Текст книги "Война миров. Чудесное посещение."

Брат читал и перечитывал газету, опасаясь, что самое страшное, что со мной могло случиться, уже произошло. Он не мог успокоиться и после ужина снова пошел бесцельно бродить по городу. Потом вернулся и тщетно пытался отвлечься, перечитывая свои записи, сделанные к экзамену. Он лег спать вскоре после полуночи, ему снились зловещие сны, но не прошло и нескольких часов, как его разбудили стук дверных молотков, топот множества ног по мостовой, отдаленный барабанный бой и звон колоколов. На потолке танцевали красные отблески. С минуту он лежал в полнейшем изумлении и не мог понять, что случилось, – то ли уже наступил день, то ли мир сошел с ума. Затем он выпрыгнул из постели и подбежал к окну.

Его комната помещалась в мансарде. Со стуком подняв оконный переплет и высунув наружу голову, брат услышал, как точно такие же звуки десятикратно повторенным эхом раздались по всей улице, и в окнах появились фигуры людей в разнообразнейших ночных одеждах. Улица наполнилась гулом вопросительных голосов. «Они идут! – кричал полисмен, стуча в очередную дверь. – Марсиане приближаются!» – И спешил к следующей двери.

Из казармы на Олбани-стрит доносились барабанный бой и звуки трубы; во всех церквях, расположенных в пределах слышимости, звонари трудились изо всех сил, отравляя ночной сон нестройным колокольным ядом. Со стуком распахивались двери; в домах на противоположной стороне улицы одно окно за другим превращалось из черного пятна в желтый светящийся прямоугольник.

По улице во весь опор промчалась карета: звук с внезапностью взрыва родился на углу, перешел по нарастающей в оглушительное клацанье под окном и, медленно убывая, затих где-то вдали. Вслед за каретой пронеслись два кеба – предвестники длинной вереницы колясок, стремительно мчавшихся к станции Чок-Фарм, где люди садились на специальные поезда Северо-Западной сети, – эта станция была предпочтительнее, чем вокзал Юстон, к которому дорога шла с большим уклоном.

Мой брат долго смотрел из окна в полнейшем ошеломлении; он видел, как полисмены перебегали от дома к дому, стуча дверными молотками и сообщая непостижимую весть. Вдруг дверь за спиной брата отворилась, и вошел мужчина, который жил на той же лестничной площадке, дверь в дверь; он был одет наспех – рубашка, брюки, домашние туфли, подтяжки спущены и болтаются; волосы были всклокочены, видимо, сосед только что оторвал голову от подушки.

– Что за чертовщина? – спросил он. – Пожар? Какая жуткая суматоха!

Оба высунулись из окна, стараясь разобрать, что кричат полисмены. Люди выходили из боковых улиц и собирались группками на углах, переговариваясь.

– В чем дело, черт побери? – спросил сосед.

Брат ответил нечто невразумительное и принялся одеваться; с каждым предметом одежды в руках он подбегал к окну, чтобы не пропустить ничего из происходящего на улице, где стремительно нарастало возбуждение. Вскоре на тротуаре появились разносчики с необыкновенно ранними выпусками газет.

– Лондону грозит удушье! – кричали они во все горло. – Оборона Кингстона и Ричмонда прорвана! Страшная бойня в долине Темзы!

Повсюду вокруг моего брата – в квартирах нижних этажей, в соседних домах и в домах на противоположной стороне улицы, на террасах Риджентс-парка и сотне других улиц этой части Марилебона, в районе Вестборн-парка и Сент-Панкраса, к западу и северу от него – в Килберне, Сент-Джонз-вуде, Хампстиде, к востоку – в Шордитче, Хайбери, Хаггерстоне, Хокстоне, а на самом деле – на всем громадном протяжении Лондона от Илинга до Ист-Хема – люди протирали глаза, отворяли окна, выглядывали на улицу, задавали бесцельные вопросы и поспешно одевались, чувствуя, как по улицам веет первым дыханием надвигавшейся бури Ужаса. Это был рассветный час великой паники. Лондон, который тупо и апатично уснул в воскресенье вечером, пробудился в первые часы понедельника от острого чувства смертельной тревоги.

