Текст книги "Война миров. Чудесное посещение."

– По-моему, голоден, – медленно произнес Ангел, все еще глядя в окно, а потом вдруг сказал: – Мне почему-то кажется, что пахать не очень приятно.

– Возможно, – сказал Викарий. – Очень возможно. Но завтрак готов. Вы не хотите сойти вниз?

Ангел неохотно оторвался от окна.

– Наше общество, – объяснял Викарий, пока они спускались по лестнице, – представляет собой сложно организованную систему.

– Да?

– И оно устроено так, что одни делают одно, а другие – другое.

– И в то время, как мы с вами идем есть, тот худой, сгорбленный старик должен брести за тяжелым заостренным куском железа, который тянет пара лошадей?

– Да. Вы убедитесь, что это совершенно правильно… А, грибы и яйца-пашот!.. Такова уж наша социальная система. Прошу вас, садитесь. Вам она, может быть, кажется несправедливой?

– Меня она немного удивляет, – сказал Ангел.

– Напиток, который я вам сейчас передаю, называется кофе, – сказал Викарий. – Еще бы не удивляла. Когда я был молод, меня она тоже удивляла, но со временем начинаешь смотреть на вещи шире. (Эти черные штучки называются грибами; на вид они превосходны.) Принимаешь во внимание разные обстоятельства. Разумеется, все люди братья, но некоторые из них – можно сказать, младшие братья. Существует работа, которая требует культуры и образованности, а есть такая, при которой культура и образованность были бы только помехой. И не надо забывать о праве собственности. Кесарю кесарево… Знаете, вместо того чтобы сейчас все объяснять (пожалуйста, отведайте вот этого), я, пожалуй, дам вам почитать одну маленькую книжку. (Хрум, хрум, хрум! Эти грибы и на вкус так же хороши.) Из нее вам все станет совершенно ясно.

СКРИПКА

XXIII

После завтрака Викарий отправился в маленькую комнатку рядом со своим кабинетом, чтобы найти и дать почитать Ангелу какую-нибудь книгу по политической экономии. При таком невежестве, какое проявил Ангел в области общественного устройства, любых устных разъяснений было бы явно мало. Дверь он оставил открытой.

– А это что? – спросил Ангел, войдя вслед за ним. – Скрипка!

Он снял ее со стены.

– Вы играете? – спросил Викарий.

Ангел уже держал в руке смычок и вместо ответа провел им по струнам. Прозвучавшая нота заставила Викария сразу обернуться.

Ангел крепче сжал инструмент. Смычок мелькнул в воздухе, двинулся в обратном направлении, и в ушах у Викария заплясала мелодия, которой он никогда не слышал. Ангел, поудобнее приладив скрипку под изящным подбородком, продолжал играть. Глаза его загорелись, на губах появилась улыбка. Сначала он смотрел на Викария, но потом лицо его приняло отсутствующее выражение – теперь он, казалось, смотрит уже не на Викария, а сквозь него, на что-то лежащее позади, что-то порожденное его памятью или воображением, что-то бесконечно далекое и не поддающееся даже воображению…

Викарий пытался следить за мелодией. Она напоминала пламя – вздымалась вверх, ярко вспыхивала, мерцала и приплясывала, угасала и возвращалась снова. Нет, это возвратилась не она! Другая мелодия, похожая на нее и в то же время иная, погналась за той, мелькнула и исчезла. Потом еще одна, похожая и в то же время иная. Это напоминало трепещущие, переменчивые языки пламени, взлетающие над только что разожженным костром. «Здесь две мелодии… или, как это называется, два мотива?» – подумал Викарий, крайне мало что знавший о музыкальной технике. Мелодии плясали в воздухе над колдовским пламенем, гоняясь друг за другом, трепеща, крутясь и улетая к небу. Там, внизу, под ними, на ровном пустом месте полыхал огонь, а звуки, словно две играющие в воздухе бабочки, порхали над ним, поднимаясь все выше и выше, кувыркаясь в воздухе, – стремительные, неожиданные, порывистые.

