Текст книги "Я всегда был идеалистом…"

Важно понимать – методологией за деньги заниматься нельзя. Можно заниматься управлением, образованием, можно делать разного рода проекты, выбирать разные сферы деятельности. Но методология сама по себе существует. И она обязательно свободна. Поскольку она всегда проблематизирует. Она не может быть услужливой. Так же как и философия. И когда я говорю о занятиях образовательной деятельностью, управленческой деятельностью, то методология – это нашлепка над этим всем, которая заставляет иногда целиком менять все это направление.

Следующая позиция – Образовыватель. Я последние 35 лет работаю в образовательной программе СМД-методологии. Мы работаем в этой картине мира и, соответственно, в этой программе, которая какую-то этапность проходит, которая привела нас к пониманию универсума образования со всеми моделями, которые обеспечивают движение по универсуму.

Последняя позиция – Хранитель. Что значит Хранитель? Это тот, кто имеет возможность рефлектировать деятельность, которая осуществляется с помощью этих средств.

Есть, соответственно, архив, который, слава богу, уже оцифрован. Сейчас задача, чтобы функциональность его расширить в облаке, частично выполнена уже, и мы ее дальше будем доделывать. А дальше будет следующая задача – использование искусственного интеллекта для того, чтобы он существовал вечно.

Если вы когда-нибудь придете в архив, есть место такое, где архив хранится как артефакт, то есть бумажный вариант, не тот, который в облаке, а тот, который хранится, там висит на входе таблица такая большая, формата А3: 32 темы, которые обозначил Георгий Петрович и которые дают взгляд на эти 5 тысяч папок, а скоро еще 500–600 добавятся.

Задача, которую мы сейчас начали обсуждать, очень сложная, по поводу искусственного интеллекта, в том плане, что это означает клонирование тех, кто работает, то есть попытка снять метод и продолжить его. Думаю, что в течение нескольких лет мы эту задачу решим.

И последний важный момент: работая в СМД-подходе, нужно постоянно осуществлять деятельность и мыследеятельность, которую необходимо рефлектировать. Постоянно ее осуществлять и рефлектировать, иметь соответствующие проекты в области управления, бизнеса, в области образования, а также в любой другой, в которой работают по этим 32 обозначенным темам (хотя если на них внимательно посмотреть, то сфера образования и управления охватывает большую часть этих тем). Надо все время осуществлять деятельность, которую нужно рефлектировать.

* * *

Мы начинаем публикацию Учения Г. П. Щедровицкого с книги «Я всегда был идеалистом». Она будет таким специальным «нулевым томом». Как бывают в школе нулевые, подготовительные классы – ровно в такой же функции. Знание о том, как жил Щедровицкий, вряд ли сильно облегчит понимание его текстов, но углубит точно. «Я всегда был идеалистом» – его собственное определение себя. Он на примере своей жизни показал, что идеалист – это не тот, кто асоциален, не от мира сего, а тот, кто в этом мире живет и движется благодаря идее и по направлению к ней.

Мне Георгий Петрович однажды сказал, что мы занимаемся мирной революцией. Это, говорил он, когда те, кто совершает революцию, ничего не могут сделать с теми, против кого эта революция, а те как раз могут с «революционерами» сделать все что угодно. Он хотел заново восстановить интеллигенцию в России, мыслящую и движимую идеями, способную работать для того, что будет через сто или двести лет. И одновременно работающую в этом мире, в этом социуме – практично и ответственно.

Уже заканчивая это предисловие, я открыл книгу из личной библиотеки Георгия Петровича: «Этика Фихте» Виндельбанда. И нашел цитату, которая очень хорошо поясняет, что такое идеализм, куда идут идеалисты и куда будем идти мы, когда начнем читать и понимать написанное Г. П. Щедровицким: «Фихте хотел построить этику философского идеализма; вслед за Платоном он решил прислушаться к прорицаниям философской музы, не обращая внимания на обычные голоса тех, которые, вместе с быками и лошадьми, послушно бегут за наслаждением…» Хотя я, опираясь на представление о цикле жизни идей, которые начинаются как ересь, а умирают как предрассудок, назвал бы Георгия Петровича Щедровицкого скорее еретиком, чем идеалистом.

