Текст книги "Война миров. Чудесное посещение."

Некоторые пассажиры придерживались мнения, что пальба доносится из Шуберинесса, пока не стало ясно, что канонада приближается. В это же время далеко на юго-востоке из-за горизонта появились поочередно мачты и надстройки трех броненосцев, окутанных черным дымом. Но внимание брата сразу же переключилось на отдаленную орудийную пальбу в южной стороне. Ему показалось, что он увидел столб дыма, вырастающий из далекой пелены серого тумана.

Пароходик уже вовсю шлепал колесами, удаляясь на восток от огромного серповидного скопления судов, и низкий берег Эссекса отступал в голубоватую дымку, когда появился марсианин – маленький, даже хрупкий на столь большом отдалении, он приближался по илистому берегу со стороны острова Фаулнесс. Капитан на мостике тут же во всю силу своих легких разразился проклятьями, в страхе и ярости ругая себя за задержку, и, казалось, ужас передался даже лопастям колес. Все, кто был на пароходе, стояли у фальшборта или на скамьях и смотрели на далекую фигуру марсианина, который, возвышаясь над деревьями и колокольнями на берегу, неторопливо приближался прогулочным шагом, словно бы пародирующим человеческую походку.

Это был первый марсианин, которого увидел мой брат; он стоял, остолбенев скорее от изумления, чем от страха, и следил, как этот титан спокойно приближается к линии судов, все больше погружаясь в воду и все дальше уходя от берега. Потом – далеко за Краучем – показался другой марсианин, который шел, перешагивая через низкорослые деревья; за ним, еще дальше, третий – он брел, глубоко утопая в болоте, водная гладь ярко блестела на солнце, и потому казалось, что болото висит в воздухе между морем и небом. Все они шли прямо в море, словно бы намереваясь отрезать путь к бегству множеству судов, собравшихся между Фаулнессом и устьем Нейза. Несмотря на все усилия нашего пароходика – машина судорожно пыхтела, за кормой пенилась вода, взбитая колесами, – он уходил от этого зловещего наступления ужасающе медленно.

Взглянув на северо-запад, брат увидел, что гигантская дуга судов извивается, словно бы в паническом ужасе: одно судно заходило за другое, третье выворачивало из-за кормы четвертого, пароходы свистели и выпускали клубы пара, на шхунах поспешно ставились паруса, во всех направлениях сновали баркасы. Брат был настолько заворожен этим зрелищем и страшной опасностью, приближающейся слева, что совсем забыл посматривать в сторону моря. И вдруг пароход сделал резкий поворот (он вынужден был круто увалить в сторону, чтобы избежать столкновения), отчего брат кубарем полетел на пол со скамейки, на которой стоял. Кругом затопали, раздались восторженные крики, на что откуда-то со стороны долетел слабый ответ. Тут судно снова накренилось, и брат покатился по палубе.

Он вскочил и увидел в море по правому борту, всего в каких-нибудь ста ярдах от их качающегося парохода, мощное стальное тело – оно, словно лемех плуга, разрезало воду и отваливало в обе стороны две огромные пенистые волны; одна такая волна и подхватила пароход – сначала колеса беспомощно замолотили по воздуху, а затем суденышко съехало с водяной горы, погрузившись чуть ли не до палубы.

Сноп брызг на мгновение ослепил моего брата. Когда же он протер глаза, то увидел, что бронированное чудовище уже пронеслось мимо и теперь направляется к берегу. Стальная надстройка высоко вздымалась над корпусом, а из надстройки торчали две трубы, которые выплевывали в воздух клубы дыма, пронизанные искрами. Это был торпедный броненосец-таран «Дитя грома», на всех парах спешивший на выручку судам, находившимся в опасности.