«Две играющие бабочки – вот что это такое!» О чем же думал Викарий? Где он был? Ну конечно, в маленькой комнатке рядом со своим кабинетом! А перед ним стоял Ангел и играл на скрипке, улыбаясь ему и глядя сквозь него, как сквозь окно… И вновь этот мотив, как желтый язычок пламени, раздуваемый порывом ветра, и тут же другой, словно крохотный вихрь, который, крутясь, поднимается вверх, – два язычка пламени и света, снова взлетающие один за другим в ясную безбрежность…

Кабинет, а с ним и вся реальная жизнь вдруг стали меркнуть в глазах Викария, делаясь все бледнее и прозрачнее, словно туман, рассеивающийся в воздухе. И вот уже они с Ангелом стоят на высоком ажурном шпице, сотканном из музыки, вокруг которого кружат, то исчезая, то снова появляясь, сверкающие мелодии. Вокруг них простирается страна Прекрасного, и лицо Ангела вновь излучает небесное сияние, и его крылья сверкают восхитительными красками… Самого себя Викарий видеть не мог.

Я не берусь описать вам, как выглядела эта обширная, просторная страна, показать вам ее невероятные дали, ее выси, ее величие. Ибо там нет ни пространства, ни времени, какие мы знаем, и поэтому мне пришлось бы прибегать к неуклюжим метафорам, чтобы в конце концов с горечью признать, что они бессильны. К тому же это было всего лишь видение. Дивные существа, парившие в эфире, не видели их и пролетали сквозь них, как мы проходим сквозь клочок тумана. Викарий потерял всякое ощущение времени, всякое представление о реальности…

– Ах! – вымолвил Ангел внезапно, отложив скрипку.

Викарий давно уже забыл и о книге по политической экономии, и обо всем остальном. Когда Ангел перестал играть, он с минуту сидел неподвижно, а потом, вздрогнув, очнулся и увидел, что сидит на старом окованном железом сундуке.

– Право же, – произнес он медленно, – вы очень искусны.

Он озадаченно огляделся вокруг.

– Когда вы играли, у меня было какое-то видение. Я словно видел… Но что же я видел? Все исчезло.

Он с растерянным видом встал.

– Я больше никогда не буду играть на скрипке, – сказал он. – Прошу вас, возьмите ее к себе в комнату… и держите там… И время от времени играйте для меня. Я ничего не понимал в музыке, пока не услышал, как вы играете. У меня такое ощущение, будто до сих пор я вообще никогда не слышал музыки.

Он долго смотрел на Ангела, потом обвел взглядом комнату.

– Я никогда еще ничего подобного не чувствовал, слушая музыку, – сказал он и покачал головой. – Никогда больше я не буду играть.

АНГЕЛ ИССЛЕДУЕТ ДЕРЕВНЮ

XXIV

Викарий поступил, как мне кажется, весьма неразумно, позволив Ангелу одному отправиться в деревню, чтобы расширить свои познания о человечестве. Неразумно, потому что разве мог он знать, какой прием встретит там Ангел? Однако сомневаюсь, чтобы Викарий сделал это не подумав. В деревне он всегда держался с достоинством, а представив себе, как они медленно идут по деревенской улице и Ангел то и дело отпускает удивленные замечания, требует объяснений и показывает на все пальцем, – он понял, что это выше его сил. От Ангела можно ждать самых неожиданных поступков, а у жителей деревни наверняка появятся самые неожиданные мысли. Их будут окружать глазеющие лица. «А это еще кто с ним?» Кроме того, разве не велит ему долг заранее подготовиться к проповеди? И вот Ангел, получив все необходимые указания, весело отправился в деревню один – все еще не имея ни малейшего представления об особенностях склада ума, присущих человеку и отличающих его от ангелов.

Ангел шел не спеша, заложив белые руки за сгорбленную спину и вертя во все стороны своей красивой головой. Он с любопытством заглядывал в глаза каждому, кто попадался ему навстречу. Маленькая девочка, нарвавшая букетик из вики и жимолости, посмотрела ему в лицо, подошла и сунула букетик ему в руку. Это было чуть ли не единственное проявление доброты, какое он видел от людей (если не считать Викария и еще одного человека).

Проходя мимо дома мамаши Гастик, он услышал, как та отчитывает свою внучку.

– Ах ты, дрянь этакая бесстыжая, – кричала мамаша Гастик. – Вертихвостка негодная!