А. Г. Реус

От составителей многотомного издания

Этой книгой мы открываем публикацию собрания сочинений Георгия Петровича Щедровицкого (1929–1994). Будучи философом, методологом и идеологом Московского методологического кружка, Щедровицкий заложил основы организационно-деятельностных игр, значительно обогатив философскую и методологическую практику.

Собрание сочинений Щедровицкого стало возможным благодаря событию, произошедшему в 2016 году, когда его личный архив был передан Фонду «Институт развития имени Г. П. Щедровицкого».

Публикация архивов известных мыслителей всегда носит особый, нередко драматический характер. Для лучшего понимания этого феномена приведем три иллюстративных примера.

Самый понятный – случай с немецким философом Мартином Хайдеггером (1889–1976). Он сам расписал по томам, что должно быть опубликовано после его смерти. Издательство «Клостерман» (Verlag Vittorio Klostermann) четко придерживается его завещания. Эти книги (всего запланировано 102 тома) издаются на разных языках в том составе, в котором определил сам автор.

Самый непонятный – это история публикации архива немецкого философа и критика политической экономии Карла Маркса (1818–1883). После его смерти все рукописи перешли не по наследству, а по договоренности к Фридриху Энгельсу – его другу и соратнику. А когда умер Энгельс, то все рукописи – и его, и Маркса – были официально переданы в распоряжение Социал-демократической партии Германии (СДПГ). Когда в России к власти пришли большевики во главе с В. И. Лениным, обосновывающим свою власть учением К. Маркса, Ленин запросил Э. Бернштейна, тогда главу СДПГ, продать советскому правительству архив Маркса и Энгельса в оригиналах для публикации (до этого лишь несколько работ К. Маркса как на немецком языке, так и в переводах были изданы небольшими тиражами). Бернштейн ответил резким отказом. Ленин предложил купить за золото уже даже не сам архив, а его фотокопии. Бернштейн согласился. Сейчас этот архив хранится в Москве в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ). Что там осталось от реального архива Маркса – неизвестно. Но на его основе было издано Собрание сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса в 50 томах (М.: Политиздат, 1955–1981). Начато в 1975 году в ГДР, а затем продолжено в ФРГ издание полного собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса в 100 томах на языке оригинала (Marx-Engels-Gesamtausgabe (MEGA)).

Другой пример – это архив французского философа Мишеля Фуко (1926–1984), который в завещании написал, что запрещает после смерти публиковать любые свои тексты, кроме тех, которые были изданы при жизни. И наследники, и издатели это завещание Фуко проигнорировали.

Архив Щедровицкого напоминает судьбу архива Маркса. Способ формирования архива оставил отпечаток на содержании текстов. В 50-е годы все семинары и обсуждения стенографировались, а с 60-х – записывались на магнитофон. Эти записи были транскрибированы и напечатаны в пяти экземплярах, что было мотивировано двумя причинами: предоставлением КГБ доказательств о деятельности ММК и созданием собственной «библиотеки».

В 1992–1993 годах Щедровицкий лично пересмотрел и переупорядочил около 4000 папок с документами, уничтожив часть материалов. Это превратило набор текстов в архив, полностью соответствующий воле автора и доступный для публикации. Тематизация архива была выполнена самим Щедровицким и включала множество разделов, отражающих широкий спектр его интересов и исследований.

Никаких специальных разъяснений по структуре архива Г. П. Щедровицкий не оставил, также как распоряжений по его публикации. Первоначально папки были расставлены в его доме в Болшеве на полках, и эти полки были им «тематизированы».

Тематизация эта довольно условна и отражает лишь расстановку на полках (чтобы было легче пользоваться) (приводится дословно):

1. Диссертация; материалы диссертации; «Аристарх» и др. папки.

2. Педагогика и образование (РЗ, курс. работы).

3. Проектирование.

4. Теория дизайна.

5. Модели и моделирование.

