Текст книги "Война миров. Чудесное посещение."

– Он здесь инкогнито, – говорит самая старшая мисс Пейпавер, обращаясь к миссис Пирбрайт. – Как необычно и восхитительно, правда? Джессика Джехорам сказала, что видела его в Вене, но не может припомнить его фамилию. Викарий говорит, что знает про него все, но он так скрытен…

– Наш дорогой Викарий весь красный, видно, что ему не по себе, – говорит миссис Пирбрайт. – Я и раньше это замечала всякий раз, как он сидит рядом с леди Хаммергаллоу. Она просто не уважает его сан. Ведет себя так, будто…

– Галстук у него совсем набок, – говорит самая старшая мисс Пейпавер. – А уж волосы! Выглядят так, словно он за весь день ни разу не причесывался.

– Смахивает на иностранца. Сплошные ужимки. В гостиной это еще туда-сюда, – говорит Джордж Харрингей, сидя в сторонке рядом с младшей мисс Пирбрайт. – Но мне подайте мужественного мужчину и женственную женщину. Что вы насчет этого думаете?

– О, я тоже так считаю, – отвечает младшая мисс Пирбрайт.

– …И гинеи без счета, – говорит леди Хаммергаллоу. – Я слышала, кое у кого из них очень шикарные дома. Вы не поверите…

– Я люблю музыку, мистер Ангел, я ее просто обожаю, – говорит миссис Джехорам. – Она меня так волнует. Это почти невозможно описать. Кто же это высказал такую прелестную мысль: «Жизнь без музыки груба, музыка без жизни…» Боже, может, вы помните, как дальше? «Музыка без жизни…» По-моему, это Рескин, да?

– К сожалению, не помню, – отвечает Ангел. – Я прочитал очень мало книг.

– Восхитительно! – говорит миссис Джехорам. – Я очень жалею, что много читала. И прекрасно вас понимаю. Я бы тоже не читала книг, но мы, бедные женщины… Наверное, нам просто не хватает оригинальности… А здесь, в глуши, доходишь до того, что…

– Он, конечно, смазлив, – говорит Джордж Харрингей. – Но в мужчине главное – сила. Как вы думаете?

– О, я тоже так считаю, – отвечает младшая мисс Пирбрайт.

– Это из-за женственных мужчин появляются мужеподобные женщины. Когда для мужчины самое главное – прическа, что остается делать женщине? А когда мужчины рисуют себе на щеках этот очаровательный чахоточный румянец…

– О Джордж, вы сегодня в таком сатирическом настроении! – восклицает младшая мисс Пирбрайт. – Я убеждена, что он не нарисован.

– Я ведь ему не опекун, дорогая моя леди Хаммергаллоу. Конечно, с вашей стороны это очень любезно, что вы проявили такой интерес…

– И вы в самом деле собираетесь импровизировать? – воркует в восхищении миссис Джехорам.

– Ш-ш-ш! – шипит помощник викария из Айпинг-Хэнгера.

И тут Ангел заиграл, устремив взгляд прямо перед собой и думая о чудесной Стране Ангелов. Но незаметно для него в фантазию, которую он играл, закрадывалась печаль, понемногу охватывавшая его. Когда он забывал про слушателей, музыка звучала причудливо и нежно; но стоило ему вспомнить о том, что его окружает, как она становилась капризной и насмешливой.

На Викария ангельская музыка всегда оказывала сильнейшее действие, и, как только Ангел начал играть, он тотчас забыл о своих тревогах. Миссис Джехорам сидела, изо всех сил стараясь выглядеть восхищенной и исполненной сочувствия (хотя местами музыка приводила ее в недоумение), и всячески пыталась встретиться глазами с Ангелом. Какое необычайно выразительное у него лицо, какие тончайшие оттенки чувств! А уж в этом миссис Джехорам разбиралась. Джордж Харрингей явно скучал до тех пор, пока обожавшая его младшая мисс Пирбрайт не придвинула свою крохотную, как мышка, туфельку вплотную к его мужественному башмаку, после чего он повернулся к ней и, поймав ее женственно-нежный кокетливый взгляд, совершенно утешился.

Самая старшая мисс Пейпавер и миссис Пирбрайт почти четыре минуты подряд сидели не шевелясь, с благоговейным видом, словно в церкви. Потом самая старшая мисс Пейпавер прошептала:

– Я всегда испытываю такое Наслаждение, когда слушаю скрипку!