Вцепившись в планширь, чтобы не упасть на раскачивавшейся палубе, брат перевел взгляд с промчавшегося левиафана на марсиан и увидел, что все трое теперь сошлись и стояли так далеко в море, что их трехногие опоры были почти полностью скрыты водой. Погруженные в воду, да еще будучи по-прежнему на очень большом расстоянии, они казались куда менее внушительными, чем огромная железная туша, в кильватерной струе которой беспомощно качался пароходик. Могло показаться, будто марсиане с удивлением рассматривали нового противника. Вполне вероятно даже, что те, кто управлял марсианскими машинами, видели в этом гиганте что-то родственное. «Дитя грома» пока не произвел ни единого выстрела – он просто на полной скорости шел к марсианам. Вероятно, именно благодаря тому, что пушки не стреляли, ему и удалось подойти так близко к врагу. Марсиане не знали, как поступить с ним. Один только снаряд – и они тотчас же пустили бы его ко дну, ударив Тепловым Лучом.

«Дитя грома» шел таким ходом, что через минуту уже покрыл половину расстояния между пароходиком и марсианами, – черная, быстро уменьшающаяся туша на фоне широкого, отступающего вдаль простора эссексского побережья.

Вдруг передний марсианин опустил свою трубу и выстрелил по броненосцу канистрой с черным газом. Она ударила в левый борт корабля, отскочила, словно бы подброшенная чернильной реактивной струей, и упала, кувыркаясь, в море; струя превратилась в фонтан Черного Дыма, но броненосец успел проскочить, не задев облака. Наблюдателям с парохода – суденышко низко сидело в воде, и к тому же солнце било людям в глаза – показалось, что «Дитя грома» уже очутился среди марсиан.

Они увидели, что жуткие фигуры марсиан разошлись в стороны и стали вырастать из воды, отступая к берегу, а затем один из них высоко поднял генератор Теплового Луча. Он держал его косо, направляя отверстие камеры вниз, и там, где луч коснулся поверхности воды, взметнулся вал белого пара. Судя по всему, луч прошел сквозь стальной борт броненосца, как добела раскаленный железный прут сквозь лист бумаги.

Вдруг вспышка пламени блеснула в облаке пара, марсианин крутанулся на месте и зашатался. Через секунду он рухнул, и в воздух поднялся огромный столб воды и пара. За этой завесой продолжали греметь пушки «Дитя грома», залп следовал за залпом, один снаряд, с всплеском ударив о воду совсем рядом с пароходиком, отрикошетил в сторону других судов, убегавших на север, и вдребезги разбил маленький рыбачий смэк[22]22
  Смэк – одномачтовое рыболовное судно.


[Закрыть].

Впрочем, никто не обратил на это особого внимания. Увидев, что марсианин упал, капитан парохода, стоявший на мостике, прокричал что-то нечленораздельное, и все столпившиеся на корме пассажиры завопили разом. Спустя несколько секунд раздался новый крик: из белого хаоса пара, вздымая волны, вынырнуло длинное, черное тело, из средней части вырывались языки пламени, вентиляционные шахты и трубы изрыгали огонь.

Броненосец еще был жив; рулевое устройство, по-видимому, не получило повреждений, машины работали. Он шел прямо на второго марсианина и был уже в каких-нибудь ста ярдах от него, когда на «Дитя грома» упал Тепловой Луч. Раздался бешеный треск, сверкнула ослепительная вспышка, палубные надстройки броненосца, его трубы – все взлетело в воздух. Марсианин пошатнулся от мощного удара взрывной волны, а в следующую секунду пылающий остов корабля, все еще несшийся по инерции, врезался в марсианина, смял его и подбросил, как картонную фигурку. Мой брат непроизвольно вскрикнул. И снова все скрылось в кипящем хаосе пара.

– Два! – заорал капитан.

Кричали все: пароходик от носа до кормы звенел неистовыми восторженными воплями, их подхватили сначала на одном, а потом и на всех остальных пароходах и парусниках, огромной массой устремлявшихся в открытое море.

