Текст книги "Доживем до понедельника. Ключ без права передачи"

10

На другой день было погожее апрельское воскресенье. Галка и Тамара спешили в кино, поток машин их задерживал.

– Чего ты так возмущаешься, даже не понимаю, – дернула плечом Тамара.

– Как?! Мы же одинаково считаем.

– Одинаково. Только ты все никак не успокоишься, а по-моему, на него надо плюнуть и растереть.

– Но такого я еще не видела! Какой-то он нетипичный…

Наконец дали зеленый свет, девочки побежали через дорогу.

Они были уже в двух шагах от кино, когда стоящий у тротуара новенький «жигуль» напугал их резким сигналом ни с того ни с сего. Девочки шарахнулись, оглянулись – в машине сидела Аленка Родионова.

Тамара так обрадовалась, как будто Аленка собиралась своего «жигуленка» ей подарить.

– Ой, Аленушка!.. Ты что тут делаешь?

Родионова вышла из машины, посмотрела на Галку (как поймешь, хорошо или плохо посмотрела, если на ней темные очки, совсем ненужные в эту погоду?), сказала сказала ей «здравствуй», а Тамару взяла под руку.

– Ты понимаешь, мама зашла в этот дом на минутку, а сидит там уже полчаса. Скука ужасная. Там ей какие-то туфли предлагают, а вообще-то мы сейчас едем к знакомым актерам с Таганки…

Они прохаживались, а Галка стояла в стороне и глупо ждала. Она только теперь ясно поняла, с кого Тамара «сдирает» свои моды: та же белая куртка на Аленке, а под ней – брючки и те же белые легкие туфельки, на голове так же чалмой повязан белый платочек, и сумка на таком же длинном ремне висит через плечо. Ну разве что на Аленке все это подороже, ибо фирменное. Важнее те усилия, которые затрачивала Тамара, чтобы не отстать…

Они беседовали. А Галкино лицо становилось таким, словно сейчас она крикнет: «Граждане, что же такое происходит?! Вы понимаете? Я – нет!»

Вместо этого она дождалась, когда подруга повернется к ней лицом, и окликнула ее, зачем-то улыбаясь.

Тамара прикусила губу в досаде.

– Ты… знаешь что? Ты оторви мне билет и иди сама. Я на журнал опоздаю. Тут у нас один важный разговор.

Галка не понимала и не уходила.

– Если опаздывать, то вместе, – сипло сказала она, но вмешалась Аленка:

– Тебе же русским языком объяснили, чего же ты ждешь?

– А тебе-то что? Ты еще не купила эту улицу и не командуй, пожалуйста! – выкрикнула Галка, и лицо ее залилось краской.

Она сунула Тамаре оба билета и быстро пошла, подняв плечи. Ее шапка, которую она всем сердцем ненавидела, сползла набок и вздрагивала при ходьбе.

– Анекдот ходячий, – вздохнула Аленка и открыла Тамаре дверцу. – Садись, здесь хоть можно спокойно поговорить.

Галка стояла у входа в кино. Ей рано было плакать. Сперва ей надо было уложить в голове факт, который не хотел там укладываться. На афише Юрий Никулин завлекал зрителей на новую комедию. То самое кино, на которое они шли, да не дошли…

А в кремовый «жигуль» уже села за баранку стройная блондинка в таких же, как у Аленки, очках, и Аленка ей что-то говорила – видно, знакомила Тамару с мамой.

Галка видела, как Тамара сидела на заднем сиденье одна и жадно приобщалась к разговорам и планам этой семьи и скромно улыбалась, чтобы нравиться этой интересной женщине, когда та смотрела в зеркальце «заднего вида».

А потом «жигуль», набирая скорость, миновал кинотеатр и Галку с ее съехавшей назад шапкой.

11

Семья Андрюши Коробова только что кончила завтракать. Бабушка, папина мать, убирала посуду. У нее темное морщинистое лицо и светлая улыбка, уже знакомая нам по беленькому личику внука. Но сам внук сегодня не намерен улыбаться; не допив чай, он перебрался на тахту, всем видом своим говоря, что никакие силы не сдвинут его оттуда. И соблазны никакие не смогут.