Так как брат из своего окна не мог выяснить, что происходит, он спустился и вышел на улицу как раз в тот момент, когда небо между парапетами крыш начало розоветь – начинался рассвет. Бегущих людей – кое-кто мчался в экипажах – с каждой минутой становилось все больше. «Черный дым!» – услышал брат чей-то крик. И опять: «Черный дым!» Было ясно, что зараза единодушного ужаса неминуемо охватит весь город. Постояв в нерешительности у своего подъезда, брат увидел, что к нему приближается очередной разносчик, и немедленно купил газету. Продавец побежал дальше вместе с толпой, продавая на ходу газеты по шиллингу штука, – гротескное сочетание корысти и паники.

Именно в этой газете мой брат прочитал страшное заявление главнокомандующего:

«Марсиане способны выпускать огромные облака черного ядовитого дыма при помощи ракет. Они разгромили наши батареи, разрушили Ричмонд, Кингстон и Уимблдон и медленно приближаются к Лондону, уничтожая все на своем пути. Остановить их невозможно. От Черного Дыма нет иного спасения, кроме немедленного бегства».

Вот и все, что говорилось о марсианах, но этого было достаточно. Все население огромного, шестимиллионного города всполошилось, заметалось, пустилось в бегство; следовало ожидать, что в самое ближайшее время массы людей устремятся на север.

– Черный дым! – раздавались крики. – Пожар!

Колокола соседней церкви вызванивали оглушительную какофонию; какая-то неумело управляемая повозка налетела на поилку для лошадей и разбилась об нее под визг и проклятья толпы. Болезненный желтый свет зажигался и гас в окнах домов; некоторые проносившиеся кебы горделиво демонстрировали новомодные фонари, не гаснущие на ветру. А над головами людей набирал силу свет наступающего дня – чистый, ровный и спокойный.

Брат услышал топот людей, мечущихся взад-вперед по комнатам, и суетливую беготню на лестнице. Его хозяйка выскочила на улицу, кое-как закутавшись в шаль, накинутую на ночную рубашку; за ней семенил ее муж, бормоча что-то невнятное.

Когда брат наконец осознал всю серьезность того, что происходило вокруг, он поспешно вернулся в свою комнату, рассовал все наличные деньги – что-то около десяти фунтов – по карманам и снова вышел на улицу.

XV

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В СУРРЕЕ

Как раз в то время, когда викарий сидел рядом со мной под живой изгородью на просторном лугу возле Халлифорда и вел свои безумные речи, в то самое время, когда мой брат наблюдал за потоком беженцев на Вестминстерском мосту, марсиане снова перешли в наступление. Насколько можно судить по противоречивым слухам, циркулировавшим в ту пору, до девяти часов вечера большинство марсиан оставалось в яме на Хорселлском поле – они были заняты какими-то спешными приготовлениями, сопровождавшимися огромными клубами зеленого дыма.

Однако совершенно точно известно, что три марсианина вышли оттуда около восьми часов и, двигаясь медленно и осторожно, пробрались через Байфлит и Пирфорд к Рипли и Уэйбриджу, где возникли перед ожидающими противника батареями на фоне освещенного закатом неба. Марсиане шли не группой, а друг за другом, каждый на расстоянии примерно полутора миль от соседа. Они переговаривались, издавая завывания, похожие на звук сирены, причем воспроизводили – сначала по восходящей, а потом по нисходящей – всю гамму, переходя от ноты к ноте.

Этот вой и орудийные залпы у Рипли и на холме Святого Георга мы и слышали в Верхнем Халлифорде. Артиллеристы, которые стояли у Рипли, были необученными волонтерами – их ни в коем случае не следовало выводить на эту позицию. Они дали вслепую всего один преждевременный залп, не принесший никаких результатов, а затем, кто верхом, кто пешком, стали удирать через покинутую людьми деревню, но марсианин, безмятежно перешагнув через орудия и осторожно ступая среди артиллеристов – он даже не воспользовался Тепловым Лучом, – легко обогнал их и, выйдя к артиллерийской позиции в парке Пейнзхилл, где его еще никто не ожидал, уничтожил все пушки до единой.