6. Проблематизация.

7. Теория знаний.

8. Автоматизация.

9. Исследования спорта.

10. Искусственный интеллект.

11. Системные исследования.

12. Семиотика.

13. Лингвистика.

14. Языкознание.

15. АСУД.

16. Оргтехническая система.

17. Человек.

18. НИР.

19. Организация, руководство, управление.

20. Категории «естественного» и «искусственного».

21. Теория мышления.

22. Мыследеятельность.

23. Теория деятельности.

24. Методология.

25. Понимание.

26. Смысл и значение.

27. История философии.

28. [История] ММК.

29. Мировоззренческие основания.

30. Эвристика.

31. Совещания.

32. Материалы [прочие].

Г. А. Давыдова, вдова Щедровицкого, пронумеровала все папки, а Р. Максудов подготовил детальную опись архива в 1995 году, которая позже была опубликована на сайте Фонда им. Г. П. Щедровицкого. Весь архив доступен на сайте Фонда.

Составление собрания сочинений Георгия Петровича Щедровицкого представляло уникальную задачу. Щедровицкий не ориентировался на создание традиционных сочинений, таких как монографии или отдельные статьи. Вместо этого основной формой его работы в рамках Московского методологического кружка (ММК) были семинары, которые проводились в течение 40 лет. Эти мероприятия проходили в двух форматах: публичные – на семинарах Комиссии по психологии мышления и логике; закрытые – на квартире Щедровицкого или других участников кружка.

Большая часть текстов в архиве Щедровицкого была коммуникативной по своей природе, не предназначенной для публикации. Они отражали промежуточные результаты работ кружка и были подвергнуты постоянному переосмыслению автором. Изучение архива показало огромное разнообразие материалов: наброски статей, доклады, записки, стенограммы лекций, материалы организационно-деятельностных игр, в общей сложности более 20 000 документов. Разобраться с этим массивом, структурировать его для публикации и сопроводить современным научным аппаратом было непростой задачей.

Особенностью работы ММК был ее коллективный характер. Материалы докладов и обсуждений на внутренних семинарах требовали особого внимания при редактировании. Идеи кружка рождались в процессе живой коммуникации, что делало воспроизведение контекста этих обсуждений сложной задачей. Опубликованные тексты представляли собой лишь вершину айсберга – основой были устные обсуждения на семинарах. В архиве Щедровицкого сохранились его записки, где он членит свою историю и историю ММК на периоды или идеи, приводя развернутые схемы своей работы. Эти записи стали ценным источником для составителей.

Сложность задачи заключалась еще и в том, чтобы редуцировать обширный материал архива до удобного для чтения формата. Составители стремились представить наследие Щедровицкого не как внутреннюю «библиотеку» ММК, а как тексты, доступные широкой аудитории.

Среди возможных решений рассматривалось создание полного академического собрания сочинений, включающего все опубликованные и архивные материалы, но это, скорее, дело будущих поколений.

Другой вариант – тематическая публикация; однако выделение конкретных тем и прослеживание их в архиве представляет огромную сложность и отдельную задачу, просто непосильную в настоящее время, – возможно, в будущем это можно будет сделать средствами искусственного интеллекта и гипертекстовых систем.

И есть, наконец, предложенная П. Г. Щедровицким идея членения текстов Г. П. Щедровицкого по представленной последним в докладах «Проблемы построения теории мышления» схеме «методологической рефлексии». Однако даже эта схема не позволяет организовать материалы наследия в физические книги.

Исходя из нынешней ситуации с исследованием и систематизацией архива Г. П. Щедровицкого (которые только начались) и возможностей издательского производства составители в качестве средства исходного членения материала наследия Г. П. Щедровицкого выбрали идею «подхода» как «предметно-продуктовой ориентации», по выражению Г. П. Щедровицкого.

Методология Г. П. Щедровицкого сосредоточивается не на одном методе, а на целом спектре подходов для решения исторически осмысленных задач. Его методология представляет собой мозаику различных подходов, охватывающих широкий спектр интеллектуальных и практических задач. Таким образом, для полного представления его идей требуется серия книг, каждая из которых освещает разные аспекты способов мышления.

