Текст книги "Война миров. Чудесное посещение."

Должен сознаться, что после длительного нервного напряжения и всех пережитых ужасов в моем мозгу навсегда поселились сомнения и ощущение небезопасности. Я сижу в своем кабинете, пишу при свете лампы, и вдруг вижу, что долина внизу, залечивающая свои раны, опять объята пламенем, а дом за моей спиной снова пуст и заброшен. Я выхожу на Байфлит-роуд, мимо движутся экипажи, проносится в повозке мальчишка из мясной лавки, проезжают кебы с экскурсантами, затем рабочий на велосипеде, дети идут в школу, – и вдруг все становится смутным, нереальным, и я снова бегу с артиллеристом в жаркой тягостной тишине. По ночам я вижу черный порошок, устилающий безмолвные улицы, мне чудятся скорчившиеся тела, словно покрытые черным саваном, они поднимаются и идут на меня – страшные, в лохмотьях, искусанные собаками. Они что-то бормочут, приходят в бешенство, покрываются мертвенной бледностью, становятся все безобразнее – жуткие, безумные, искаженные подобия людей в их последний час, – и я просыпаюсь во мраке ночи совершенно разбитый, в холодном поту.

Я еду в Лондон и вижу оживленные толпы на Флит-стрит и Стрэнде, и мне приходит в голову, что это лишь призраки прошлого, снующие по улицам, которые я видел безлюдными и жалкими, что это лишь духи в мертвом городе, пародия на жизнь в гальванизированном трупе. А еще очень странно стоять на холме Примроз, как я стоял за день до написания этой последней главы, видеть бескрайнюю ширь домов, туманную, голубоватую в пелене дыма и мороси, растворяющуюся вдали в низком мглистом небе, видеть людей, разгуливающих по холму среди цветочных клумб, толпу зевак вокруг марсианской машины, которая так недвижно и стоит там, слушать возню играющих детей и вспоминать то время, когда я видел эту ширь ясной, отчетливой, жесткой и безмолвной в лучах утренней зари того последнего великого дня…

Но самое странное – это снова держать жену за руку и думать о том, как я считал ее, а она считала меня – погибшими.

1898

Чудесное посещение. Сказочный роман, 1895. Перевод с английского Алексея Иорданского

НОЧЬ НЕОБЫКНОВЕННОЙ ПТИЦЫ

I

В Ночь Необыкновенной Птицы многие в Сиддертоне (и кое-где еще ближе) видели Сияние над Сиддерфордской пустошью. Но в Сиддерфорде его не видел никто, потому что почти весь Сиддерфорд уже спал.

Весь тот день бушевал ветер, чем дальше, тем сильнее, и жаворонки на пустоши прерывисто щебетали над самой землей, а если поднимались выше, то их уносило, как сухие листья. Солнце село в кровавое месиво туч, а луна так и не показалась. По словам тех, кто видел Сияние, оно было золотистым, словно луч света, падающий с неба, и не равномерным, подобно зареву, а иссеченным зигзагами вспышек, похожих на отблески от взмахов мечей. Сияние длилось всего мгновение и погасло, оставив после себя непроглядный мрак ночи. В журнале «Нейчер» были напечатаны несколько писем по этому поводу и одна сделанная наспех зарисовка, которую все сочли не слишком похожей. (Эту не слишком похожую зарисовку вы можете увидеть сами в т. CCLX указанного журнала, на странице 42.)

Сияния в Сиддерфорде не видел никто, но Энни, жена Мошенника Дэргена, лежавшая без сна, увидела его отражение – мерцающий золотой язычок пламени, который плясал на стене.

Она была и одной из тех, кто слышал звуки. Кроме нее, их слышали еще два человека: слабоумный Дурень Дэрген и мать Эмори. Все они говорили, что это было похоже на пение детских голосов под перебор струн арфы, сопровождаемое стремительным каскадом нот вроде того, какой иногда издает орган. Звуки возникли и оборвались неожиданно, словно кто-то открыл и тут же закрыл дверь, – ни перед тем, ни после не слышно было ничего, кроме завывания ночного ветра над пустошью и шума прибоя в пещерах под Сиддерфордским утесом. Мать Эмори говорила, что от этих звуков ей захотелось плакать, а Дурень жалел, что слышал так мало.

