Текст книги "Политические сочинения. Том II. Социальная статика"

Часть первая

I
Определение нравственности

§ 1. Нет никакого установившегося мнения о том, что должна заключать в себе нравственная философия. Моралисты или вовсе не начинали своих изысканий с точного определения того, что им предстояло сделать, или составляли определения весьма неточного свойства. Вместо того, чтобы ограничиться раскрытием и применением, некоторых существенных принципов справедливого поведения, они пытались преподавать правила для всевозможных действий при всевозможных обстоятельствах. При правильном понимании дела предмет исследования окажется ограниченным сравнительно тесными пределами; моралисты, не замечая этого, входили в рассмотрение множества вопросов, которые будут прямо признаны нами лежащими за пределами нашего предмета.

§ 2. Нравственный закон, как уже сказано было выше, должен быть законом совершенного человека – совершенство именно и состоит в следовании этому закону. Мы можем выбирать только между двумя путями. Мы можем утверждать, что нравственность заключает в себе правила поведения, приспособленные к человеку, которого мы видим в действительности, – это закон, который признает существующие недостатки человеческого характера и принимает их в соображение; или мы должны признавать нравственность законом для определения поведения в среде таких людей, какими они должны быть. Относительно первого предположения мы должны сказать, что всякое нравственное учение само осуждает себя, если оно признает существующие недостатки людей и заключает в себе правила, необходимые ради этих недостатков. Поведение, которое объясняется подобной гипотезой недостатков, не может быть наилучшим поведением; следовательно, оно не вполне справедливо, оно не вполне нравственно, и, следовательно, нравственность, которая допускает подобное поведение, не будет вовсе нравственностью именно в том размере, в котором она делает послабление. Избавиться от этого противоречия мы можем только тем, что примем противоположный взгляд и согласимся, что нравственный закон игнорирует все порочные свойства, слабость и неспособность человеческую и предписывает правила поведения для идеального человечества. Только одно чистое и абсолютное прямодушие может входить в его состав. Он должен иметь своим предметом определение отношений, в которых люди должны быть друг к другу, он должен указать принципы действий в нормальном обществе. Он должен стремиться рядом последовательных заключений создать систематическое изложение условий, при которых люди могут жить вместе в полном согласии; но для достижения этой цели ему необходимо принять за основание, что люди эти совершенны. Мы можем назвать эту науку наукой социальной жизни; такая наука точно так же, как и всякая другая, предполагает совершенство в законах, с которыми она имеет дело.

§ 3. При таком взгляде на отвлеченные принципы справедливого поведения и на выводы, которые должны быть сделаны из них, система чистой нравственности не может признавать зла и ни одного из тех условий, которые вытекают из зла. Она вполне игнорирует заблуждения, несправедливости и преступления, она не указывает, что следует делать, если подобные поступки совершены. Она игнорирует преступление закона, потому что она излагает только то, в чем заключается существо закона. Она говорит только: вот начала, на основании которых люди должны действовать; и если начала эти нарушены, то она может сказать только, что они нарушены. Если ее кто-нибудь спросит, что ему следует делать, если его сшибут с ног, то она не даст ответа; она может только ответить, что нападение заключает в себе нарушение закона и порождает ложное отношение. Она не говорит, каким образом нужно обращаться с вором; все, что она говорит, это то, что воровство заключает в себе нарушение социального равновесия. Из нее мы узнаем, что долг заключает в себе нарушение нравственного кодекса; но она не может решить, следует или не следует заключать должника в тюрьму. На все вопросы, которые предполагают известное, предшествовавшее незаконное действие, совершенный закон не может дать ответа, потому что он не признает такого предположения. Таким образом, он не даст ответа на вопросы: следует ли адвокату защищать человека, которого он считает виновным? Должен ли человек не исполнять клятву, которой он обязался сделать что-нибудь дурное? Хорошо ли оглашать дурные поступки нашего ближнего? Стараясь разрешать подобные вопросы чисто нравственными принципами, моралисты пытались сделать невозможное. Это так же нерационально, как если бы они попытались разрешить математическим путем ряд задач, относящихся до изогнутых линий и ломаных кривых, или стали бы выводить из теорем механики лучший способ для приведения в порядок испортившейся машины. Ни один вывод не может почитаться абсолютно истинным, кроме того, который сам основывается на абсолютных истинах. Точность в заключении может иметь место только тогда, когда предложение, из которого оно выведено, само по себе точно. Геометр требует, чтобы прямые линии, с которыми он имеет дело, были действительно прямые; чтобы его круги, эллипсы и параболы согласовались с точными определениями и соответствовали бы вполне и неизменно равнялись определенным величинам. Если вы обратитесь к нему с вопросом, в котором эти условия не соблюдены, он вам скажет, что он не может вам ответить. Таково же положение и философствующего моралиста. Он рассуждает только о прямом человеке. Он определяет свойства прямого человека; он разъясняет, каким образом ведет себя прямой человек; он показывает, в каких отношениях этот человек находится к другим прямым людям; он показывает, каким образом устроено общество прямых людей. Он вынужден вполне игнорировать всякое отступление от совершенной прямизны. Эти отступления не могут быть приняты в число его оснований без того, чтобы не сделать неверными все его заключения. Для него неразрешима задача, в которую кривой человек войдет элементом. Он может выразить свое мнение об этой задаче, может дать приблизительное решение, но более для него ничего невозможно. Его решение – это будет только мнение, оно не будет иметь научного и повелительного характера.

