Текст книги "Война миров. Чудесное посещение."

– Возьмите, – промолвила хрупкая дама, передавая брату револьвер.

– Возвращайтесь к фаэтону, – сказал брат, вытирая кровь с рассеченной губы.

Женщина повернулась без единого слова – и она, и брат тяжело дышали после схватки, – и оба направились к даме в белом платье, которая еле сдерживала испуганного пони.

Грабителям, судя по всему, досталось как следует. Обернувшись, брат увидел, что они уходят.

– Я сяду здесь, если позволите, – сказал он, взобравшись на пустое переднее сиденье. Хрупкая женщина взглянула на него через плечо.

– Дайте мне поводья, – сказала она и стегнула пони хлыстом. Через несколько секунд трое грабителей скрылись из глаз, оставшись за поворотом дороги.

Так, совершенно неожиданно, мой брат, запыхавшийся, с рассеченной губой, ссадиной на подбородке и разбитыми в кровь костяшками пальцев, оказался в фаэтоне вместе с двумя женщинами на совершенно незнакомой дороге.

Брат узнал, что они были женой и младшей сестрой хирурга из Станмора, который, возвращаясь вскоре после полуночи из Пиннера от тяжелобольного, услышал на одной из попутных железнодорожных станций о приближении марсиан. Он поспешил домой, разбудил женщин – служанка ушла от них за два дня до этого, – уложил кое-какую провизию, сунул под сиденье, к счастью для моего брата, свой револьвер и сказал жене и сестре, чтобы они ехали в Эджуэр и попробовали сесть там на поезд. Сам же хирург задержался в Станморе, чтобы оповестить соседей. Я догоню вас, сказал он, примерно в половине пятого утра. Теперь уже около девяти, а его все нет. Они не смогли остановиться в Эджуэре из-за нарастающего потока беженцев и, таким образом, оказались на глухой дороге.

Все это женщины обрывками рассказали моему брату, когда наконец фаэтон снова остановился на полпути к Нью-Барнету. Брат пообещал не покидать женщин по крайней мере до тех пор, пока они не решат, что делать дальше, или пока их не догонит глава семейства. Желая успокоить дам, брат даже заверил их, что он отлично владеет револьвером, хотя это оружие было для него в новинку.

Они устроили нечто вроде лагеря у дороги, и осчастливленный пони занялся живой изгородью. Мой брат рассказал спутницам о своем бегстве из Лондона и поведал им все, что слышал о марсианах и их образе действий. Солнце поднималось все выше, и скоро оживленный разговор угас, сменившись томительным ожиданием. По дороге прошло несколько беженцев, от них брат узнал кое-какие новости. Каждый отрывистый ответ, который он слышал, только усиливал его впечатление о грандиозности бедствия, обрушившегося на человечество, и убеждал в том, что необходимо как можно быстрее бежать дальше. Именно так он и представил дело своим спутницам.

– У нас есть деньги, – сказала та дама, что постарше, и вдруг запнулась в нерешительности.

Ее глаза встретились с глазами моего брата, после чего нерешительности и след простыл.

– У меня тоже, – спокойно ответил брат.

Она сообщила, что у них тридцать фунтов золотом и, помимо этого, еще одна пятифунтовая банкнота, а затем высказала предположение, что с такими деньгами они вполне могут сесть на поезд в Сент-Олбанзе или Нью-Барнете. Мой брат считал, что это совершенно безнадежная затея: он видел, с какой яростью толпы лондонцев штурмовали поезда, – и выдвинул новую идею: пробраться через Эссекс к Хариджу, а оттуда вовсе уплыть из страны на пароходе.

Миссис Элфинстон – так звали даму в белом – не слушала никаких доводов и уповала на то, что вот-вот появится «ее Джордж»; однако золовка миссис Элфинстон оказалась на редкость хладнокровной и рассудительной и в конце концов согласилась с идеей моего брата. Они двинулись в направлении Барнета, намереваясь пересечь там Большую Северную дорогу; брат вел пони под уздцы, чтобы сберечь силы животного.