Ангел остановился, пораженный незнакомыми ему интонациями в голосе мамаши Гастик.

– Разоделась в пух и прах, и шляпку с пером нацепила, да и наладилась себе на гулянку, а я тут за тебя должна горб наживать работой! Все барыню из себя корчишь, фу-ты-ну-ты-ножки-гнуты! Смотри, милая моя, не доведут тебя до добра все твои наряды и побрякушки…

Голос ее внезапно умолк, и в воздухе, который он только что раздирал, воцарилась глубокая тишина.

– В высшей степени странно и непонятно! – произнес Ангел, продолжая разглядывать это удивительное вместилище неприятных звуков. – «Фу-ты-ну-ты-ножки-гнуты»!

Он не догадывался, что миссис Гастик только что заметила его приближение и теперь разглядывает сквозь щель в ставне. Внезапно дверь распахнулась, и она предстала прямо перед ним каким-то непонятным видением: седая немытая голова, грязное розовое платье с расстегнутым воротом, открывающим жилистую шею, – источенное временем каменное чудище на устье водосточной трубы, готовое вот-вот вновь изрыгнуть непостижимые ругательства.

– Ну вот что, мистер! – начала миссис Гастик. – Дела, что ли, себе лучше не нашли, чем подслушивать под дверями и в чужие дела нос совать?

Ангел в изумлении уставился на нее.

– Слышите вы? – продолжала миссис Гастик, явно до крайности рассерженная. – Да, нос совать!

– Разве вы не хотели, чтобы я слышал…

– Не хотела! Конечно, не хотела! А вы как думали? И нечего из себя простофилю изображать…

– Но если вы не хотели, чтобы я слышал, то зачем вы так громко кричали? Я думал…

– Он думал! Олух несчастный, вот вы кто! Недоумок глазастый, только и знает, что бродить разинув рот и выискивать, что бы такое выведать! И потом раззвонить на весь свет! Остолоп толсторожий, дурень болтливый! Я бы постыдилась подслушивать под дверями и подглядывать, когда люди ведут себя тихо и никому не мешают…

Ангел с удивлением почувствовал, что благодаря какой-то необъяснимой своей особенности ее голос вызывает во всем его организме крайне неприятные ощущения и сильное желание удалиться. Однако он поборол его и стоял, вежливо слушая (как принято делать в Стране Ангелов, когда кто-то говорит). Все это словоизвержение было выше его понимания. Он никак не мог уразуметь, почему вдруг появилась словно невесть откуда эта голова, осыпающая его руганью. И ему никогда еще не приходилось слышать столько вопросов, на которые не дожидаются ответов.

Миссис Гастик продолжала со своей обычной слово-охотливостью – она заверила его, что он не джентльмен, поинтересовалась, не считает ли он себя таковым, заметила, что теперь каждый бродяга прикидывается джентльменом, сравнила его с надутым боровом, подивилась его нахальству, спросила, не стыдно ли ему стоять тут, осведомилась, не прирос ли он к земле, полюбопытствовала, что он этим хочет сказать, пожелала знать, с какого пугала он снял эту дурацкую одежду, предположила, что он Бог весть что о себе воображает, выразила недоумение, как это мамаша отпустила его одного, и в конце концов заявила:

– Ничего, я знаю, как заставить вас пошевеливаться, сударь мой!

После чего исчезла, громко хлопнув дверью.

Наступившая тишина показалась Ангелу особенно мирной. Теперь он мог собраться с мыслями и разобраться в своих ощущениях. Перестав кланяться и улыбаться, он неподвижно стоял в изумлении.

– Какое странное неприятное чувство, – сказал он. – Чуть ли не хуже, чем Голод, только совсем другое. Когда чувствуешь Голод, хочется есть. Вероятно, это была женщина. А тут хочется уйти прочь. Думаю, мне надо уйти.

Он медленно повернулся и пошел дальше по улице, погруженный в размышления. Услышав, как дверь домика открылась снова, он обернулся и сквозь ярко-красную завесу из вьющихся цветов увидел миссис Гастик – в руке у нее была кастрюля с водой, где только что варилась капуста, и оттуда валил пар.

