Текст книги "Отвага и риск"

2

Полковник Крушицын не находил себе места, не мог успокоиться. Он ходил от письменного стола к стене и обратно. Кабинет казался клеткой, из которой нет выхода. Как нет выхода и у него. Что он скажет Юрию Александровичу Малевичу, майору медицинской службы, начальнику госпиталя? Найдет ли искренние, идущие от сердца, слова утешения и соболезнования?

Вместе с погонами на плечи полковника с первого дня пребывания легла ответственность за весь кабульский гарнизон. А по сути – и за ближайшую округу, которую на земле контролировали части мотострелковой дивизии.

Сквозь тонкие стены щитового модуля глухо доносился рокот аэродрома. В широкое окно смотрело яркое солнце, бездонно-синее небо, и на его фоне виднелась белая вершина хребта, покрытого вечной мерзлотой. И оттуда, с неба, пришла крупная неприятность. Трагедия. Произошло то, о чем он слышал не раз еще в Союзе, до командировки в Афганистан, на эту необъявленную и засекреченную войну, и впервые столкнулся здесь, как говорят, лицом к лицу. Банда моджахедов, скрытно преодолев засады и посты, проникла в кабульский район, принесла с собой переносные пусковые ракетные установки американского производства, которые тайными тропами были доставлены из Пакистана, и успешно применила их. Ракетами «стингер» был сбит вертолет Ванникова и крупный транспортный самолет Ан-12, совершавший рейс из Ташкента в Кабул.

Две ракеты «стингер» вонзились в самолет, он взорвался в воздухе и, охваченный пламенем, развалился на крупные куски, которые огненными кометами упали в долину, на руины безлюдного кишлака. На борту транспортного самолета кроме военных грузов находились люди. Военнослужащие, которые летели на замену, и гражданские. Среди пассажиров находилась жена начальника гарнизонного госпиталя майора Малевича, тоже врач, служившая в окружном военном госпитале, в Ташкенте. Она летела в свой отпуск к мужу, и не одна, а с семилетней дочерью.

За окном кабинета послышался шум мотора, взвизгнули тормоза. Это вернулся с аэродрома штабной потрепанный «газик». На его бортах – отверстия от душманских пуль и осколков, краска местами облупилась, обнажая металлический остов. «Газик» пришел пустой.

Вчера вечером Юрий Александрович Малевич просил полковника, чтобы тот выделил машину для встречи своего заместителя. А сегодня утром повторил свою просьбу и тысячу раз извинился, что сам не может поехать на аэродром, у него срочная операция, просил, чтобы его заместителя встретил шофер командира полка и привез в военный городок…

Крушицын смотрел в окно, на безоблачно-синее знойное небо, на белую вершину хребта и никак не решался снять трубку телефона и позвонить в госпиталь, сообщить майору Малевичу трагическую новость.

3

Капитан Белицкий выполнил посадку и, окутанный облаком пыли, зарулил на площадку.

– Спасибо, Леша! – Лукьяненко дружески хлопал командира по плечу. – Мы твои должники!

– Сочтемся, Толя!

Опавшие лопасти еще двигались по своему кругу, а спасенный экипаж Лукьяненко уже выпрыгивал из вертолета. В распахнутый люк хлынул пыльный поток знойного воздуха. К вертолету подкатывал, как большая черепаха, заправщик горючим. Обслуживающий персонал, солдаты срочной службы приступили к своей обычной работе. На тележке везли авиационные бомбы, похожие на торпеды. Белицкий мысленно отметил, что солдаты, несмотря на жару, действуют в ускоренном ритме. К чему бы это?

– Товарищ капитан, вас к телефону! – крикнул сержант.

Алексей Белицкий, вытерев рукавом вспотевший лоб, пошел в дежурку.

– И передохнуть не дают! – недовольно пробурчал Ершов, шагая рядом. Белицкий взял трубку:

– Капитан Белицкий у телефона!

Звонили с Командного пункта ВВС армии. Срочное задание: доставить отдельной десантно-разведывательной группе, которая действует в Панджшерском ущелье, боеприпасы и продовольствие, а на обратном рейсе взять на борт «трехсотых» (раненых), пятерых пленных душманов и доставить в Кабул. Сопровождение – пара «полосатых» 021–022. Услышав эти номера, Белицкий удовлетворенно хмыкнул. Под этими номерами значилась пара Ми-24-х Александра Беляка и Виталия Корняхина. Надежные ребята, не подведут!

– Уточненные координаты площадки получите в полете!