Солнце взбиралось все выше по небу, и день обещал стать невероятно жарким; под ногами был толстый слой белесого песка, он слепил глаза и накалился столь сильно, что они продвигались вперед очень медленно. Живые изгороди посерели от пыли. Слышалось какое-то отдаленное бормотание; по мере того, как путники приближались к Барнету, оно становилось громче.

Им попадалось все больше народу. По большей части люди угрюмо смотрели прямо перед собой, задавали невнятные вопросы, они были измучены, несчастны и грязны. Какой-то человек в вечернем костюме прошел мимо них, опустив глаза в землю. Они слышали, как он разговаривал сам с собой, и, оглянувшись, увидели, что одной рукой он вцепился себе в волосы, а другой стал наносить удары невидимому врагу. После этого приступа бешенства он продолжил путь и ни разу не оглянулся.

Когда брат и его спутницы подъезжали к перекрестку южнее Барнета, то увидели, что по полю, слева от них, движется, направляясь к дороге, женщина с ребенком на руках, за нею шли еще двое детей; потом мимо прошествовал мужчина в грязном черном костюме, с толстой палкой в одной руке и небольшим чемоданом в другой. Затем, за поворотом, откуда-то из-за вилл, стоявших возле самого пересечения дорог, выехала небольшая тележка, в которую был впряжен взмыленный черный пони; ею правил болезненный юноша в котелке, сером от пыли. В тележке сидели, тесно прижавшись друг к другу, три девушки – по виду истендские фабричные работницы – и двое маленьких детей.

– Нам бы вкруг Эджуэра. Так, что ль, ехать-то? – спросил возница, его лицо было мертвенно-бледным, глаза дико блуждали.

Когда брат ответил, что они действительно могут объехать Эджуэр, надо лишь свернуть налево, молодой человек тотчас пустил пони во весь опор, не поблагодарив даже жестом.

Тут брат заметил, что меж домами, стоявшими прямо перед ними, поднимается бледно-серый дым, что-то вроде тумана; за виллами проходила дорога, и белесая пелена уже застилала белые фасады домиков, выстроившихся террасой по ту сторону проезжей части. Миссис Элфинстон внезапно вскрикнула – над ближайшими домами взметнулось множество языков пламени, дымных и красных на фоне жаркого синего неба. Стала, наконец, понятна природа невнятного бормотания – это была сумбурная мешанина человеческих голосов, скрежета многих колес, скрипа фургонов и стаккато конских копыт. Ярдов за пятьдесят до перекрестка узкая дорога резко сворачивала.

– Великий Боже! – вскрикнула миссис Элфинстон. – Что же это? Куда вы нас везете?

Брат остановился.

Большая дорога представляла собой кипящий людской поток, бурную реку плотно сжатых человеческих существ, стремившихся к северу. Огромное облако пыли, белой, даже светящейся в палящих лучах солнца, вздымалось футов на двадцать над землей и было таким густым, что внутри него все казалось серым и неотчетливым; это облако не оседало, потому что к нему постоянно добавлялись новые порции пыли, поднятой торопливыми ногами тесной толпы пеших мужчин и женщин, копытами лошадей и колесами всех мыслимых экипажей, какие только бывают на свете.

– Дорогу! – слышал мой брат слезные крики. – Дайте дорогу!

Когда они приближались к тому месту, где встречались проселок и большая дорога, им казалось, будто они въезжают в дым большого пожара; толпа ревела, как пламя, а пыль была горячей и едкой. И действительно, чуть впереди по дороге пылала вилла, густые валы черного дыма перекатывались через дорогу, внося свою лепту в общее смятение.

Мимо брата и его спутниц прошли двое мужчин, потом какая-то перепачканная грязью женщина, с плачем тащившая тяжелый узел. Потерявшийся ретривер, испуганный и жалкий, с высунутым языком, покружился, принюхиваясь, вокруг фаэтона и убежал, когда брат прикрикнул на него.