А миссис Пирбрайт отозвалась:

– Мы здесь так редко слышим Хорошую Музыку!

А мисс Пейпавер сказала:

– Такое Тонкое Исполнение!

А миссис Пирбрайт:

– Такое Легкое Туше!

А мисс Пейпавер:

– Ваш Вилли все еще занимается музыкой?

И они продолжали оживленно шептаться.

Помощник викария из Айпинг-Хэнгера сидел (о чем он ни на минуту не забывал) на виду у всего общества. Одну руку он приложил к уху, а его пристальный взгляд был прикован к подставке, на которой стояла севрская ваза леди Хаммергаллоу. Следя за тем, как он кривит губы, всякий желающий мог бы получить нечто вроде критического комментария к исполнению. Такая уж у него была великодушная манера. Всем своим видом он выражал суровое беспристрастие, лишь время от времени сменявшееся явным неудовольствием или сдержанным одобрением.

Викарий откинулся в кресле, не сводя глаз с лица Ангела, и вскоре погрузился в чудесные грезы. Леди Хаммергаллоу, вертя головой во все стороны и тихо, но непрестанно шелестя платьем, пыталась понять, какое впечатление производит на публику игра Ангела. Мистер Ратбоун-Слейтер сидел с совершенно несчастным видом, мрачно разглядывая свою шляпу, миссис Ратбоун-Слейтер старалась запомнить покрой рукавчиков миссис Джехорам. А все вокруг пронизывала изысканная музыка, которую мог слышать всякий, кто имеет уши, чтобы слышать.

– Пожалуй, маловато чувства, – хриплым голосом шепнула леди Хаммергаллоу, неожиданно ткнув Викария в бок. Из страны грез тот внезапно вернулся на землю.

– А? – вскричал он, вскочив с места.

– Ш-ш! – прошипел Помощник викария из Айпинг-Хэнгера, и все возмущенно взглянули на Хильера, шокированные его грубой бесчувственностью.

– Это так непохоже на нашего Викария, – сказала самая старшая мисс Пейпавер.

А Ангел продолжал играть.

Помощник викария из Айпинг-Хэнгера начал делать указательным пальцем месмерические движения, а совсем обмякший мистер Ратбоун-Слейтер мрачно перевернул свою шляпу и принялся разглядывать ее с другой стороны. Смущенный Викарий снова погрузился в грезы. Лэди Хаммергаллоу то и дело шелестела платьем, а вскоре начала еще и скрипеть стулом.

Наконец музыка кончилась.

– Вос-хи-ти-тельно! – воскликнула леди Хаммергаллоу, хотя не слышала ни звука, и принялась аплодировать. Вслед за ней начали аплодировать все, кроме мистера Ратбоун-Слейтера, который вместо этого похлопывал по своей шляпе. Помощник викария из Айпинг-Хэнгера аплодировал с беспристрастным видом.

– Я ей и говорю (хлоп, хлоп, хлоп): если не можешь готовить так, как мне надо (хлоп, хлоп, хлоп), придется тебе уйти, – сказала миссис Пирбрайт, аплодируя изо всех сил. – Эта музыка – настоящий праздник.

– Совершенно верно. Я просто обожаю музыку, – согласилась самая старшая мисс Пейпавер. – И что, исправилась она после этого?

– Ничуть, – ответила миссис Пирбрайт.

Викарий снова очнулся и оглядел гостиную. Видели ли остальные то, что грезилось ему, или эти видения выпали только на его долю? Нет, конечно, все должны были это видеть… Как удивительно они владеют собой. Не может быть, чтобы такая музыка никак на них не подействовала.

– Он немного неловок, – сказала леди Хаммергаллоу, завладевая вниманием Викария. – Совсем не кланяется и не улыбается. Наверное, он нарочно позволяет себе такие странности. Всякий музыкант, который пользуется успехом, всегда немного неловок.

– Вы действительно сами это сочинили? – спросила миссис Джехорам, глядя на него блестящими глазами. – Прямо на ходу? Это просто изумительно. Более чем изумительно!

– Немного отдает дилетантством, – сказал Помощник викария из Айпинг-Хэнгера мистеру Ратбоун-Слейтеру. – Талант большой, это не подлежит сомнению, но ему не хватает систематической работы. Были один или два момента… Я хотел бы с ним об этом поговорить.

– Брюки все в складках, точно концертино, – сказал мистер Ратбоун-Слейтер. – Вот о чем надо бы с ним поговорить. Просто неприлично.

– А вы умеете подражать разным звукам, мистер Ангел? – спросила леди Хаммергаллоу.

– О, пожалуйста! – воскликнула миссис Джехорам. – Я обожаю звукоподражания.

– Это была фантазия, – объяснял Помощник викария из Айпинг-Хэнгера, размахивая длинными и бесспорно музыкальными руками. – Немного сложноватая, на мой взгляд. Я уже где-то ее слышал – не помню где. У него, конечно, есть талант, но иногда он… немного небрежен. Не хватает предельной точности. Ему еще учиться и учиться.

– А я не люблю этих мудреных произведений, – сказал Джордж Харрингей. – Боюсь, у меня простые вкусы. По-моему, там совсем не было мелодии. А я предпочитаю музыку попроще. Мелодия, простота – вот что нужно в наше время, так я считаю. Мы слишком все усложняем. Все это искусственно. Нет, только простые, доморощенные мысли и «Дом, милый дом» – вот это по мне. Как вы думаете?

– О, я с вами совершенно согласна. Совершенно согласна! – ответила младшая мисс Пирбрайт.

– Ну что, Эми, – болтаешь с Джорджем, как всегда? – окликнула ее миссис Пирбрайт через всю комнату.

– Как всегда, мама! – отозвалась младшая мисс Пирбрайт, с веселой улыбкой оглянувшись на мисс Пейпавер и снова повернувшись к Джорджу, чтобы не упустить ни одного его слова.

– Интересно, а могли бы вы с мистером Ангелом сыграть дуэтом? – сказала леди Хаммергаллоу Помощнику викария из Айпинг-Хэнгера, который сидел со сверхъестественно мрачным видом.

– Конечно, я был бы очень рад, – ответил Помощник викария, просияв.

– Дуэтом? – спросил Ангел. – Это значит вдвоем? Так он умеет играть? А, понимаю – Викарий говорил мне…

– Мистер Уилмердингз – прекрасный пианист, – вмешался Викарий.

– А звукоподражания? – воскликнула миссис Джехорам, питавшая к Уилмердингзу глубокое презрение.

– Звукоподражания? – переспросил Ангел.

– Ну, знаете, поросячий визг и петушиное пение, – пояснил мистер Ратбоун-Слейтер и добавил вполголоса: – Это самое интересное, что можно выделывать на скрипке, так я считаю.

– Я не совсем понимаю, – сказал Ангел. – Поросячье пение?

– Вы не любите звукоподражаний, – сказала миссис Джехорам. – Если говорить честно, то и я тоже. Пусть меня осуждают. По-моему, это профанация…

– Может быть, позже мистер Ангел смилостивится, – сказала леди Хаммергаллоу, когда миссис Пирбрайт объяснила ей, о чем речь. Она не могла поверить своей слуховой трубке. Когда она просила изобразить звукоподражания, ей неизменно изображали звукоподражания, так уж она привыкла.

Мистер Уилмердингз уже уселся за рояль и принялся листать стопку хорошо знакомых ему нот.

– Как насчет той баркаролы Шпора? – спросил он через плечо. – Вы ведь ее знаете?

Ангел растерянно смотрел на него. Тот раскрыл перед Ангелом папку с нотами.

– Какая странная книга! – сказал Ангел. – А что означают эти нелепые пятнышки?

При этих словах Викарий весь похолодел.

– Какие пятнышки? – удивился Помощник викария.

– Ну, вот эти. – Ангел показал пальцем

– Но позвольте! – произнес Помощник викария.

Наступило то мгновенное короткое молчание, которое в светском обществе всегда так многозначительно.

Потом самая старшая мисс Пейпавер повернулась к Викарию:

– Разве мистер Ангел не играет по обычным нотам?

– Я никогда не слышал… – начал Викарий, после первого приступа ужаса заливаясь краской. – Я никогда не видел…

Ангел почувствовал, что напряжение возросло, хотя и не мог понять почему. Он заметил, что на обращенных к нему лицах появилось недоуменное, недружелюбное выражение. Он услышал, как миссис Пирбрай сказала: «Не может быть! После такой прелестной музыки…» Самая старшая мисс Пейпавер тут же подошла к леди Хаммергаллоу и принялась объяснять ей в слуховую трубку, что мистер Ангел не хочет играть с мистером Уилмердингзом и говорит, что не знает нот.

– Он не умеет играть по нотам? – произнесла леди Хаммергаллоу со сдержанным ужасом в голосе. Какая чепуха!

– Ноты? – в растерянности спросил Ангел. – Вот это называется ноты?

– По-моему, для шутки это уж слишком, – сказал мистер Ратбоун-Слейтер Джорджу Харрингею. – И все из-за того, что он не желает играть с Уилмердингзом.

Публика умолкла в ожидании. Ангел догадался, что ему следовало бы устыдиться. И он устыдился.

– Что ж, – с подчеркнутым возмущением в голосе произнесла леди Хаммергаллоу, гордо подняв голову и громко зашелестев платьем, – если вы не можете играть вместе с мистером Уилмердингзом, боюсь, что я не могу просить вас сыграть еще.

Это прозвучало как ультиматум. Лорнет у нее в руке дрожал от негодования. Ангел уже в достаточной степени стал человеком, чтобы понять – он уничтожен.

– В чем дело? – спросила маленькая Люси Растчак, сидевшая у окна поодаль.

– Он отказался играть со старым Уилмердингзом, – ответил Томми Ратбоун-Слейтер. – Вот здорово! Старуха вся аж посинела. Она с этим ослом Уилмердингзом так носится…

– Может быть, мистер Уилмердингз, вы порадуете нас этим восхитительным полонезом Шопена? – сказала леди Хаммергаллоу.

Все притихли. Гнев леди Хаммергаллоу повергал всех в молчание так же, как приближающееся землетрясение или затмение солнца. Мистер Уилмердингз догадался, что окажет обществу несомненную услугу, если как можно скорее начнет играть, что он и сделал (и да будет это занесено на его счет теперь, когда час расплаты для него приближается).

– Если человек претендует на то, чтобы заниматься искусством, – сказал Джордж Харрингей, – ему следует по меньшей мере выучить хотя бы самые начатки. А как вы…

– О, я тоже так считаю, – ответила младшая мисс Пирбрайт.

Викарию показалось, что на него обрушились небеса. Он съежился на стуле, совершенно раздавленный. Леди Хаммергаллоу, сидевшая рядом, делала вид, что не замечает его. Она тяжело дышала, но лицо ее выражало зловещее спокойствие. Все снова уселись. Невежда этот Ангел или просто невероятный наглец?

Ангел смутно понимал, что натворил что-то ужасное, что по какой-то таинственной причине перестал быть центром внимания общества. В глазах Викария он видел полный отчаяния упрек. Медленно отошел он к окну и присел на маленький восьмиугольный мавританский табурет рядом с миссис Джехорам. В эту минуту ее любезная улыбка показалась ему намного более сочувственной, чем была на самом деле. Скрипку он положил на стул у окна.

XXXV

Миссис Джехорам и Ангел тихо беседуют в сторонке, мистер Уилмердингз играет.

– Я так хотела поговорить с вами без помех, – произнесла миссис Джехорам вполголоса. – Высказать вам, как я восхищена вашим выступлением.

– Я рад, что оно доставило вам удовольствие, – ответил Ангел.

– Удовольствие – это не то слово, – сказала миссис Джехорам. – Оно меня взволновало – глубоко взволновало. Все они, остальные, не поняли… Я рада, что вы не стали с ним играть.

Ангел взглянул на механизм, называемый Уилмердингзом, и почувствовал, что он тоже рад. (В представлении ангелов дуэт – это нечто вроде беседы с помощью скрипок.) Но он ничего не сказал.

– Я преклоняюсь перед музыкой, – продолжала миссис Джехорам. – Я ничего не знаю о технике, но в ней есть что-то такое… порыв, мечта…

Ангел пристально посмотрел на нее. Взгляды их встретились.

– Вы меня понимаете, – сказала она. – Я вижу, вы меня понимаете.

«Безусловно, очень милый юноша, пусть даже немного сентиментальный и жеманный, и у него такие восхитительно томные глаза!»

Наступившую паузу заполнили звуки Шопена (опус № 40), исполняемого с невероятной точностью.

Лицо миссис Джехорам все еще выглядело свежим и приятным, когда свет не падал на него прямо, а только играл в ее золотистых волосах, и Ангела осенила неожиданная догадка. Следы пудры лишь подтверждали мысль о чем-то бесконечно светлом и прекрасном, но попавшем в плен, поблекшем, огрубелом, погребенном под слоем краски.