Вот и все, что могут вам рассказать о Сиянии над Сиддерфордской пустошью и о музыке, которая якобы слышалась тогда. Действительно ли и то и другое имеет какое-нибудь отношение к Необыкновенной Птице, история которой будет изложена ниже, – мне неизвестно. Однако я решил привести здесь эти сведения по причинам, которые станут очевидными из дальнейшего.

ПОЯВЛЕНИЕ НЕОБЫКНОВЕННОЙ ПТИЦЫ

II

Сэнди Брайт возвращался из лавки Спиннера с куском копченой свиной грудинки, который получил в обмен на часы. Никакого света он не видел, но слышал и видел Необыкновенную Птицу. Ему вдруг послышались хлопанье крыльев и голос, похожий на женский вопль. От этих звуков ему, человеку нервному, да еще оказавшемуся в полном одиночестве на пустынной дороге, стало не по себе. Он в тревоге обернулся (весь дрожа от страха) и увидел на фоне кедровника, черневшего выше по склону, что-то большое и темное – оно как будто опускалось прямо на него. Забыв обо всем, он бросил свою грудинку и пустился бежать, но тут же растянулся на земле.

Тщетно пытался он – таково было охватившее его смятение – припомнить, как начинается «Отче наш». В воздухе над ним повисла Необыкновенная Птица – большая, больше его самого, с широко распростертыми крыльями и, как ему показалось, черного цвета. Он завопил от ужаса, решив, что пришел ему конец. Но птица миновала его, плавно скользнула к подножью холма, взмыла вверх над домом викария и исчезла в тумане, висевшем над долиной, в направлении Сиддерфорда.

А Сэнди Брайт долго лежал ничком, уставившись в темноту, где скрылась Необыкновенная Птица. Наконец он встал на колени и, не переставая поглядывать в ту сторону, возблагодарил милосердные небеса за свое избавление. А потом двинулся вниз, в деревню, громко каясь на ходу в своих прегрешениях – на случай, если Необыкновенная Птица вдруг вздумает вернуться. Все, кто его слышал, решили, что он пьян. Но с той ночи он стал другим человеком: бросил пить и больше не обманывал казначейство, торгуя серебряными украшениями без патента. А кусок копченой свиной грудинки так и остался лежать на склоне холма, пока его утром не обнаружил там один торговец из Портбердока.

Следующим, кто видел Необыкновенную Птицу, оказался письмоводитель стряпчего из Айпинг-Хэнгера, который взбирался на холм, чтобы перед завтраком полюбоваться на восход солнца. За ночь ветер разогнал тучи, оставив лишь отдельные таявшие в небе клочья. Сначала письмоводитель подумал, что видит орла. У самого зенита, в невероятной дали, выше розовых перистых облаков виднелось крохотное яркое пятнышко. Трепеща крыльями, птица словно билась о небосвод, как залетевшая в дом ласточка бьется об оконное стекло. Потом она опустилась ниже, в земную тень, скользнула, описав гигантскую дугу, в сторону Портбердока, сделала крут над Хэнгером и скрылась за деревьями Сиддермортонского парка. Она казалась очень большой – больше человека. За мгновение перед тем, как она исчезла, лучи восходящего солнца прорвались из-за гребня холма и коснулись ее крыльев, которые вспыхнули ярким пламенем, переливаясь всеми цветами драгоценных камней, и тут же погасли, а письмоводитель так и остался стоять разинув рот.

Какой-то пахарь, шедший на свое поле вдоль каменной ограды Сиддермортонского парка, видел, как Необыкновенная Птица на мгновение мелькнула над ним и скрылась в затянутой туманом прогалине среди буков. Цвета ее крыльев он не разглядел, а мог лишь засвидетельствовать, что у нее длинные ноги розового цвета, словно обнаженное тело, а туловище в белых крапинках. Птица стрелой пронеслась в воздухе и исчезла.

Это были первые три очевидца появления Необыкновенной Птицы.