Насколько они могли разглядеть между домами справа, вся большая дорога до самого Лондона была клокочущим потоком грязных, торопящихся людей, стиснутым с обеих сторон рядами вилл; черные головы, спрессованные семейные группки, когда их выносило из-за угла, становились более отчетливыми, но поток увлекал их дальше, они теряли индивидуальность и сливались с общей массой; удаляясь, фигурки уменьшались в размерах и наконец совсем пропадали в облаке пыли.

– Вперед! Вперед! – слышались крики. – Дорогу! Дорогу!

Руки идущих сзади упирались в спины передних. Мой брат поначалу стоял, держа пони под уздцы, но потом, словно бы подхваченный неодолимым притяжением толпы, начал медленно, шаг за шагом продвигаться по проселку к большой дороге.

Эджуэр представлял собой картину всеобщего смятения, Чок-Фарм – народное восстание, здесь же, казалось, происходило переселение народов. Трудно даже вообразить эту гигантскую толпу. Характер ее не поддавался определению. Фигуры людей выплескивались из-за угла и тут же удалялись, обратив спины к группке людей, стоявшей на проселке. По обочинам дороги шли пешеходы, которые боялись попасть под колеса экипажей, они спотыкались на колдобинах и постоянно налетали друг на друга.

Повозки и кареты двигались столь плотно, что почти не оставалось места для тех проворных и более нетерпеливых экипажей, которые то и дело, когда представлялась хоть малейшая возможность, пытались вырваться вперед, отчего пешеходы бросались врассыпную и прижимались к заборам и воротам вилл.

– Наддай! – стоял общий крик. – Наддай! Они приближаются!

В одной из повозок стоял слепой старик в форме Армии спасения и, размахивая руками со скрюченными пальцами, вопил: «Вечность! Вечность!» У него был хриплый и очень громкий голос, так что брат еще долго слышал старика даже после того, как тот скрылся в облаке пыли. Кое-кто из тех людей, что набились в экипажи, безмозгло нахлестывали лошадей и переругивались с другими возницами; другие сидели неподвижно, уставившись в пустоту несчастными глазами; третьи кусали руки от жажды или лежали в прострации на дне своих повозок. Глаза лошадей были налиты кровью, удила покрывала пена.

Ехали кебы, кареты, телеги, фургоны – и не было им числа. Прошли почтовая карета, повозка дорожной службы с надписью «Приходское управление Сент-Панкрас», большой фургон-лесовоз, набитый какими-то головорезами. Прогрохотала пивная цистерна, ближайшие к брату колеса ее были забрызганы свежей кровью.

– Дайте дорогу! – раздавались громкие голоса. – Дайте дорогу!

– Веч-ность, веч-ность! – доносилось, как эхо, издалека.

Брели женщины, осунувшиеся и грустные, хорошо одетые, с плачущими и спотыкающимися детьми, – их нарядные платьица были в пыли, усталые личики изборождены слезами. Со многими женщинами шли мужья – одни участливые, другие злобные и мрачные. Здесь же, то и дело пуская в ход кулаки, прокладывали себе дорогу уличные оборванцы в выцветших темных лохмотьях, с дикими глазами, они зычно кричали и сквернословили на каждом шагу. Энергично пробирались вперед рослые рабочие, судорожно толкались жалкие растрепанные люди, похожие, судя по одеяниям, на клерков или приказчиков; мой брат заметил раненого солдата; рядом шли люди в форме вокзальных носильщиков, влачилось какое-то несчастное существо в пальто, наброшенном поверх ночной рубашки.

Однако, несмотря на все разнообразие людей в толпе, у этого сонма имелось и нечто общее. На лицах были ужас и мука, и ужас дышал в затылок каждому. Любая сумятица впереди, любая ссора за место в фургоне заставляли все это скопище убыстрять шаг; даже если человек был настолько напуган и сломлен, что у него подгибались колени, в такие мгновения он, словно пронзенный током, устремлялся вперед с новой энергией. Жара и пыль не щадили людей. Кожа их пересохла, губы почернели и потрескались. Всех мучила жажда, все устали и сбили ноги, а в гуле криков можно было разобрать споры, брань и стоны, порожденные бессилием и усталостью. У большинства голоса были хриплые и слабые, и все покрывал рефрен:

– Дорогу! Дорогу! Марсиане идут!