– Отмечай по карте, – не выпуская трубки, сказал капитан штурману Ершову и назвал примерный район.

Положив трубку, капитан и штурман посмотрели на полетную карту. Высокогорный район, вечные ледники на вершинах. Прикинули расстояние до ущелья.

– Минут сорок полета, – сказал Ершов.

– Может, и больше, – вздохнул Белицкий. – На пути крутой перевал.

– Преодолеем, капитан! – улыбнулся штурман. – Не впервой!

Снова экипаж Белицкого на своих местах, запущены двигатели, над головой завертелись лопасти, уверенно и быстро набирая обороты. Винтокрылая машина, вздымая облако пыли, не спеша покатила на взлетную полосу.

Взлетели. Набрали первую высоту. Сделав вираж над аэродромом, вертолет пошел в сторону гор. Снежный перевал вырисовывался на безоблачном небе.

– Как двигатели?

– В норме, командир! – ответил Ярцевич.

– Как маршрут?

– Выдерживаем, командир! – ответил Ершов.

Стандартные вопросы, стандартные ответы. Но в них, в этих простых оценках, скрыто многое, а главное – живучесть воздушного корабля.

– Впереди перевал! – доложил штурман.

– Вижу! – сказал капитан. – Заходим с солнечной стороны!

– Понял! – ответил Ершов.

Полеты в высокогорье имеют свои особенности, и Белицкий знал и освоил эти особенности. Приблизившись к солнечной стороне отвесной скалы, вертолет окунулся в восходящий поток воздуха. Винтокрылую машину, словно на гигантских ладонях, моментально подбросило вверх на добрые сотни метров. А дальше она и сама, опираясь на густой, пружинистый воздух, стала карабкаться к вершине заснеженного перевала, который сверкал тысячами маленьких зеркал в лучах солнца.

Чуть в стороне набирала высоту пара «крокодилов».

Преодолев перевал, вертолет Белицкого плавно заскользил над белоснежной пустыней, изрезанной впадинами, клыками скал и темными провалами ущелий. Вверху ярко сияло солнце, внизу скользила тень вертолета. Полет проходил своим чередом, и ничто не предвещало никаких неожиданностей.

– Как маршрут? – спросил капитан.

– Идем нормально, – ответил штурман.

– Бери управление!

– Взял управление! – в ровном голосе Ершова послышались плохо скрываемые радостные нотки.

«Пусть учится летать над горами», – решил Белицкий. Монотонный гул двигателей и легкая привычная вибрация несли успокоение и безмятежную уверенность. И мысли капитана как-то незаметно снова вернулись ко вчерашнему вечеру, в штаб полка, на заседание партийного бюро.

Заседание проходило бурно и особенно по главному вопросу повестки дня – наведение уставной дисциплины в полку. Но это была буря в стакане воды. Приказ командира полка насчет укрепления дисциплины и обязательном соблюдении требования о повседневной полевой форме одежды как основной на территории военного городка никто не оспаривал, его своевременность тоже не оспаривалась, но мнения разделились.

Командир и партийное руководство первой эскадрильи активно поддержали приказ Крушицына. Но в первой эскадрилье служат летчики, в основном своем составе транспортной авиации. У них четкий распорядок, каждый вылет тяжелого самолета готовится заранее и, естественно, у пилотов есть достаточно времени, чтобы следить за своим внешним видом, да к тому же постоянные перелеты из одной страны в другую и обратно, и каждый раз прохождение таможенной службы обязывал летчиков соблюдать нормы уставных требований.

А командиры и партийные руководители второй и третьей эскадрилий, где служили вертолетчики, приказ встретили неодобрительным роптанием. Формально командир полка прав, но фактически сама боевая жизнь, вылеты на задания по нескольку раз в день и сами климатические особенности жаркого Афганистана заставляли летчиков постоянно нарушать уставные требования.

Алексей Белицкий, глядя на невозмутимо спокойное и холодное лицо командира полка, догадался, прочитал его внутренне отрешенное состояние ко всему происходящему здесь. Белицкий догадался, что полковник Крушицын, который недавно прибыл из Союза, не просто отстаивает формальные требования, принятые на родине. За короткое время своего пребывания в полку Евгений Николаевич чисто по-человечески понял то, что давно поняли офицеры полка, а именно – наше бессмысленное пребывание в этой азиатской стране, руководство которой запуталось в своих внутренних политических, клановых и иных противоречиях. Осознал ненужность нашего военного участия в братоубийственной, коварной и жестокой гражданской войне. И он, полковник Крушицын, своим приказом, сухими формальными требованиями как бы подчеркивал нашу бессмысленную военную интернациональную помощь «дружественному правительству», внутри которого идет давняя грызня и кровавые распри между разными кланами и группировками. Как и бессмысленность ношения в знойном Афганистане армейской полевой формы, предназначенной для умеренного европейского климата.