– Ваше счастье, что унесли ноги вовремя, мистер Краденые Штаны, – донесся до него из-за алых цветов голос миссис Гастик. – И не вздумайте больше болтаться вокруг этого дома, не то я научу вас приличным манерам, помяните мое слово!

Ангел стоял крайне озадаченный. У него не было никакого желания когда-нибудь еще приблизиться к этому дому. Он не понял, что именно означала эта черная кастрюля, но общее впечатление было крайне неприятное. Никаких объяснений происшедшему он придумать не мог.

– Имейте это в виду! – крикнула еще громче миссис Гастик. – Имейте в виду, чтоб вас!

Ангел повернулся и пошел прочь в полном недоумении.

– Весьма несуразная женщина, – сказал он. – Весьма! Еще более несуразная, чем тот маленький человек в черном. «Имейте это в виду». Но что я должен иметь в виду, не знаю. – Он помолчал. – Наверное, все-таки что-то должен, – произнес он вскоре, все еще озадаченный.

XXV

Вскоре Ангел оказался неподалеку от кузницы, где брат Сэнди Брайта подковывал лошадь какого-то возчика из Апмортона. Рядом стояли двое деревенских увальней и тупо глазели на то, как он работает. Когда Ангел приблизился, оба они, а потом и возчик медленно повернули головы на тридцать градусов и молча, не мигая, уставились на него. На лицах у них застыло выражение бессмысленного любопытства.

Ангел впервые в жизни смутился. Он подошел, стараясь сохранять дружелюбный вид, но все его старания разбивались об их каменные лица. Заложив руки за спину, он вежливо улыбался, с интересом следя за непостижимыми (для него) действиями кузнеца. Однако батарея направленных на него глаз, по-видимому, требовала ответного внимания. Пытаясь встретить взгляды всех троих сразу, Ангел зазевался и споткнулся о камень. Один из парней саркастически фыркнул и тут же, приведенный в смущение вопросительным взором Ангела, ткнул приятеля локтем в бок, чтобы скрыть свою растерянность. Никто не произнес ни слова, и Ангел тоже молчал.

Как только Ангел отошел, кто-то из троих вызывающим тоном промычал себе под нос:

И все трое расхохотались. Он хотел было спеть что-то еще, но тут у него начался приступ кашля. Ангел зашагал дальше.

– Это еще кто? – спросил второй парень.

«Пинг, пинг, пинг», – звенел молоток кузнеца.

– Должно быть, из этих, из иностранцев, – сказал возчик из Апмортона. – Вид у него чертовски глупый, это уж точно.

– У этих иностранцев всегда такой, – мудро заметил первый из парней.

– И на спине вроде как горб, – сказал возчик из Апмортона. – Будь я проклят, если не горб.

Потом снова наступило молчание, и все молча проводили удаляющуюся фигуру Ангела взглядами, лишенными всякого выражения.

– Точно, как есть горб, – произнес возчик после длиннейшей паузы.

XXVI

Ангел шел по деревне, поражаясь всему, что видит.

– Они появляются, проходит немного времени, и они исчезают, – говорил он себе озадаченно. – Но что они делают все это время?

Один раз он услышал, как чей-то невидимый голос напевает ту самую мелодию, которую пропел человек у кузницы, но слов разобрать не смог.

– Это тот бедняга, которого подстрелил Викарий из своего ужасного ружья, – сказала Сара Глю (жившая в доме номер 1, у самой церкви), глядя сквозь щель в ставне.

– Похож на француза, – заметила Сьюзен Хоппер, рассматривая его из-за этого весьма удобного укрытия для любопытных.

– Глаза у него красивые, – сказала Сара Глю, на мгновение перехватив его взгляд.

Ангел не спеша шагал по улице. Повстречавшийся почтальон поздоровался с ним, дотронувшись до шляпы; чуть дальше спала на солнце собака. Еще немного дальше Ангел увидел Мендема, который холодно кивнул ему и поспешно прошел мимо. (Помощник викария не хотел, чтобы жители деревни видели его разговаривающим с Ангелом, пока о нем не станет известно побольше.) Из одного дома донесся отчаянный плач ребенка, и на лице Ангела появилось озадаченное выражение. Потом он дошел до мостика за крайним домом и остановился, перегнувшись через парапет и глядя, как солнце играет в струях воды, бегущих из-под мельничного колеса.