Некоторые останавливались и отходили в сторону от людского потока. Проселок, на котором стоял фаэтон, под острым углом сливался с большой дорогой, и создавалось обманчивое впечатление, что он идет со стороны Лондона. Тем не менее возле его устья образовался целый водоворот – одни устремлялись по проселку дальше, других, более слабых, оттесняла сюда толпа; постояв немного и отдохнув, большинство снова кидалось в давку. Чуть поодаль, посреди проселка, лежал человек с обнаженной ногой, перевязанной окровавленной тряпкой, над ним склонились двое товарищей. Счастливец, у него были друзья.

Маленький старичок, с седыми, подстриженными по-военному усами, в грязном черном сюртуке, выбрался, прихрамывая, из давки, сел на землю возле фаэтона, снял башмак – носок был в пятнах крови, – вытряс камешек, снова надел и заковылял дальше. Девочка лет восьми-девяти, отставшая от своих, бросилась на траву под живой изгородью неподалеку от моего брата и разрыдалась:

– Не могу больше идти! Не могу!

Мой брат, который был настолько изумлен происходящим, что впал в ступорозное состояние, очнулся, поднял девочку, стал утешать ее и понес к мисс Элфинстон. Как только брат коснулся девочки, она совершенно затихла от ужаса.

– Эллен! – визжала какая-то женщина в толпе со слезами в голосе. – Эллен!

Девочка вдруг вырвалась из рук брата с криком: «Мама!»

– Они идут, – сказал человек, ехавший верхом по проселку.

– Прочь с дороги, эй, вы! – закричал какой-то кучер, возвышаясь над толпой, и брат увидел закрытую карету, сворачивающую на проселок.

Пешеходы расступились, вминаясь друг в друга, чтобы не попасть под лошадь. Толкнув пони, брат поставил фаэтон ближе к изгороди, карета проехала мимо и остановилась на повороте. Экипаж был с дышлом для пары, но запряжена была только одна лошадь.

Брат смутно различил сквозь облако пыли, что двое мужчин вынесли из кареты кого-то на белых носилках и осторожно положили на траву у кустов бирючины, образовывавших живую изгородь.

Один из мужчин подбежал к брату.

– Есть тут где-нибудь вода? – спросил он. – Он быстро угасает, очень хочет пить… Это лорд Гаррик.

– Сам лорд Гаррик! – воскликнул мой брат. – Главный судья!

– Я просил воды, – напомнил мужчина.

– Может быть, в каких-нибудь из этих домов есть водопровод, – сказал брат. – У нас нет воды, и я не рискну оставить своих.

Мужчина стал проталкиваться сквозь толпу к воротам углового дома.

– Вперед! – кричали люди, напирая на него. – Они идут! Вперед!

Затем внимание моего брата привлек бородатый мужчина с орлиным профилем, в руке он нес небольшой чемоданчик; так случилось, что как только брат взглянул на чемоданчик, тот распахнулся, и из него полился ручей золотых соверенов, который, достигнув земли, ударил во все стороны брызгами монет. Они покатились под ноги переминавшихся вокруг людей и лошадей. Бородач остановился, тупо глядя на рассыпавшееся золото; дышло кеба ударило его в плечо, он зашатался, вскрикнул и отпрянул в сторону, едва не угодив под колесо.

– Дорогу! – кричали ему со всех сторон. – Дайте дорогу!

Как только кеб проехал, мужчина, раскинув руки, повалился плашмя на кучу монет и стал сгребать их и засовывать пригоршнями в карманы. Над ним вздыбилась лошадь, он попытался приподняться, но был тут же сбит с ног и упал под копыта.

– Стой! – закричал мой брат и, оттолкнув какую-то женщину, бросился вперед, чтобы схватить лошадь под уздцы.