Облако пара долго висело над водой, скрывая уже не только третьего марсианина, но и значительную часть берега. Все это время пароходик упорно работал колесами, уходя все дальше и дальше в море от места боя, и когда наконец белое облако рассеялось, его сменила текучая завеса черных паров, за которой нельзя было разглядеть ни то, что осталось от «Дитя грома», ни третьего марсианина. Однако броненосцы с моря уже подошли совсем близко и выстраивались колонной между берегом и пароходиком.

Суденышко продолжало шлепать колесами, прокладывая себе путь в море, и броненосцы становились все меньше и меньше по мере их приближения к берегу, все еще скрытому мраморной стеной паров – частично водяных, частично черного газа, которые свивались и перемешивались самым причудливым образом. Целая флотилия судов-беглецов усеяла море на северо-востоке; несколько отставших смэков шли под парусами между броненосцами и пароходиком. Спустя какое-то время боевые корабли, не дойдя до медленно оседавшей облачной гряды, повернули к северу, затем резко переменили курс и растворились в густеющей пелене наступающего вечера в южной стороне. Берег таял вдали и наконец стал совсем неразличимым под низкими облаками, сгущавшимися вокруг заходящего солнца.

Вдруг из золотистой дымки заката донеслись раскаты орудий, и там показались какие-то темные движущиеся тени. Все бросились к борту, всматриваясь в ослепительное горнило вечернего зарева, но ничего нельзя было разобрать. Туча дыма косо поднялась в небо и скрыла солнечный лик. Пароход, пыхтя, уходил все дальше, прокладывая себе путь среди бесконечной муки тревожного ожидания.

Солнце погрузилось в серые облака, небо вспыхнуло и потемнело, появилась дрожащая вечерняя звезда. Было уже совсем темно, когда капитан вскрикнул и показал вдаль. Брат стал напряженно всматриваться. Что-то взмыло из серой непроглядности и косо устремилось вверх, очень быстро перемещаясь по чистому светозарному простору над облаками в западной стороне; что-то плоское, широкое и очень большое, описав гигантскую дугу и уменьшаясь в размерах, медленно снизилось и растворилось в серой загадке ночи. Но пока оно летело, на землю проливалась густая тьма.

Книга вторая. Земля под властью марсиан

I

ПОД ПЯТОЙ

В первой книге я настолько далеко отклонился от своих собственных приключений, рассказывая об испытаниях, доставшихся моему брату, что на протяжении двух последних глав мы с викарием только и делали, что прятались в пустом доме в Халлифорде, куда мы прибежали, спасаясь от Черного Дыма. С этого места я и продолжу свой рассказ. Мы провели там всю ночь с воскресенья на понедельник и весь следующий день – день паники, – пребывая на маленьком островке дневного света, отрезанном от остального мира Черным Дымом. В течение этих двух тягостных дней нам ничего не оставалось делать, кроме как маяться в мучительном бездействии и ждать развития событий.

Мысли мои были полны тревогой о жене. Я представлял ее в Ледерхеде – перепуганную, в постоянной опасности, скорбящую о своем муже, которого она, должно быть, уже считала мертвецом. Я мерил шагами комнаты и рыдал в голос при мыслях о том, как ужасно мы разлучены, и о том, что может случиться с ней в мое отсутствие. Я знал, что мой двоюродный брат достаточно храбрый человек, готовый справиться с любыми чрезвычайными обстоятельствами, но он был не из тех, кто быстро замечает опасность и реагирует без промедления. Сейчас же требовалась не храбрость, а осмотрительность. Единственное утешение я находил в уверенности, что марсиане движутся к Лондону и, таким образом, удаляются от Ледерхеда. Подобное смутное состояние тревоги весьма мучительно и настраивает человека на чувствительный лад. Я был совершенно разбит, постоянные словоизлияния викария все больше раздражали меня, я устал созерцать его эгоистическое отчаяние. После нескольких безуспешных попыток вразумить викария я оставил его и уединился в одной из комнат, где находились глобусы, наглядные пособия и тетради, – очевидно, это была детская, предназначенная для занятий. Когда викарий отыскал меня и там, я поднялся в чулан, расположенный под самой крышей, и заперся в нем – мне хотелось остаться наедине со своими муками и горем.