– Вы тоже… – тихо спросил Ангел. – Вы тоже… лишились своего мира?

– Как вы? – прошептала миссис Джехорам.

– Здесь все такое… холодное. Такое грубое! – сказал Ангел, подразумевая весь свет.

– Я тоже это чувствую, – откликнулась миссис Джехорам, подразумевая Сиддермортон-Хаус. – Есть души, которые нуждаются в сочувствии, – произнесла она после полной сочувствия паузы. – И бывают минуты, когда кажется, что ты совсем одна в целом мире. Когда вступаешь со всем этим в битву. Смеешься, флиртуешь, скрывая боль…

– И надеясь, – сказал Ангел, бросив на нее изумительный взгляд. – Да.

Миссис Джехорам (которая всегда предавалась флирту с эпикурейским наслаждением) почувствовала, что Ангел более чем оправдывает свою многообещающую внешность. («Он меня боготворит, сомнений нет».)

– Вы тоже ищете сочувствия? – сказала она. – Или, может быть, вы его нашли?

– Мне кажется, – ответил Ангел очень тихо, склонившись вперед, – мне кажется, я его нашел.

Пауза – Шопен, опус № 40. Самая старшая мисс Пейпавер и миссис Пирбрайт о чем-то перешептываются. Леди Хаммергаллоу, поднеся к глазам лорнет, неодобрительно смотрит через всю гостиную на Ангела. Миссис Джехорам и Ангел обмениваются взглядами, полными глубокого значения.

– Ее зовут Делия, – сказал Ангел (миссис Джехорам вздрогнула). – Она…

– Делия? – резко переспросила миссис Джехорам, понемногу догадываясь, что произошло ужасное недора-зумение. – Странное имя… Погодите!.. Не может быть! Неужели эта маленькая горничная Викария?..

Полонез закончился бравурным пассажем. Ангела крайне удивило изменившееся выражение лица миссис Джехорам.

– Ну, не ожидала! – произнесла миссис Джехорам, взяв себя в руки. – Посвящать меня в свои интрижки с прислугой! Знаете, мистер Ангел, даже оригинальность должна иметь какие-то границы…

И тут их беседа внезапно прервалась.

XXXVI

Эта глава, насколько я помню, – самая короткая в книге. Однако чудовищность оскорбления, нанесенного обществу, заставляет выделить ее среди всех других.

Вы должны знать, что Викарий сделал все возможное, дабы привить Ангелу общепризнанные отличительные свойства джентльмена. «Никогда не позволяйте даме самой ничего нести, – говорил ему Викарий. – Скажите «позвольте» и освободите ее от ноши». «Никогда не садитесь, пока не уселись все дамы». «Всегда вставайте и отворяйте перед дамой дверь»… и так далее. (Этот кодекс хорошо знаком всякому мужчине, у кого есть старшая сестра.)

И Ангел (который не успел взять у леди Хаммергаллоу ее чашку) с поразительным проворством выбежал вперед, оставив миссис Джехорам у окна, любезно произнес «позвольте», отобрал поднос с чайной посудой у хорошенькой горничной леди Хаммергаллоу и услужливо исчез за дверью впереди нее. Викарий, издав нечленораздельное восклицание, вскочил с места.

XXXVII

– Он пьян! – заявил мистер Ратбоун-Слейтер, нарушив воцарившееся в гостиной жуткое молчание. – Вот в чем все дело.

Миссис Джехорам разразилась истерическим хохотом.

Викарий стоял неподвижно, уставившись в пространство перед собой.

«Ох, я же забыл объяснить ему про прислугу! – сказал он себе, охваченный угрызениями совести. – Я думал, он и сам понимает про прислугу!»

– Ну, знаете, мистер Хильер! – задыхаясь произнесла леди Хаммергаллоу, по-видимому с огромным трудом сдерживаясь. – Ну, знаете, мистер Хильер! Ваш гений просто ужасен. Я должна, я именно должна попросить вас отвести его домой.

И вот в разгар диалога, происходившего в коридоре между перепуганной горничной и преисполненным наилучших намерений, но возмутительно неотесанным Ангелом, появился Викарий – его маленькое, похожее на гроздь винограда лицо побагровело, в глазах – выражение беспросветного отчаяния, галстук сбился куда-то под левое ухо.

– Пойдемте, – сказал он, стараясь сдержать свои чувства. – Мы уходим… Я… Я опозорен навсегда.

Удивленно взглянув на него, Ангел кротко повиновался: он понял, что столкнулся с какой-то неведомой, но устрашающей силой.

Так началась и закончилась светская карьера Ангела.

На неофициальном митинге протеста, который за этим последовал, леди Хаммергаллоу (тоже неофициально) взяла на себя роль председателя.

– Я чувствую себя глубоко оскорбленной, – начала она. – Викарий заверял меня, что он великолепный исполнитель. Я и подумать не могла…

– Он был пьян, – заявил мистер Ратбоун-Слейтер. – Сразу было видно – даже с чашкой чая не мог справиться.

– Какое фиаско! – произнесла миссис Мергл.

– Викарий заверял меня… – продолжала леди Хаммергаллоу. – «Человек, который у меня гостит, – гениальный музыкант», – говорил он. Это его собственные слова.

– То-то у него сейчас уши горят, – заметил Томми Ратбоун-Слейтер.

– Я попыталась его успокоить, – сказала миссис Джехорам. – Старалась ему не перечить. И знаете, что он мне рассказал – вон там?

– А что он играл? – вмешался мистер Уилмердингз. – Должен признаться, мне не хотелось ничего говорить ему в глаза. Но ведь на самом деле это было просто что-то бессвязное.

– Так, валял дурака на скрипке, а? – поддержал его Джордж Харрингей. – Я сразу подумал, что это выше моего понимания. Да и вся эта ваша изящная музыка…

– О Джордж! – воскликнула младшая мисс Пирбрайт.

– Викарий тоже выпил малость – по галстуку видно было, – сказал мистер Ратбоун-Слейтер. – Чертовски странно все это. Вы заметили, как он понесся вслед за своим гением?

– С такими людьми надо держаться очень осторожно, – заметила самая старшая мисс Пирбрайт.

– Он рассказал мне, что у него роман с горничной Викария! – сообщила миссис Джехорам. – Я чуть не расхохоталась ему в лицо.

– Викарию ни в коем случае не следовало приводить его сюда, – решительно заявила миссис Ратбоун-Слейтер.

ИСТОРИЯ С КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

XXXVIII

Так бесславно завершилось первое и последнее появление Ангела в Обществе. Викарий и Ангел вернулись домой – две понурые черные фигуры, печально бредущие по дороге в ярком свете солнца. Ангел был до глубины души огорчен, видя, что огорчен Викарий. Викарий же, взъерошенный и полный отчаяния, то принимался нещадно ругать себя, высказывая самые мрачные предположения, то пускался в изложение отрывочных сведений по Теории Этикета.

– Они же ничего не понимают, – снова и снова повторял он. – Они будут ужасно обижены. Я не знаю, что им сказать. Все это так запутано, так сложно…

А у калитки дома Викария, в том самом месте, где Ангел впервые увидел, как прекрасна Делия, стоял, поджидая их, деревенский констебль Хоррокс. В руке у него были какие-то обрывки колючей проволоки, скрученные в моток.

– Добрый вечер, Хоррокс, – сказал Викарий, когда констебль открыл перед ними калитку.

– Добрый вечер, сэр, – ответил Хоррокс и добавил вполголоса несколько таинственным тоном: – Могу я поговорить с вами минутку, сэр?

– Конечно, – ответил Викарий. Ангел, погруженный в свои мысли, направился к дому, где, встретив в холле Делию, остановил ее и долго расспрашивал о том, чем отличается Прислуга от Дам.

– Простите мне такую вольность, сэр, – начал Хоррокс, – но у этого джентльмена-калеки, что живет тут у вас, намечаются кое-какие неприятности.

– Господи Боже мой! – произнес Викарий. – Не может быть!

– Это все сэр Джон Готч, сэр. Он очень сердит, сэр. Так ругается, сэр… Но я счел своим долгом сообщить вам, сэр. Он твердо намерен вызвать его в суд из-за этой колючей проволоки. Твердо намерен, сэр, вы уж поверьте.

– Сэр Джон Готч? – переспросил Викарий. – Проволока? Ничего не понимаю.

– Он просил меня узнать, кто это сделал. Конечно, я был вынужден выполнить свой долг, сэр. Неприятный долг.

– Колючая проволока? Долг? Я не понимаю вас, Хоррокс.

– Боюсь, сэр, что улики неопровержимы. Я все тщательно расследовал, сэр.

И констебль пустился рассказывать Викарию о новом и ужасном проступке, совершенном его гостем из Страны Ангелов.

Впрочем, нам нет нужды подробно излагать его объяснения, как и последовавшее за ним признание Ангела. (Лично я считаю, что нет ничего скучнее диалогов.) В ходе их Викарий узнал кое-что новое о характере ангелов – перед ним предстала картина ангельского негодования. Тенистая дорога, испещренная солнечными пятнами, уютные живые изгороди по обе ее стороны, заросшие жимолостью и викой, и маленькая девочка, которая собирает цветы, забыв о колючей проволоке, протянутой вдоль всей сиддерфордской дороги и оберегающей достоинство сэра Джона Готча от «нахалов» и «презренной черни». Потом вдруг – оцарапанная ручка, возглас боли – и Ангел, полный сочувствия, который утешает и расспрашивает ее. Объяснение, перемежающееся всхлипами, а потом – совершенно новое явление в жизни Ангела – припадок гнева! Яростное нападение на колючую проволоку сэра Джона Готча, которую Ангел не помня себя хватает, терзает и рвет на части.

При этом Ангел действовал без всякой личной неприязни – проволоку он принял всего лишь за безобразное и злокозненное растение, коварно затесавшееся среди прочих. Выслушав объяснения Ангела, Викарий представил себе, как тот стоит один среди произведенных им разрушений, весь дрожа, пораженный той силой, которая помимо его воли внезапно вскипела в нем и заставила броситься на проволоку, рвать и ломать ее. И еще – алой кровью, которая стекала с его пальцев.

– Но тогда это еще ужаснее, – сказал Ангел, когда Викарий объяснил ему рукотворную природу этого предмета. – Если бы я увидел человека, который оставил там эту глупую жестокую штуку, чтобы причинять боль маленьким детям, я наверняка попытался бы причинить боль ему самому. Никогда еще я ничего подобного не испытывал. Действительно, этот злобный мир уже накладывает на меня свою печать. И подумать только, что вы, люди, настолько безумны, чтобы принимать законы, которые позволяют человеку творить такое зло! Да, знаю, вы скажете, что так должно быть. По каким-то туманным причинам. Но это только еще сильнее меня возмущает. Почему нельзя судить действия сами по себе? Как это делается в Стране Ангелов?

Такова была эта история, которую Викарий узнал по частям – сначала в самых общих чертах от Хоррокса, а потом со всеми красками и переживаниями от Ангела. Случилась она накануне музыкального вечера в Сиддермортон-Хаусе.

– Вы сказали сэру Джону, кто это сделал? – спросил Викарий. – И вы уверены, что это он?

– Вполне уверен, сэр. Нет никакого сомнения, что это был ваш джентльмен, сэр. Я пока еще не сказал сэру Джону, сэр. Но должен буду сказать ему сегодня вечером. Я не хочу вас обижать, сэр, – надеюсь, вы понимаете. Это мой долг, сэр. А помимо того…

– Ну, разумеется, – поспешно ответил Викарий. – Разумеется, это ваш долг. И что предпримет сэр Джон?

– Он ужасно зол на того, кто это сделал – взял и уничтожил его собственность, да еще вроде как посмеялся над тем, что он придумал.

Наступило молчание. Хоррокс переступил с ноги на ногу. Викарий, галстук у которого съехал уже почти на затылок – вещь для него весьма необычная, – стоял, устремив отсутствующий взор на носки своих башмаков.

– Я решил, что надо рассказать вам, сэр, – промолвил Хоррокс.

– Да, – сказал Викарий. – Спасибо вам, Хоррокс, спасибо! – Он почесал в затылке. – Может быть, вы… Я думаю, лучше всего было бы… Вы вполне уверены, что это сделал мистер Ангел?

– Даже сам Шерлок Холмс не был бы так уверен, сэр.

– Тогда я, пожалуй, дам вам записку к сэру Джону Готчу.

XXXIX

В тот вечер разговор за столом Викария, последовавший за объяснениями Ангела, изобиловал мрачными предостережениями и упоминаниями о тюрьмах и сумасшедших домах.