Однако у артиллеристов, стоявших на холме Святого Георга, то ли командиры оказались опытнее, то ли мужества было не в пример больше. Скрытые соснами от ближайшего к ним марсианина, который, кажется, не предвидел нападения с этой стороны, они навели свои орудия спокойно, как на смотру, и примерно с расстояния тысячи ярдов дали залп.

В воздухе вокруг марсианина засверкали вспышки разрывов. Артиллеристы увидели, как он сделал несколько шагов, пошатнулся и упал. Все закричали от радости и с бешеной скоростью перезарядили орудия. Повергнутый марсианин издал продолжительный вой, и тотчас второй сверкающий гигант, отвечая ему, показался над деревьями в южной стороне. По-видимому, один из снарядов разбил опору треножника. Второй залп был неудачен – снаряды прошли высоко над упавшим марсианином и разорвались далеко в стороне. Тут же два других марсианина одновременно ударили по батарее Тепловыми Лучами. Боеприпасы взорвались, сосны вокруг орудий вспыхнули ярким пламенем, а из артиллеристов, уже бежавших со всех ног к гребню холма, спасся всего один или, может быть, двое.

После этого марсиане остановились, и похоже было, что все трое стали о чем-то совещаться. Разведчики, наблюдавшие за ними, донесли, что они оставались в полной неподвижности около получаса. Повергнутый марсианин томительно медленно выполз из-под своего капюшона – небольшая бурая туша, которая на большом расстоянии неожиданным образом походила на пятнышко картофельной гнили, – и явно занялся починкой опоры. К девяти часам он закончил, и его капюшон снова поднялся над деревьями.

В начале десятого к этим трем дозорным присоединились еще четыре марсианина, каждый из которых нес большую черную трубу. Такие же трубы были вручены и трем первым, а затем все семеро разошлись и, встав на равных расстояниях друг от друга, образовали плавную дугу между холмом Святого Георга, Уэйбриджем и деревушкой Сенд к юго-западу от Рипли.

Как только марсиане начали двигаться, с холмов перед ними сразу же взлетело с десяток сигнальных ракет, предупреждавших батареи у Диттона и Ишера. В то же время четыре Боевые Машины, также снабженные трубами, перешли через реку, и две из них – черные силуэты на фоне западной части неба – появились передо мной и викарием, когда мы, усталые и измученные, бежали по дороге, уходящей на север от Халлифорда. Нам казалось, что они идут по облаку, потому что над полями стлался молочный туман, на треть скрывавший фигуры марсиан.

Завидев их, викарий сдавленно вскрикнул и помчался еще быстрее. Я же, зная, что убежать от марсиан невозможно, свернул в сторону и сквозь росистые заросли ежевики и крапивы продрался в широкую канаву, которая шла вдоль дороги. Викарий оглянулся, увидел, что я делаю, и последовал за мной.

Два марсианина остановились; ближайший к нам стоял, повернувшись лицевой частью к Санбери; второй возвышался серым неясным столбом под вечерней звездой в стороне Стейнса.

Периодически раздававшийся вой марсиан прекратился, и все они в полнейшем молчании заняли свои места на огромной дуге, охватывающей точки падения цилиндров. Расстояние между концами дуги было не менее двенадцати миль. Ни разу еще со времени изобретения пороха сражение не начиналось среди такой тишины. И перед нами, и перед каким-нибудь наблюдателем из Рипли открывалась одна и та же картина: марсиане, освещенные лишь бледным месяцем, звездами, отблеском заката и красноватым заревом над холмом Святого Георга и лесами Пейнзхилла, казались единственными хозяевами наступающей ночи.