Весь этот день и утро следующего мы были безнадежно отрезаны от мира Черным Дымом. В воскресенье вечером мы заметили признаки жизни в соседнем доме – чье-то лицо появилось в окне, мелькал свет, позднее хлопнула дверь. Впрочем, я не знаю, что это были за люди и что с ними стало. На другой день мы больше никого не видели. В течение всего утра понедельника Черный Дым медленно перемещался к реке, подбираясь к нам все ближе и ближе, и наконец пополз по дороге, проходившей совсем рядом с домом, в котором мы скрывались.

Около полудня показался марсианин; он пересек поле и приблизился к дому, осаждая черный газ струей перегретого пара, которая с шипением ударялась о стены; струя перебила все оконные стекла и обожгла руку викарию, когда тот убегал из передней комнаты. Когда наконец мы проползли через влажные комнаты и снова выглянули на улицу, вся местность к северу выглядела так, словно над ней пронеслась черная снежная буря. Взглянув в сторону реки, мы с изумлением обнаружили, что к черноте сожженных лугов примешивается какой-то необъяснимый красноватый оттенок.

Мы не сразу сообразили, каким образом эти перемены влияют на наше положение, если не считать того, что мы с облегчением избавились от страха перед Черным Дымом. Однако позднее я понял, что мы больше не отрезаны от внешнего мира и можем покинуть наше убежище. Как только я осознал, что путь к свободе открыт, мной снова овладела жажда деятельности. Но викарий по-прежнему находился в состоянии крайней апатии и не поддавался на уговоры.

– Мы здесь в безопасности, – повторял он, – мы в безопасности.

Я решил покинуть его – о, если бы я это сделал на самом деле! Умудренный наставлениями артиллериста, я стал запасаться провиантом и питьем. Я нашел мазь и тряпье, чтобы перевязать свои ожоги, захватил шляпу и фланелевую рубашку, которые обнаружил в одной из спален. Когда викарию стало ясно, что я намерен уйти один, что я окончательно решился на это, он тоже внезапно начал собираться. И поскольку, начиная с полудня, снаружи все было спокойно, мы вышли из дома – судя по всему, было около пяти часов – и отправились по почерневшей дороге в Санбери.

И в Санбери, и кое-где по дороге туда валялись трупы в скрюченных позах – трупы людей, но и лошадей тоже, – виднелись опрокинутые повозки и разбросанная поклажа, и все покрывал толстый слой черной пыли. Этот саван угольного порошка заставил меня вспомнить то, что я читал в книгах о разрушении Помпеи. Без всяких приключений мы дошли до Хамптон-Корта, переполненные странными и жуткими впечатлениями, а в Хамптон-Корте наши глаза с явным облегчением остановились на клочке зелени, который удушающие потоки газа обошли стороной. Мы прошли через парк Буши, где под каштанами нервно носились взад-вперед олени, и увидели вдалеке несколько мужчин и женщин, спешивших в сторону Хамптона, – то были первые люди, встреченные нами за все это время. Наконец мы добрались до Туикенема.

Вдали, за Хэмом и Питерсемом, лежавшими по ту сторону дороги, все еще горели леса. Ни Тепловой Луч, ни Черный Дым не нанесли Туикенему повреждений, и там было довольно много людей, но никто не мог сообщить нам ничего нового. По большей части они, так же, как и мы, воспользовавшись временным затишьем, спешили сменить местообитание. У меня создалось впечатление, что во многих домах еще оставались напуганные жители – страх настолько овладел ими, что они даже не могли бежать. Здесь также вдоль дороги было множество следов поспешного беспорядочного бегства. Наиболее ярко мне запомнились три разбитых велосипеда, лежавших кучей и вмятых в дорогу колесами повозок. Мы миновали Ричмондский мост около половины девятого вечера. Конечно, по открытому мосту мы шли очень быстро, но я все же заметил, что вниз по течению плывет множество каких-то красных скоплений – иные были в несколько футов шириной. Я не знал, что это такое, – не было времени, чтобы внимательно их рассмотреть, – и истолковал эти скопления более страшным образом, чем они того заслуживали. Суррейский берег тоже был покрыт черной пылью, которая еще недавно была Черным Дымом, и здесь также валялись трупы – у въезда на станцию их лежала целая куча. Марсиан же мы не видели вовсе, пока не про-шли какое-то расстояние в сторону Барнса.

В черной дали мы увидели группку из трех человек, бежавших по боковой улочке к реке, во всем остальном селение казалось совершенно вымершим. На вершине холма пылал Ричмонд; вокруг Ричмонда следов Черного Дыма не было видно.

Вдруг, когда мы приближались к Кью, мимо пробежало несколько человек и из-за крыш домов – не больше чем в ста ярдах от нас – выглянула верхняя часть Боевой Машины марсианина. Мы оцепенели от ужаса – стоило ему взглянуть вниз, и мы немедленно погибли бы. Мы были настолько перепуганы, что не осмелились продолжить путь, а свернули в сторону и спрятались в каком-то сарае в саду. Викарий скрючился на земле, беззвучно плача и не выказывая ни малейшего намерения двигаться дальше.

Однако моя навязчивая идея добраться до Ледерхеда не давала мне ни минуты покоя, и, когда наступили сумерки, я осмелился выйти из сарая. Я пробрался сквозь кустарник, прошел мимо большого дома, раскинувшегося посреди частного владения, и оказался на дороге, ведущей к Кью. Викария я оставил в сарае, но он вскоре догнал меня.

Эта вторая попытка удрать от марсиан была самым безрассудным поступком из всех, какие я когда-либо совершал. Ведь было совершенно очевидно, что марсиане бродят совсем рядом. Едва викарий догнал меня, как мы снова заметили вдалеке, за полями, в направлении Кью-Лоджа, Боевую Машину – либо ту же самую, что видели раньше, либо другую. Четыре или пять маленьких черных фигурок бежали перед ней по серо-зеленому ковру поля, и через секунду стало ясно, что марсианин преследовал их. В три шага машина догнала фигурки; они кинулись из-под ее ног врассыпную. Марсианин не стал применять Тепловой Луч, чтобы уничтожить людей, он просто подобрал их одного за другим и, судя по всему, швырнул в большую металлическую емкость, выступавшую позади машины наподобие того, как корзинка с завтраком свисает с плеча рабочего.

И тут мне впервые пришло в голову, что в отношении побежденного человечества марсиане могли иметь какую-то иную цель, а вовсе не полное уничтожение. Несколько секунд мы стояли, окаменев от ужаса, а затем развернулись и бросились бежать; через ворота, оказавшиеся за нашими спинами, мы попали в обнесенный стеной сад и скорее шлепнулись, чем обдуманно прыгнули, в канаву, счастливым образом оказавшуюся на нашем пути. Там мы лежали, едва осмеливаясь перешептываться друг с другом, пока в небе не высыпали звезды.

Полагаю, было уже около одиннадцати вечера, когда мы, набравшись мужества, снова решили отправиться в путь, однако, не рискуя больше двигаться по дороге, мы пошли крадучись вдоль живых изгородей и через рощицы, зорко всматриваясь в темноту – я по левую руку, викарий по правую, – каждую секунду ожидая появления марсиан, которые, казалось, все собрались здесь. В одном месте мы натолкнулись на выжженную, почерневшую площадку, уже остывающую и покрытую пеплом, где, на расстоянии примерно пятидесяти футов от стоявших в ряд четырех разбитых пушек с изуродованными лафетами, лежало много трупов людей и лошадей, явно убитых Тепловым Лучом.

Селение Шин, казалось, избежало разрушения, однако оно было пустым и безмолвным. Здесь нам не попалось ни одного трупа, впрочем, ночь была настолько темна, что мы не смогли разглядеть боковых улиц. В Шине мой спутник вдруг начал жаловаться на слабость и жажду, и мы решили попытать счастья в одном из домов.

