не просто щели, а крупные дыры, из которых дует холодный воздух. Как она здесь спит? Ладно, осталось недолго, ведь мы скоро будем жить вместе. Юнна позвонила после «Космоса» и сказала мне об этом. У нее изменился голос, она стала звонить перед сном, и я частенько засыпал к под утро. Тогда я понял, как влюбленность поражает человека. Понял с удивлением и счастьем, отгоняя другие мысли: а что будет, когда это все пройдет? Я отправился в храм и поставил свечку, благодарный за дарованное счастье Господу и Москве.

Юнна рассказывала о прошлой жизни: прежних влюбленностях, пережитых невзгодах и радостях, доверяла страницы жизни, которые хотела забыть. Она раскрывалась с опаской: – Тебе еще хочется со мной жить?

– Мне хочется любить вас еще больше.

В углу стола лежит телеграмма, мое поздравление из Москвы: «Желаю всегда хорошей погоды». Нам по-прежнему приятно говорить о ней. Может, в разговорах о погоде есть рецепт какого-то особого сближения? Зачастую я был уверен: это действительно так.

А где-то в комнате еще один мой подарок, золотые серьги. Я вручил на Патриарших.

– Гоша, как красиво! – сказала тогда Юнна. – Но я же не ношу серьги.

Мы вспоминаем это с улыбкой, да и вообще теперь живем с улыбкой. Это ново и прекрасно для меня.

Прощаемся у метро «Мужества», я долго смотрю ей вслед. Юнна несколько раз оборачивается. Машу ей рукой, и она уходит в метро. Спустя несколько дней она почему-то напишет:

«Мне только что приснилось, что ты очень сильно кричишь. И стало так страшно! Так ведь не будет никогда, правда?»

Я не стал говорить о своем сне. В нем Юнна прыгала с высотного здания, настолько высотного, что таких нет даже в Москве, да и нигде в мире. Может быть, хотела полететь на своих крыльях, на которых так часто летала во снах, а может… Я мчался по лестнице, перелетая пролеты, а им все не было конца и края. Словно очутился в бесконечной западне, где чем больше спешил, тем вернее терял время.

И как хорошо, что можно было проснуться.