Конечно, все это так и есть. Но отдуваться придется летчикам второй и третьей эскадрилий. Их в приказном порядке заставили соблюдать уставные требования: носить в гарнизоне полевую форму, когда даже в тени термометр показывает сорок-пятьдесят градусов. В полете одна форма – комбинезон, а чтобы пойти между полетами в офицерскую столовую на обед, обязательно надевай другую, полевую.

Именно в этом обязательном переодевании и была скрыта бомба замедленного действия. Перерывы между вылетами, а по сути, между боевыми операциями, небольшие, как правило, один-два часа. В это время идет главная работа – проверка и техническое обслуживание вертолета и подготовка его к новому полету, но и самому летчику нужно «заправиться», то есть пообедать.

По новому приказу, летчик, прилетев с боевой операции, должен со стоянки вертолетов сбегать в свой модуль, чтобы переодеться в полевую форму, а это добрых два километра. Сходить в офицерскую столовую за пятьсот метров, при этом сдать оружие, а потом, после обеда, проделать весь путь в обратном порядке – то есть взять свое оружие, сбегать в модуль, снова переодеться в летный комбинезон и поспешить на вертолетную стоянку. В итоге получается, что летчик в короткие промежутки между боевыми вылетами должен совершить марш-бросок более четырех километров. Многие летчики зачастую оставались голодными, не успев уложиться в отведенное время.

Как эти дополнительные физические нагрузки отразятся на психическом состоянии, духовном настрое и готовности летчика к выполнению новой боевой задачи, – как видел Белицкий, на партийном бюро никого не интересовало.

Наоборот, многие члены бюро старались поддержать начало новой кампании по наведению дисциплины. Называли имена офицеров, которые своими действиями и внешним видом «дискредитируют облик советского воина» за рубежом, и чаще других фигурировал старший лейтенант Беляк.

К удивлению Белицкого, рьяным поборником соблюдения «технической дисциплины» выступил главный инженер подполковник Быховец. Он упрекал многих летчиков за то, что они, постоянно нарушая инструкцию по безопасности полетов, привозят много дырок, повреждений, гробят дорогое государственное военное имущество. А восстанавливать, устранять повреждения в местных полевых условиях трудно, порой невозможно, однако списывать боевую технику, не выработавшую моторесурс, категорически запрещено. И снова, среди других имен, звучала фамилия Беляка, который получил на заводе новенький вертолет и за какую-то пару месяцев эксплуатации превратил его в дырявое решето, сплошь усеянное заклепками.

Начальник политотдела полка подполковник Мостовидов потребовал от членов партийного бюро активизировать работу в своих подразделениях и довести до сознания каждого коммуниста важное значение приказа командира полка и таким образом положить конец нарушениям дисциплины, уставных требований, постоянным нарушениям инструкций по безопасности полетов. И с этой целью он предложил открыть персональное дело старшего лейтенанта Беляка как одного из наиболее недисциплинированных летчиков и вынести его на обсуждение общего собрания коммунистов.

Против открытия персонального дела коммуниста Беляка выступил подполковник Екимов, который заявил о том, что именно такие отважные и смелые летчики, как старший лейтенант Беляк, своими героическими подвигами умножают боевую славу полка.

4

– Впереди квадрат! – доложил штурман.

– Понял! – ответил Белицкий. – Беру управление!

– Отдал управление!

Переключив СПУ на радио, Белицкий вышел в открытый эфир:

– Ноль двадцать первый! Ноль двадцать первый!

– Ноль двадцать первый слушает! – послышался в наушниках голос Александра Беляка.

– Выхожу на свой квадрат! – сообщил ему Белицкий.

– Понял! – ответил Беляк. – Мы рядом, над вами! Прикрываем!

Винтокрылая машина Белицкого, одолев очередной заснеженный хребет, вошла в глубокое и просторное ущелье, распугивая все живое своим гулким рокотом, умноженным горным эхом. Пологие отвесные скалы, суровые и мрачные, словно гигантские мозолистые ладони, держали с обеих сторон долину. Глубоко внизу, ныряя в зелени садов, голубой змейкой петляла горная река.

– Вошли в квадрат! – доложил Ершов и добавил: – Никаких условных дымов не вижу!

– А мы точно в квадрате? – спросил Белицкий.