Первый дом, куда мы с некоторыми затруднениями проникли через окно, оказался небольшой виллой, имевшей общую стену с соседним коттеджем; я не нашел там ничего съедобного, кроме куска заплесневелого сыра. Однако в доме нашлась питьевая вода, и к тому же я захватил топорик, который обещал сослужить хорошую службу при взломе следующего дома.

Мы пересекли проезжую часть и подошли к тому месту, где дорога сворачивает к Мортлейку. Здесь, посреди сада, обнесенного стеной, стоял белый дом, и в его кладовке мы нашли кое-какой запас еды: две буханки хлеба на противне, недожаренный бифштекс и половину окорока. Я привожу подробный список, потому что – так повернулись события – в течение двух последующих недель нам суждено было питаться именно этими запасами. Под полкой стояли бутылки с пивом, там же были два мешка фасоли и немного вялого салата. Из кладовки дверь вела в подсобное помещение при кухне, где лежали дрова и стоял шкаф, в котором мы нашли почти дюжину бутылок бургундского, консервированные супы и лососину, а также две жестянки с сухарями.

Мы сидели в кухне, примыкавшей к подсобке, в полной темноте, так как не осмеливались зажечь огонь, ели хлеб с ветчиной и пили пиво из одной бутылки. Викарий, который по-прежнему был полон страхов и не находил себе места, странным образом переменился и горячо настаивал на том, чтобы двигаться дальше, я же убеждал его насытиться как следует, чтобы восстановить силы; тут-то и произошло событие, которое превратило нас в пленников.

– Вероятно, полночь еще не наступила, – сказал я, и вдруг блеснула ослепительная вспышка яркого зеленого света.

На мгновение все, что было в кухне, четко обрисовалось в черно-зеленых тонах, а потом опять исчезло во тьме. Тут же прогремел взрыв невероятной силы – второго такого я не слышал ни до, ни после, – а следом – настолько быстро, что два звука почти слились в один – раздался глухой удар за моей спиной, послышались звон разбитого стекла, треск и грохот обвалившейся каменной кладки, и в довершение всего большой кусок штукатурки упал с потолка, разбившись на множество кусков о наши головы. Меня сбило с ног, я полетел головой вперед к печке и ударился о ручку заслонки, после чего, оглушенный, остался лежать на полу. Потом викарий сказал мне, что я был без сознания довольно долго. Когда я пришел в себя, кругом по-прежнему царила темнота и викарий – с мокрым лицом (как я позже разглядел, это была кровь, струившаяся из рассеченного лба) – брызгал мне на лицо водой.

В течение нескольких минут я не мог вспомнить, что случилось. Наконец память мало-помалу вернулась ко мне. Ссадина на виске дала о себе знать.

– Вам лучше? – шепотом спросил викарий.

Не сразу, но я ответил ему. Затем приподнялся и сел.

– Не двигайтесь, – сказал он, – пол усеян осколками посуды из кухонного шкафа. Вы явно не сможете двигаться бесшумно, а мне кажется, они где-то рядом.

Мы сидели совершенно тихо, так что каждый едва слышал дыхание другого. Вокруг была могильная тишина, только раз где-то рядом обвалился с шуршаньем то ли кусок штукатурки, то ли обломок кирпича. Снаружи, и очень близко от нас, слышалось перемежающееся металлическое позвякивание.

– Слышите? – спросил викарий, когда вскоре этот звук повторился.

– Да. Но что это такое?

– Марсианин! – прошептал викарий.

Я снова прислушался.

– Это непохоже на Тепловой Луч, – сказал я. Какое-то время я склонялся к тому, что на дом наткнулась одна из гигантских Боевых Машин, – я уже видел, как такая машина налетела на башню шеппертонской церкви.