– Они появляются, проходит немного времени, и они исчезают, – шумела вода, темно-зеленым потоком в полосах пены устремляясь от запруды под мостик.

За мельницей поднималась прямоугольная башня церкви, а дальше раскинулось кладбище – скопление могильных камней и деревянных надгробий, расплескавшихся по склону, словно набежавшая волна. Полдюжины раскидистых буков обрамляли картину.

Ангел услышал за спиной шорох шагов и скрип колес. Он обернулся и увидел человека в грязных бурых лохмотьях и серой от пыли фетровой шляпе, который стоял, слегка покачиваясь, и пристально разглядывал ангельскую спину. Позади него еще один человек, почти столь же грязный, катил через мостик тележку с точильным станком.

– Доб-бр… утро, – произнес первый, слабо улыбаясь. – Доб-брутро.

И он с трудом удержался, чтобы не икнуть.

Ангел уставился на него. Он еще никогда не видел такой бессмысленной улыбки.

– Кто вы? – спросил Ангел.

Бессмысленная улыбка исчезла с лица человека.

– Не ваш-щдело кто я. Доб-брутро, говорю.

– Ну пойдем, – сказал человек с тележкой, проходя мимо.

– Доб-брутро, говорю, – повторил грязный человек крайне обиженным тоном. – Ответ-ть не можете, что ли?

– Пойдем же, идиот! – позвал тот, кто был с тележкой, удаляясь.

– Я не понимаю, – сказал Ангел.

– Непп-нимаете. Ашотут п-пнимать? Доб-брутро. Не жлаете от-чать? Не жлаете? Жентмен грит жентмену доб-брутро. Полагается от-чать доб-брутро. Не жентмен. Пдется вас проучить.

Ангел был озадачен. Пьяный некоторое время постоял, пошатываясь, потом неверной рукой схватился за шляпу и швырнул ее к ногам Ангела.

– Хр-ршо же, – произнес он, словно решил трудную задачу.

– Да пойдем! – послышался голос человека с тележкой, который остановился ярдах в двадцати.

– Значит, жлаете драться, ах вы… – следующего слова Ангел не расслышал. – Щас вам пкажу, как не от-чать жентмену.

И он вступил в борьбу со своей курткой.

– Дум-те я п-пяный, – сказал он. – Щас вам пкажу.

Человек с тележкой присел на нее и приготовился смотреть.

– Пойдем, – сказал он.

Устройство куртки оказалось очень сложным, и пьяный принялся топтаться, стараясь выпутаться из нее и изрыгая угрозы и брань. Ангел понемногу стал смутно догадываться, что эти действия носят враждебный характер.

– Буд-дете знать, как нет-чать жентмену, – произнес пьяный из-под куртки, окутавшей ему голову.

В конце концов куртка очутилась на земле, и сквозь многочисленные прорехи в том, что когда-то было жилетом, Ангел увидел волосатое и мускулистое тело. Пьяный, проявив немалую сноровку, принял боевую позу.

– Щас рога-то вам отшибу, – заявил он и сделал несколько выпадов, выставив вперед кулаки и широко расставив локти.

– Да пойдем же, – донеслось с дороги.

Все внимание Ангела было поглощено парой громадных волосатых грязных кулаков, которые, крутясь, то приближались, то отдалялись.

– П-дем гв-ришь? Щас я ему пкажу, – сказал джентльмен в лохмотьях и вдруг с необыкновенной злобой выкрикнул: – Ей-богу, пкажу!

Внезапно он качнулся вперед, и Ангел, повинуясь неизвестно откуда взявшемуся инстинкту, прикрылся рукой и сделал шаг в сторону, пытаясь увернуться. Кулак пролетел на волосок от его плеча, и точильщик рухнул на землю, ткнувшись лицом в парапет мостика. Ангел растерянно постоял над грудой лохмотьев, корчившейся в пыли и изрыгавшей страшные богохульства, а потом повернулся к его спутнику, поджидавшему на дороге.

– Вощас встану, – бормотал пьяный на мостике. – Вощас встану и пкажу!

