Текст книги "Война миров. Чудесное посещение."

– Леди Хаммергаллоу, я должен возразить. Честное слово…

– Нет, мистер Хильер, это я должна возразить. Я все знаю. Что бы вы ни говорили, это нимало не изменит моего мнения. И не пытайтесь. Я и не подозревала, что вы такой интересный человек.

– Но я не могу допустить таких подозрений!

– Мы будем помогать ему вместе, мистер Хильер. Можете на меня положиться. Это в высшей степени романтично.

Вся она излучала благоволение.

– Но, леди Хаммергаллоу, я должен высказаться!

Стиснув в руке слуховую трубку, она решительно выставила ее вперед и замотала головой.

– У него настоящий музыкальный талант, я слышала!

– Заверяю вас самым серьезным образом…

– Я сразу догадалась. И к тому же еще калека…

– Вы находитесь во власти жесточайшего…

– Я думаю, если он действительно так одарен, как говорит эта Джехорам…

– Самое несправедливое подозрение, какое только…

– Хотя я, конечно, не придаю особого значения ее мнению…

– Подумайте о моем положении. Неужели я не заслужил репутации…

– …Возможно, мы сможем сделать для него что-нибудь как для музыканта.

– Разве я не… (Тьфу, пропасть! Бесполезно!)

– Так вот, дорогой мой, я предлагаю дать ему возможность показать нам, на что он способен. Я все это обдумала, пока ехала сюда. В ближайший вторник я приглашу кое-кого, людей с хорошим вкусом, а он пусть принесет свою скрипку. А? И если все пройдет удачно, я постараюсь устроить ему кое-какие приглашения и действительно помогу ему продвинуться.

– Но, леди Хаммергаллоу…

– Ни слова больше! – произнесла леди Хаммергаллоу, все еще решительно выставляя вперед свою слуховую трубку и крепко держа лорнет. – Я не могу надолго оставлять своих лошадей. Катлер бывает очень недоволен, когда я держу их слишком долго. Ему, бедняге, надоедает ждать, если поблизости нет трактира.

И она направилась к двери.

– Черт бы ее взял! – промолвил Викарий вполголоса. Ни разу еще он не произносил такого ругательства с тех пор, как принял сан. Вот какое деморализующее действие может произвести на человека посещение Ангела.

Стоя на веранде, он проводил взглядом экипаж. Ему казалось, что весь мир вокруг него рушится. Неужели он напрасно тридцать лет вел добродетельную холостую жизнь? Подумать только, на какие вещи считают его способным эти люди! Он стоял, уставившись на зеленое пшеничное поле напротив и на раскинувшуюся внизу деревню. Все это казалось вполне реальным. И тем не менее у него впервые в жизни закралось сомнение в реальности мира. Он потер подбородок, повернулся, медленно поднялся по лестнице в свою туалетную комнату и долго сидел, не сводя глаз с одеяния из непонятной желтой ткани.

– Знаю ли я, кто его отец! – сказал Викарий. – Да он же бессмертен, он уже порхал на небесах тогда, когда мои предки еще были сумчатыми… Жаль, что его сейчас здесь нет.

Он встал и пощупал одеяние.

– Интересно, откуда у них берутся такие вещи, – сказал Викарий. Потом подошел к окну и выглянул наружу. – Вероятно, все это недоступно пониманию, даже восход и закат солнца. Вероятно, никакое убеждение не может иметь неопровержимых оснований. