Текст книги "Война миров. Чудесное посещение."

– Идите и взгляните на него, Мендем!

– Но ангелов не существует.

– Мы проповедуем людям иное, – возразил Викарий.

– Во всяком случае, в виде материальных тел, – сказал Помощник.

– В общем, идите и взгляните на него.

– Я не желаю смотреть на ваши галлюцинации, – начал Помощник.

– Но я не смогу вам ничего объяснить, пока вы не пойдете и не взглянете на него, – сказал Викарий. – Он больше похож на ангела, чем что бы то ни было на земле или на небе. Вы просто должны взглянуть, если хотите понять.

– Я не желаю ничего понимать, – сказал Помощник. – И не желаю потакать обману. А если это не обман, то вы, Хильер, прекрасно можете сами рассказать мне… Фламинго – это же надо!

XVI

Ангел допил чай и стоял, задумчиво глядя в окно. Старинная церковь в низине, освещенная лучами заходящего солнца, казалась ему очень красивой, но он не мог понять, что означают плотные ряды надгробий, которые тянулись позади нее по склону холма. В гостиную вошли Мендем с Викарием, и он обернулся.

Надо сказать, что Мендему ничего не стоило прикрикнуть на Викария, так же как и на любого из прихожан, но он был не из тех, кто способен накричать на незнакомого человека. Он взглянул на Ангела, и версия о «неизвестной женщине» рухнула. Было совершенно очевидно, что красота Ангела – это красота юноши.

– Мистер Хильер сказал мне, – начал Мендем почти извиняющимся тоном, – что вы… э-э… это весьма любопытно… что вы выдаете себя за ангела.

– Что вы Ангел, – поправил Викарий.

Ангел поклонился.

– Конечно, вам может показаться странным… – сказал Мендем.

– Да, кое-что мне действительно кажется очень странным, – согласился Ангел. – И этот черный цвет, и покрой.

– Прошу прощения? – переспросил Мендем.

– Этот черный цвет и какие-то хвосты сзади, – повторил Ангел. – И крыльев не видно.

– Вот именно, – сказал Мендем в полной растерянности. – Но нам, разумеется, было бы любопытно узнать, как вы появились в этой деревне в таком необычном костюме.

Ангел взглянул на Викария. Тот потирал подбородок.

– Видите ли… – начал Викарий.

– Дайте объяснить ему, – прервал Мендем. – Прошу вас.

– Я только хотел пояснить… – вновь начал Викарий.

– А я не желаю, чтобы вы поясняли.

– Тьфу, пропасть! – вырвалось у Викария.

Ангел перевел взгляд с одного на другого.

– Какие колючие чувства мелькают на ваших лицах! – сказал он.

– Видите ли, мистер… мистер… не знаю, как вас зовут, – сказал Мендем уже далеко не столь учтиво. – Дело обстоит так. Моя жена… точнее, четыре дамы играют в теннис, и тут вы, сэр, неожиданно выскакиваете к ним. Выскакиваете к ним из-за рододендронов в крайне скудной одежде. Вы и мистер Хильер.

– Но я… – начал Викарий.

– Знаю. Скудной была одежда вот на этом джентльмене. Естественно – больше того, это моя обязанность, – я должен потребовать объяснений. – Голос его становился все громче. – И я требую объяснений!

Ангел слегка улыбнулся, уловив нотку гнева и заметив, что Мендем вдруг принял решительную позу – демонстративно скрестил руки на груди.

– Я лишь недавно оказался в этом мире, – начал Ангел.

– По меньшей мере девятнадцать лет назад, – возра-зил Мендем. – В таком возрасте пора бы знать, как следует себя вести. Это не оправдание.

– Могу я сначала задать один вопрос? – спросил Ангел.

– Да?

– Вы считаете, что я человек – такой же, как вы? Как решил и тот, весь в клетку?

– Если вы не человек…

– Еще один вопрос. Неужели вы никогда не слышали про ангелов?

– Предупреждаю вас – не пытайтесь морочить мне голову этими выдумками, – сказал Мендем, снова привычно возвышая голос.

– Но, Мендем, у него же есть крылья, – вмешался Викарий.

– Прошу вас, дайте мне поговорить с ним, – отозвался Мендем.

– Вы такой странный, – сказал Ангел. – Вы перебиваете всякий раз, как я хочу что-то сказать.

– А что вы хотите сказать? – спросил Мендем.

– Что я действительно ангел…

– Пхе!

– Ну вот, видите?

– Скажите мне честно, как вы оказались в кустах около дома Викария – да еще в таком виде? И в обществе Викария? Неужели вы не можете оставить эти нелепые выдумки…

Ангел пожал крыльями.

– Что с этим человеком? – спросил он Викария.

– Дорогой Мендем, – начал Викарий, – я хотел бы сказать вам несколько слов…

– Я, по-моему, задал прямой вопрос.

– Но вы не говорите, какого ответа на него ждете, а отвечать как-нибудь иначе нет никакого смысла.

– Пхе! – снова произнес Мендем и, внезапно повернувшись к Викарию, спросил: – Откуда он взялся?

К этому времени Викария уже охватили мучительные сомнения.

– Он же говорит, что он ангел, – ответил Викарий. – Почему вы его не слушаете?

– Ангел не стал бы причинять беспокойство четырем дамам…

– Так, значит, дело только в этом? – спросил Ангел.

– На мой взгляд, этого вполне достаточно, – сказал Помощник викария.

– Но я же не знал… – начал Ангел.

– Ну, это уж слишком!

– Я искренне сожалею, что причинил беспокойство тем дамам.

– Но подождите! Посмотрите на его крылья! – взмолился Викарий. – Уверяю вас, у него есть крылья!

Мендем уже взялся за дверную ручку.

– Я видел вполне достаточно, – сказал он. – Возможно, это просто какой-то дурацкий розыгрыш, Хильер?

– Но, Мендем…

Помощник остановился в дверях и взглянул через плечо на Викария. И тут накопившееся за многие месяцы негодование вырвалось наружу:

– Не могу понять, Хильер, зачем вы приняли сан? Клянусь жизнью, не могу понять! Все кругом только и говорят о социальных движениях, об экономических преобразованиях, о равноправии женщин, рациональной одежде, воссоединении христианского мира, социализме, индивидуализме – обо всех этих великих и животрепещущих проблемах сегодняшнего дня. И мы, кто следует примеру великого реформатора… А вы тут набиваете птичьи чучела и приводите в замешательство дам своим грубым пренебрежением к…

– Но, Мендем… – начал Викарий.

Однако тот его не слушал.

– Вы позорите свой сан таким легкомыслием… Впрочем, это еще только предварительное расследование, – внезапно закончил он с угрозой в своем звучном голосе и исчез, изо всех сил хлопнув дверью.

XVII

– Неужели все люди такие странные? – спросил Ангел.

– Я в очень трудном положении, – сказал Викарий. – Понимаете ли… – Он умолк и в растерянности потер подбородок.

– Начинаю понимать, – сказал Ангел.

– Мне не поверят.

– Вижу.

– Решат, что я говорю неправду.

– И что же?

– Мне это будет очень больно.

– Больно… – повторил за ним Ангел. – Боль? Нет, надеюсь, что нет.

Викарий покачал головой. Доброе мнение жителей деревни до сих пор было для него дороже всего на свете.

– Видите ли, – сказал он, – все выглядело бы куда правдоподобнее, если бы вы сказали, что вы обыкновенный человек.

– Но я не человек, – возразил Ангел.

– Нет, не человек, – согласился Викарий. – Так что это не годится. Понимаете, здесь никто никогда не видел ангела, да и не слышал об ангелах – разве что в церкви. Если бы ваш дебют состоялся у алтаря, в воскресенье, – все могло обернуться иначе. Но сейчас уже поздно… Тьфу, пропасть! Ведь никто, ну совершенно никто в вас не поверит!

– Надеюсь, я не причиняю вам неудобства?

– Ничуть, – сказал Викарий. – Ничуть. Только… Естественно, получится неудобно, если вы будете рассказывать чересчур уж невероятную историю. Я бы предложил… хм…

– Да?

– Понимаете ли, люди в этом мире, будучи сами людьми, почти наверняка сочтут вас тоже человеком. Если вы станете утверждать, что вы не человек, они просто скажут, что вы говорите неправду. Только исключительные люди способны оценить исключительные события. Если попал в Рим, веди себя… ну, в общем хоть немного считайся с местными предрассудками. Например, говори по-латыни. Для вас будет лучше…

– Вы предлагаете мне сделать вид, будто я превратился в человека?

– Вы сразу уловили мою мысль.

Ангел задумался, глядя на розы в саду Викария.

– В конце концов, вполне возможно, – произнес он медленно, – что я действительно превращусь в человека. Может быть, я поторопился, сказав, что я не человек. Вы говорите – в этом мире ангелов не существует. Кто я такой, чтобы опровергать ваш жизненный опыт? Для этого мира я – всего лишь мимолетный пришелец. Если вы говорите, что ангелов не существует, то я, очевидно, кто-то еще. Я ем, а ангелы не едят. Возможно, я уже превратился в человека.

– Во всяком случае, это удобная точка зрения, – сказал Викарий.

– Если она будет удобна для вас…

– Да. А теперь подумаем, как объяснить ваше присутствие здесь?

После некоторого размышления Викарий продолжал:

– Если… Если, скажем, вы обыкновенный человек, большой любитель бродить по воде, и отправились побродить по Сиддеру, и у вас, например, украли одежду, а я в этот неприятный момент наткнулся на вас – тогда объяснения, которые мне придется представить миссис Мендем… будут избавлены хотя бы от примеси сверхъестественного. Сейчас все так предубеждены против сверхъестественного… Даже в церкви. Вы бы ни за что не поверили…

– Жаль, что на самом деле все обстояло не так, – сказал Ангел.

– Ну конечно, – согласился Викарий. – Действительно жаль, что на самом деле все обстояло не так. Но во всяком случае, вы меня очень обяжете, если не будете выставлять напоказ свое ангельское естество. Больше того, вы этим всех очень обяжете. Существует прочно установившееся мнение, что ангелы ничего подобного не совершают. И могу вас заверить: ничто не воспринимается так болезненно, как опровержение установившегося мнения. Это ничуть не лучше больного зуба. Что касается меня, – Викарий на мгновение прикрыл рукой глаза, – то я не могу не верить, что вы ангел… Конечно, не могу же я не верить собственным глазам.

– Мы своим глазам всегда верим, – подтвердил Ангел.

– И мы тоже – до определенного предела.

Тут часы на каминной полке пробили семь, и почти в то же мгновение миссис Хиниджер объявила, что ужин подан.

ПОСЛЕ УЖИНА

XVIII

Ангел и Викарий уселись ужинать. Викарий, заткнув за ворот салфетку, смотрел, как Ангел сражается с супом.

– Вы скоро наловчитесь, – сказал он.

С ножом и вилкой Ангел уже мог управляться, хотя и несколько неуклюже. При этом он то и дело украдкой поглядывал на Делию, молоденькую служанку. Когда они в конце концов принялись щелкать орехи (которые Ангелу пришлись вполне по вкусу), а она вышла, Ангел спросил:

– Это была тоже дама?

– Ну, видите ли… – ответил Викарий. (Хрруп!) – Нет, она не дама. Она прислуга.

– Да, – сказал Ангел. – У нее форма тела, пожалуй, приятнее.

– Только не говорите этого миссис Мендем, – предостерег Викарий, втайне довольный.

– Она не так широка в плечах и бедрах, зато посередине ее больше. И одежда у нее не такого кричащего цвета, а просто нейтрального. И лицо ее…

– Миссис Мендем и ее дочери в тот момент играли в теннис, – объяснил Викарий: ему пришло в голову, что не следует слушать злословия даже о своем заклятом враге. – Вам нравятся эти штуки – орехи?

– Очень, – ответил Ангел. (Хрруп!)

– Видите ли, – сказал Викарий. (Хрум, хрум, хрум.) – Со своей стороны, я всей душой верю, что вы ангел.

– Конечно! – отозвался Ангел.

– Я подстрелил вас, я видел, как вы бились на земле. Это бесспорно. Для меня. Согласен, что это странно и противоречит моим предубеждениям, но… я уверен, абсолютно уверен – я видел то, что действительно видел. Однако после того, как они так себя повели… (Хрруп!) Не вижу, как мы сможем их убедить. В наши дни люди столь настойчиво требуют доказательств! Поэтому, я полагаю, есть большой смысл в той линии поведения, которую вы избрали. Во всяком случае, некоторое время вам, я думаю, лучше всего держаться так, как вы решили, и вести себя, как человек, насколько это будет возможно. Конечно, нам неизвестно, как и когда вы сможете вернуться. После того, что произошло… (Буль-буль-буль – это Викарий снова наполнил свой бокал.) После того, что произошло, я не удивлюсь, если увижу, как стена этой комнаты рухнет, и появятся силы небесные, чтобы забрать вас с собой – забрать даже нас обоих. Вы уже намного обогатили мое воображение. Все эти годы я понемногу забывал о том, что существует Страна Чудес. И все же… Конечно, будет разумнее преподнести все это им поосторожнее.

– Ну и жизнь у вас, – сказал Ангел. – Я все еще не могу ее постигнуть. С чего вы начинаетесь?

– Ну и ну! – вздохнул Викарий. – Чего только не приходится вам объяснять! Понимаете ли, мы начинаем свое существование в виде маленьких детей – глупых розовых беспомощных существ, завернутых в белое, которые таращат глаза и ужасно орут, когда погружаешь их в купель. Потом эти младенцы немного подрастают и становятся даже красивыми – если только мордашки у них умыты. А дальше они продолжают расти до определенного размера. Превращаются в детей, мальчишек и девчонок, юношей и девиц (Хрруп!), молодых мужчин и молодых женщин. Это самая лучшая пора жизни, как утверждают многие, – и уж наверняка самая красивая. Полная великих надежд и мечтаний, туманных чувств и неожиданных опасностей.

– Вот она – девица? – спросил Ангел, показав на дверь, за которой скрылась Делия.

– Да, – ответил Викарий. – Она девица.

И он умолк, погрузившись в задумчивость.

– А потом?

– Потом, – сказал Викарий, – очарование меркнет, и жизнь начинается всерьез. Молодые мужчины и молодые женщины объединяются в пары – по крайней мере, большинство их. Они приходят ко мне робкие и смущенные, в безобразных модных нарядах, и я сочетаю их браком. А потом у них появляются крохотные розовые младенцы, и одни из тех, кто когда-то был юношей или девицей, становятся толстыми и вульгарными, а другие – тощими и сварливыми, и цвет лица у них безвозвратно портится; у них появляется необъяснимое чувство превосходства над теми, кто моложе их, и вся красота и радость исчезают из их жизни. Тогда они начинают называть красоту и радость тех, кто моложе их, иллюзиями. А потом разваливаются на части.

– Разваливаются на части? – переспросил Ангел. – Как странно.

– Волосы у них выпадают и становятся бесцветными или пепельно-серыми, – продолжал Викарий. – Вот как у меня, например. – Он наклонил голову и показал на круглое блестящее голое место размером с большую монету. – И зубы у них тоже выпадают. Лица съеживаются и становятся сморщенными и сухими, как лежалое яблоко. «Корявое» – так вы сказали про мое лицо. Они всё больше думают о том, как бы поесть и попить, и всё меньше наслаждаются остальными радостями жизни. Конечности их слабеют, сердца бьются медленнее, они по кусочкам выхаркивают свои легкие. Боль…

– О! – воскликнул Ангел.

– Боль занимает все большее место в их жизни. А потом они уходят. Они не хотят уходить, но им приходится уходить из этого мира против собственного желания, они цепляются даже за саму боль, которую испытывают, лишь бы в нем задержаться…

– А куда они уходят?

– Когда-то я считал, что знаю. Но теперь стал старше и убедился, что не знаю. У нас есть одна легенда – хотя, возможно, это и не легенда. Можно быть священнослужителем и не верить. Стокс утверждает, что в ней нет никакого смысла…

И Викарий покачал головой, устремив взгляд на бананы.

– А вы? – спросил Ангел. – Вы тоже были крохотным розовым младенцем?

– Некоторое время назад и я был крохотным розовым младенцем.

– И носили такую же одежду, как сейчас?

– О нет! Какая нелепая мысль! Тогда меня, вероятно, одевали в длинное и белое, как всех остальных.

– А потом вы были маленьким мальчиком?

– Маленьким мальчиком.

– А потом блистательным юношей?

– Боюсь, я был не слишком блистательным юношей. Я был слаб здоровьем и слишком беден, чтобы блистать, и у меня было робкое сердце. Я старательно учился и корпел над предсмертными мыслями давно умерших людей. Поэтому моя молодость миновала безо всякого блеска, и ко мне не пришла никакая девица, и слишком рано началась для меня тоскливая серая жизнь.

– А у вас есть свои крохотные розовые младенцы?

– Нет, – ответил Викарий, на какое-то мгновение запнувшись. – Но все равно, как видите, я начинаю разваливаться на части. Скоро спина у меня согнется, точно стебель вянущего цветка. А потом пройдет еще несколько тысяч дней, и наступит мой конец, и тогда я уйду из этого своего мира… А куда – не знаю.

– И вам приходится есть вот так каждый день?

– Есть, и одеваться, и зарабатывать, чтобы иметь крышу над головой. В этом нашем мире существуют очень неприятные вещи, которые называются Холод и Дождь. А здешние жители превратили меня – как и почему, слишком долго рассказывать – во что-то вроде припева в своей жизни. Они приносят мне своих крохотных розовых младенцев, и каждому крохотному розовому младенцу я должен дать имя и произнести над ним известные слова. А когда дети становятся юношами и девицами, они приходят снова, чтобы я совершил над ними обряд конфирмации. Вы поймете это позже. Потом, чтобы соединиться в пары и завести собственных крохотных розовых младенцев, они должны прийти снова и послушать, как я читаю вслух по книге. Иначе они окажутся отверженными, и если какая-нибудь девица заведет себе крохотного розового младенца, не послушав двадцать минут, как я читаю над ней по своей книге, то ни одна другая девица не станет с ней разговаривать. Вы увидите, что такое чтение вслух совершенно обязательно. Как бы странно это вам ни показалось. А потом, когда они начинают разваливаться на части, я пытаюсь убедить их, что существует некий неведомый мир, в который сам почти не верю, – мир, где жизнь совсем не такая, какую они прожили или к какой стремятся. И в конце концов я хороню их и читаю по своей книге тем, кто вскоре последует за ними в эту неведомую страну. Я присутствую при начале, и при зените, и при конце их жизни. И раз в семь дней я, тоже человек, видящий ничуть не дальше их, рассказываю им о Будущей Жизни – о жизни, про которую мы ничего не знаем. Если она вообще существует. И понемногу я сам, по-прежнему изрекая пророчества, разваливаюсь на части.

– Какая странная жизнь! – сказал Ангел.

– Да, – согласился Викарий. – Какая странная жизнь! Но странной она сделалась для меня совсем недавно. Я принимал ее как должное, пока в мою жизнь не вошли вы… Эта жизнь так навязчива. Эта жизнь с ее мелкими заботами и минутными радостями (Хрруп!) опутывает наши души. В то время как я проповедую этим людям о другой жизни, одни из них, потворствуя своему единственному желанию, жуют сласти, другие – те, кто постарше, – дремлют, юноши поглядывают на девиц, взрослые выставляют напоказ белые жилеты и золотые цепочки – свое тщеславие и чванство, облекающие низменную плоть, – их жены похваляются друг перед другом кричащими шляпками. А я все бубню и бубню о том, чего никто не видел и чего не бывает: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку»[38]38
  I Кор. II, 9.


[Закрыть], – читаю я, а, подняв глаза, вижу, что какой-нибудь взрослый бессмертный мужского пола любуется тем, как у него сидят на руке перчатки по три шиллинга и шесть пенсов пара. С каждым годом это все сильнее угнетает. В молодости, когда я лежал больной, передо мной проходили почти ощутимые видения того подлинного мира, что скрыт под этим, временным и призрачным, – вечного мира Нескончаемой Жизни. А теперь…

Он взглянул на свою пухлую белую руку, пальцы которой сжимали ножку бокала.

– С тех пор я располнел, – сказал он и, немного помолчав, продолжал: – Я изменился и стал совсем другим. Битва Плоти и Духа уже не смущает меня так, как прежде. С каждым днем я все меньше полагаюсь на свою веру и все больше – на Бога. Я веду, увы, тихую, спокойную жизнь, честно выполняю свои обязанности, уделяю немного времени орнитологии, немного шахматам, немного математическим забавам. Дни мои в Его руках…

Викарий вздохнул и задумался. Ангел внимательно смотрел на него, и в глазах его стояло недоумение. Буль-буль-буль – снова наполнил Викарий свой бокал.

XIX

Так Ангел за ужином беседовал с Викарием, а вскоре наступил вечер, и его стала одолевать зевота.

– Йа-а-оу! – произнес вдруг Ангел. – Ох, что это? Словно какая-то высшая сила вдруг заставила меня разинуть рот, и большой глоток воздуха сам вошел мне в горло.

– Вы зевнули, – сказал Викарий. – Разве в стране ангелов никогда не зевают?

– Никогда, – ответил Ангел.

– А еще бессмертные! Я полагаю, вам пора в постель.

– В постель? – переспросил Ангел. – А где это?

Викарию пришлось объяснить, что означает темнота и как ложатся в постель. (Ангелы, оказывается, засыпают только ради того, чтобы видеть сны, и делают это, как первобытные люди – сидя и опустив голову на колени. Спят они в самую жаркую пору дня на лужайках среди цветущих белых маков.) Устройство спальни показалось Ангелу довольно нелепым.

– А почему все поставлено на высокие деревянные ножки? – спросил он. – У вас же есть пол, а тут вы ставите все, что у вас есть, на деревянный четырехножник. Зачем?

Викарий дал этому обстоятельству несколько туманное философическое объяснение. Потом Ангел обжег палец, сунув его в пламя свечи, и обнаружил полное незнание элементарных законов горения. Когда огненный язычок побежал вверх по занавеске, это всего лишь привело его в восторг. После того как Викарий погасил пламя, ему пришлось прочитать целую лекцию на эту тему. Чуть ли не все на свете требовало объяснений – вплоть до того, зачем нужно мыло. Не меньше часа прошло, прежде чем Ангела удалось окончательно уложить в постель.

– Он очень красив, – сказал Викарий, устало спускаясь по лестнице, – и он, вне всякого сомнения, настоящий ангел. Но боюсь, что с ним будет ужасно много хлопот, пока он не освоится с нашими земными обычаями.

С крайне озабоченным выражением лица он налил себе еще бокал хереса, прежде чем убрать графин в шкафчик.

XX

Помощник викария, стоя перед зеркалом, с торжественным видом отстегнул воротничок.

– Никогда еще не слышала более фантастической истории, – сказала миссис Мендем, сидевшая в плетеном кресле. – Он, наверное, сошел с ума. Ты уверен…

– Абсолютно, дорогая. Я рассказал тебе все до последнего слова, до последней мелочи…

– Ну и ну! – произнесла миссис Мендем, разведя руками. – Но это какая-то чепуха.

– Совершенно верно, дорогая.

– Наверное, Викарий сошел с ума, – повторила миссис Мендем.

– Этот горбун – безусловно, весьма странный тип, я давно таких не видел. На вид иностранец, с круглым румяным лицом и длинными каштановыми волосами… Он их не стриг, должно быть, много месяцев! – Помощник викария аккуратно положил запонки на туалетный столик. – И такой удивленный взгляд, и глупая улыбка. Совершенно дурацкий вид. Какой-то женственный.

– Но кем же он может быть? – спросила миссис Мендем.

– Представить себе не могу, дорогая. И откуда он взялся – тоже. Возможно, певчий из хора или кто-нибудь еще в этом роде.

– А что он делал там, в кустах… и в таком ужасном наряде?

– Не знаю. Викарий не дал мне никаких объяснений. Просто сказал: «Мендем, это Ангел».

– Интересно, не выпивает ли он. Конечно, они могли купаться в ручье, – размышляла миссис Мендем. – Но я не заметила у него в руках никакой другой одежды.

Помощник викария, присев на кровать, расшнуровывал башмаки.

– Для меня это совершенная загадка, дорогая. («Фить, фить», – щелкали шнурки.) Галлюцинация – вот единственное великодушное предположение…

– Джордж, а ты уверен, что это не женщина?