Когда в наши дни кто-нибудь окажется до смерти напуган дьяволом и устрашен мыслью о собственной греховности или же увидит на рассвете какие-то необыкновенные радужные крылья, он вряд ли сможет никому ничего об этом не сказать. Юный письмоводитель стряпчего поведал обо всем за завтраком матери и сестрам, а потом, по пути в свою контору в Портбердоке, поговорил об этом с кузнецом из Хаммерпонда, и все утро в конторе вместо того, чтобы переписывать бумаги, дивился со своими приятелями происшедшему. А Сэнди Брайт отправился потолковать об этом деле с баптистским священником мистером Джекиллом, пахарь же рассказал все старому Хью, а несколько позже – Викарию Сиддермортонского прихода.

– Здешние жители не наделены чрезмерным воображением, – сказал Викарий. – Хотел бы я знать, что тут правда. Если не считать того, что крылья показались ему бурыми, эта птица удивительно похожа на фламинго.

ОХОТА НА НЕОБЫКНОВЕННУЮ ПТИЦУ

III

Викарий Сиддермортонского прихода (это в девяти милях по прямой линии от Сиддермута, что на побережье) увлекался орнитологией. Одинокий мужчина в его положении почти неизбежно должен иметь какое-нибудь любимое занятие в этом роде – ботанику, собирание древностей или фольклора. Кроме этого, Викарий увлекался геометрией и время от времени посылал в педагогическое приложение к «Таймсу» неразрешимые задачи для всеобщего обсуждения, но орнитология была его страстью. Он уже добавил двух залетных гостей к списку редких птиц Британии. Его имя не раз появлялось на страницах «Зоолога» (хотя боюсь, что теперь оно уже забыто, ведь жизнь течет так быстро). А на следующий день после появления Необыкновенной Птицы сначала один, а потом и другой человек подтвердили рассказ пахаря и сообщили Викарию – пусть даже одно к другому и не имело отношения – о Сиянии над Сиддерфордской пустошью.

Надо сказать, что у Викария было два соперника в его научном увлечении: Галли из Сиддертона, который собственными глазами видел Сияние – он-то и прислал зарисовку в «Нейчер», – и Борленд, торговец пособиями по естественной истории и владелец морской лаборатории в Портбердоке. По мнению Викария, Борленду следовало бы ограничиваться своими веслоногими ракообразными, но вместо этого он держал таксидермиста и, пользуясь преимуществами своего прибрежного расположения, отлавливал редких морских птиц. Всякому, кто хоть что-нибудь понимает в коллекционировании, ясно было, что не пройдет и двадцати четырех часов после появления необычной гостьи, как оба эти человека кинутся прочесывать окружающую местность.

Взгляд Викария, находившегося у себя в кабинете, упал на корешок «Птиц Британии» Сондерса. Там уже в двух местах значилось: «Единственный экземпляр, известный в Британии, добыт преподобным К. Хильером, викарием Сиддермортонского прихода». Третье такое упоминание? Вряд ли подобного удостоился еще хоть один коллекционер.

Викарий посмотрел на часы – ровно два. Он только что пообедал, после чего обычно «предавался отдыху». Он знал, что если сейчас выйдет на солнцепек, то ему непременно напечет и макушку, и все остальное, и потом он будет скверно себя чувствовать. Но Галли наверняка уже в пути и обшаривает зорким взглядом окрестности. Что, если это окажется нечто весьма интересное и заполучит это Галли?

Ружье Викария стояло в углу. (Радужные крылья и розовые ноги! Какой необыкновенно волнующий цветовой контраст!) Он взял ружье.

Чтобы не попасть на глаза своей экономке, он собирался выйти через стеклянные двери на веранду, откуда в сад и на дорогу, ведущую на холм. Ему было прекрасно известно, что такие охотничьи экспедиции не встречают у нее одобрения. Но тут он увидел, что по саду приближаются жена его помощника и две ее дочери с теннисными ракетками в руках. Жена его помощника, молодая женщина, отличавшаяся невероятной силой характера, вечно играла в теннис на газоне Викария, срезала его розы, спорила с ним по богословским вопросам и во всеуслышание осуждала его образ жизни. Он панически ее боялся и постоянно перед ней заискивал, хотя своей орнитологии до сих пор оставался верен…

Тем не менее он вышел все-таки через парадную дверь.