Бабушка подошла, придирчиво пощупала ему лоб.

– Отстань, ба.

– Вроде нормальная. И чего, спрашивается, в молчанку играть? Если что болит – скажи. А не болит – опять скажи, чтоб родные зря не переживали второй день. Ты глянь, апрель-то какой на улице!

– Зачем вы его улицей соблазняете? Мало он там околачивается?

Это говорит мама Андрюши. Она примеряет новый парик. Папа тоже здесь, но его не видно почти, он полулежит в кресле, закрывшись газетами.

– Лучше бы в кино сходили, как в тот раз, чем лежать да колупать стенку! – стоит на своем бабушка, но Андрей молчит, и она отправляется на кухню.

Пользуясь ее отсутствием, мама комментирует насмешливо:

– Это ж надо – в семьдесят лет такая страсть к культурному отдыху! И главное, напрашивается сама. Как будто у парня нет товарищей, с кем в кино сходить.

Не повернув головы, Андрей тихо, но внятно говорит:

– В гробу я видал этих товарищей.

– Андрей, я не переношу этих выражений, ты знаешь!

– Фунт падает, – вздохнул из-под газеты отец.

– Что? Куда?

– «Куда»! – передразнил он. – Курс фунта стерлингов, говорю, падает.

– Тебе-то что до этого?

Комната у Коробовых большая, светлая, но в ней всего слишком много: низкие мягкие кресла, тахта, диванчики, застекленные шкафы с резными игрушками и посудой, низенькие столики, торшеры, бра. Господствует же над всем этим огромный стол.

– Петя, – говорит бабушка, входя в комнату, – я как мусор выносила, гляжу – там на доске наша фамилия написана. Это за что?

– Вот хамы! – восклицает мама. – Значит, все-таки повесили нас на доску неплательщиков. Петр, слышишь?

Заслонившись газетой от неприятного известия, отец хмыкает.

– Очень красиво, – продолжает мама. – Все, кому не лень, могут тыкать пальцем. Дожили.

Андрей, внезапно «выздоравливая», вскакивает.

– Я сейчас же ее сорву – и вся игра!

Отец вздрагивает:

– Сядь, не твое дело. Люся, скажи, чтоб он сел!

– А чего они! – кричит Андрей. – Очень мне надо, чтоб все тыкали. Тут всякие ходят, и из нашего класса и вообще… Или платите сейчас же, или я эту доску раздолбаю! – выкрикнул Андрей тонким от злости голосом. Он стал красный весь. – И еще окна выбью в ЖЭКе, чтоб не нахальничали!

– Ладно, выбивальщик, – миролюбиво говорит бабушка. – Большая беда, подумаешь. Ихнее дело напомнить, а наше – заплатить…

Мама иронизирует:

– А чем, интересно, платить – вашими советами? Вы со своей пенсии не поможете нам, а то у вас на кино не хватит…

– Трешка у меня. Принести?

– Только не надо этого, не надо! – взмолилась мама. – Можно подумать, что мы плантаторы, а вы – негритянка у нас!

– Мам, а давай бабку линчуем, – кривя рот, предложил Андрей.

– Чего сделаете? – переспросила бабушка.

– Не бойся, это шутка, – сказал Андрей и опять лег, отвернувшись к стене.

Старуха опять ушла на кухню.

– Половину гроссмейстеров на мыло пора, – вздохнул из-за газеты отец. – Стареют, видно, результативность уже не та…

– У твоей мамочки давно уже результативность не та, – сказала мама ему. – Самолюбия – через край, а пользы – на полкопейки…

– Помолчите вы все! Хотя бы ради воскресенья, – просит бабьим голосом отец.

Звонит телефон.

– Если Гродненский или Курочкин – меня нет! – быстро говорит Андрюша.

– Да это Ксения, наверно, – мрачно предполагает мама. – Достанешь ты ей этот секретер румынский или нет? Она ведь житья не даст!

– Скажи: в конце месяца, – отзывается папа.