– Место определил по координатам, – ответил штурман. – Все точно! Никаких ошибок!

Белицкий вышел в эфир, запросил авианаводчика группы десантников.

– Обозначьте себя!

– Мы обозначили, – ответил авианаводчик с земли.

– Не вижу!

– Посмотрите верх! Мы над вами!

Алексей Белицкий глянул верх – и обомлел. Мысленно чертыхнулся. Оранжевый дым клубился высоко-высоко на выступе скалы. Прикинул на глаз – не меньше трех с половиной тысяч метров! Мать честная! Как же быть?

– Мы вас хорошо видим! – повторил радист.

– Теперь и я вас вижу! – ответил Белицкий.

А в голове – сплошной калейдоскоп неразрешенных вопросов. Как же так? Почему никто не предупредил? Капитан по опыту хорошо знал, что посадки вертолета на такие высоты весьма рискованны. Разреженный воздух, да еще и температура. Для посадки на такие высоты вертолет подготавливали еще на земле, облегчая максимально его вес. Для этого снимали тяжелые задние створки грузовой кабины, грузные блоки для неуправляемых ракет и дополнительный топливный бак. Да и топлива заправляют по минимуму. А у него сейчас в оба бака топлива залили под завязку, боезапас полный и все перечисленное оборудование на месте.

Мелькнула мысль: доложить на командный пункт ВВС, что его техника не подготовлена для выполнения такой задачи, высылайте другой экипаж. Но не решился этого сделать. Удержался. Гордость не позволила. Что о нем подумают в штабе? Струсил? А ведь его представили на звание Героя Советского Союза и документы в штабе армии, должны пойти в Москву. Как говорили на фронте, отступать некуда, позади Москва! Все эти мысли снежным вихрем пронеслись в его голове, обдавая нутро холодом. Над головой натужно гудели двигатели, и лопасти с шумом рубили разреженный воздух.

И Алексей Белицкий решился. Надо, надо выполнить задачу! Там раненые, ждут, надеются. Они уже видят и слышат, что подлетел вертолет. Была не была! Чему быть, того не миновать! И спросил штурмана:

– Видишь, где дымят?

– Вижу, командир, – в голосе Ершова открытая тревога.

– Как быть, Валера?

– Мы садились раньше на площадки примерно на такой же высоте, но с меньшей заправкой и с малым боезапасом. А у нас всего – больше некуда.

– А сейчас справимся?

– Решай сам, командир…

Бортовой техник на такой же вопрос ответил молчанием.

– Вперед! – скомандовал Белицкий скорее самому себе, чем экипажу.

Винтокрылая машина не спеша и тяжело, как грузчик с мешком муки на плечах, стала набирать высоту. Она не поднималась привычно вверх, а, казалось, ползла, отчаянно карабкалась, взбираясь на небо.

Набрал минимальную высоту.

Определил посадочный курс по оранжевым дымам. Включил форсаж, максимальный режим двигателей. Белицкий в эти секунды ни о чем не думал, весь сжался от напряжения. Он слился с вертолетом в одно целое. Только смотрел вперед и действовал, действовал автоматически. Невольно почувствовал, как ноги на педалях трясутся мелкой дрожью от страха.

Осторожно, как тигр подбирается к своей добыче, подлетел к плоскому выступу, к небольшому козырьку на вершине. Мельком посмотрел на штурмана – тот бледный, белее мела. «И я выгляжу наверняка не лучше, – подумал Алексей. – Хорошо, что не вижу себя в зеркале».

Медленно подвел вертолет к каменистой площадке. Передние шасси на площадке не вмещаются, а ближе нельзя, лопасти могут зацепить за скальный выступ. Винтокрылая машина повисла над пропастью впритык к выступу. Алексей взглянул на прибор высоты. Стрелка показывала три тысячи четыреста пятьдесят метров над уровнем моря. Лопасти, образуя прозрачный круг, гнали густой воздух, обдувая все вокруг сильной струей. На площадке их ждали. Раненые – на носилках, пленные – у скалистой стены.

– Осторожно! – командовал бортовой техник. – Это вертолет, а не КамАЗ!

В распахнутый люк ворвался холодный морозный воздух и вмиг выветрил из вертолета все тепло.

– Заноси! – кричал, покрывая гул двигателей, рыжий прапорщик в меховой куртке.

Первыми внесли двоих мертвых десантников, одежда которых во многих местах на спине густо темнела от крови.