IV

Если бы не коллекционеры, Англия, можно сказать, была бы полным-полна редких птиц и удивительных бабочек, диковинных цветов и тысяч других интересных вещей. Но к счастью, коллекционер ничего такого не допускает, либо убивая их собственной рукой, либо назначая за них немыслимое вознаграждение и тем самым толкая низшие сословия на убийство всякого необычного существа, стоит ему только появиться. Это дает людям работу, пусть даже и противоречит постановлениям парламента. Таким путем он истребляет, например, клушицу в Корнуолле, белую бабочку в Бате и дикую лилию «Королева Испанская» и может похвастать тем, что уже искоренил большую гагарку и сотню других редких птиц, растений и насекомых. Все это – дело рук коллекционера и только его заслуга. Во имя Науки. И это правильно, так и должно быть: в самом деле, все, что необычно, – безнравственно (подумайте-ка над этим как следует, если пока еще так не считаете), точно так же, как оригинальное мышление – признак безумия. (Попробуйте-ка найти иное определение, которое подойдет ко всем случаям и того и другого.) А если какой-нибудь вид редок, то он, значит, неспособен выжить. Коллекционер, в сущности, подобен пешему воину во времена закованных в броню всадников: он оставляет в покое сражающихся и перерезает глотки выбитым из седла. Поэтому летом вы можете пройти всю Англию из конца в конец и увидеть лишь восемь-десять разновидностей заурядных диких цветов, только самых обычных бабочек и с десяток наиболее распространенных птиц, так что ваш взгляд не будет оскорблен никаким нарушением однообразия, ни одним всплеском красок незнакомого цветка или взмахом крыла неведомой птицы. Все остальное уже много лет как «взято в коллекцию». За что все мы и должны обожать коллекционеров и помнить, чем им обязаны, созерцая их убогие собрания. Все эти пропахшие камфарой ящички, стеклянные витринки и переложенные промокательной бумагой гербарии – не что иное, как могилы Редкого и Прекрасного, символы Торжества Досуга (проведенного самым высокоморальным образом) над Радостями Жизни. (Впрочем, все это, как вы совершенно справедливо заметили, не имеет к Необыкновенной Птице ни малейшего отношения.)

V

Есть на пустоши место, где среди сочного мха поблескивает черная вода и волосистая росянка, пожирающая неосторожных насекомых, простирает свои ненасытные запятнанные кровью руки к Господу Богу, отдавшему одним своим созданиям других для пропитания. Там на сухой гряде поднимаются серебристые стволы берез, и мягкая зелень лиственниц перемежается темно-зелеными елями. Туда-то в самую жаркую пору дня по дышащему медом вереску и направлялся Викарий, неся под мышкой ружье, заряженное крупной дробью, которая предназначалась для Необыкновенной Птицы. А через свободную руку у него был перекинут носовой платок, которым он снова и снова утирал пот, каплями выступавший на лице.

Миновав обширное озерцо и усыпанный бурыми листьями омут, где берет свое начало Сиддер, он по дороге, сначала песчаной, а потом меловой, дошел до калитки, ведущей в парк. К калитке нужно подняться на семь ступенек, а по ту сторону спуститься на шесть – чтобы не могли убежать олени. Поэтому, когда Викарий оказался в проеме калитки, его голова возвышалась над землей футов на десять или даже больше. И вот, бросив взгляд туда, где между двумя купами буков пышно разрослись папоротники, он заметил, как среди них мелькнуло и тут же исчезло что-то пестрое. Лицо его просияло, мышцы напряглись; втянув голову в плечи, он стиснул ружье обеими руками и застыл неподвижно. Потом, пристально вглядываясь в то место, спустился по ступенькам в парк и, по-прежнему держа ружье двумя руками, крадучись направился к зарослям папоротника.

Там не было заметно никакого движения, и Викарий уже стал опасаться, не обманули ли его глаза. Он вошел в заросли, погрузившись в них по грудь, и стал с шумом пробираться вперед. И тут прямо перед ним, ярдах в двадцати, а то и меньше, вдруг показалось что-то переливающееся радужными цветами и затрепетало в воздухе. Еще мгновение, и оно, взмыв над папоротником, распростерло крылья. Когда Викарий разглядел, что это такое, у него захватило дух, и от неожиданности он привычным движением спустил курок.