Однако перед этой дугой повсюду – у Стейнса, Хаунзлоу, Диттона, Ишера, Окема, за холмами и лесами к югу от реки и за ровными сочными лугами к северу от нее, везде, где купы деревьев и деревенские дома обеспечивали хоть какое-нибудь прикрытие, – стояли, выжидая, орудия. Сигнальные ракеты взвивались, рассыпали по вечернему небу искры и гасли, и с каждой новой ракетой на батареях росло напряжение ожидания. Марсианам стоило только оказаться на линии огня, и в тот же миг все эти неподвижные силуэты людей, все эти орудия, мрачно поблескивавшие в ранних сумерках, взорвались бы неистовой, громовой яростью боя.

Без сомнения, главное, что занимало умы тысяч бодрствующих людей, то главное, над чем ломал голову и я, заключалось в ответе на вопрос: в какой степени марсиане поняли устройство земной жизни? Дошло ли до них, что имя нам – миллионы и что мы организованны, дисциплинированны и действуем сообща? Или они восприняли огненные плевки наших выстрелов, неожиданные жалящие укусы наших снарядов, упорную осаду их лагеря точно так же, как мы восприняли бы яростную единодушную атаку потревоженного пчелиного улья? Стремятся ли они к полному уничтожению всех землян? (В то время еще никто не знал, какого рода пища им необходима.) Сотни таких вопросов теснились у меня в голове, пока я наблюдал за темной громадиной, стоявшей в дозоре. А на заднем плане сознания зрело ощущение, что на всем расстоянии, отделяющем нас от Лондона, скапливаются гигантские, неизвестные пока, скрытые силы сопротивления. Интересно, вырыты ли ямы-ловушки? Готов ли пороховой завод в Хаунзлоу сыграть роль западни? Хватит ли у лондонцев духа и мужества превратить свой город – величественное скопление домов – в новую пылающую Москву?

Скорчившись за живой изгородью, мы всматривались сквозь кустарник, и нам казалось, что время тянется бесконечно долго, но вот наконец раздался звук, похожий на гром отдаленного орудийного выстрела. Затем второй – несколько ближе – и третий. Тогда ближайший к нам марсианин высоко поднял свою трубу и, направив на пушки, разрядил ее с таким гулом, что дрогнула земля. Марсианин у Стейнса последовал его примеру. Не было ни вспышек, ни дыма – только тяжелый рокот взрыва.

Я был так поражен этой очередью раскатов, следовавших один за другим, что, забыв о своих обожженных руках, забыв даже о собственной безопасности, высунулся из-за живой изгороди и стал всматриваться в направлении Санбери. Снова раздался выстрел, и огромный снаряд пролетел высоко надо мной к Хаунзлоу. Я ожидал увидеть, по крайней мере, дым, или огонь, или какой-нибудь иной признак разрушительного действия. Но все, что я видел, – это темно-синее небо, одинокую звезду в вышине и белый туман, устилавший все вокруг. И никакого грохота в той стороне, куда улетел снаряд, никакого ответного взрыва. Снова воцарилась тишина. Проходила минута, а казалось, прошли целых три.

– Что случилось? – спросил викарий, стоявший рядом со мной.

– Один Бог знает! – ответил я.

Пролетела и скрылась летучая мышь. Издали донесся и замер неясный шум голосов. Я поискал взглядом марсианина и увидел, что он быстро движется – словно бы катится на колесах, – направляясь вдоль берега реки на восток.

Каждую секунду я ожидал, что по нему откроет огонь какая-нибудь скрытая батарея, однако тишина вечера не нарушалась ничем. Фигура марсианина уменьшалась по мере удаления, и скоро ее поглотили туман и сгущающаяся темнота. Не сговариваясь, мы взобрались повыше. В направлении Санбери что-то темнело – там словно бы внезапно вырос конический холм, который скрыл от нас часть пейзажа. Несколько дальше, за рекой, мы увидели второе такое возвышение над Уолтоном. Эти образования действительно походили бы на холмы, если бы не уменьшались на наших глазах и не расползались вширь.

Повинуясь безотчетному импульсу, я взглянул на север и увидел, что там вырос третий холм, черный, как грозовая туча.

Внезапно все вокруг как бы замерло. В наступившей тишине мы услышали, как далеко на юго-востоке ухают, перекликаясь, марсиане, и вдруг воздух снова содрогнулся от отдаленного залпа их пушек. Однако со стороны земной артиллерии в ответ не раздалось ни единого выстрела.

