Текст книги "Политические сочинения. Том II. Социальная статика"

Выше было объяснено, что хотя и следует отделять справедливость от благотворения, но что эти чувства происходят от одного корня; читатель видит теперь, что этот общий корень есть симпатия. Все действия, подходящие под понятие справедливости, все те, которые мы называем честными, прямодушными, правдивыми и т. д., проистекают из симпатического возбуждения инстинкта личных прав, а те, которые происходят из благодушия, например, милосердие и внимательность, имеют своим источником симпатическое возбуждение одного или нескольких других чувств.

§ 6. В подтверждение этого учения можно привести множество частных примеров. Если правда, что человеческие понятия о справедливости порождаются изложенным путем, то должно оказаться, что при одинаковых условиях те люди будут иметь самое сильное сочувствие к правам своих соседей, у которых все более развито чувство собственных своих прав. Таким образом, можно поверить в это учение и убедиться в его справедливости, если подобный факт подтвердится наблюдениями, и, наоборот, понять его ложность, если он не подтвердится. Сделаем опыт.

Первый пример в этом случае нам представит Братство Друзей[26]26
  «Братство друзей» – или «Общество друзей», самоназвание квакеров, религиозной христианской общины, основанной в середине XVII в. в Англии. Квакеры отвергают институт священников, церковного таинства, проповедуют пацифизм, занимаются благотворительностью.


[Закрыть]. С тех пор как они появились во времена Карла I, члены этого общества постоянно выказывали замечательную решительность при защите личной свободы. Такое свойство они обнаружили во время постоянного своего сопротивления духовным властям. Они упорно и успешно отражали преследования, постоянно отказывались платить приходские сборы; их религиозные убеждения не допускали даже священства. Посмотрите, каким образом чувство, обнаруживающееся в этих частностях, показало себя в своих симпатических проявлениях. Пенн и его последователи были единственными переселенцами, которые хотя бы отчасти признавали права первобытных жителей на занятую ими землю. Из этой же секты вышли филантропы, начавшие агитацию для отмены торговли рабами, и те, которые вели ее с наибольшей энергией. В числе сумасшедших домов York Retreat был одним из первых, если не первым, который принял избегающую принуждения методу лечения душевных болезней. Уже с давних пор квакеры публично восставали против несправедливости и жестокости войны. С одной стороны, они отличаются твердостью при защите своих прав, а с другой – не менее того замечательны честным своим поведением.

Если мы сравним свойства английской нации с другими племенами, то найдем еще пример для объяснения нашей мысли. Мы вообще отличаемся нашей ревнивой любовью к свободе и твердостью, с которой мы ограждаем свои права. В то же самое время мы не менее отличаемся и большей справедливостью в нашем поведении. Если наше поведение по отношению к первобытным жителям страны, где мы селились, менее всего похвально, то оно все-таки никогда не доходило до такой низости, какой отличались испанцы и другие народы. Всюду английские купцы отличаются своей добросовестностью и любовью к честности. Мы замечаем более развитое чувство справедливости, чем у других народов, даже в самых грубых слоях нашего населения; оно обнаруживается, например, в запрещении бить лежачего. В течение последнего времени, когда между всеми народами возникли громкие и постоянно возраставшие требования относительно равенства политических прав, мы в качестве целой нации показали более других внимания к чужим правам и сделали попытку повсеместно на земле уничтожить рабство.

Мы находим равным образом, что те, которые не имеют достаточно развитого чувства справедливости относительно себя самих, не понимают также, в чем должна заключаться справедливость по отношению к другим. Это давно было замечено всеми. Один из современных наших писателей выразил эту мысль таким образом: тиран есть не что иное, как раб, вывороченный наизнанку. В прежние времена феодальные владельцы были зависимыми людьми по отношению к своему королю и деспотами по отношению к зависимым от них людям. В наше время (1850 г.) русский дворянин в одно и то же время раб своего автократа и автократ по отношению к своим рабам. Замечено даже школьными мальчиками, что буян легче всякого другого способен покориться большему буяну. Мы постоянно видим, что те, которые льстят сильным, заносчивы со своими подчиненными. Что «освобожденные рабы превосходят всех других рабовладельцев жестокостью и притеснениями»[27]27
  «Four years in the Pacific» by lient. Walpole («Четыре года в Тихом океане», лейт. Вальполь).