Раздался вопль нечеловеческой муки, крылья дважды взмахнули в воздухе, жертва косо скользнула вниз и рухнула на поросший травой склон позади – судорожно бьющееся тело, перебитое крыло и разлетающиеся окровавленные перья.

Викарий стоял ошеломленный, держа в руке дымящееся ружье. Оказалось, что это вовсе не птица, а юноша с удивительно прекрасным лицом, в каком-то просторном одеянии шафранно-желтого цвета и с радужными крыльями. Он корчился от боли, и по крыльям его пробегали волны цвета, сменяя друг друга и вспыхивая то пурпурным и алым, то золотисто-зеленым и ярко-голубым. Никогда еще Викарий не видел такого буйного потопа красок – ничто на свете не могло с ним сравниться: ни церковные витражи, ни крылья бабочек, ни даже разноцветные ореолы, какие можно видеть сквозь хрустальную призму.

Дважды Ангел (ибо это был ангел) привставал, но каждый раз снова падал на бок. Крылья его бились все слабее, по лицу, на котором был написан ужас, разливалась бледность, потоп красок тускнел. Внезапно он со стоном распростерся на земле, и переливающиеся цвета на перебитых крыльях померкли, слившись в однообразный тускло-серый тон.

– О, что это со мной случилось? – вскричал Ангел. Он весь содрогнулся, вытянул руки, вцепившись пальцами в землю, и застыл неподвижно.

– Боже мой! – воскликнул Викарий. – Я и подумать не мог… – Он осторожно подошел поближе. – Прошу прощения. Боюсь, я в вас попал.

Это не могло вызвать никаких сомнений.

Ангел как будто только сейчас его заметил. Он приподнялся на локте, и его карие глаза встретили взгляд Викария. Потом он, со стоном закусив губу, с трудом сел и оглядел Викария с ног до головы.

– Человек! – произнес Ангел, стиснув ладонями лоб. – Человек в нелепейшей черной одежде и без единого пера! Значит, я не обманулся. Я действительно в Стране Снов!

ВИКАРИЙ И АНГЕЛ

VI

Конечно, есть вещи явно невозможные. Даже самый недалекий ум согласится с тем, что описанная ситуация немыслима. То же самое заявит и «Атенеум», если вздумает напечатать отзыв об этой книге. Папоротники в солнечных бликах, раскидистые буки, викарий и ружье – все это еще куда ни шло. Но уж ангел – дело совсем другое! Всякий здравомыслящий человек вряд ли способен принять на веру столь нелепую историю. Викарий тоже прекрасно понимал, насколько она немыслима. Но он не отличался решительностью и потому примирился с фактом, в чем вы сейчас и убедитесь. Он разомлел от жары, дело происходило после обеда, и ему было не до умствований. Ангел застал его врасплох, и к тому же эти неуместные радужные переливы и трепыхания не давали ему сосредоточиться. В тот момент ему и в голову не пришло задаться вопросом, может этот ангел существовать или нет. В минутной растерянности он воспринял ангела как должное – и случилось непоправимое. Поставь себя на его место, мой уважаемый «Атенеум». Ты отправился на охоту. Ты кого-то подстрелил. Одного этого достаточно, чтобы прийти в замешательство. И тут ты обнаруживаешь, что подстрелил ангела и он сначала корчится на земле, а потом садится и заводит с тобой разговор. Он и не пытается принести извинения за свою немыслимость. Больше того, он сам переходит в наступление. «Человек! – восклицает он, указывая на тебя. – Человек в нелепейшей черной одежде и без единого пера! Значит, я не обманулся. Я в самом деле в Стране Снов!» Хочешь не хочешь, а на это надо что-то ответить. Или пуститься наутек. Или разнести ему череп из второго ствола, чтобы выпутаться из этого противоречия.

И Викарий ответил:

– В Стране Снов? Прошу прощения, но я бы сказал, что вы сами только что оттуда.

– Как это может быть? – вопросил Ангел.