В то время мы, конечно, не могли понять, что происходит, и лишь позже я узнал, что значили эти зловещие холмы, выраставшие в сумерках. Каждый марсианин из тех, что выстроились описанной выше гигантской дугой, подчиняясь неведомому сигналу, выстрелил из своей пушки-трубы большой канистрой: они метили в каждый пригорок, каждый лесочек, каждую группу домов, оказавшуюся перед ними, – во все, что могло служить прикрытием для земных орудий. Некоторые марсиане выпустили по одной канистре, другие по две, как, например, тот, которого мы видели. Марсианин у Рипли, говорят, выпустил никак не меньше пяти. Ударившись о землю, канистры раскалывались – они не взрывались – и тут же выплескивали невероятное количество тяжелых чернильных паров; эти пары поначалу вздымались, клубясь, образуя гигантское, черное как смоль кучевое облако, потом эта гора газа оседала и медленно растекалась по окружающей местности. А прикосновение этих паров, попадание их едких завитков в легкие несло смерть всем дышащим.

Они были очень тяжелы, эти пары, тяжелее самого густого дыма, поэтому сразу после того, как снаряд раскалывался и клубы взмывали к небу, облако оседало и пары изливались на землю, походя скорее на жидкость, чем на газообразное вещество, – они стекали с холмов, устремлялись в ложбины, овраги, русла рек; примерно так же, я слышал, ведет себя углекислый газ, выделяющийся из вулканических трещин. При соприкосновении паров с водой происходила какая-то химическая реакция, поверхность тут же покрывалась слоем мельчайшего порошка. Эта пенка медленно тонула, уступая место новому слою. Порошок совершенно не растворялся в воде, поэтому, как ни удивительно, после процеживания воду можно было пить без всяких опасений – и это при том, что сам газ убивал мгновенно. Впрочем, то не было газом в истинном смысле – газы обычно рассеиваются, пары же не рассеивались вовсе. Они висели пластами, лениво стекали по склонам, неохотно перемещались, увлекаемые ветром, медленно, очень медленно перемешивались с туманом и атмосферной влагой и наконец оседали на землю в виде пыли. Мы до сих пор ничего не знаем о составе этого вещества, за исключением того, что в него входил какой-то новый элемент, дававший четыре линии в синей части спектра.

Как только хаотическое перемешивание клубов успокаивалось, черный дым так плотно ложился на землю, что, задолго до выпадения паров в осадок, от яда вполне можно было спастись, поднявшись на высоту пятидесяти футов, – например, на крышах, в верхних этажах высоких домов и на высоких деревьях отравление уже не грозило, что и подтвердилось в ту же ночь в Стрит-Кобеме и Диттоне.

Человек, спасшийся в Стрит-Кобеме, сообщал замечательные подробности о клубящемся потоке этих паров; уцепившись за шпиль церкви, он смотрел вниз и видел, как дома селения, словно призраки, проступали из чернильного небытия. Он провисел там полтора дня, полумертвый от усталости и голода, обожженный палящим солнцем. Под голубым небом вся земля, от церкви до далеких холмов, казалась покрытой черным бархатом. Сначала выступили красные крыши и зеленые верхушки деревьев, а потом в ярком свете дня стали появляться подернутые черным кусты, ворота, сараи, пристройки и стены домов.

Но это было в Стрит-Кобеме, где черные пары оставались в воздухе длительное время, пока наконец не осели на землю под действием собственной тяжести. Как правило же, марсиане, после того как черный дым выполнял свое назначение, очищали воздух: они входили в облако и направляли на него струю водяного пара.

То же они сделали и с облаком черного дыма неподалеку от нас – мы наблюдали за этим процессом при свете звезд из окна брошенного дома в Верхнем Халлифорде, куда мы вернулись. Оттуда нам было хорошо видно, как лучи прожекторов ходили над холмами Ричмонд и Кингстон, а около одиннадцати часов стекла в доме задрожали, и мы услышали грохот тяжелых осадных орудий, установленных на этих холмах. Стрельба вслепую по невидимым позициям марсиан у Хамптона и Диттона продолжалась с перерывами примерно четверть часа, затем бледные лучи электрического света исчезли, и их сменило яркое багровое зарево.