– Да? – говорит мама в трубку. – Ксюша, ты?.. А я уже беспокоюсь, куда ты пропала… Ей-богу! Только сейчас говорю Петру: надо бы ей позвонить, пропащей…

– Ха-ха-ха! – злобно, по слогам произносит Андрей. Он вскочил и шнурует ботинки. – Я пошел. Привет Ксюше.

– Через два часа чтобы был, – оторвавшись от трубки, говорит мама.

Спустившись по лестнице, Андрей выходит из парадного, на котором висит черная доска с грозным обращением: «Для вас, неплательщики!» Далее – номера квартир и фамилии. Так и есть: красуется Андрюшина фамилия, чтобы любой и каждый мог позлорадствовать. Оглянувшись по сторонам, Андрей с треском срывает доску. Наступив на одну ее половинку ногой, борется с ней, пытаясь сломать. Готово! «Неплательщики» теперь на одной половине, «Коробов» – на другой. Андрей разбегается и со свистом забрасывает обе дощечки – одну на северо-восток, другую на юго-запад. Все! Его совесть чиста, он предупреждал.

Из парадного выходит бабушка, в пальто и в платке, с сумкой. На ногах – тупоносые боты с пряжками.

– Ты куда? – спрашивает Андрей.

– На междугородную схожу… Давно Дмитрию не звонила, в Куйбышев.

– Слушай, ба… – Андрей глядит мимо бабкиных глаз. – Ты знаешь, не обращай на них внимания. На мать, на все разговоры эти. А то взяла и махнула бы к дяде Диме. Чем плохо? Там Волга…

– Надоела я тебе, – по-своему поняла бабка.

– Вот голова! Наоборот! А потом и я бы к тебе смотался, или давай вместе…

– Это как же? От живых родителей? От школы? – испугалась бабушка.

– Школы везде есть, – успокоил ее внук.

– А отец с матерью? Они у тебя одни! Грех, Андрюша…

– Это ты у меня одна…

Он не выдержал паникующего взгляда бабушки, тяжкой серьезности всего разговора и побежал что есть духу. Искажено его симпатичное лицо, горло ему что-то сдавливает, и он сам не поймет: что это, почему, откуда?..

В глубине двора появляется Курочкин – не то расстроенный, не то заспанный. Увидев Андрея, он, делая от радости нелепые подскоки, кидается ему навстречу:

– Андрюх! Где ты был? Мы тебя искали… И по телефону и везде!

– Зачем? – Андрей идет своей дорогой, не удостаивая его даже взглядом.

– Ну вообще… Пойти куда-нибудь можно, воскресенье все-таки.

– Вот и хромайте.

– Слушай, а Пушкарь-то? – Курочкин трусит рядом, заглядывает в неумолимые Андрюшины глаза. – Отмочил, а? Это ж надо – так все наврать!

– Как это – наврать? – останавливается Коробов.

– А ты не знаешь?! Нет, ты правда не знаешь ничего? Это американское письмо он сам себе написал! Его Числитель расколол – он вспомнил книжку, из которой Пушкарь все эти имена стырил! Потеха, да?

Лицо Андрюши светлеет, розовеет, и вновь расцветает его ясная неотразимая улыбка:

– Я ж говорил! Эх вы, ишаки!

И он прибавляет ходу.

– Андрюш, а мне можно с тобой? – томится Курочкин.

– Тебе? Со мной? – таким тоном спрашивает Андрей, что тот сразу теряется, отстает и смотрит вслед, распустив толстые губы.

Вернувшись во двор, Курочкин запустил камнем в кошку. Просто так, ни за что. Вероятно, он представил себе, что это не кошка, а Пушкарев.

12

А Леня Пушкарев не утонул, не застрелился, даже не заболел, и под его ногами не разверзлась земля…

Он идет по улице сосредоточенный и темноликий. Не заглядывается ни на какие машины или витрины. Руки глубоко в карманах, воротник пальтишка поднят, глаза сощурены.

Леня подходит к новому пятиэтажному дому, входит в парадное. Поднимается по лестнице – медленно, как-то не по возрасту затрудненно.

Вот перед ним нужная дверь. За ней смех, магнитофонное пение. Леня не сразу решается позвонить. Женский голос спрашивает:

– Кто там?