Каждый том, фокусируясь на определенном аспекте методологии Г. П. Щедровицкого, предоставляет читателям возможность поэтапно изучать и применять его идеи. Разные тома могут также осветить исторический и интеллектуальный контекст, в котором развивались идеи автора. Это позволяет лучше понять, как конструировались его мысли и как они взаимодействовали с другими теориями и практиками того времени.

Итак, издание сочинений Г. П. Щедровицкого в 10 томах на основе разных подходов дает читателям возможность погрузиться в многомерный мир его идей и исследовать разные аспекты его мышления. Такое разделение отражает динамичность и комплексность его методологии, делая наследие более доступным для исследователей и заинтересованных читателей. Эта задача только начинается и обещает открыть неведомые грани мысли одного из самых влиятельных философов XX века.

Наш план – выпустить 10–12 томов, объединенных в 25–30 книг. Каждая книга будет носить свое название, сопровождаемое аннотацией и проспектом уже опубликованных и готовящихся к публикации работ. В эти тома войдут как уже известные материалы, так и ранее не опубликованные находки из архива. Вот предварительный список томов, которые мы планируем выпустить (названия условные):

1. Системомыследеятельностная методология: основные принципы и подходы.

2. Теоретико-мыслительный подход (теория мышления).

3. Теоретико-деятельностный подход (теория деятельности).

4. Семиотический подход.

5. Коммуникационный подход.

6. Оргтехнический подход.

7. Системомыследеятельностный подход.

8. Организационно-деятельностный подход.

9. Культуротехнический подход.

10. Историко-культурный подход.

Все книги будут снабжены современным научным аппаратом: комментариями, историческими и библиографическими справками, аннотированным указателем имен и подробным предметным указателем.

В текущее собрание сочинений не войдут материалы организационно-деятельностных игр под руководством Щедровицкого, однако мы не исключаем возможности их отдельной публикации в будущем. Также пока ограниченно включаем полные материалы докладов и внутренних обсуждений на семинарах ММК.

Эта книга представляет собой введение в мир системомыследеятельностной методологии Щедровицкого, предлагая читателю основные принципы и подходы. Мы стремились сохранить баланс между текстами, адресованными как широкой публике, так и участникам внутренних семинаров ММК, чтобы каждый смог найти что-то ценное для себя в этом уникальном наследии.

Благодарности

В заключение хотим выразить свою благодарность Андрею Георгиевичу Реусу – вдохновителю и спонсору этого издания, Светлане Брониславовне Крайчинской и Софии Андреевне Малявиной за организационную поддержку, а также Николаю Фёдоровичу Андрейченко, Василию Георгиевичу Богину, Вере Леонидовне Даниловой, Виталию Яковлевичу Дубровскому, Марку Владимировичу Рацу, Вадиму Марковичу Розину, Петру Георгиевичу Щедровицкому за их консультации и искреннюю заинтересованность в проекте.

Г. А. Давыдова, А. В. Русаков

Я всегда был идеалистом…

Введение

Эти «Беседы с Колей Щукиным» совсем не похожи на другие работы Георгия Петровича Щедровицкого.

Это единственный автобиографический документ: размышления о семье, школьных годах, друзьях и недругах, единомышленниках и оппонентах, о смысле и целях своей жизни. Подошло его время рассказывать о себе, ему исполнилось ровно пятьдесят. Однако это не мемуары и не исповедь, это мысли Г. П.[3]3
  Так сокращенно называли Георгия Петровича ученики.


[Закрыть] о себе.