Не успел он добежать до лошади, как под колесами раздался истошный крик, и сквозь клубы пыли брат увидел, как обод прокатился по спине несчастного. Брат попытался обежать телегу сзади, но возница изо всех сил хлестнул его кнутом, опрокинув на землю. Многоголосый рев оглушил брата. Мужчина лежал в пыли среди рассыпавшихся монет; подняться он не мог: колесо, переехав человека, сломало ему спину, и ноги мужчины безвольно и мертво застыли на земле. Брат поднялся и заорал на возницу следующей телеги, а какой-то человек верхом на вороном коне пришел к нему на помощь.

– Стащите его с дороги! – крикнул он.

Брат схватил упавшего за шиворот и потащил в сторону, но тот все тянулся за своими деньгами и, бешено сверля взглядом моего брата, молотил его по руке кулаком, сжимавшим пригоршню золота.

– Вперед! Вперед! – злобно кричали сзади. – Дорогу! Дорогу!

Послышался треск, и дышло кареты врезалось в телегу, которую остановил мужчина на вороном коне. Брат поднял голову, в ту же секунду человек с золотыми монетами извернулся и вцепился зубами в запястье руки, которой брат держал его за воротник. Раздался глухой удар – вороной, брыкаясь, отлетел в сторону, а лошадь, запряженная в телегу, пронеслась мимо. Копыто прошло в волоске от головы моего брата. Он выпустил упавшего и отскочил назад. Он видел, как на лице несчастного, корчившегося на земле, ярость сменилась ужасом; в следующий момент брат потерял лежащего мужчину из виду – толпа оттеснила его, вынесла к устью проселка, и брат, сражаясь с людским потоком, должен был пустить в ход кулаки, чтобы вернуться к фаэтону.

Он увидел, что мисс Элфинстон прикрыла лицо рукой, а какой-то маленький мальчик, чисто по-детски, не имея еще достаточно воображения, чтобы испытать сострадание, широко раскрытыми глазами смотрит на пыльную массу, черную и неподвижную, которую перемалывали, растирали по мостовой колеса катившихся экипажей.

– Давайте возвращаться! – крикнул брат и стал поворачивать пони. – Мы не можем пересечь этот… этот ад.

Они отъехали ярдов на сто в том направлении, откуда прибыли, – только тогда обезумевшая толпа скрылась за поворотом. Как раз на повороте проселка брат увидел в канаве под изгородью из бирючины лицо умирающего – мертвенно-бледное, искаженное, блестящее от смертного пота. Две женщины сидели молча, скорчившись на сиденьях; обеих била дрожь.

За поворотом брат снова остановился. Мисс Элфинстон была очень бледна; ее невестка плакала, от всех этих ужасов она даже перестала поминать «ее Джорджа». Брат был потрясен и растерян. Едва отъехав от главной дороги, он понял, насколько важно им было снова попытаться пересечь ее; другого пути просто не существовало. Он решительно повернулся к мисс Элфинстон.

– Мы все же должны там проехать, – сказал он и опять повернул пони.

Второй раз за этот день девушка проявила недюжинное присутствие духа. Чтобы пробиться сквозь людской поток, брат выскочил из фаэтона, нырнул в самую стремнину и осадил лошадь, тащившую кеб, а мисс Элфинстон направила пони так, что фаэтон прошел под самой мордой вздыбившейся лошади. Тут фаэтон на секунду сцепился колесами с какой-то телегой, и та, освобождаясь, выдрала из борта коляски длинную щепу, а в следующее мгновенье поток подхватил их и понес. Брат, с красными рубцами на лице и руках от хлыста кучера, правившего кебом, вскарабкался в фаэтон и взял у мисс Элфинстон вожжи.

– Цельтесь в человека позади нас, – сказал он, передавая ей револьвер. – Если он будет слишком напирать на нас… Нет! Лучше цельтесь в его лошадь.

Брат все время искал возможность пробраться к правому краю дороги. Однако, оказавшись на стрежне, он словно бы утратил силу воли и отдался течению запыленной толпы. Вместе с потоком они пронеслись через Чиппинг-Барнет, и только когда фаэтон отнесло почти на милю от центра этого городка, им удалось пробиться на другую сторону дороги. Кругом были невообразимый шум и давка, но и в самом Чиппинг-Барнете, и за ним дорога несколько раз разветвлялась, и это немного убавило напряженность потока.