Леня с внезапной юркостью бросается назад, одним лестничным маршем ниже. Непохоже, однако, чтобы он пришел сюда для такой пустой забавы – позвонить и сбежать.

Вышла моложавая черноволосая женщина, огляделась, пожала плечами.

– Детки, наверно, развлекаются, – сказала она, закрывая за собой дверь.

Леня подождал немного, затем снова поднялся на эту площадку и снова позвонил. Слегка. И снова дал стрекача.

После паузы, какой-то возни и спора вышел большой высоколобый человек с трубкой, лысеющий, что не мешало ему быть лохматым; он в джинсах (вещь нечастая в ту пору и завидная), светлой шерстяной рубашке и в тапочках.

Никого перед ним не было. Человек постоял, щурясь точно так же, как только что на улице щурился Леня, и продекламировал:

 
– Не пугайтесь, храбрый витязь,
Не скрывайтесь, отзовитесь!
 

Ленькина голова поднялась над перилами.

– Папа, это я.

– Суслик? Здорово! Молодец, отменный поступок… Взял и пришел. И никаких гвоздей! – За многословной отцовской радостью скрывается какое-то смущение. – А почему ты ретировался, когда открыла Лида… то бишь Лидия Аркадьевна?

Леня промолчал.

– Так. Замнем для ясности. Ну заходи! У меня тут, понимаешь, один юморист в гостях. Накормим тебя, потешим…

Леня опять промолчал: он не хотел ни есть, ни потешаться.

– Случилось что-нибудь? – отрезвел вдруг папа. – С мамой?

– Нет. Папа, а ты выйти не можешь?

Папа в раздумье пощипал себя за ухо.

– Когда меня просит старший сын, в принципе я все могу… ибо он в своем полном праве. Тем более, что у него такие скорбные глаза… и мы давненько не виделись… В общем… подожди. Сейчас я им скажу, что мой старший сын – мое высшее начальство, и, раскидав конвой, уйду в самоволку!

Леня хотел возразить, что раз такие трудности, то не надо, но отец уже скрылся за дверью.

…И вот они уже идут вдвоем по воскресному многолюдному городу. На папе – теплая куртка с нестандартным количеством молний.

– А Ванечка что делает? – спрашивает Леня.

– Спит. Сегодня еле пустил нас в кухню завтракать – там у него шли маневры. Стиральная машина выполняла функцию БТРа или танка – точно не скажу…

– Потом, как проснется, мне можно с ним погулять?

– Конечно. Воскресенье – ваш день. Итак, я весь внимание: что стряслось?

Лене трудно начать: кажется, они слишком по-разному настроены сейчас…

– Есть один человек, который мне нра… ну, в общем, с которым я очень хотел дружить…

На папином лице – веселый преувеличенный испуг.

– Ну ты даешь! Нельзя ли пораньше? Ромео – уж на что дитя, но ему было пятнадцать, кажется…

Леня обозлился:

– Не буду рассказывать!

– Ну прости, я слушаю очень серьезно.

– А этот человек, он считает меня… ну… за шмакодявку.

– За кого? Не знаю такого слова.

– Какая разница, понимаешь ведь! В общем, никак он не относился ко мне… До субботы.

– А в субботу?

– Не перебивай! Я придумал одну вещь, такую, чтобы он стал на меня… ну… внимание обращать. И чтобы всем стало интересно! Понимаешь? Например, был я пешка, а сделал ход как тура!

– Как ладья.

– Ну ладья. А он меня стал ненавидеть! И он и все. Весь класс.

– Неужто? Какой же ты сделал ход, интересно?

– Теперь это не важно. Только в школу я больше ходить не буду…

– Видишь ли… ситуация еще не вполне для меня ясная, но неприятная, что и говорить. Ты же сам сказал, что нарушил правила игры, а люди этого не прощают, мой мальчик. Надо быть ладьей, чтобы ходить как ладья! Иными словами – быть личностью! Понимаешь?

– Как это… личностью?