В 1980-е годы журнал «Знание – сила» начал цикл публикаций о деятелях советской психологии; Г. П. отнесся к ним критически, увидел много ошибок, сознательных или бессознательных, много несуразностей и излишнюю комплиментарность. Он начал эти разговоры с Ириной Прусс (родственницей семьи Давыдовых), вспоминал и рассказывал о своих встречах с выдающимися советскими психологами. Николай Щукин – молодой тогда человек, работавший в Институте общей и педагогической психологии АПН СССР на Моховой, приезжал на дачу Г. П. за консультацией и заинтересовался беседой с Ириной. Щукин стал бывать по воскресеньям в Болшево, где и велись эти беседы. Первая из них началась с воспоминаний Г. П. об известных отечественных психологах, затем эти беседы превратились в воспоминания и размышления о собственном пути и о людях, с которыми были встречи, дружба, ссоры.

Всего таких встреч с Н. Щукиным было семь; беседы велись под магнитофон. Позже магнитофонная запись была Щукиным расшифрована и стерта по требованию Г. П., а текст был напечатан Маргаритой Андреевной Давыдовой (тещей Г. П.) на пишущей машинке.

Машинопись не правилась автором, Г. П. принял решение: рукопись не будет публиковаться, а должна просто «быть» и храниться «на будущее». Никто в семье на даче не знал, куда ее спрятал Г. П. Так эта рукопись и пролежала в Болшево до первой публикации, никем не раскрытая и не читанная. Г. П. ушел из жизни, не успев пересмотреть свое решение: то ли он забыл про этот текст, то ли тот вообще перестал быть ему интересен. Во время переезда со второго этажа старого дома в новый дом, который построил Г. П., рукопись была обнаружена и передана матери Г. П., Капитолине Николаевне. Набор фрагментов из машинописной рукописи был опубликован в журнале в 1994 году. Где находится рукопись – до сих пор неизвестно. В последующих изданиях редакторы работали с текстом, набранным на компьютере.

Уже без Г. П., в новых условиях, когда это «будущее» в некотором смысле наступило и материалы архива Г. П. Щедровицкого начали изучаться, обрабатываться и постепенно издаваться, в 2001 году этот текст был подготовлен к публикации группой в составе Г. А. Давыдовой, А. А. Пископпеля, В. Р. Рокитянского и Л. П. Щедровицкого и издан под редакторским названием «Я всегда был идеалистом…»[4]4
  См.: Щедровицкий Г. П. Я всегда был идеалистом… М.: Путь, 2001.


[Закрыть]. «Вы даже не можете представить себе, что было. Если же вы думаете, что я тогда понимал, что говорил и делал, то вы ошибаетесь. Я был идеалист, дурак: для меня теории, теоретические принципы существовали как первая и подлинная реальность…»[5]5
  См.: Щедровицкий Г. П. Я всегда был идеалистом… М.: Путь, 2001.


[Закрыть]

При подготовке публикации были исправлены опечатки, искажения в именах и фамилиях, упоминаемых в тексте, а сам текст был дополнен аннотированным именным указателем. Г. П. упоминает в этих беседах более 270 имен, большинство из которых ничего не значат для современного читателя, но были важны для самого автора в связи с теми сюжетами, которые им излагались. Идентифицировать некоторых друзей и сокурсников Г. П. в МГУ было большой проблемой. Даже если этого в конечном счете сделать не удалось, они все же были внесены в указатель в надежде, что сами эти люди или их родственники, знакомые что-нибудь о них сообщат. В этом случае после имени стоит знак «?» (как и в других случаях не установленных достоверно данных).

Текст дополнен примечаниями, цель которых в первую очередь – справочная. В них «расшифровываются» некоторые реалии и факты того времени, которые для автора и его собеседника были очевидны (это период в основном конца 1940-х – начала 1950-х гг.), но сейчас многим читателям, особенно молодым, уже неизвестны или просто непонятны. В примечаниях также уточнены высказывания автора в соответствии с имеющимися сейчас данными и приведены библиографические ссылки на упомянутую им литературу.

Г. А. Давыдова

«Кто, если не я?» (2019, реж. Елена Ласкари)

Документальный фильм о Георгии Петровиче Щедровицком

на платформе smotrim.ru

Беседа первая

12 ноября 1980 г.

– Когда вы, Коля, попросили меня рассказать о наиболее запомнившихся мне эпизодах из жизни психологов и вообще что-нибудь про психологию, а я несколько неосторожно согласился, то я и не мог предполагать, что дело это будет для меня столь сложным и проблематичным.