– У вас из крыла течет кровь, – сказал Викарий. – Прежде чем мы продолжим разговор, доставьте мне удовольствие – печальное удовольствие – и позвольте перевязать крыло. Я, право же, весьма глубоко сожалею…

Ангел закинул руку за спину и скривился от боли.

Викарий помог своей жертве встать. Ангел послушно повернулся спиной, и Викарий, задыхаясь от волнения и бормоча всевозможные бессмысленные замечания, тщательно осмотрел пораненные крылья. (Он с интересом отметил, что они сочленяются с наружным верхним краем лопаток неким подобием сустава. Левое крыло пострадало незначительно, если не считать потери нескольких маховых перьев и одной-двух дробинок, застрявших в ala spuria[32]32
  Ложное плечо (лат.). (Здесь и далее – примеч. пер. Алексея Иорданского)


[Закрыть], но плечевая кость правого была, очевидно, перебита.) Викарий как мог остановил кровотечение и перевязал крыло с помощью носового платка и кашне, которое экономка заставляла его надевать в любую погоду.

– Боюсь, что некоторое время вы не сможете летать, – сказал он, ощупывая кость.

– Мне не нравится это новое ощущение, – сказал Ангел.

– Эта боль, когда я ее ощупываю?

– Что-что? – переспросил Ангел.

– Боль.

– Ах, у вас это называется «боль». Да, боль мне определенно не нравится. У вас в Стране Снов часто случается эта боль?

– Довольно часто, – ответил Викарий. – А вам она незнакома?

– Совершенно незнакома, – сказал Ангел. – Мне она не нравится.

– Любопытно! – произнес Викарий и зажал в зубах конец полотняного лоскута, чтобы завязать узел. – Думаю, что на первое время такая повязка сойдет. Я когда-то обучался приемам первой помощи, только мне еще не приходилось иметь дела с ранеными крыльями. Как, боль проходит?

– Теперь там не жжет, а как будто горит.

– Боюсь, некоторое время там у вас еще будет гореть, – сказал Викарий, все еще занятый раной.

Ангел пожал крылом и повернулся, чтобы еще раз поглядеть на Викария. До сих пор он на протяжении всего разговора то и дело косился на него через плечо. Теперь же он, подняв брови, оглядел Викария с головы до ног, и на его прекрасном лице с нежными чертами появилась и все ширилась улыбка.

– Как странно, что я говорю с человеком! – сказал он, мило усмехнувшись.

– А знаете, – отозвался Викарий, – если подумать, то и мне столь же странно, что я говорю с ангелом. Я человек прозаический. Викарий должен быть таким. И ангелов я всегда воспринимал… ну, скорее как художественный образ.

– А мы точно так же воспринимали людей.

– Но вы же наверняка видели столько людей…

– До сегодняшнего дня – ни разу. На картинах и в книгах – конечно, сколько угодно. Но сегодня, с восхода солнца, я уже видел несколько штук настоящих – из плоти и крови, и еще одну-две лошади – ну, знаете, это такие вроде единорогов, только без рога, – и множество этих карикатурных неуклюжих созданий, которые называются «коровы». При виде такого множества мифических чудовищ я, естественно, слегка испугался и решил спрятаться здесь до темноты. Я полагаю, вскоре снова станет темно, как и было сначала. Уф-ф! Эта ваша боль не доставляет мне никакого удовольствия. Надеюсь, что я вот-вот проснусь.

– Я не совсем понимаю, – сказал Викарий, сдвинув брови и потирая ладонью лоб. – «Мифическое чудовище»? – До сих пор самым худшим прозвищем, какое он слышал в свой адрес, было «пережиток Средневековья» (так назвал его один сторонник отделения церкви от государства). – Вы действительно полагаете, что… что я вам снюсь?

– Ну конечно, – ответил Ангел с улыбкой.

– А этот мир вокруг, эти могучие деревья и раскидистые папоротники…

– Все это как во сне, – сказал Ангел. – Как раз такое обычно и снится – или представляется воображению художников.

– А среди вас, ангелов, есть и художники?

– Множество, самые разные. Это ангелы с удивительной силой воображения – они выдумывают людей, и коров, и орлов, и тысячи всяких немыслимых существ.