Они направились на восток через Хадли и в этом городке – а потом еще в одном месте несколько дальше – увидели по обе стороны дороги великое множество людей, которые пили прямо из придорожных канав, а некоторые даже дрались из-за места у воды. Еще дальше, с холма близ Ист-Барнета, они увидели, как вдали, по Большой Северной железной дороге, медленно, без гудков, не соблюдая дистанции, двигались один за другим в северном направлении два поезда – вагоны кишели людьми, и даже в тендерах среди угля сидели мужчины. Мой брат предположил, что поезда заполнялись пассажирами еще до Лондона, так как из-за отчаянной паники посадка на центральных станциях была совершенно невозможна.

Недалеко от Ист-Барнета они остановились и решили провести там оставшуюся часть дня: от безумств этого путешествия все трое были на исходе сил. Они чувствовали первые приступы голода, вечер был холодный, никто из них не решался уснуть. В сумерках мимо их стоянки прошло много лихорадочно спешивших беженцев: спасаясь от неведомой опасности, они шли в ту сторону, откуда приехал брат.

XVII

«ДИТЯ ГРОМА»

Если бы марсиане имели своей целью только уничтожение землян, то они могли бы уже в понедельник истребить все население Лондона, пока оно медленно растекалось по окружающим столицу графствам. Не только по дороге, проходящей через Барнет, но и по тем дорогам, что идут через Эджуэр и Уолтемское аббатство, и в восточных направлениях – на Саутенд и Шуберинесс, и по дорогам, ведущим к югу от Темзы – на Дил и Бродстэрз, лились такие же потоки обезумевших людей. Если бы кто-нибудь поднялся в это июньское утро на воздушном шаре и завис в сияющей синеве над Лондоном, то ему показалось бы, что все дороги, вырывающиеся из безмерного клубка улиц в северном и восточном направлениях, усеяны черными перемещающимися точками, и каждая такая точка была беженцем, охваченным агонией ужаса и физических мучений. В предыдущей главе я во всех подробностях передал рассказ моего брата о дороге через Чиппинг-Барнет, чтобы читатели поняли, каким воспринимался этот рой черных точек теми, кого он вобрал в себя. Ни разу еще за всю историю человечества не передвигалось и не страдало вместе такое множество людей. Легендарные полчища готов и гуннов, огромные армии завоевателей, покорявших Азию, показались бы каплей в том потоке. И это было не организованное передвижение, а стихийное, паническое бегство – бегство всеобщее и ужасное, – лишенное какого бы то ни было порядка и какой бы то ни было цели; шесть миллионов людей, безоружных, без запасов еды, со всех ног бежали прочь. Это было началом разгрома цивилизации, истребления человечества.

Прямо под собой воздухоплаватель увидел бы раскинувшуюся во все стороны сеть улиц, дома, церкви, площади, перекрестки, полумесяцы скверов, сады – все это, уже покинутое людьми, распростерлось, словно огромная карта, а в южной части она была заляпана кляксами. Будто бы какое-то чудовищное перо накапало чернил, зависая над теми участками карты, которые обозначали Илинг, Ричмонд или Уимблдон. Безостановочно, неудержимо каждая клякса росла, расширялась, выстреливая отросток за отростком то в одну, то в другую сторону, здесь она задерживалась, скапливаясь перед возвышенностью, там быстро переливалась через гребень холма, открыв для себя новую ложбину, – в точности так же вел бы себя сгусток чернил, расплывающийся на промокательной бумаге.

А дальше, за голубыми холмами, поднимавшимися к югу от реки, расхаживали сверкающие марсиане; они спокойно и методично накрывали своими ядовитыми облаками то один участок местности, то другой, а затем, когда дым завершал свою страшную работу, осаждали его струями пара и занимали отвоеванную территорию. Кажется, они ставили своей целью не столько уничтожение противника, сколько его полную деморализацию и таким образом пытались сломить всяческое сопротивление. Они взрывали все пороховые склады, на которые натыкались, перерезали все телеграфные провода и повсюду разрушали железнодорожные линии. Они как бы перерезали человечеству поджилки. По-видимому, они не торопились расширять зону своих действий и в течение всего дня не заходили дальше центра Лондона. Возможно даже, что в понедельник очень многие лондонцы все утро продолжали оставаться в своих жилищах. Достоверно известно, что немало людей так в своих квартирах и умерло, задохнувшись Черным Дымом.