– Безусловно, – ответил Помощник викария.

– Я, конечно, знаю, каковы мужчины…

– Это молодой человек лет девятнадцати-двадцати, – сказал Помощник викария.

– Не понимаю, – сказала миссис Мендем. – Так ты говоришь, этот тип гостит у Викария?

– Хильер просто сумасшедший. – Помощник викария встал и зашлепал к двери, чтобы выставить в коридор башмаки. – Судя по его поведению, можно и в самом деле подумать, что он считает этого калеку ангелом. А ты выставила свои туфли, дорогая?

– Они там, около шкафа, – сказала миссис Мендем. – Знаешь, он всегда был какой-то немного странный. В нем всегда было что-то ребяческое… Надо же – ангел!

Помощник викария вернулся и, стоя перед горящим камином, принялся расстегивать подтяжки. Миссис Мендем любила даже летом разводить в камине огонь.

– Он норовит устраниться от всех серьезных жизненных проблем и вечно носится с какой-нибудь очередной глупостью, – сказал Помощник викария и вдруг рассмеялся. – Действительно, это надо же – ангел! Нет, Хильер совсем сумасшедший.

Миссис Мендем тоже засмеялась.

– Но даже если так, то что это за горбун?

– Наверное, еще один сумасшедший.

– Только так это и можно разумно объяснить, – сказала миссис Мендем. Помолчав, она добавила: – Но ангел там или не ангел, мне прекрасно известно, на что я имею право рассчитывать. Даже если он в самом деле думал, что находится в обществе ангела, – это еще не причина, чтобы вести себя не так, как подобает джентльмену.

– Совершенно верно.

– Ты, конечно, напишешь епископу?

Мендем кашлянул.

– Нет, я не стану писать епископу, – сказал он. – Думаю, это может показаться несколько нелояльным… И ты же знаешь, что в прошлый раз он оставил это без внимания.

– Но ведь…

– Я напишу Остину. Конфиденциально. Он наверняка расскажет епископу, ты же знаешь. И не забывай, дорогая…

– Что Хильер может тебя уволить, ты хотел сказать. Дорогой мой, да у него на это духу не хватит! Уж я-то знаю. А к тому же ты делаешь за него всю работу. Весь приход, от края и до края, практически держится на нас. Не знаю, что стало бы с бедными, если бы не я. Да он завтра же вселил бы их бесплатно в свой дом. Эта ханжа Энсел…

– Я знаю, дорогая, – сказал Помощник викария, повернувшись к ней спиной и продолжая раздеваться. – Ты мне только сегодня о ней говорила.

XXI

И вот теперь здесь, в маленькой спальне под самой крышей, мы впервые на протяжении своего рассказа можем остановиться и передохнуть. А поскольку мы изо всех сил старались как можно подробнее изложить вам эту историю, будет, пожалуй, полезно подвести некоторые итоги.

Оглянувшись назад, вы увидите, что сделано уже многое. Мы начали с зарева, «не ровного, а иссеченного зигзагами вспышек, похожих на отблески от взмахов мечей», с могучего пения струн и с пришествия Ангела с радужными крыльями. Быстро и ловко – с этим читатель должен согласиться – крылья были подрезаны, нимб убран, сияние упрятано под сюртук и брюки, и Ангел практически превращен в обычного человека, подозреваемого не то в сумасшествии, не то в самозванстве. Вы также слышали или, по крайней мере, можете судить о том, что подумали об этом странном пришельце Викарий, Доктор и жена Помощника викария. В дальнейшем вам предстоит познакомиться и с другими мнениями, заслуживающими внимания.

Сейчас отблески летнего заката на северо-западном небосклоне понемногу гаснут и сменяются ночной тьмой. Ангел спит и видит во сне, что он снова в том дивном мире, где всегда светло и все счастливы, где огонь не жжет и лед не холодит, где ручейки звездного света сбегают по неувядающим лужайкам к морю Спокойствия. Он видит во сне, будто его крылья снова сияют тысячью красок и, сверкая на солнце, несут его по кристально-чистому воздуху мира, откуда он пришел.