Может быть, здесь будет весьма кстати усилить сделанные выводы, разъяснив существо науки о нравственном человеке примером науки о человеке животном. Физиологию определяют систематическим изложением явлений телесной жизни. Она имеет своим предметом отправления различных органов в нормальном их состоянии. Она разъясняет взаимные отношения частей тела, она указывает их соотносительные функции, показывает, как действуют эти функции и для чего они необходимы. Она освещает взаимную зависимость жизненных отправлений: определяет, каким образом они могут быть удерживаемы в равновесии, и излагает условия совершенного здоровья. Она не признает болезненного состояния и не может решить ни одного из относящихся до него вопросов. Она не дает ответа на вопросы: что служит причиной лихорадки? Какое лучшее средство для излечения простуды? Все это вне ее сферы. Если бы она ответила, то она не была бы уже более физиология, а была бы патология или терапия. Точно то же можно сказать об истинной нравственности – ее довольно правильно можно назвать нравственной физиологией. Ее дело – просто изложить принципы нравственного здоровья. Подобно аналогической с нею науке, она вовсе не касается болезненных действий и расстроенных отправлений. Она имеет дело только с законами нормального человечества и не может признавать несправедливых, растленных и беспорядочных отношений.

Отсюда ясно, что моралисты, которые обсуждали права собственности и несправедливость дуэлей, признавая эти предметы частями той же самой науки, смешали вещи существенно различные. Вопрос: в чем заключаются истинные принципы человеческого поведения? – это предмет одного рода; а вопрос: как следует поступать, когда принципы эти нарушены? – это вопрос другого рода, и весьма от него различный. Допускает ли этот последний вопрос какое-либо решение? Возможно ли развить научную систему нравственной патологии и нравственной терапии – это дело весьма сомнительного свойства. Но как бы то ни было, все-таки весьма ясно, что система чистой этики – предмет совершенно отдельный. Предмет этот и будет рассматриваться таким образом при дальнейших исследованиях.

II
Исчезновение зла

§ 1. Все зло происходит оттого, что устройство предметов не приспособлено к условиям, в которых они существуют. Это справедливо по отношению ко всему живущему. Почему дерево не может развиться на дурной почве? Почему оно чахнет, если оно не имеет света? Почему оно гибнет окончательно, если оно будет перенесено в холодный климат? Все это оттого, что разрушена гармония между его организацией и условиями, в которых оно существует. Опыты, сделанные над домашними животными и в зверинцах, показывают, что страдания, болезни и смерть, причиняемые животным известного рода обращением с ними, все могут быть подводимы под тот же закон. Если доходить до первоначальных причин, то можно убедиться, что каждое страдание, причиненное человеческому телу, начиная от головной боли и до смертельных болезней, начиная от ожога и вывиха и до случайной смерти, причиняется исключительно тем, что тело поставлено было в условия, не соответствующие его силам и свойствам. То же самое можно сказать не только о физическом, но и о нравственном зле. Почему сострадательный человек чувствует скорбь при виде бедствия? Почему холостяк несчастлив, если его средства не позволяют ему жениться? Почему мать оплакивает потерянное ею дитя? Почему эмигрант горюет, оставляя свою родину? Одни страдают оттого, что им приходится проводить жизнь в неприятном занятии, другие – оттого, что вовсе не имеют занятия. Все это объясняется такими же причинами. Какова бы ни была специальная причина зла, но общая причина страдания неизменно одна и та же – это отсутствие согласия между способностью и сферой ее действия.