Дело в том, что история науки, [история] философии имеют два сложных и не очень-то связанных между собой пласта. С одной стороны, это жизнь идей, которая, конечно же, развертывается через людей – в обсуждениях, в книгах, которые ими написаны, в исследованиях, в борьбе, которую можно наблюдать на всех научных совещаниях и вокруг них, а с другой – это жизнь людей, их коммунальные отношения, их поведение, их действия, ориентации, цели, корысть. И, по моему глубокому убеждению, эти два плана, или два пласта, как-то очень сложно связаны друг с другом.

Поэтому когда я начал думать, а что я, собственно, должен, могу вам рассказать по теме «История психологов и история психологии», то вдруг неожиданно для себя обнаружил, что я должен либо обсуждать историю развития идей, в частности в той области, где я работал, то есть на стыке философии, методологии, с одной стороны, и психологии – с другой, – но тогда не нужны воспоминания, тогда это должно быть результатом какого-то специального исторического анализа, специальной исторической реконструкции; либо же нужно отставить в сторону этот план развития идей, точнее жизни людей в идеях и через них, – но тогда остаются какие-то анекдотические истории, какая-то ерунда, которую, в общем-то, и неловко как-то рассказывать.

И чем больше я размышлял на эту тему, тем более странным казалось положение, в которое я попал, поскольку для меня, как и для всякого человека, тут очень значимы мои симпатии, антипатии, ненависть, любовь к каким-то людям. Вроде бы и неловко, и совестно рассказывать про ненависть свою или про анекдотические стороны жизни других людей. Но ведь если отставить в сторону жизнь идей и их драматическую борьбу, то что же еще остается рассказывать?! И это, должен я признаться, привело меня в некоторое замешательство, заставило взглянуть на прожитые годы уже под новым углом зрения и задать себе вопрос: как же так получается? И что, собственно, оставляет в нас такие эмоции, а что, наоборот, принадлежит сугубо сфере разума, другому миру, миру развития идей?

И, отвечая себе на этот вопрос, я пришел в каком-то смысле к очень печальному выводу: мне, в общем-то, не повезло на встречи с подлинными людьми науки. Подлинных людей науки, чья личная жизнь сливается в принципе с жизнью науки, с исследовательской деятельностью, – таких людей в моей жизни было всего несколько: если пять, то это хорошо. Я сейчас говорю о людях старшего поколения, о тех, у кого мы все учились.

Пётр Алексеевич Шеварёв

К числу таких людей я отношу Петра Алексеевича Шеварёва: он, безусловно, оказал на меня очень большое влияние в чисто личностном, человеческом плане. Я отнес бы к таким людям и Николая Фёдоровича Добрынина. По моему внутреннему ощущению, к ним относился и Сергей Леонидович Рубинштейн, с которым я встречался лишь несколько раз. Ну вот, наверное, и все. Во всяком случае, из мира психологии. А все остальные жили, в общем-то, не жизнью науки: она, конечно, существовала для них, но была второстепенной.

Николай Фёдорович Добрынин

Я уже сказал, что, по-видимому, только настоящие, подлинные ученые живут так, что каждое их действие, каждый поступок, каждая мысль действительно погружены в мир идей. А остальные живут вокруг науки – по законам социальных отношений, социальных взаимодействий, по законам политики, и, собственно говоря, именно это я и наблюдал постоянно.

Вот что запоминалось и удивляло, точнее заставляло все время удивляться тому, что происходит: вся та жизнь, с которой я сталкивался в психологии, около психологии, поворачивалась какими-то странными анекдотическими сторонами, и эти анекдотические стороны действительно запоминались и были значимыми, а вот жизни идей, их воплощения через людей я просто не наблюдал или наблюдал предельно редко.