Он спит и видит сны. Но Викарию не спится – он слишком озабочен, чтобы видеть сны. Больше всего его беспокоят возможные действия миссис Мендем. Однако вечерняя беседа приоткрыла перед ним новые, неведомые горизонты; его воображение будоражат смутные, словно едва видимые уголком глаза, видения некоей Страны Чудес, о существовании которой он до сих пор не подозревал и которая простирается за пределами его мира. Вот уже двадцать лет он провел здесь, в деревне, живя лишь сегодняшним днем, защищенный своей привычной верой и неотвязными житейскими мелочами от каких бы то ни было мистических грез. Но теперь к обычной досаде, вызываемой его надоедливыми ближними, примешивалось совершенно непривычное ощущение чего-то нового и неизведанного.

В этом ощущении было и нечто зловещее. В какой-то момент оно даже вытеснило из головы Викария все остальные мысли, и он, охваченный чем-то вроде ужаса, выбрался из постели, с трудом нашел спички, весьма убедительно ушибив при этом коленку, и зажег свечу, чтобы удостовериться в реальности своего привычного мира. Однако в общем и целом гораздо более непосредственная угроза исходила от этого стихийного бедствия – миссис Мендем. Ее язык, словно дамоклов меч, висел у него над головой. Что она наговорит обо всем этом деле прежде, чем успокоится ее возмущенное воображение?

А в то время, как удачливый охотник на Необыкновенную Птицу метался без сна, Галли из Сиддертона осторожно разряжал свое ружье после утомительного дня, потерянного впустую, а Сэнди Брайт молился, стоя на коленях и тщательно закрыв окно. Энни Дэрген крепко спала, приоткрыв рот, а мать Эмори видела во сне стирку, и тема Звуков и Зарева была для них обеих давно исчерпана. Дурень Дэрген сидел в постели, то напевая про себя обрывок какой-то мелодии, то внимательно прислушиваясь, не прозвучат ли снова звуки, которые он один раз уже слышал и мечтал услышать снова. Что же до письмоводителя стряпчего из Айпинг-Хэнгера, то он пытался сочинять стихи в честь одной продавщицы из кондитерской в Портбердоке и о Необыкновенной Птице даже не помышлял. Зато у пахаря, который видел ее на опушке Сидцермортонского парка, остался фонарь под глазом – ощутимое последствие кое-каких разногласий по поводу птичьих ног, возникших в трактире «Корабль». Об этом стоит упомянуть вскользь, поскольку это, вероятно, единственный известный нам случай, когда Ангел стал виновником чего-то подобного.

УТРО

XXII

Отправившись будить Ангела, Викарий застал его уже одетым и глядящим в окно. Утро было прекрасное, еще не высохла роса, и лучи утреннего солнца, косо падавшие из-за угла дома, горячими желтыми пятнами лежали на склоне холма. В кустах и живых изгородях шныряли птицы. Выше по склону медленно шел за плугом пахарь – дело было в конце августа. Ангел сидел, подперев подбородок руками, и не обернулся, когда Викарий подошел к нему.

– Как крыло? – спросил Викарий.

– Я о нем совсем забыл, – ответил Ангел. – Это человек вон там?

Викарий посмотрел в ту сторону.

– Это пахарь.

– А зачем он ходит взад и вперед? Ему это нравится?

– Он пашет. Это его работа.

– Работа? А зачем он это делает? По-моему, очень однообразное занятие.

– Верно, – согласился Викарий. – Но, понимаете, ему приходится это делать, чтобы заработать на жизнь. Чтобы добыть себе пищу и все прочее.

– Как интересно! – сказал Ангел. – И всем людям приходится это делать? И вам тоже?

– О, нет. Он делает это за меня, выполняет мою долю работы.

– А почему? – спросил Ангел.

– Ну, в обмен за то, что я делаю для него, понимаете? В нашем мире существует разделение труда. Обмен – это не кража.

– Понимаю, – сказал Ангел, продолжая следить за пахарем, который изо всех сил налегал на плуг. – А что вы делаете для него?

– Вам кажется, что на подобный вопрос ответить ничего не стоит, но на самом деле это весьма непросто. Наше общественное устройство довольно сложно. Его невозможно объяснить вот так сразу, перед завтраком. Вы не голодны?