[Закрыть] – это истина, подтверждаемая многочисленными свидетельствами. При удобном случае раболепные натуры превращаются в тиранов – в подтверждение мы видим факт, что негры часто ловятся и продаются их собственными королями.

Таким образом, мы находим, что предложенное здесь учение подтверждается и прямым, и обратным путем. Следует, однако же, сделать одно ограничение. Нет необходимой связи между чувством того, что следует нам, и чувством того, что следует другим. Симпатия и инстинкт права не всегда имеют равную силу, точно так же как и все другие способности человеческие. Одна из этих способностей может иметь нормальный размер, в то время как другая будет почти отсутствовать. Человек, который лишен чувства симпатии, может иметь достаточный стимул для отстаивания собственных прав и не будет показывать никакого соответствующего ему уважения к правам себе подобных. Так как инстинкт прав – чисто эгоистический инстинкт, то он побуждает своего обладателя поддерживать только собственные свои преимущества. Желание вести себя справедливо относительно других порождается только симпатическим возбуждением; когда нет симпатии, то и подобное инстинктивное желание невозможно. Но этим не изменяется общее положение, что если симпатия существует в обыкновенном размере, то уважение к чужим правам будет более или менее значительно, смотря по тому, будет ли инстинкт личных прав силен или слаб. Можно сделать несомненное заключение, что в среднем уровне чувство справедливости людей по отношению к себе и по отношению к другим постоянно пропорционально.

§ 7. Изложенное здесь душевное настроение доказывается далее тем, что существуют некоторые особенные взгляды в области нравственности, происхождение которых объясняется именно существованием такого душевного расположения и которые вполне соответствуют отвлеченным выводам, сделанным в предыдущей главе. Мы находим в нас убеждение, которое мы не в состоянии достаточно оправдать; убеждение это поселяет в нас мысль, что мы должны иметь свободу делать, если нам заблагорассудится, некоторые вещи, несмотря на то, что они достойны порицания. Человек чувствует, что он имеет право, если захочет, изуродовать свои члены или разрушить свою собственность, хотя бы через это значительно уменьшилось его счастье. Хотя мы и порицаем недостаток внимания к несчастному должнику, однако же, мы находим, что жестокий заимодавец имеет – на основании строгой справедливости – право на последний грош должника. Несмотря на наше отвращение к эгоизму человека, который не соглашается устроить в известном случае по-дружески и безобидно, мы не можем, однако же, отрицать, что он имеет полное право отказать нам. Если справедлива сделанная здесь гипотеза, то такие взгляды должны происходить из инстинкта личного права, в одном случае – непосредственно, а в других – через симпатию. Взгляды эти совершенно согласны с выведенными выше заключениями. Мы находили, что закон равной свободы есть основной закон. Мы признавали, что постановленные им ограничения для деятельности авторитетнее всех других ограничений. Далее мы пришли к убеждению, что при настоящем нашем состоянии приспособляемости неправильно устанавливать какие-либо другие определенные границы для свободы действий, кроме равной свободы других. Такое соответствие между нашими инстинктивными понятиями и выше выведенными заключениями увеличивает вероятность постановленной здесь гипотезы.

§ 8. После этого, кажется, должно быть совершенно ясно, что мы носим в себе душевный механизм, который дает нам возможность понять существенные требования для достижения наибольшего счастья и порождает стимулы движения по такому направлению. Общие начала нашего устройства заставляют нас предполагать, что стремление к этой цели обеспечено именно таким образом. Мы в другом месте показали вероятность существования нравственного чувства; в этом-то нравственном чувстве мы и видим деятеля, явно соответствующего такому назначению, а в первоначальном условии наибольшего счастья мы открываем ту аксиому, которую нравственное чувство должно было нам внушить. Человек обладает чувством, которое должно породить эту аксиому; это доказывается более или менее полным ее выражением, сделанным непосредственно, так сказать, инстинктивно, в политических догматах, законах и в поговорках ежедневной жизни. Кроме того, в существовании этого чувства может убедить тот факт, что люди, которые отвергают порождаемый им взгляд на вещи, обнаруживают, однако, тот же самый взгляд, но только в замаскированном и искаженном виде. Путем аналогического сравнения со стимулом к приобретению мы убеждаемся, что стимул для поддержания свободы действий, по всей вероятности, существенно необходим для полноты человеческого устройства. Мы можем объяснить себе, каким образом стимул охранения свободы деятельности может породить внимание к такой же свободе других людей, если мы распространим на него учение Адама Смита о симпатии; множество фактов соединяются для доказательства, что наше чувство справедливости действительно вытекает из симпатического возбуждения этого инстинкта. Наконец, мы находим, что убеждения, порождаемые в нас предположенным здесь путем, соответствуют результатам отвлеченного мышления не только по отношению права каждого лица упражнять свои способности и соответствующей ему границе этого права, но и по отношению особой святости этого права и его границ.