Положение наше было настолько страшным и непостижимым, что в течение трех или четырех часов, пока не рассвело, мы сидели совершенно неподвижно. А затем к нам просочился свет – но не через окно, которое оставалось черным, а сквозь треугольное отверстие в стене позади нас, между балкой и грудой осыпавшихся кирпичных обломков. В этом сером свете мы наконец увидели, что же произошло с кухней.

Окно было выдавлено внутрь массой рыхлой садовой земли – она рассыпалась по столу, за которым мы ужинали, и покрывала пол вокруг наших ног. Снаружи земля возле дома образовала огромный вал. В верхней части оконного проема виднелась вырванная с корнем дождевая труба. Пол был усеян обломками утвари. Стена кухни, обращенная к дому, рухнула, и теперь, когда туда вливался дневной свет, нам было видно, что большая часть дома обвалилась. Резким контрастом с этими развалинами был чистенький кухонный шкаф, окрашенный по моде в бледно-зеленый цвет, под ним валялось множество медной и оловянной посуды, виднелись также обои, имитировавшие бело-голубые изразцы, а над плитой трепетали от движений воздуха две приклеенные к стене вырезки из цветных воскресных приложений.

Когда стало еще светлее, мы разглядели в провале стены фигуру марсианина, стоявшего, как я вскоре понял, на страже у цилиндра, еще раскаленного и светившегося алым. Завидев эту фигуру, мы со всей предусмотрительностью, на которую были способны, поползли из сумрака кухни в черноту подсобки.

Вдруг меня осенило: я понял, как следует истолковать эту картину.

– Пятый цилиндр, – прошептал я, – пятый выстрел с Марса, он угодил в этот дом и похоронил нас под развалинами!

Какое-то время викарий молчал, а затем прошептал:

– Господи, помилуй нас!

Вскоре я услышал, как он начал что-то бубнить себе под нос.

Если не считать этого бормотания, мы лежали в подсобке совершенно тихо. Я со своей стороны боялся даже дышать и не сводил глаз со слабо освещенного четырех-угольника кухонной двери. Я едва мог разглядеть викария, неясный овал его лица, его воротничок и манжеты. Снаружи послышались металлические удары, их сменил бешеный вой, а потом, после некоторого затишья, шипение, очень похожее на шипение паровой машины. Все эти звуки, большей частью загадочные, раздавались с интервалами, и казалось, что по мере хода времени количество шумов возрастает. Вдруг послышался какой-то размеренный гул и началась вибрация, от которой все вокруг затряслось, а посуда в кладовке принялась звенеть и перемещаться по полкам. Один раз что-то заслонило свет, и кухонный дверной проем, и без того призрачный, стал совершенно темным. Так мы сидели, скорчившись, долгие часы в молчании и дрожи, пока наконец измученные чувства не изменили нам…

Я очнулся, испытывая сильный голод. Склонен думать, мы провели в забытьи большую часть дня. Голод был настолько силен, что побудил меня к немедленным действиям. Я сказал викарию, что отправляюсь на поиски еды, и пополз, ощупывая дорогу, к кладовой. Он не ответил, но, как только я начал есть, слабые звуки, производимые мною, подстегнули его, и я услышал, что он ползет ко мне.

II

ЧТО МЫ ВИДЕЛИ ИЗ РАЗВАЛИН ДОМА

После еды мы поползли назад в подсобку, где я, должно быть, опять задремал, потому что, в следующий раз ощупав вокруг себя пол, обнаружил, что остался один. Глухие удары, сопровождаемые вибрацией, продолжались с утомительным упорством. Я несколько раз шепотом позвал викария, а затем ощупью пробрался к двери кухни. Был все еще день, так что я сразу увидел викария в другом конце комнаты: он затаился у треугольного отверстия, выходившего наружу, к марсианам. Викарий лежал сгорбившись, и его головы не было видно.