§ 2. Точно так же справедливо, что зло постоянно стремится к исчезновению. В силу существенного принципа жизни несоответствие между организмом и условиями его существования постоянно исправляется все более; или одно из двух, или оба вместе изменяются постоянно до тех пор, пока они вполне приспособятся друг к другу. Все, что одарено жизненной силой, начиная от первоначальной клеточки и до человека, следует этому закону. Проявления этого закона мы видим при акклиматизации растений, при изменении свойств домашних животных и в различных особенностях нашей собственной породы. Сибирские растения, привыкшие к короткому арктическому лету, поднимаются и цветут в течение нескольких недель, и так же быстро созревают их семена. Под влиянием морозов северной зимы животные умеренного климата получают более густую шерсть и пух и делаются белыми. Борзая собака, перенесенная на горные равнины Анд, не может там охотиться по слабости груди, но в течение поколений она приобретает там лучшие легкие. Скот, который в диком состоянии давал молоко только в течение короткого периода, теперь дает его почти постоянно. Иноходь – бег, не свойственный лошади, но есть в Америке породы, которые бегают таким образом прямо, и их нет надобности к нему приучать.

Люди обнаруживают ту же самую способность приспособливаться. Под влиянием температуры у них меняется цвет кожи; в одном месте они питаются рисом, в другом – китовым жиром; у них увеличиваются органы пищеварения, если они едят непитательную пищу, они приобретают способность долго голодать, если их образ жизни неправильный, и теряют ее, если они постоянно имеют достаточно пищи; в диком состоянии они проворны и ловки – и неповоротливы при городской жизни; когда это требуется условиями их жизни, у них развивается зрение, слух и обоняние – и снова притупляются, когда потребность в них уменьшается. Невозможно сомневаться в том, что все эти перемены делаются для того, чтобы приспособиться к окружающим обстоятельствам. Самый крайний скептик должен сознаться, что действует известный закон приспособления, если он видит, что житель болот существует в атмосфере, которая окажется смертельной для всякого постороннего, что индеец лежит и спит под тропическим солнцем, в то время как его белый господин едва может вздремнуть при спущенных шторах, при охлаждении воздуха водой и т. д., если он видит, как гренландец и неаполитанец удобно питаются каждый своей пищей – китовым жиром и макаронами, и как бы они были несчастны, если бы им пришлось поменяться, если он видит, что и в других случаях имеет место точно такое же приспособление к пище, к климату, к условиям жизни. Мало этого, если он правильно будет объяснять факты, то найдет, что действие подобного закона можно уследить в мельчайших подробностях жизни отдельного человека. Можно заметить, как человеческий организм постепенно приобретает все большую способность противодействовать вредным влияниям, если наблюдать пьяницу, которому постоянно нужно все более выпивать спиртных напитков для того, чтобы быть пьяным, или человека, употребляющего опиум, который постоянно должен принимать все бо́льшие дозы для того, чтобы испытывать те же самые впечатления. Точно так же могут заметить те, которые курят, нюхают табак или часто принимают лекарства. Всякое постоянное изменение в состоянии и в способностях тела может быть объясняемо тем же самым принципом.

Точно такой же общий закон, какой существует для физической изменяемости тела, существует и для нравственной. Разнообразные изменения способностей и наклонностей, которые в течение времени встречаются у индейской, африканской, монгольской и кавказской рас и у их различных подразделений, должны быть все приписаны наклонности приспособляться в каждом случае к окружающим обстоятельствам. Вышеприведенные примеры значительных противоположностей в свойствах людей, принадлежащих к разным нациям и к разным эпохам, не допускают другого объяснения. Откуда происходят все эти отступления от общего первоначального типа? Чем же они произведены, если не произведены способностью людей приспособляться к обстоятельствам?