VI
Основной принцип

§ 1. Различными путями мы приходим к тому же самому заключению. Мы должны признать, что закон справедливых социальных отношений заключается в правиле, что «каждый человек способен делать все, что он хочет, если он не нарушает равной свободы другого человека». К этому положению мы придем, если будем выводить наши заключения из единственных неизменных условий, при которых божественная идея наибольшего счастья может быть осуществлена; сюда же приведут нас и заключения, основанные на устройстве человека, если его считать совокупностью известных способностей; тот же результат мы получим, если будем прислушиваться к внушениям известных душевных деятелей, которые, по-видимому, предназначены для того, чтобы руководить нами в этом случае. Хотя может существовать потребность в дальнейшем ограничении свободы действий, но мы видели, что при правильном устройстве общества нельзя признать этих дальнейших ограничений. Эти дальнейшие ограничения должны всегда быть предоставлены в своем применении частному и личному усмотрению. Следовательно, мы должны принять закон о равной свободе во всем его объеме и признать его законом, на котором правильная система справедливости должна быть основана.

§ 2. Многие, может быть, возразят против этого основного начала, утверждая, что если оно должно иметь свойства аксиомы, т. е. неоспоримой истины, если оно должно рассматриваться таким образом при выводе из него заключений, то оно должно быть признано всеми; а между тем такого общего признания не существует.

Факт, приведенный выше, что были и есть люди, недоступные для этого основного начала, не подлежит никакому сомнению. Аристотель, вероятно, не согласился бы с ним, потому что находил, что «варвары предназначены природой для рабства, и что это положение ясно само по себе». Его, вероятно, оспаривал бы и кардинал Юлиан[28]28
  кардинал Юлиан – видимо, имеется в виду кардинал Юлиан Чезарини, папский легат и участник крестовых походов.


[Закрыть], который находил, что «мысль быть честным в своем слове по отношению к неверным ужасна для благочестивого сердца». Аббат Гиберт так же едва ли мог разделять подобное учение. В своих проповедях он называл свободные города Франции «ненавистными общинами, где рабы против закона и справедливости освобождаются от власти своих господ». Может быть, его не приняли бы и горцы, которые в 1748 году сопротивлялись своему освобождению посредством отмены наследственной юрисдикции. Если истина этого основного начала не ясна сама по себе для всех, то этим она еще вовсе не опровергается. Бушмен может считать только до трех, а арифметика все-таки существует; мы имеем вычисление функций, с помощью которого находим новые планеты. Неспособность дикого понимать основные истины чисел не есть доказательство против их существования, не заключает в себе препятствия к их открытию и развитию; равным образом и то обстоятельство, что не все признают закон равной свободы основной истиной этики, не может помешать ему быть таковым.

Это различие нравственных взглядов людей не только не составляет препятствия на нашем пути, но оно разъясняет учение, изложенное выше. Во второй главе было объяснено, что первобытная обстановка человека требовала, чтобы «он жертвовал благосостоянием других существ ради своего собственного», а обстоятельства жизни, в которых он живет теперь, требуют, чтобы «каждая личность имела только такие желания, которые могут быть вполне удовлетворены, не стесняя способности других личностей получать такое же удовлетворение». Было указано, что в силу закона приспособляемости устройство человека переходит от формы, приноровленной для условий прежнего его существования, к форме, приспособленной к его современной жизни. Приспособление к теперешним условиям жизни обеспечивается развитием тех двух способностей, общая деятельность которых порождает то, что мы называем нравственным чувством. Стимул, заставляющий нас сообразовываться с законом равной свободы, пропорционален силе симпатии и инстинкта личных прав. Стимул этот порождает объясненным выше способом соответствующую ему веру в упомянутый закон. Вот почему как подчинение этому закону, так и признание его истины возможно только после того, как процесс приспособления сделал уже значительные успехи. По той же причине нельзя ожидать, чтобы в первое время социального развития можно было найти сколько-нибудь всеобщее признание этой истины.