Какое-то странное брезгливое чувство охватило Ангела, его передернуло от отвращения. Он медленно направился к человеку с точильным станком.

– Что все это значит? – спросил Ангел. – Я не понимаю.

– Идиот чертов! Говорит, у него серебряная свадьба, – ответил человек с точильным кругом, явно находившийся в состоянии крайнего раздражения, и нетерпеливо позвал снова: – Ну пойдем же!

– Серебряная свадьба? – переспросил Ангел. – А что такое серебряная свадьба?

– Все вранье, – сказал человек, сидевший на тележке. – Вечно находит какой-нибудь повод вроде этого. Надоел мне – сил нет. На прошлой неделе у него был этот проклятый день рождения, а ведь он еще не протрезвел толком после того, как мы обмывали мою новую тележку. Пойдем же, идиот!

– Но я не понимаю, – сказал Ангел. – Почему он так шатается? Почему никак не может поднять свою шляпу и все промахивается?

– Почему, почему! – огрызнулся точильщик. – Бывают же такие невинные младенцы! Почему? Потому что пьян, как свинья, вот почему! Пойдем же, черт бы тебя взял! Потому что допился до того, что больше не лезет, вот почему!

По его тону Ангел понял, что от дальнейших вопросов следует воздержаться. Однако он все еще стоял рядом с тележкой и следил за таинственными эволюциями, происходившими на мостике.

– Пойдем! Не иначе как придется мне самому поднять эту шляпу… И вечно он так. Никогда еще не попадался мне такой скверный напарник. Вечно он так, можете мне поверить.

Человек с тележкой немного подумал.

– Как будто он из благородных и ему на хлеб зарабатывать не надо. А выпьет хоть немного и совсем теряет голову. Набрасывается на всякого, кто попадется навстречу. Ну вот, встал наконец. Будь я проклят, если он как-то раз не кинулся на целую команду Армии спасения. Ничего не соображает. Ну пойдем же, пойдем! Надо мне, видно, поднять эту чертову шляпу. Ему-то нипочем, что с ним людям столько хлопот.

Ангел смотрел, как второй точильщик вернулся назад и с ласковой руганью помог первому надеть шляпу и куртку. Потом он в полном недоумении снова зашагал в сторону деревни.

XXVII

После этой встречи Ангел, миновав мельницу, обошел церковь, чтобы поближе поглядеть на надгробья.

– Кажется, это то место, где они складывают остатки, – произнес Ангел, читая надписи на могильных камнях. – Какое любопытное слово – «усопшая»! А вот – «resurgam»[39]39
  Восстану из мертвых (лат.).


[Закрыть]. Значит, они исчезают не насовсем. Но сколько пришлось на нее навалить, чтобы удержать ее там… Должно быть, энергичная женщина. Хокинс? Что-то не припомню такого имени… Значит, он не умер – тут ясно сказано: «Приобщился к Сонму Ангельскому 17 мая 1863 года». Должно быть, ему там было так же не по себе, как и мне здесь. Только никак не пойму, зачем они поставили на макушку этого памятника такую штуку вроде горшочка. Странно! Вот и еще такие же – каменные горшочки, и обрывки драпировки поверх наброшены, и тоже каменные.

В этот момент из школы высыпали мальчишки. Сначала один из них, а потом и другие остановились разинув рот при виде черной сгорбленной фигуры Ангела среди белых надгробий.

– Никак у него горб, – заметил один неодобрительно.

– И волосья, как у девчонки, – сказал другой.

Ангел обернулся и не без удивления обнаружил, что над замшелой стеной торчит целый ряд маленьких голов, глазеющих на него. Он слегка улыбнулся, а потом принялся разглядывать чугунную решетку вокруг могилы Фиц-Джарвисов.

– Какое-то странное недоверие, – сказал он. – Каменные плиты, груды камней, эта решетка… Неужели они боятся? Неужели эти их мертвые пытаются снова подняться? Их как будто хотят там удержать… строят целые укрепления…

– По-стри-ги-тесь, по-стри-ги-тесь, – нараспев прокричали хором трое мальчишек.

– Какие странные создания эти люди! – сказал Ангел. – Тот человек вчера собирался отпилить мне крылья, теперь эти маленькие существа хотят, чтобы я отрезал волосы. А человек на мостике говорил, что какие-то рога мне отшибет. Так от меня совсем ничего не останется.