– Ну, об этом написаны тысячи томов! Это, брат, главный вопрос жизни! Дай бог тебе хоть в мои годы узнать на него ответ… А применительно к твоему возрасту это несколько проще: тебе, суслик, надо учиться… Извини за банальность. Учиться, да! А не морочить голову ни себе, ни этой девчонке. Она же еще в куклы играет, я думаю…

– Кто? – Леня даже остановился.

– Ну та, которая тебя отбрила…

– Это не девчонка. Я сказал: «один человек», а девчонку ты сам изобрел… – Леня прерывисто вздохнул. – Это Андрей Коробов.

– Парень?! Не понял, брат, извини. Ну в таком случае дело вообще не стоит выеденного яйца. Уверяю тебя! Всерьез человек зависит от женщин и от начальства. Он у вас кто – староста или пионерский вождь?

– Нет.

– Вот видишь! Хорошо учится?

– Без троек, кажется. А при чем здесь отметки?

– Очень даже при чем. Он без троек, а ты навались так, чтобы и четверок не было. Вот и утрешь ему нос!

– И тогда я буду личность, да? – зло рассмеялся Леня. – Это про такую фигню тыщи томов написали?

Отец хотел отшутиться, но поперхнулся. Мальчик шел рядом с ним, но был очень далеко. Это случается редко: на детском лице вдруг прочерчивается взрослое – видишь, каким станет человек через много лет. Леня казался сейчас старше отца; подняв голову и засунув руки глубоко в карманы, он шел сам по себе. Разговор был окончен.

– Суслик, – неуверенно сказал отец. – Ленька… ты что?

– Ничего. – Леня приготовился свернуть в переулок. – Спасибо, ты иди, тебя гости ждут.

– Подожди, постой… Если я не так понял – объясни толком, зачем же бежать?

Отец вспомнил, чем его удержать.

– Послушай! – крикнул он. – А Ваня! Ты же собирался с ним гулять. Он, наверно, уже проснулся…

Но старший сын был непреклонен.

– После, – сказал он. – Приведешь его на бульвар в четыре часа. Пока.

13[17]17
  В приписке 1995 года здесь уже было сказано: мы жили в закрытом обществе. В закупоренном! Если не понять этого или забыть про это, данный эпизод покажется клеветнической карикатурой на юных героев нашей истории…


[Закрыть]

У подъезда новой ультрасовременной гостиницы стоит шикарный финский автобус. Возле него толкутся разные люди: в основном мальчишки, но есть и граждане постарше. Они задерживаются на минутку, с деловым видом заглядывают под колеса – и следуют по своим делам.

У самого подъезда с независимым видом прогуливается Андрюша Коробов. Вот вышел из машины и прошел в гостиницу толстый иностранец с дамой. Андрюша устремляет ему навстречу свою сияющую улыбку, но тот, кроме своей дамы, решительно ничего не замечает. Андрюша отодвигается подальше. Из гостиницы неторопливо выходит группа финнов – светловолосых, с непокрытыми головами. Они замечают Андрюшу сразу – кажется, они даже знали, что увидят его здесь. Один из финнов, подойдя к своему автобусу, взмахом руки приглашает мальчика следовать за ним, открывает дверцу, но Андрюша, мило улыбаясь, пожимает плечами, дескать, с удовольствием сопровождал бы вас, но не могу – занят. Финны садятся в автобус. Андрей следит за ними и, вероятно, колеблется: может, все-таки принять приглашение?

Но в это время из гостиницы выходит высокий красивый негр. Андрей одним скачком оказывается возле него.

– Реасе, friendship![18]18
  Мир, дружба! (англ.)


[Закрыть] – приветливо говорит Андрюша. Негр с интересом прислушивается.

– Oh, mon petit! – восклицает он. – Му English is bad… Est-ce que tu parles français, toi?[19]19
  О, малыш! (фр.) Я плохо говорю по-английски… (англ.) А по-французски ты не говоришь? (фр.)


[Закрыть]

…Языкового контакта не получается: негр предлагает французский. Андрей отважно говорит «бонжур» и исчерпывает свой запас французских слов наполовину. Но негр доволен и без того. Андрей знает: надо ковать железо, пока горячо. Он отцепляет от своего свитера значок с надписью «Кижи» и вручает негру.