Нет данных, которыми бы возможно было это учение опровергнуть на сколько-нибудь твердом основании; все опровергавшие употребляли доказательства, которые скорее могут служить в пользу справедливости этого мнения. Даже те, которые имеют крайнее предубеждение против теории беспредельной способности человека к приспособлению, постоянно невольно обнаруживают свою веру в нее. Они это делают каждый раз, когда различия национальных свойств приписывают различию в обычаях и в социальном устройстве, – каждый раз, когда они говорят о силе привычки, каждый раз, когда они обсуждают влияние, которое известная мера может иметь на общественную нравственность. То же они делают и тогда, когда советуют упражняться для увеличения своей способности к какому-нибудь делу, и тогда, когда они известные занятия признают способствующими развитию, а другие – понижающими нравственный уровень, и, наконец, тогда, когда они защищают известную систему нравственной дисциплины. Они обнаруживают согласие с этим учением каждый раз, когда они проповедуют, что добродетель всегда кончает тем, что возбуждает к себе симпатию, и когда они предостерегают от продолжительного поощрения порочных наклонностей.

Если мы ближе рассмотрим дело, то убедимся, что даже невозможно себе представить другого порядка вещей. Мы должны принять одно из трех предположений. Или мы должны утверждать, что существо человека вовсе не изменяется от влияний или, как мы выражаемся, от действующей на него обстановки; или мы должны полагать, что оно постоянно стремится сделаться все более и более несоответствующим этой обстановке; или, наконец, что оно приспособляется к ней. Если справедливо первое положение, то все способы воспитания и управления, все социальные реформы, все приемы, посредством которых предполагается действовать на людей, окажутся совершенно бесполезными, потому что они не могут иметь вовсе никакого влияния. Если второе предположение справедливо, то человека нужно приучать к порочности для того, чтобы сделать его добродетельным, и наоборот. Так как оба эти предположения нелепы, то мы должны принять третье.

§ 3. Мы должны иметь в виду, во-первых, что все зло происходит оттого, что устройство предмета не приспособлено к условиям, в которых он существует; и, во-вторых, что везде, где существует такое несоответствие, оно постоянно уменьшается через изменение предмета, приспособляющегося к условиям, и тогда мы будем способны понять настоящее положение человеческого рода!

Увеличение населения сделало необходимым то состояние, которое мы называем обществом. Люди, которые живут в этом состоянии, страдают от многих зол. Принимая вышеизложенную гипотезу, мы должны заключать, что их свойства не вполне приспособлены к такому состоянию.

В каком же отношении они не приспособлены? Какие же особенные свойства требуются для человека от положения его в обществе?

Требуется, чтобы каждая отдельная личность имела только такие желания, которые могут быть вполне удовлетворены, не уменьшая точно такого же полного удовлетворения всех желаний всякой другой личности. Если желания каждого человека не ограничены таким образом, то или все будут иметь желания неудовлетворенные, или некоторые получат удовлетворение за счет других. И в том, и в другом случае неизбежно последует страдание, и люди окажутся не приспособленными к обстоятельствам.

Но почему же люди не приспособлены к жизни в обществе?

Исключительно потому, что они отчасти еще имеют свойства, приспособленные к жизни в состоянии, предшествовавшем обществу. Человек не приспособлен к обществу во всех тех случаях, где в нем остаются еще свойства, приспособленные к его первобытной хищнической жизни. Обстоятельства прежней его жизни требовали, чтобы он жертвовал благосостоянием других для своего собственного; современная его обстановка требует совершенно другого. Он настолько именно не способен к жизни в обществе, насколько прежние свойства в нем остались неистребленными. Вот где причина всех проступков людей по отношению друг к другу: она действует и в людоедстве караиба, и в злодеяниях и корыстных действиях, которыми мы окружены. Преступления, через которые наполняются наши тюрьмы, мошенничества в торговле, ссоры между народами и между различными классами общества, испорченность учреждений, зависть и недоверие между сословиями, салонные скандалы – все вытекает из того же источника.

Обсуждая современное состояние человеческого рода, мы должны прийти к заключению, что люди в первобытном состоянии нуждались в нравственном настроении, которое приспособляло бы их к их положению, и что они нуждаются в другом, чтобы приспособиться к их теперешней жизни; что они находились, находятся и долго еще будут находиться в состоянии приспособления. Под словом «цивилизация» мы разумеем приспособление, которое уже имело место. Изменения, которые называются прогрессом, составляют постепенные переходы к нему. Вера в способность человеческой природы к усовершенствованию приводит к убеждению, что силой этого прогресса люди, наконец, придут к тому, что они совершенно приспособятся к своим теперешним формам жизни.