– Это откуда такая шляпа? – распевал еще один мальчишка. – Это откуда такая одежка?

– Они задают вопросы, а ответов на них слышать, очевидно, не хотят, – сказал Ангел. – Это сразу ясно по их тону. – Он задумчиво посмотрел на мальчишек. – Никак не могу понять правил, по которым они между собой общаются. Это, вероятно, дружественные приветствия, что-то вроде ритуала. Но я не знаю, что полагается отвечать. Думаю, лучше мне вернуться к тому маленькому толстому человечку в черном, с золотой цепью поперек живота, и попросить, чтобы он мне объяснил. Все так непросто.

Он направился к кладбищенским воротам.

– У-ух! – крикнул пронзительным фальцетом один из мальчишек и запустил в него скорлупой от букового орешка. Она покатилась по дорожке. Ангел в удивлении остановился.

Это заставило всех мальчишек расхохотаться. Второй, подражая первому, крикнул «У-ух!» и попал в Ангела. Его изумление привело мальчишек в восторг. Все принялись кричать «У-ух!» и швырять в него скорлупой от орешков. Одна попала Ангелу в руку, другая больно ударила его в ухо. Ангел неуклюже двинулся было к ним, выкрикнув что-то бессвязно-укоризненное, а потом кинулся бежать к дороге. Его замешательство и трусость поразили и возмутили мальчишек. Такое постыдное поведение заслуживало наказания. Град скорлупок усилился. Вероятно, вы можете живо представить себе эту картину: мальчишки посмелее подбегают ближе и швыряют скорлупки в упор, мальчишки побоязливее носятся сзади и осыпают его снарядами издалека. Все это привело в восторг дворняжку Милтона Скривера, и она, вообразив невесть что, принялась с визгом скакать кругом, подбираясь к ногам Ангела.

– Эй, эй! – послышался вдруг энергичный голос. – Ну, знаете! Где мистер Джарвис? Что за манеры! Ах вы, маленькие негодники!

Мальчишки бросились врассыпную – одни полезли через стену на школьный двор, другие пустились наутек по улице.

– Ужасно нахальные растут мальчишки! – сказал подошедший Крамп. – Я очень сожалею, что они к вам пристали.

У Ангела был совсем расстроенный вид.

– Я не понимаю, – сказал он. – Эти человеческие обычаи…

– Ну да, конечно. Для вас они непривычны. Как ваше разрастание?

– Мое что? – переспросил Ангел.

– Ну, знаете, ваша расщепленная конечность. Как она? Раз уж вы сюда забрели, заходите ко мне. Заходите и дайте мне еще раз на нее взглянуть. Ах вы, хулиганы! А тем временем наши неотесанные детишки уберутся по домам. Все они в этих деревнях одинаковые. Всякая аномалия им непонятна. Увидят незнакомого человека странного вида – и давай швырять в него камнями. Думают, что на свете только их приход и существует. Вот погодите, увижу еще раз, как вы пристаете к незнакомым, и закачу вам слабительного! Да чего от них и ожидать… Сюда, прошу вас.

Так Ангел, все еще в полном недоумении, был поспешно проведен в операционную на перевязку.

ТОЧКА ЗРЕНИЯ ЛЕДИ ХАММЕРГАЛЛОУ

XXVIII

Посреди Сиддермортонского парка стоит Сиддермортон-Хаус – поместье, где живет старая леди Хаммергаллоу; живет главным образом бургундским и деревенскими сплетнями – очаровательная старая дама с морщинистой шеей и багровым лицом. Она подвержена бурным приступам дурного настроения и признает для своей прислуги и арендаторов только три средства от всех их бед: бутылку джина, одеяло из благотворительного фонда и новенькую крону. От Сиддермортона до Сиддермортон-Хауса мили полторы. Старая дама владеет всей деревней, кроме южного ее конца, принадлежащего сэру Джону Готчу, и правит в ней самодержавно, что в наши дни разделения властей отрадно, как родник в пустыне. Она предписывает и запрещает браки, изгоняет из деревни неугодных, повышая им арендную плату, увольняет батраков, обязывает еретиков ходить в церковь и заставила Сьюзен Дангетг, когда та выбрала для своей дочки имя «Юфимия», окрестить младенца Мэри-Энн. Она протестантка широких взглядов и не одобряет лысину Викария, похожую на тонзуру. Она состоит членом приходского совета, а это означает, что совет в полном составе должен тащиться через вересковую пустошь к ней на холм и все свои речи произносить не с трибуны, а в ее слуховую трубку. Политикой она больше не интересуется, но до начала нынешнего года была ярой противницей «этого Гладстона». Вместо лакеев она держит в доме только женскую прислугу – из-за американского биржевого маклера Хокли, который завел себе четырех верзил в ливреях.