– Glad to meet you, – толкует он, – it is for you…[20]20
  Рад познакомиться с вами. Это – вам… (англ.)


[Закрыть]

Негр, улыбаясь, силится понять. Видимо, сейчас Андрюша получил бы массу всяких ценностей, но со стороны соседнего сквера раздается торжествующий вопль:

– Андрюха!

Это Гродненский. Он летит сюда и кричит: «Андрюха, ты где был?!» Андрей отворачивается, словно это относится не к нему, зато негр с интересом смотрит на Гродненского. Хорошо еще, что внимание Гродненского отвлек вставший между ними лимузин, но время уже упущено: негру надо ехать. Быстро сует он руку в карман, быстро протягивает Андрюше какие-то мелкие вещи, быстро садится в эту машину. И она, искусно обойдя Гродненского, который разглядывает марку на капоте, уезжает.

– Это «ситроен», Андрюх! «Ситроен», зуб даю! – подскакивает он, и тут Андрюша с размаху дает ему по уху.

– Я тебе дам «ситроен»! Горилла, мумия египетская! – кричит Андрей остервенело. – Все испортил!

– Что испортил-то? – не понимает Гродненский, а подойти боится.

– Все! У меня тут, может, задание… А он со своим «ситроеном»!

И Андрей идет к скверу, рассматривая по дороге свою добычу. Там один значок в виде Эйфелевой башни, французская монетка и еще один значок, совсем маленький. Глаза Андрея загораются.

– Фантомас, кажется…

А Гродненский плетется сзади. Он ошарашен отпором друга.

– Андрюх, ну какое задание? Ну скажи!

– А это видел? – Друг показывает ему кукиш. – Думаешь, я уже забыл, как ты Пушкареву пятки лизал?

– А теперь я ему покажу! Мы все покажем…

– Ты на всех не вали, ты за себя отвечай. Скажи громко: «Я лопоухий бобик, безмозглый рахит и макака».

– Ты что? – пугается Гродненский, нервно усмехаясь и пятясь. – Ты, знаешь, не очень-то…

Но Андрей куражится не на шутку. Взгляд его ясен и неумолим.

– А не скажешь – катись отсюда на все четыре, понял? К своему дорогому Ленечке. Вас небось мистер Грифитс заждался: когда ж это шестой «Б» высадит десант и спасет его?

Смеясь, Андрей сел на скамейку, задрал ногу на ногу и разглядывает значок с зеленым лицом Фантомаса. Он ждет. Гродненский, внутренне содрогаясь, сопит носом.

– Ну кончай, Андрюх, – просит он.

– А я только начал. С предателями по-другому нельзя. Ну? Скажешь? Тогда Эйфелеву башню дам, у меня таких двенадцать.

На веснушчатой физиономии Гродненского написано изнеможение. Он озирается, шмыгает носом и быстро говорит:

– Ну ладно, я лопоухий бобик.

– Правильно. Дальше.

– Ну, макака… – нагибает Гродненский свою грешную рыжую голову, чтобы не показать слез.

– Кто макака?

– Я…

– Дикция у тебя плохая. Ну ладно, утрись, – смягчается Андрей.

14

А Леня Пушкарев сидит в это время на том бульваре, где проходит внешкольная жизнь шестого «Б», и хмуро, по обязанности рассказывает Ванечке обещанную сказку. Братья по очереди кусают огромный брикет мороженого.

– Ну попробуй только, говорит Иван-царевич, я тебе так, говорит, врежу – своих не узнаешь. Дал ему в поддых – он и улетел. А Иван-царевич вскочил на коня и был таков.

– Уехал?

– Ну да. Ускакал. Приехал к этой своей… Василисе Прекрасной. И стали они жить-поживать да добра наживать.

– А сыночек? Лень! А сыночек Ванечка?

– Ну и родился у них сыночек Ванечка. Это само собой.

– Это я, да?

– Ты, ты.

– В прошлый раз ты лучше рассказывал, – недоволен Ваня. Пауза, заполненная мороженым, длится недолго.