– Теперь уже поздно сказать о вас правду, – объяснял Викарий. – Кроме того, это вообще немыслимо. Честно говоря, я не знаю, что сказать. Вероятно, придется подчиниться обстоятельствам. Я так растерян… просто разрываюсь на части. Все дело в этих двух мирах. Если бы ваша Страна Ангелов была всего лишь сонным видением, или если бы этот наш мир был всего лишь сонным видением, – или если бы я мог уверовать в какое-нибудь из этих видений или в оба сразу, все было бы ничего. Но вот вполне реальный Ангел и вполне реальный вызов в суд – не знаю, как примирить то и другое между собой. Придется мне поговорить с Готчем… Но он ничего не поймет. Никто ничего не поймет…

– Боюсь, я причиняю вам ужасные неудобства. Мое непростительное незнание мира…

– Дело не в вас, – сказал Викарий. – Совсем не в вас. Я вижу, что вы внесли в мою жизнь что-то необычное и прекрасное. Дело не в вас. Дело во мне. Если бы только у меня было больше веры или в то, или в другое! Если бы я мог целиком и полностью уверовать в этот мир и называть вас, как Крамп, Аномальным Явлением! Но нет. Земное – и ангельское, ангельское – и земное… Прямо качели какие-то. Конечно, Готч наверняка будет говорить всякие неприятные вещи, в высшей степени неприятные. Он всегда говорит неприятные вещи. Теперь я целиком в его власти. Он подает дурной пример своей безнравственностью, я это прекрасно знаю. Он пьет. Играет в азартные игры. Делает кое-что похуже. И все же кесарю надо воздавать кесарево. А он стоит за сохранение государственной церкви…

Потом Викарий вернулся к той светской катастрофе, которая случилась в этот день.

– Вы всегда придаете слишком большое значение сути вещей, – повторил он несколько раз.

Ангел удалился к себе в комнату озадаченный и крайне подавленный. С каждым днем мир все более хмуро смотрел на него и на его ангельские замашки. Он видел, как эти неприятности действуют на Викария, но и представить себе не мог, как их предотвратить. Все это было так странно и непонятно. Вдобавок его еще дважды закидали камнями в деревне, заставив спасаться бегством.

Он увидел скрипку на кровати, куда положил ее перед ужином. Взяв ее, он начал играть, чтобы найти в музыке утешение. Но теперь то, что он играл, уже не было восхитительным воплощением Страны Ангелов. Этот мир наложил на него свою железную руку. За какую-то неделю он успел узнать боль и неприязнь, подозрительность и ненависть; неведомый ему раньше мятежный дух пустил ростки в его сердце. Мелодия, которую он играл, все еще была такой же нежной и приятной, как и все мелодии Страны Ангелов, – но в ней появилась новая нотка, нотка человеческого горя и муки; она то усиливалась, вырастая в некое подобие протеста, то стихала, превращаясь в печальную жалобу.

Он играл тихо, для одного себя, лишь ради того, чтобы найти в музыке утешение, но Викарий все слышал, и его преходящие заботы утонули в тумане грусти – грусти, совсем непохожей на горе. А кроме Викария у Ангела был и еще один слушатель, о котором ни Ангел, ни Викарий не подозревали.

ДЕЛИЯ

XL

Она находилась всего в четырех-пяти ярдах от Ангела, под самой кровлей западного крыла дома. Ромбическое окно ее маленькой белой комнатки было открыто. Она стояла на коленях на своем лакированном железном сундучке, облокотившись на подоконник и положив подбородок на руки. Над соснами висела молодая луна, и ее свет, холодный и бесцветный, мягко озарял спящий мир. Он падал и на ее бледное лицо, открывая в ее мечтательных глазах неведомые глубины. Ее нежные губы приоткрылись, обнажив белые зубки.

Делия задумалась, погрузившись в неопределенные, волшебные девичьи грезы. Это были скорее чувства, чем мысли: прозрачные облачка прекрасных переживаний проносились по чистому небу ее сознания, то и дело меняя форму и исчезая. Она была наделена той удивительной нежностью чувств, той прелестной жаждой самопожертвования, которая так необъяснимо живет в девичьем сердце – живет как будто лишь для того, чтобы вскоре быть растоптанной безрадостными и примитивными впечатлениями обыденной жизни, чтобы снова и снова быть грубо и неумолимо запаханной в землю, как крестьянин запахивает ростки клевера, выросшие на его поле. Она любовалась покоем лунной ночи задолго до того, как Ангел начал играть, – словно ждала чего-то, сидя у окна; и вдруг в эту тихую, недвижную прекрасную мозаику из серебристых бликов и теней вплелась нежная музыка.