Потом – резким зеленым метеором – по небу пронесся четвертый цилиндр. Как я потом узнал, он упал в парке Буши. Еще раньше, чем заговорили орудия на холмах Ричмонд и Кингстон, далеко на юго-западе слышалась беспорядочная канонада – вероятно, артиллеристы стреляли наугад, пока их не умертвил черный дым.

Итак, марсиане, действуя методически, как если бы люди взялись выкуривать осиное гнездо, покрыли этими жуткими удушающими парами все пространство между нами и Лондоном. Концы дуги медленно расходились, пока наконец марсиане не выстроились по прямой от Хануэлла до Кумба и Молдена. Всю ночь продвигались вперед смертоносные трубы. И больше ни разу, после того, как один из марсиан был повергнут у холма Святого Георга, ни разу они не подарили нашей артиллерии хотя бы еще один шанс поквитаться с ними. Во всех местах, где была малейшая возможность наткнуться на замаскированные пушки, марсиане выстреливали свежую канистру с черным дымом, а там, где пушки стояли без прикрытия, они пускали в ход Тепловой Луч.

К полуночи зарево от горевших по склонам холмов Ричмондского парка деревьев и отблеск пожаров на холме Кингстон освещали уже целую сеть скоплений черного дыма, кляксами измаравших всю долину Темзы, – они чернели везде, насколько хватало глаз. А по этим скоплениям медленно бродили два марсианина, то в одну, то в другую сторону направляя шипящие струи водяного пара.

В ту ночь марсиане берегли Тепловой Луч – либо у них был ограниченный запас материала для его производства, либо же они вовсе не хотели уничтожать всю страну, а использовали луч только для разгрома сил сопротивления и внушения землянам благоговейного ужаса. Последняя задача им, бесспорно, удалась. В ночь на понедельник организованной борьбе с марсианами наступил конец. После этого никто уже не мог противостоять им, любая попытка отпора казалась обреченной на провал. Даже экипажи торпедных катеров и миноносцев, поднявшихся вверх по Темзе с их скорострельными пушками, отказались остаться в Лондоне, взбунтовались и ушли в море. Единственная оборонительная тактика, на которую люди еще решались после той ночи, заключалась в закладке мин и устройстве ям-ловушек, но и здесь человеческая энергия выплескивалась как-то судорожно и с бессмысленным неистовством.

Трудно даже вообразить трагическую судьбу тех батарей у Ишера, что столь напряженно поджидали марсиан в вечерних сумерках. В живых не осталось никого. Можно только нарисовать себе общую картину – ординарцев, предвкушавших грядущее сражение; бдительных, настороженных офицеров; орудийную прислугу, изготовившуюся возле сложенных под рукой снарядов; ездовых с их лошадьми и передками; группки зрителей из числа штатских, стоявших там, где им было разрешено; вечернюю тишину; санитарные фургоны и палатки походного лазарета с обожженными и ранеными из Уэйбриджа; затем – глухое эхо марсианских выстрелов и какой-то дурной снаряд, пролетевший, кувыркаясь, над деревьями и домами и расколовшийся на соседнем поле.

Можно нарисовать также, как внезапно переключилось на этот снаряд всеобщее внимание; как начали быстро расползаться колечки и вспучивающиеся пузыри непонятной черноты; как она стала неудержимо надвигаться на людей и вздыматься к небу; как сумерки вдруг превратились в густой осязаемый мрак; как непонятный и жуткий дым – полная противоположность водяного пара – накрыл своих жертв; как смутно проступали в нем люди и лошади; и сразу – беготня, пронзительные вопли, падения тел, крики ужаса, орудия брошены, люди задыхаются и корчатся на земле, а непроницаемый конус дыма стремительно расширяется, все расширяется, расширяется… И затем ночь и угасание жизни – небытие, ничто, лишь безмолвная масса непроглядных паров, сокрывшая убиенных.