§ 4. Если вышеприведенные заключения действительно убедительны, то выраженная здесь надежда должна считаться основательной. Она не может иметь претензию на бесспорность, пока подтверждена только свидетельствами, взятыми из истории. Если сделано было наблюдение, что до сих пор прогресс был правилом, и если из этого выведено заключение, что прогресс будет правилом и на будущее время, то это, конечно, может быть названо только благовидной мыслью. Но если будет доказано, что этот прогресс происходит от действия всеобщего закона, что в силу этого закона он должен продолжаться до тех пор, пока достигнуто будет совершенство, то будущий факт достижения совершенства из области вероятностей будет уже перенесен в область несомненного. Если кто-нибудь в этом сомневается, пусть он укажет, где тут ошибка. Вот постепенный вывод заключения.

Всякое несовершенство заключается в недостатке приспособления к условиям существования.

Этот недостаток должен заключаться или в чрезмерности одного или нескольких свойств, или недостаточности также одного или нескольких свойств, или в том и другом вместе.

Чрезмерна та способность, для которой условия существования не представляют достаточного круга деятельности; неудовлетворительна та способность, от которой условия существования требуют более, чем она может совершить.

Существенный принцип жизни заключается в том, что способность, которая по обстоятельствам не имеет полного круга деятельности, ослабляется; а способность, от которой требуется усиление деятельности, возрастает.

Это ослабление и возрастание должно продолжаться до тех пор, пока будет существовать чрезмерность и недостаточность.

Наконец, всякая чрезмерность и всякая недостаточность должны исчезнуть, т. е. всякая неприспособленность должна прекратиться, и всякое несовершенство должно найти свой конец.

Таким образом, окончательное развитие идеального человека логически достоверно, оно так же достоверно, как всякое другое заключение, которому мы доверяем безусловно – как мы верим, например, заключению, что все люди смертны. Откуда мы заключаем, что все люди смертны? Исключительно из того обстоятельства, что в бесчисленном множестве предыдущих случаев смерть единообразно имела место. Точно таким же образом опыт всех народов и всех времен, опыт, который выразился в употребительных правилах, поговорках, нравственных сентенциях, опыт, который доказывается биографиями и историей, убеждает, что органы, способности, силы и свойства всяких наименований растут от употребления и ослабляются от бездействия, поэтому выводится заключение, что это явление будет иметь место и впоследствии. Если это заключение несомненно, то не подлежит сомнению и сделанный из него вывод, что человечество, наконец, совершенно приспособится к условиям своей жизни.

Следовательно, прогресс есть не случайность, а необходимость. Цивилизация не есть что-нибудь искусственное, но это необходимое условие мирового существования, точно так же, как и развитие зародыша и цветка. Изменения, последовавшие в человечестве, имеющие место до сих пор, вытекают из закона, которому подчиняется вся органическая природа. Если род человеческий будет продолжать свое существование и устройство вещей останется такое же, то эти изменения должны кончиться совершенством. Точно так же несомненно, что человек сделается совершенным, как несомненно то, что одинокое дерево разрастается, а дерево в группе развивается менее, как несомненно то, что то же самое животное принимает формы возовой и скаковой лошади, смотря по тому, чего требуют условия ее жизни – силы или скорости, как несомненно, что рука кузнеца крепнет, а кожа на руках земледельца толстеет, как несомненно, что глаз матроса делается дальнозорким, а глаз ученого – близоруким; это так же бесспорно, как бесспорно, что слепой приобретает более совершенное осязание, что канцелярист выучивается скоро писать и считать; что музыкант открывает ошибку в полутоне там, где другие слышат только смешение звуков; оно бесспорно, как бесспорно, что страсть развивается от послабления и уменьшается от стеснений, что внутреннее сознание добра и зла делается инертным, как скоро на него не обращают внимания, и деятельным, когда ему следуют; оно верно, как верно, что воспитание имеет действительное влияние на человека, что выражения «привычка», «обычай», «обыкновение» имеют действительный смысл. Точно так же верно и то, что человеческие свойства будут вполне приспособлены к общественной жизни, что исчезнет все то, что мы называем злом и безнравственностью.