Тут возникает много сложных проблем, требующих какого-то специального обдумывания в житейском плане, с одной стороны, и в научном – с другой. И я сейчас в принципе не готов обсуждать это по-настоящему и всерьез, но понимаю одно: конечно, занятия наукой есть жизненная борьба, а поэтому занятие наукой немыслимо без участия в политике, и ученый вынужден жить политической жизнью. Если он устраняется от нее, то, во-первых, он становится нежизнеспособным, а во-вторых (я в этом глубоко убежден), его собственно научные размышления, круг его идей становятся также нежизненными. Поэтому все, о чем я выше сказал, ни в коем случае не следует понимать так, что я отрицаю значение социально-политической жизни и вообще участия в борьбе – уже не идей, а собственно в человеческой борьбе, в столкновении групп. Отнюдь. Но, стремясь осмыслить собственный опыт, я понял одну важную вещь: люди, подчинившие свою жизнь политическим ценностям и целям, перестают заниматься наукой.

Сергей Леонидович Рубинштейн

Настоящий ученый тоже не может выйти из политических отношений. Причем я все время имею в виду не какую-то высокую идеологию, высокую политику – международную или, скажем, классовую, – а политику внутри малых человеческих коллективов. Ученый не может выйти из них и остаться ученым, но рок его, крест, который он должен вроде бы нести, состоит в том, чтобы, живя в этих социальных, политических отношениях, всегда подчинять их целям и задачам развития научного знания.

Большой ученый никогда не жертвует научной истиной (не надо бояться этих «громких» слов) ради каких-то там конкретных ситуаций. Наоборот, проходя через них, он все время думает об одном: как в сложившихся ситуациях сохранить и прояснить эту самую научную истину?

И вот таких людей, повторяю еще раз, я встретил в мире психологии очень мало, невероятно мало. Все остальные подчинили научный поиск, научное исследование коммунальным, социальным, политическим ситуациям и практически в очень многих и многих случаях только делали вид, что их интересуют научные идеи, научные истины, а на самом деле занимались мелкой политикой, политиканством. И многие настолько входили в эту роль, что начинали получать удовольствие от самой имитации науки, связав ее с политической жизнью, с ее ситуационными, чисто конъюнктурными изменениями. Поэтому-то мне в глаза бросался чисто комический, крайне гротескный, пародийный даже (наверное, так точнее) характер их действий, поступков, суждений, оценок.

И вот так, вглядываясь ретроспективно в открывающуюся панораму, я, еще раз повторяю, с некоторым удивлением для себя вдруг увидел, что в памяти моей сохраняются, вызывают определенное эмоциональное отношение лишь эти анекдотические эпизоды, или стороны, которые для меня и есть характеристика смысла многого из того, что происходило, если отвлечься от мира идей. Но, может быть, это и характеристика меня самого. Может быть, вот так, через такую призму я вижу, так у меня получается…

Расскажу о некоторых эпизодах, которые кажутся мне значимыми и сыграли определенную (как правило, важную) роль в формировании моего отношения к науке и жизни.

Я не буду сейчас рассказывать об обстановке на философском факультете Московского университета в 1949 году, когда я туда впервые попал[6]6
  В 1949 г. Г. П. Щедровицкий перешел с физического на философский факультет МГУ.


[Закрыть]. Это тема для особого разговора, и, может быть, для нее еще не наступило время[7]7
  О своем переходе на философский факультет Г. П. Щедровицкий будет подробно рассказывать в шестой беседе от 8 января 1981 г.


[Закрыть]. Поэтому в моем рассказе будет определенный пробел – в смысле фона, панорамы, – но вам придется с этим мириться.

Алексей Николаевич Леонтьев

Я вспоминаю здесь свое первое знакомство с Алексеем Николаевичем Леонтьевым, которое произошло где-то в 1950 или в 1951 году. Он читал нам, нашему курсу, цикл лекций по психологии. Я выдержал первые две лекции и больше уже не ходил. Темой его первых лекций была «Природа психики». И он начал рассказывать про сеченовскую схему рефлекса[8]8
  Имеется в виду физиологическое учение И. М. Сеченова (1829–1905) о рефлексах.