Вся деревня, словно околдованная, находится в ее власти. В трактире «Кот и Рог Изобилия» вы можете поклясться именем Божьим и никого вы этим не смутите; но стоит вам помянуть всуе имя леди Хаммергаллоу, как все будут так оскорблены, что вас, чего доброго, выставят вон. Выезжая в Сиддермортон, она неизменно заглядывает к жене почтмейстера Бесси Фламп – узнать, где что произошло, а потом к портнихе мисс Финч – проверить то, что услышала от Бесси Фламп. Иногда она наведывается к Викарию, иногда к миссис Мендем, с которой держится свысока, а иногда даже к Крампу. Ее роскошная серая пара чуть не задавила Ангела, который направлялся в деревню.

– Так вот он, этот гений! – сказала леди Хаммергаллоу, обернулась и посмотрела на него в золоченый лорнет, который не выпускала из сморщенной, дрожащей руки. – Ничего себе сумасшедший! У несчастного довольно красивое лицо. Жаль, что я его не застану.

Тем не менее она заехала к Викарию и потребовала сообщить ей все новости. Противоречивые рассказы миссис Фламп, мисс Финч, миссис Мендем, Крампа и миссис Джехорам совершенно сбили ее с толку. Викарий, припертый к стене, сделал все возможное, чтобы объяснить ей в слуховую трубку, что произошло в действительности. При этом он постарался не упоминать о крыльях и шафранно-желтом одеянии. Но он прекрасно понимал всю безнадежность положения. Своего протеже он называл «мистером Ангелом» и время от времени обращался с жалобными репликами к чучелу зимородка. Старая дама заметила его смущение. Ее замысловато причесанная старая голова то и дело дергалась взад и вперед, она подставляла слуховую трубку ему под нос, когда он вовсе не собирался говорить, пронзала его пристальным взглядом запавших глаз вместо того, чтобы слушать, когда он пускался в объяснения, и непрерывно охала и ахала. Но кое-какие обрывки она все же уразумела.

– Вы пригласили его погостить… неопределенное время? – спросила леди Хаммергаллоу, в голове у которой быстро принимала определенные очертания Великая Идея.

– Я… может быть, по неосмотрительности… сделал такое предложение…

– И вы не знаете, откуда он?

– Не представляю.

– И кто его отец, наверное, тоже не знаете? – с таинственным видом спросила леди Хаммергаллоу.

– Нет, – ответил Викарий.

– Ну, полно! – произнесла леди Хаммергаллоу игриво и, держа перед глазами лорнет, неожиданно ткнула Викария в живот слуховой трубкой.

– Но, дорогая моя леди Хаммергаллоу!

– Я сразу догадалась. Только не подумайте, что я стану вас осуждать, мистер Хильер. – Она издала свой излюбленный двусмысленный смешок. – Свет есть свет, а мужчина есть мужчина. И бедный мальчик – калека, да? Что ж, это, пожалуй, своего рода кара за грехи. И ходит в трауре, как я заметила. Это напоминает мне «Алую букву» Готорна. Мать, вероятно, умерла? Впрочем, это, пожалуй, к лучшему. Нет, правда, я женщина без предрассудков, и я уважаю вас за то, что вы взяли его к себе. Действительно уважаю.

– Но, леди Хаммергаллоу…

– Не надо все портить запирательством. Светской женщине все здесь совершенно ясно. Ох уж, эта миссис Мендем! Меня забавляют ее подозрения. Такая нелепость! А еще жена Помощника викария. Но я надеюсь, это случилось до того, как вы приняли сан?