До полудня лондонский Пул[21]21
  Пул – участок Темзы ниже Лондонского моста, дальше Пула океанские суда не поднимались.


[Закрыть] представлял удивительное зрелище. Пароходы и другие суда всевозможных очертаний и конструкций еще стояли там, и беженцы искушали моряков, предлагая им огромные деньги; говорят, многие бросались к судам вплавь, их отталкивали баграми, и они тонули. Около часу дня между арками моста Блэкфрайер показались тонкие завитки Черного Дыма – остатки выпущенного марсианами облака. Тотчас же весь Пул пришел в неистовое смятение и превратился в арену бешеных драк и столкновений; какое-то время множество судов и барж теснилось под северной аркой моста Тауэр, и экипажи пассажирских пароходов, равно как и матросы лихтеров, отчаянно отбивались от людей, кишевших на набережной. Некоторые даже спускались на палубы по устоям моста…

Когда час спустя за башней с Биг-Беном появился марсианин, вошел в реку и направился вниз по течению, ниже Лаймхауза плавали одни лишь обломки.

О падении пятого цилиндра я вскоре расскажу. Шестая звезда упала возле Уимблдона. Мой брат, который нес вахту возле своих спутниц, спавших в фаэтоне на лугу, увидел далеко за холмами зеленую вспышку. Во вторник маленькая экспедиция, все еще не терявшая надежды отплыть морем, продолжала пробираться по наводненной толпами местности к Колчестеру. Слухи о том, что марсиане захватили уже весь Лондон, подтвердились. Их видели у Хайгейта и даже, поговаривали, у Нисдена. Однако брату на глаза они попались только на следующий день.

Именно тогда, в среду, разбросанные повсюду группы беженцев начали осознавать, что без продовольствия им придется туго. Чем голоднее они становились, тем меньше церемонились с чужой собственностью. Фермеры вынуждены были с оружием в руках защищать свои хлевы, амбары и урожаи корнеплодов, зреющих на полях. Теперь уже многие беженцы, подобно моему брату, повернули на восток, и находились даже смельчаки, которые в поисках пищи шли обратно в сторону Лондона. Это были главным образом жители северных предместий, которые знали о Черном Дыме лишь понаслышке. До брата дошел слух, что около половины членов правительства собралось в Бирмингеме и что было заготовлено огромное количество взрывчатых веществ для закладки автоматических мин в графствах Мидленда.

Ему также рассказали, что Мидлендская железнодорожная компания исправила все повреждения, причиненные в первый день паники, восстановила сообщение, и снова стала отправлять поезда на север со станции Сент-Олбанз, чтобы уменьшить скученность беженцев в графствах вокруг Лондона. Помимо прочего, до брата дошел слух о вывешенном на станции Чиппинг-Онгар объявлении, гласившем, что в северных городах имеются большие запасы муки и что в ближайшие сутки в окрестностях станции между голодающими будет распределяться хлеб. Впрочем, все эти сведения не отвлекли брата от осуществления плана, который он составил ранее, и троица путников весь день продвигалась на восток; обещанной раздачи хлеба они так нигде и не увидели – собственно говоря, ее вообще никто не увидел. В эту ночь с неба сорвалась седьмая звезда – она угодила в холм Примроз. Звезда упала, когда вахту несла мисс Элфинстон – эту обязанность она выполняла попеременно с моим братом. Мисс Элфинстон видела ее.

В среду трое беженцев – они провели ночь на поле с еще не созревшей пшеницей – достигли Челмсфорда, где некое сборище местных жителей, назвавшее себя Комитетом общественного снабжения, отобрало у путников пони и не выдало ничего взамен, пообещав, правда, долю при разделе пони на следующий день. По слухам, марсиане дошли уже до Эппинга; говорили, что пороховой завод Уолтемского аббатства был уничтожен при неудачной попытке взорвать одного из марсиан.