Перед рассветом черные пары разлились по улицам Ричмонда, и разваливающееся правительство, теряя остатки власти, в последнем усилии подтолкнуло население Лондона к мысли о немедленном бегстве.

XVI

ИСХОД ИЗ ЛОНДОНА

Теперь вы можете представить себе ту ревущую волну ужаса, которая пронеслась по величайшему городу мира в понедельник – как раз тогда, когда только-только забрезжил рассвет: ручей беженцев быстро перерос в бурливый поток, который вскипел пенными водоворотами вокруг железнодорожных станций, валы людей хлынули к Темзе, и посадка на суда превратилась в жуткое сражение; вскоре людская река всеми возможными рукавами полилась на север и восток от Лондона. К десяти часам полиция, а к полудню даже железнодорожные организации утратили всякую согласованность действий, они стремительно теряли форму и дееспособность, оплывали, как свечи, размягчались и растекались во всех направлениях, не в силах противостоять стремительному разжижению социального организма.

Персонал всех железнодорожных линий к северу от Темзы и администрация Юго-Восточной сети на Кэннон-стрит[20]20
  Станция Кэннон-стрит на левом (северном) берегу Темзы – еще один конечный пункт Юго-Восточной сети. Совершенно очевидно, что сюда, как и на несколько других вокзалов, стекались люди из районов, лежащих к югу от Лондона. Конечная станция Северо-Восточной сети (то есть тех линий, по которым пока еще можно было безопасно передвигаться) – Ливерпуль-стрит, находящаяся примерно в полукилометре к северу от станции Кэннон-стрит. Чтобы попасть с одной станции на другую, надо пройти несколько улиц, в частности Бишопсгейт-стрит.


[Закрыть] были предупреждены еще в полночь в воскресенье, и к двум часам ночи все поезда были переполнены, люди отчаянно сражались даже из-за стоячих мест в вагонах. Еще через час люди уже дрались и топтали друг друга даже на Бишопсгейт-стрит; в двухстах ярдах от станции Ливерпуль-стрит стреляли из револьверов, мужчины пускали в ход ножи, а полисмены, посланные регулировать движение, измученные и разъяренные, разбивали дубинками головы людей, которых они были призваны охранять.

По мере того как надвигался день, все больше машинистов и кочегаров поездов отказывалось возвращаться в Лондон; давление бегства толкало людей прочь от станций, и они во все возрастающих количествах устремлялись к дорогам, ведущим на север. В полдень в Барнсе видели марсианина; облако медленно оседавших черных паров поползло по Темзе и низинам Ламбета, неторопливо отрезая один за другим пути бегства через мосты. Другое облако накрыло Илинг и окружило Замковый холм, вершина которого превратилась в островок; там уцелело несколько человек, они пока были живы, но выбраться из смертоносного кольца не могли.

После безуспешной попытки сесть с боем на какой-нибудь северо-западный поезд на станции Чок-Фарм – локомотивы составов, которые загружались под завязку еще в пакгаузах, просто пропахивали визжащую толпу, и десяток дюжих парней едва удерживали публику, собиравшуюся размазать машиниста по топке, – мой брат вышел на Чок-Фарм-роуд, перебежал через улицу, увертываясь от мчавшихся экипажей, и тут ему повезло – он оказался одним из первых при грабеже велосипедного магазина. Передняя шина захваченного им велосипеда прокололась, когда он вытаскивал машину через окно, тем не менее брат ухитрился остаться на ногах, вскочил в седло и умчался целым и невредимым, если не считать рассеченного запястья. По крутому подъему холма Хаверсток проехать было невозможно – дорогу загромождали опрокинутые экипажи, – и брат свернул на Белсайз-роуд.