– Немыслимых? – переспросил Викарий.

– Немыслимых, – повторил Ангел. – Мифических.

– Но я существую на самом деле! – воскликнул Викарий. – Уверяю вас, что я существую на самом деле.

Ангел пожал крыльями, скривившись от боли, и улыбнулся.

– Я всегда знаю, когда сплю и вижу сон, – сказал он.

– Это вы видите сон? – спросил Викарий и огляделся вокруг. – Это вы видите сон? – повторил он растерянно.

Он вытянул перед собой руку и пошевелил пальцами.

– Ах, вот что! Я начинаю понимать.

Ему пришла в голову блестящая идея. Не зря он все-таки учил математику в Кембридже.

– Назовите мне, пожалуйста, каких-нибудь животных из вашего мира… ну, из настоящего мира, настоящих животных, понимаете?

– Настоящих животных? – с улыбкой переспросил Ангел. – Пожалуйста – есть грифоны и драконы… есть джаббервоки… и херувимы… и сфинксы… и гиппогрифы… и русалки… и сатиры… и еще…

– Благодарю вас, – прервал его Викарий, когда ему показалось, что Ангел вошел во вкус. – Благодарю вас, этого вполне достаточно. Я, кажется, вижу.

Он немного помолчал, нахмурив лоб.

– Да… Кажется, вижу.

– Что видите? – спросил Ангел.

– Ну эти грифоны, и сатиры, и все прочие. Я вижу, что…

– Я их здесь не вижу, – сказал Ангел.

– Да нет, в том-то все и дело, что в этом мире их нельзя увидеть. Но люди, наделенные воображением, все нам о них рассказали, понимаете? И даже я временами… В этой деревне есть такие дома, где надо принимать на веру все россказни, которыми тебя угощают, иначе обидятся, – так вот, даже мне доводилось видеть во сне и джаббервоков, и домовых, и мандрагор… Видите ли, с нашей точки зрения, они – существа из сновидений…

– Существа из сновидений! – повторил Ангел. – Как странно! Это очень любопытный сон. Здесь все вверх ногами. Вы говорите, что люди существуют на самом деле, а ангелы – мифические существа. Еще немного, и можно подумать, будто каким-то образом существуют как бы два мира…

– По меньшей мере два, – заметил Викарий.

– Которые тесно соприкасаются и при этом все же не подозревают…

– Соприкасаются так же тесно, как страницы в книге.

– И переплетаются между собой, живя каждый своей жизнью. Какой восхитительный сон!

– И даже представления друг о друге не имеют.

– Но могут видеть друг друга в сновидениях! Да, – задумчиво произнес Ангел, – вероятно, что-то в этом роде и есть. И я сейчас вспомнил – иногда, когда я засыпаю или просто дремлю в полдень на солнцепеке, у меня перед глазами проплывают какие-то странные корявые лица, в точности как ваше, и деревья с зелеными листьями, и вот такая непонятная неровная местность… наверное, так оно и есть. Я попал в другой мир.

– Иногда, – начал Викарий, – когда я лежу в постели, но еще не совсем заснул, мне видятся лица столь же прекрасные, как ваше, и неведомые, дивные ослепительные пейзажи, над которыми парят крылатые тени, и удивительные – а иногда жуткие – создания снуют там взад и вперед. Иногда у меня в ушах даже звучит прелестная музыка… Может быть, когда мы отвлекаемся мыслями от этого чувственного мира, что давит на нас со всех сторон, когда погружаемся в сумерки дремоты, то другие миры… Точно так же, как становятся видны звезды – тоже другие миры, отделенные от нас пространством, – когда меркнет яркий свет дня… А мечтатели-художники, которые видят это явственнее всех…

Они стояли, глядя друг на друга.

– И каким-то непостижимым образом я из своего мира попал в ваш! – сказал Ангел. – В мир своих сновидений, который превратился в действительность.

Он огляделся.

– В мир сновидений!