[Закрыть], про те вариации, которые внес в эти представления Асратян. По его мысли, психика – это третья, интериоризованная выходная реакция, то есть эффекторная часть рефлекса, которая сокращена, усечена. И вот в течение двух часов он с большим пафосом, с постоянной присказкой «не правда ли» топтался на этой жалкой, тощей идее, и при этом сама идея казалась мне высосанной из пальца, совершенно надуманной, не имеющей отношения ни к психическим процессам, ни к психологии человека, ни к теоретическим схемам – сугубо конъюнктурной.

Дело в том, что прошла павловская сессия[9]9
  Августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 года – расширенное заседание Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, организованное Т. Д. Лысенко и его сторонниками. Ключевое событие в противостоянии «мичуринской агробиологии» и классической генетики.


[Закрыть], было решено базировать психологию на физиологических основаниях, но (и это я уже хорошо знал) происшедшее не было чем-то внешним для Алексея Николаевича. Потому что если бы это была просто «обязаловка», то… ну, сказал пару слов, как полагается, и перешел к делу. Нет, он вошел в роль и, так сказать, имитировал перед нами псевдонаучные движения, рассуждения, движение мысли… Потом я узнал, что все это он написал еще до войны.

– Так это, значит, его точка зрения?

– Понимаете, на мой взгляд, у Алексея Николаевича вообще не было его точек зрения. Дело в том, что он принял на себя определенную роль и играл, наслаждаясь исполнением роли. Он не проговаривал то, что требуется, – сказал, отметился и пошел дальше, – нет, он действительно входил в роль и ее разыгрывал. Конечно, многое надо было разыгрывать в те годы (да и сейчас, наверное, тоже… впрочем, как и всегда), но он это делал не как человек, которого обязали, – он делал это от души. И поэтому в моем сознании того времени он запечатлелся как человек конъюнктурный, с одной стороны, и как актер и имитатор – с другой, а предмет его имитации показался мне совершенно ерундовым. Я для контроля посидел еще одну лекцию, а когда увидел, что все идет в том же духе, ушел и, пользуясь своим положением (я был председателем спорткомитета факультета и отцом семейства), больше на лекции по психологии не ходил.

Вторая моя встреча с Алексеем Николаевичем Леонтьевым произошла в январе 1954 года на заседании ученого совета философского факультета: он защищал кандидатскую диссертацию NN. Темой работы было формирование или развитие понятий. И одну свою главу он целиком списал с моей дипломной работы[10]10
  См.: Щедровицкий Г. П. О некоторых моментах в развитии понятий. МГУ, 1953 (готовится к публикации). Частично материалы дипломной работы были использованы автором в статье: Щедровицкий Г. П. О некоторых моментах в развитии понятий // Вопросы философии. 1958. № 6 (то же: Щедровицкий Г. П. Избранные труды. М.: Школа культурной политики, 1995. С. 577–589).


[Закрыть] – просто один к одному, без ссылок. Это не значит, что так было принято в то время на философском факультете, просто NN был таким человеком. Он много пишет сейчас о нравственности, морали, высоком звании ученого – как на историко-научном материале, так и на нынешнем.

Александр Зиновьев предупредил NN, что если не будет ссылок, то он на защите выступит и скажет, что это плагиат. В конце концов, в диссертации тушью внизу было в нескольких местах приписано, что использованы материалы моей дипломной работы. И чтобы окончательно оградить себя от обвинений в плагиате, NN попросил меня выступить. Я тогда согласился и поддержал его. У меня до сих пор хранятся текст моего выступления и более поздняя запись по поводу подобных ситуаций вообще. Я впервые написал тогда себе, или для себя, что, во-первых, нельзя быть добреньким, а во-вторых, нельзя никогда, исходя из конъюнктурных соображений и ситуаций, нарушать некоторые общечеловеческие, краеугольные нормы и принципы. И если ты не уважаешь человека, то никогда не следует говорить, что он сделал хорошую работу, какими бы другими соображениями ты ни руководствовался. Это вовсе не значит, что я всегда неуклонно следовал этому принципу. Я просто сейчас говорю о тех размышлениях, которые сопутствовали каким-то действиям, поступкам.