Таким образом, он выбрался из бури паники и, проехав по Эджуэр-роуд, к семи часам утра достиг Эджуэра; брат был измучен и очень голоден, но зато он значительно опередил основной поток беженцев. Вдоль дороги стояли местные жители, любопытные и недоумевающие. Брата обогнало довольно много велосипедистов, несколько всадников и два автомобиля. Примерно за милю до Эджуэра лопнул обод колеса, велосипед стал бесполезен. Брат бросил машину у дороги и направился в деревню пешком. На главной улице несколько лавок было открыто; жители толпились на мостовой, стояли в дверях, виднелись в окнах – все изумленно взирали на необыкновенную процессию беженцев, которые только-только начали прибывать в местечко. Брату удалось перекусить в гостинице.

Какое-то время он слонялся по деревне, не зная, что делать дальше. Поток беженцев все нарастал. Многие, подобно брату, кажется, склонялись к тому, чтобы остаться в Эджуэре. О пришельцах с Марса никаких новостей не поступало.

К этому часу по дороге двигалось уже очень много людей, однако до давки было еще далеко. Большинство беженцев восседало на велосипедах, но вскоре появились быстро мчавшиеся автомобили, двуколки, кареты; пыль густым облаком висела над всей дорогой вплоть до самого Сент-Олбанза.

Вероятно, именно тогда брат решил пробираться к Челмсфорду – на это его толкнуло смутное воспоминание о каких-то знакомых, живших там, и он свернул в тихий переулок, тянувшийся в восточном направлении. Вскоре он дошел до перелаза через какую-то стену, поднялся по ступенькам, спустился и направился по тропинке к северо-востоку. Брат миновал несколько ферм и две-три деревушки, названий которых он так и не узнал. Кое-где он видел беженцев, а на заросшей травой улочке, которая вела к Хай-Барнету, брат повстречался с двумя дамами, которые потом стали его спутницами. Он подоспел как раз вовремя, чтобы спасти их.

Услышав женский крик, брат поспешно свернул за угол и увидел двух мужчин, пытавшихся вытащить дам из маленького фаэтона, в котором они ехали; третий с трудом удерживал испуганного пони. Одна из дам, невысокая, в белом платье, кричала; вторая же – темная изящная фигурка на переднем сиденье – била хлыстом мужчину, державшего ее за другую руку.

Брат мгновенно оценил ситуацию, закричал и поспешил на помощь женщинам. Один из нападавших оставил даму и повернулся к нему; мой брат, отличный боксер, видя по лицу противника, что драка неизбежна, нанес удар первым и сбил его с ног – тот свалился у колеса фаэтона.

Это была не та ситуация, чтобы вести кулачный бой по всем правилам; брат, оглушив упавшего пинком, схватил за шиворот второго нападавшего, который тянул за руку более хрупкую даму. Он услышал перестук копыт, хлыст стегнул его по лицу, и третий противник нанес брату сильный удар в переносицу; мужчина, которого он держал за шиворот, вырвался и бросился бежать по улочке в ту сторону, откуда подошел брат.

Еще не придя в себя от удара, брат очутился лицом к лицу с мужчиной, который раньше держал пони; он увидел, что фаэтон удаляется по улочке, раскачиваясь из стороны в сторону, а женщина на заднем сиденье, высунувшись из экипажа, смотрит на него. Противник, здоровенный детина зверского вида, попытался приблизиться, но брат остановил его ударом в лицо. Затем, видя, что женщины его бросили, брат увернулся от ответного удара и припустил по улочке за фаэтоном; верзила мчался за ним по пятам, а беженец, который поначалу дал деру, вернулся и следовал на некотором отдалении.

Вдруг брат оступился и упал, его ближайший преследователь споткнулся о него и тоже упал; брат, вскочив на ноги, очутился лицом к лицу теперь уже с двумя противниками. У него было мало шансов справиться с ними, если бы не хрупкая дама – она храбро остановила пони, выскочила из фаэтона и поспешила на помощь. Оказалось, у нее был револьвер, но, когда на женщин напали, он лежал под сиденьем. Дама выстрелила с расстояния в шесть ярдов, едва не попав в брата. Менее храбрый из грабителей пустился наутек, его товарищ последовал за ним, громко проклиная трусость своего напарника. Оба остановились несколько поодаль и склонились над третьим из нападавших, который, после удара брата, все еще лежал на земле без движения.