Я слышал множество шумов, совсем как в механической мастерской, и все здание содрогалось от того вибрирующего гула. Сквозь отверстие в стене я видел верхушку дерева, позолоченную солнцем, и теплый голубой кусочек безмятежного вечернего неба. Минуту или даже больше я смотрел на викария, а затем стал приближаться к нему, согнувшись в три погибели и с величайшей осторожностью переступая через осколки фаянсовой посуды, усыпавшие пол.

Я дотронулся до ноги викария, и он так дико вздрогнул, что где-то снаружи большой кусок штукатурки отвалился от стены и звучно упал на землю. Я схватил его за руку, боясь, как бы он не закричал, и мы надолго замерли в неподвижности. Потом я повернулся, чтобы посмотреть, насколько велик урон, нанесенный нашему бастиону. Штукатурка отделилась от стены, и за счет этого в развалинах образовалась узкая вертикальная щель; ухватившись за балку и осторожно подтянувшись, я смог выглянуть в этот проем и разглядеть, какие перемены постигли то, что еще вчера было тихой сельской дорогой. И действительно, изменения, которые мы узрели, были порази-тельно велики.

Пятый цилиндр угодил, очевидно, точно в середку того самого дома, куда мы зашли сначала. Здание совершенно исчезло, оно было полностью разбито и превратилось в пыль, которую размело взрывом. Цилиндр теперь покоился намного ниже прежнего фундамента, в глубокой яме, куда более широкой, чем та яма около Уокинга, в которую я когда-то заглядывал. Земля вокруг словно расплескалась от страшного удара («расплескалась» – единственное подходящее здесь слово) и лежала огромными кучами, которые погребли под собой соседние дома; картина была в точности такая, как если бы по грязи со страшной силой ударили молотком. Наш дом завалился назад; передняя часть, включая нижний этаж, была полностью разрушена. Кухня и подсобное помещение каким-то чудом уцелели и были засыпаны землей и обломками, тонны грунта окружали эти помещения со всех сторон, кроме одной, обращенной к цилиндру. Именно эта сторона дома зависла на самом краю огромного круглого карьера, в который марсиане превращали яму. Тяжелые удары раздавались, очевидно, позади нас; ярко-зеленый пар то и дело поднимался из ямы и, словно вуалью, застилал наше смотровое отверстие.

Цилиндр, находившийся в центре ямы, был уже открыт, а на дальнем ее краю, среди смятых и засыпанных гравием кустарников, стояла, покинутая своим обитателем, одна из грозных Боевых Машин – окоченевшая, недвижная, высокая на фоне вечернего неба. Поначалу я лишь мимолетно окинул взглядом яму с цилиндром – хотя для удобства повествования описал первыми именно их, – потому что все мое внимание было поглощено поразительным сверкающим механизмом, занятым землеройной работой, и странными существами, которые медленно, словно бы в муках, ползали рядом с ним по куче рыхлой земли.

Меня прежде всего заинтересовал сам механизм. Это было одно из тех сложных сооружений, которые впоследствии назвали «Рукастыми Машинами» и изучение которых дало такой мощный толчок земным техническим изобретениям. По самому первому впечатлению оно представляло собой нечто вроде металлического паука на пяти суставчатых проворных ногах, с невероятным количеством суставчатых рычагов, стержней и щупалец, способных выдвигаться и хватать разные предметы. Большая часть рук машины была втянута, однако три длинных щупальца неустанно трудились – они выуживали из оболочки металлические прутья, пластины и стержни, которые составляли покрытие цилиндра и, очевидно, усиливали его стенки. Вытащив деталь, машина поднимала ее в воздух и укладывала на ровную земляную площадку позади себя.

Все движения были так быстры, сложны и совершенны, что сперва я даже не принял ее за машину, несмотря на металлический блеск. Боевые Машины тоже отличались скоординированностью движений и казались невероятно живыми, однако они были ничто в сравнении с Рукастой Машиной. Люди, которые никогда не видели эти сооружения и могут полагаться только на больное воображение художников, их запечатлевших, или неточные рассказы таких очевидцев, как я, вряд ли могут представить себе все качества этих механизмов, роднящие их с живой природой.