– Леня, а ты дашь в поддых Павлику Свищеву?

– Это за что?

– А чтобы он не смеялся. А то он меня дразнит левшой-лапшой!

– Ну-ну? Ладно, я ему…

Леня осекся, потому что по бульвару прямо на них понуро бредет Галка. Сначала она не замечает Лени, потом делает вид, что не замечает. Но тут взгляд ее падает на Ваню – любопытство пересиливает, и Галка с самой холодной миной, на какую она способна, все-таки подходит к скамейке.

Леня с трудом переводит дыхание: только этой встречи ему сейчас не хватало.

– Пушкарев, почему с тобой все время этот ребенок? – сурово спрашивает Галка. – Это чей ребенок?

– А тебя как зовут? – протягивая руку, дружелюбно говорит Ваня. – Меня – Ваня Пушкарев.

– Меня – Галя, – смягчается Галка. – Пушкарев, у тебя разве есть брат?

– Есть брат, – спешит доложить Ваня. – Это я брат. Отцов сын Ваня.

Леня дергает его за руку.

– Почему отцов, – удивляется Галя. – У вас же есть мама?

– Есть, – выскакивает опять Ваня. – У нас две мамы. А папа у нас один…

Галка начинает понимать. А Леня вздыхает почти с облегчением: худшее произошло, чего уж теперь бояться?

– Ваня, а домой тебе не пора? – строго спрашивает он.

– Не пора, не пора, – замотал головой Ванечка. – Лень, а в кино про Кощея все по-другому! Там сперва надо секрет угадать, что его смерть лежит на черном дереве в гадючьем яйце.

Галка смеется. Усмехается и Леня. Ему неловко заниматься при ней такой чепухой. Особенно теперь, после его вчерашнего позора.

– Да брось ты, не было этого! – говорит Леня.

– Я сам видел! – распаляется Ванечка.

– Мало ли что! Это же сказочка… – Леня как-то потемнел лицом. – Ты разве веришь, что ковер-самолет по правде летает? Без мотора это ж не самолет, а портянка…

– Не летает?

– Конечно нет! А этот… князь Гвидон? Помнишь, как лебедь его побрызгала водой, и – пожалуйста! –

 
Тут он в точку уменьшился,
Комаром оборотился,
Полетел и запищал…
 

– Вот тебе уже четыре года, ты уже большой. Сам подумай: может это быть?

Ваня подавленно молчит.

А Галке этот странный разговор внушает интерес, но и смутное беспокойство.

– Ясное дело – не может, – продолжает печально рассуждать Леня. – Или вот Буратино твой любимый. Все знают, что его не было. Только маленькие дурачки верят, что из полена можно сделать живого пацана. Нельзя, правда же?

И тут случилось нечто непредвиденное: Ванечка моргал, моргал и вдруг заревел.

– Ты чего издеваешься над ребенком?! – взвивается Галка. – Очень умный вырос, да?!

Она усадила Ваню рядом с собой и, заглядывая искательно в его полные горя глаза, говорит с жаром:

– Не верь ему, все они были! И Буратино был, и Кощей, и князь Гвидон, и Снежная Королева, и Кот в сапогах… Слышишь? По правде были! Вот честное пионерское…

Ванечка ревет, заглушая ее слова, а Леня с досадой катает ногой камешки поодаль от них.

– Эй, ты! Скажи ему, что они были! – требует Галка.

Леня подошел:

– Да не реви, я пошутил. Галя лучше знает. Если она говорит «были» – значит были.

– А… а щас? – несколько успокоившись, спрашивает Ванечка.

– И сейчас где-нибудь есть! – уверяет Галка. И в награду ей Ванечка удовлетворенно улыбается сквозь дрожащие на ресницах слезы. Да и Пушкарев-старший, честно говоря, благодарен ей за спасенные сказки.

– Ну, Ванечка, пошли. Поздно уже, – миролюбиво говорит он.

– Галя, а ты с нами? – спрашивает малыш.

Галка не в силах отказаться. Да и куда ей идти – ведь Тамара уехала с Родионовой…

Взяв Ваню с двух сторон за руки, Леня и Галка бредут по бульвару.