Люди здесь наблюдали за марсианами с церковных колоколен. Брат – к счастью, как потом выяснилось – предпочел сразу пробираться к морю, не дожидаясь выдачи съестного, хотя все трое были очень голодны. К полудню они прошли через Тиллингем – городок, как ни странно, оказался совершенно пустым и заброшенным, если не считать нескольких юрких мародеров, рыскавших в поисках еды. За Тиллингемом внезапно показалось море, а на рейде – самое невероятное скопление разнообразнейших судов, какое только можно себе представить.

Поскольку моряки больше не могли подниматься по Темзе, они направлялись к побережью Эссекса – к Хариджу, Уолтону, Клактону, а затем к Шубери и острову Фаулнесс, где и принимали на борт людей. Суда выстроились широкой серповидной дугой, конец которой терялся в тумане где-то близ устья реки Нейз. Ближе к берегу скопилось великое множество рыбачьих суденышек – английских, шотландских, французских, голландских, шведских… Дальше стояли паровые баркасы с Темзы, яхты и электромоторные катера, а еще дальше – крупнотоннажные суда, огромный флот закопченных угольщиков, сухогрузов, барж для скота, пассажирских пароходов, танкеров, океанских транспортов; там были даже ладные белоснежные и серые лайнеры из Саутгемптона и Гамбурга и один старый белый грузовой парусник. А вдоль синей кромки воды – там, где в сушу врезается залив Блэкуотер, – брат различил целый рой лодок, хозяева которых отчаянно торговались с людьми на берегу. Отросток этого роя тянулся по Блэкуотеру до самого Молдона.

Примерно в двух милях от берега виднелся бронированный корабль – он настолько низко сидел в воде, что, по мнению брата, со стороны казался затопленным. Это был броненосец-таран «Дитя грома». Других боевых кораблей поблизости не было, но вдалеке, справа, над спокойной гладью моря – в тот день был мертвый штиль – змеился черный дым, выдававший присутствие прочих броненосцев, которые входили в состав флотилии Английского канала, – они выстроились длинной колонной, перерезавшей эстуарий Темзы, и стояли там под парами, готовые к бою, с того самого момента, как марсиане начали свой завоевательный поход; корабли бдительно несли вахту, однако были бессильны помешать этому шествию.

При виде моря миссис Элфинстон запаниковала, несмотря на уверения золовки, что все уладится. Она никогда не выезжала из Англии, и скорей согласилась бы умереть, чем, оставшись без друзей, вверить себя чужой стране. Бедняжка! Она, кажется, воображала, что французы могут оказаться очень похожими на марсиан. Во время двухдневного путешествия она часто впадала в истерику, страхи и депрессия все больше угнетали ее. Миссис Элфинстон мечтала вернуться в Станмор. Там всегда было хорошо и безопасно. И в Станморе они найдут Джорджа…

С большим трудом спутникам удалось уговорить ее спуститься к берегу, где брату вскоре повезло – он сумел привлечь внимание каких-то людей с колесного парохода, пришедшего с Темзы. Те выслали лодку и потребовали тридцать шесть фунтов за троих. По словам этих людей, пароход шел в Остенде.

Было уже около двух часов, когда брат, заплатив у сходней за проезд, благополучно взошел со своими питомицами на пароход. На борту была еда, хотя и по баснословно дорогой цене, и все трое устроились с обедом на одном из сидений в носовой части судна.

На пароходе скопилось уже около сорока пассажиров; некоторые истратили последние деньги, чтобы оплатить проезд, но капитан стоял на рейде Блэкуотера до пяти часов дня, набирая пассажиров, пока все скамьи на палубах не оказались забитыми народом, причем с риском для жизни сидящих. Он, возможно, оставался бы там и дольше, если бы в пять часов с юга не донесся грохот пушек. Как бы в ответ на броненосце выстрели в сторону открытого моря из небольшого орудия и подняли сигнальные флажки. Клубы дыма вырвались из труб корабля.