Вслед за двумя носилками с тяжело раненными, трое раненых с оружием вошли сами. Отрешенные, маловменяемые из-за больших доз промедола. Они перешагивали через трупы, покачивались, придерживались за борта руками. В темном салоне вертолета плыли белые пятна бинтовых повязок. У кого нога, у кого рука и плечо, у кого грудь. Раненые не испытывали страха и в этот момент были промежуточным звеном между лежавшими на рифленом полу мертвыми и полными жизни десантниками.

– Садитесь плотнее в борту! – командовал прапорщик. – Оружие на предохранители! Гранаты, запалы, ракеты, огни – долой из карманов!

– Всё? – спросил бортовой техник.

– Еще пленные! – и повернулся к раненым. – Держись, ребята! Впереди вам лафа! Госпиталь, чистые палаты, улыбчивые медсестрички и усиленная жратва! А мы тут напишем вам наградные!

– Спасибо, товарищ прапорщик…

– Спасибо в стакан не нальешь! Перед дембелем рассчитаемся! – и повернулся к рослому старшине: – Давай пленных!

– Грузи быстрее! – прокричал бортовой техник.

Рослый сержант в прожженной «эксперименталке» дал ногой пинка высокому, худому афганцу, с черным, как у шахтера, лицом. Руки связаны за спиной. Черная чалма сползла на глаза.

– Бегом! Голову нагни, гад! По сторонам не смотреть!

Зачем он кричал по-русски афганцу, который не понимал его слов? Второго пленного, одетого в светлую, некогда белую одежду, похожую сейчас на скомканные и спутанные простыни, сержант грубо и резко подтолкнул прикладом автомата. Афганец ойкнул и что-то быстро запричитал на своем языке. Руки его были связаны за спиной куском колючей проволоки; на запястьях запеклась кровь.

– Давай, давай!

Следующие двое пленных упирались, не хотели залазить в эту железную, проклятую Аллахом «шайтан-арбу». Пинками и ударами прикладов их заставили влезть внутрь вертолета.

– Давай, давай!

Белицкий следил за погрузкой. Вдруг открылась дверь в пилотскую кабину, кто-то хлопнул по плечу:

– Привет, Леха! Я тебе подарок загрузил!

По хрипловатому голосу узнал начальника штаба десантного полка, раньше встречались, вывозил на десант, но вот фамилию никак не мог вспомнить. Как потом оказалось, он загрузил подстреленного горного барана.

– Все в порядке? – спросил Ершова.

– Полный порядок, командир!

Лопасти застучали, загудели, тени пробежали по лицам недавних врагов. Винтокрылая машина, как тяжело нагруженная баржа, закачалась и, отойдя в сторону от скалистого выступа, плавно заскользила вниз, в долину, на приемлемую высоту полета.

– Триста двадцать пятый? – в наушниках послышался голос Беляка. – Триста двадцать пятый?

– Триста двадцать пятый, слушаю! – ответил Белицкий.

– Как у тебя?

– Нормально! – облегченно вздохнул Белицкий, чувствуя, как к мокрой спине прилип комбинезон.

– Мы рядом, сверху над вами!

Металлический колб уносил в себе небольшую, отсеченную часть войны. Пленные афганцы сидели на полу рядом с убитыми и косились на результаты своей «работы». Раненые бойцы косились на пленных афганцев. И те, и другие впервые видели так близко своих врагов. Но ни у кого из них, как ни странно, не вспыхивало чувства мести или злобы. И у тех, и у других возникало любопытство: что это за люди, которые в нас стреляли?

– Как дела? – запросили из командного пункта ВВС.

– В пределах нормы, – ответил Белицкий, облизывая пересохшие губы.

Упрекать или обвинять уже не имело никакого смысла. Все трудное и рискованное осталось позади. Главное, что техника не подвела. Вертолет выдержал перегрузки. А дорога на базу казалось веселой прогулкой, особенно когда перемахнули через заснеженный перевал.

На аэродроме, у взлетно-посадочной полосы, их ждали. Убитых ждал начальник «черного тюльпана». Он сидел на подножке грузовика, курил, щурился на солнце и поглядывал на часы.

Раненых ждала санитарная машина. Санитары сидели в тени на корточках, курили и сплевывали себе под ноги.

Пленных афганцев ждал наш особист и его коллеги из столичного ХАДа – узколицые загорелые пуштуны в темных костюмах и в светлых рубахах без галстуков, специалисты по допросам, садисты и мастера изощренных пыток.

Винтокрылую машину ждали на вертолетной стоянке, где обслуживающая техническая команда готовилась встретить натруженный и перенесший перегрузки вертолет.

А экипаж – новое боевое задание.