– Странно все это, – сказал Викарий. – Наверное, и в самом деле существует… хм… четвертое измерение. А в таком случае, разумеется, – поспешно продолжал он, потому что обожал геометрические рассуждения и немного даже гордился тем, что в них разбирается, – может существовать сколько угодно трехмерных вселенных, которые плотно упакованы рядом друг с другом, и каждая видит другие лишь в туманных сновидениях. Может быть, мир громоздится на мир, вселенная – на вселенную. Вполне возможно. Нет ничего более невероятного, чем абсолютно возможное. Но я и не могу понять, как вам удалось попасть из вашего мира в мой…

– Надо же! – воскликнул Ангел. – Олени! В точности такие, как их рисуют на гербах. Как все это удивительно! Неужели я в самом деле не сплю?

Он принялся тереть кулаками глаза.

Полдюжины пятнистых оленей, шедшие вереницей поодаль среди деревьев, остановились, насторожившись.

– Это не сон – я и в самом деле настоящий ангел во плоти, который попал в Страну Снов, – сказал Ангел и засмеялся.

Викарий разглядывал его, скривив по своей привычке губы и потирая подбородок. Он думал о том же – не попал ли он в Страну Снов?

VII

Надо сказать, что в стране ангелов, как выяснил Викарий в ходе многочисленных дальнейших бесед, нет ни боли, ни горестей, ни смерти, ни женитьбы, ни замужества, ни рождений, ни забвения и лишь изредка само собой возникает нечто новое. Это страна без гор или долин, удивительно ровная; там стоят причудливые роскошные здания, неизменно светит либо солнце, либо полная луна, и в ажурных кронах деревьев, словно в эоловой арфе, постоянно играют тихие ветерки. Это Страна Чудес, где в небесах парят сверкающие моря, по которым плывут неизвестно куда неведомые корабли. Там на небосводе пламенеют цветы, а под ногами мерцают звезды, и дыхание жизни там – само блаженство. Этой стране нет конца – в ней не существует ни Солнечной системы, ни межзвездного пространства, как в нашей Вселенной, – и воздушный океан там простирается до самого солнца и уходит дальше, в бездонную пропасть неба. Все, что там есть, прекрасно – то прекрасное, что воплощено в нашем искусстве, есть всего лишь слабый отблеск и отдаленное подобие этого удивительного мира, а наши композиторы, самые свое-образные из них – это те, чей слух лишь едва-едва улавливает пылинки мелодий, которые там разносит по воздуху ветер. И повсюду там расхаживают ангелы и чудесные создания из бронзы, мрамора и живого огня.

Это Страна Закона – ибо все сущее там подчиняется законам, но законы ее каким-то непостижимым образом отличаются от наших. У них иная геометрия, потому что их пространство обладает кривизной, так что всякая их плоскость представляет собой цилиндр; а сила гравитации у них не пропорциональна квадрату расстояния, и вместо трех основных цветов их там двадцать четыре. Самые фантастические для нашей земной науки вещи там – повседневная обыденность, а наша наука показалась бы им безумным бредом. Их растения, например, цветут не цветами, а язычками разноцветного пламени. Все это, конечно, покажется вам сплошной чепухой, потому что недоступно вашему пониманию. В сущности, большая часть того, что рассказывал Ангел, осталась непостижимой и для Викария: против этого восставал весь его собственный опыт, относящийся лишь к здешнему вещественному миру. Это было настолько необычно, что не поддавалось воображению.

Что столкнуло между собой эти вселенные-близнецы, так что Ангел неожиданно оказался в Сиддерфорде, – этого не могли сказать ни Ангел, ни Викарий. Если уж на то пошло, не может этого сказать и автор настоящей повести. Его интересуют лишь факты, имевшие место в данном случае, и у него нет ни желания, ни достаточной самонадеянности, чтобы дать им объяснение. Стремление все объяснять – главное заблуждение, свойственное веку науки. А наиболее существенный факт, имевший место в данном случае, состоял в том, что 4 августа 1895 года в Сиддермортонском парке, все еще окруженный сиянием какого-то удивительного мира, где нет ни печали, ни воздыхания, стоял Ангел, светлый и прекрасный, и беседовал с викарием Сиддермортонского прихода о множественности миров. Что это был Ангел, автор может, если понадобится, подтвердить под присягой – но не более того.