§ 3. К собранным выше прямым свидетельствам, доказывающим существование нашего основного начала, можно еще присовокупить множество посредственных доказательств путем нелепостей, к которым приводит нас отрицание этой истины. Тот, кто утверждает неверность закона равной свободы, кто уверяет, что люди не имеют равных прав, может выбирать только между двумя путями. Он должен сказать или то, что люди вовсе не имеют прав, или что они имеют права неравные. Рассмотрим эти положения.

В первых рядах между теми, которые вовсе отвергают права людей, стоит тот же самый сэр Роберт Филмер, о котором мы говорили выше. Он высказывает положение, что «люди не свободны по своей природе». Создав такое положение, он без труда находит свой путь к заключению, что единственный пригодный для людей образ правления – это неограниченная монархия. Если люди не свободны по своей природе, т. е. если они не имеют от природы никаких прав, то права может иметь только тот, кому они даны Богом. После этого заключения только один шаг до «божественного права королей». В последнее время, однако же, сделалось совершенно ясно, что это божественное право королей приводит к божественному праву всякого, кому удалось захватить власть. На основании такого положения никто не может занять место верховного правителя против воли Божией, а следовательно, всякий, кто достиг этого, имеет на своей стороне Божеский авторитет, несмотря на то, будут ли им для этого употреблены честные или бесчестные средства, будет ли он законным государем или узурпатором. Следовательно, сказать, что люди не свободны по своей природе, – это значит сказать, что хотя люди и не имеют прав, но тот, кто может захватить власть и незаконно принуждать других к повиновению, тот имеет право поступать таким образом!

§ 4. Это учение порождает для разделяющих его еще более важное затруднение. Если мы возвратимся к тому, что было сказано в главе четвертой, то мы найдем, что отказывать людям в правах – это значит оскорблять божество. Мы видели, что если человек имеет какое-нибудь право, то право это может состоять только в том, что предназначено ему Богом. Сказать, что человек не имеет права на свободу действий, – это значит сказать, что не было воли Божией для приобретения им этого права. Без свободы действий человек, однако же, не может удовлетворять своим желаниям. Следовательно, нет Божией воли на то, чтобы он им удовлетворял. Неудовлетворение желаниям производит бедствия. Следовательно, промысел Божий состоит в том, чтобы человек бедствовал. После такого нелепого вывода можно, безо всякого сомнения, считать это положение опровергнутым.

§ 5. Если мы примем другое положение, т. е. то, что права людей не равны, то мы можем оправдать его только одним желанием обеспечить превосходство лучшего. Немало такого любезного народа, который на возражения против общественного неравенства отвечает известным изречением, которое начинается фразой «порядок есть первый закон неба» и кончается заключением «некоторые суть и должны быть больше остальных». Основываясь на этом правиле, они с забавной непоследовательностью защищают условные различия. Не осмеливаясь «первый закон неба» предоставить себе самим, они стараются поддержать его искусственными подразделениями. Они опасаются, что желанный «порядок» не может удержаться, если за ним не будут наблюдать; таким образом эти, «которым следует быть больше остальных», избираются путем официальных вдохновений, распределяются по рангам и снабжаются ярлыками сообразно их относительному достоинству.

Этот народ, со всеми ему подобными, считающий права людей неравными, относится к обширному классу людей, которые способны обожать учреждение и не понимать его ничтожества. Они верят только внешности, они не признают никаких других сил, кроме тех, которые установлены, для них нужны решения через подачу голосов, авторитет, чин и т. п. Самая малая доза проницательности, однако же, показала бы им, что величие не нуждается в покровительстве с их стороны. Истинное превосходство приобретет для себя значение без искусственной помощи. Удалите эти меры, расстраивающие естественный ход вещей, и влияние каждого человека на остальных будет вполне соответствовать его естественным силам. Предоставьте вещи их естественному течению, и если человек имеет в себе нечто возвышающее его над общим уровнем, он неизбежно внушит к себе уважение и повиновение.

§ 6. Если мы даже допустим, что для обеспечения превосходства лучшего свобода действий должна быть распределена между людьми сообразно их достоинствам, то защитники первенства прав все-таки не выдвинули бы этим вперед свою идею. Затем оставался бы еще вопрос: каким образом определить относительное достоинство? Где мера, которой мы могли бы измерять относительное значение различных родов и степеней способностей? Мы не можем обращаться к общественному мнению, потому что оно не единообразно. И если бы оно было единообразно, то нет причины думать, что оно правильно. Напротив, если что-нибудь можно вывести из окружающих нас явлений, то мы найдем, что его оценка весьма ошибочная. Можно ли надеяться на суждение людей, которые подписывают гудзоновские свидетельства и оставляют первоначального изобретателя железных дорог[29]29
  первоначального изобретателя железных дорог – Джордж Стефенсон (1781–1848).


[Закрыть] на произвол смерти в бедственном положении? Разве способны решать вопрос о величии люди, которые украшают столы своих салонов копией с грамоты на царское достоинство Бёрка, которые прочитывают списки представляющихся при дворе, занимаются сплетнями высшего общества, которым приятнее производить свое происхождение от какого-нибудь барона – разбойника, от какого-нибудь Фрон де Бёф[30]30
  Фрон де Бёф – персонаж романа Вальтера Скотта «Айвенго».


[Закрыть], чем от Уатта или Аркрайта? Можно ли сколько-нибудь положиться на решения авторитета, который воздвигнул с полдюжины общественных памятников своим Веллингтонам и ни одного – своим Шекспирам, Ньютонам и Бэконам? Какой это авторитет, который сторожу при палате общин назначает 74 ф. ст. в год – более, чем королевскому астроному? По мнению Джонсона, «самую лучшую славу каждого народа составляют его писатели», а у нас писатели почитаются несравненно менее, чем титулованный народ; писатели наших руководящих журналов неизвестны, и несравненно более уважения оказывается Ротшильдам и Берингам, чем Фарадеям и Оуэнам.

Если оценка относительных достоинств, сделанная общественным мнением, оказывается в такой степени неверной, то где же найти оценку, достойную доверия? Ясно, что если свобода каждого должна изменяться с его достоинством, то нужно сначала найти удовлетворительный способ определения этого достоинства, а затем уже сделается возможным установить какие-либо правильные отношения между людьми. Кто же укажет нам такой способ?

§ 7. Если мы сделаем еще одну уступку, если мы допустим, что относительное право на требования людей может быть справедливо определено, то и в таком случае невозможно было бы привести в исполнение это учение о неравенстве. Нам пришлось бы найти правило для распределения между людьми долей преимуществ. Какого рода постепенность этих преимуществ даст нам возможность уделять каждому то, что ему следует? Какая единица меры должна быть употреблена для этого рода распределения? Положим, что права торговца будут выражаться числом десять с дробью. Какое число будет представлять право доктора? Свобода банкира насколько должна быть обширнее свободы швеи? Даны два артиста, один из них вдвое искуснее другого; следует найти предел, до которого каждый из них может упражнять свои способности? Как величие первого министра относится к значению мальчишки-идиота, так относится полная свобода действий к желаемому здесь ответу. Вот немногие из бесчисленных подобных вопросов. Когда будет найден способ для их разрешения, тогда будет и время рассматривать учение о неравенстве прав.

§ 8. Теперь мы должны эти отрицательные основания присоединить к положительным причинам, заставляющим нас утверждать, что каждый человек должен иметь свободу делать все, что он хочет, пока он не нарушает равной свободы другого человека. Мы не можем принять ни одного из путей, по которому нам придется идти, если мы отвергнем это основное начало. Учение о том, что люди не имеют естественных прав, приводит нас к жалким заключениям, что сила дает право и что божество есть существо недоброжелательное. Сказать же, что люди имеют неравные права – это значит утверждать две вещи невозможные: сначала то, что мы способны определять размеры человеческих достоинств, а затем – что мы можем после такого определения отмерить каждому надлежащую пропорцию следующих ему преимуществ.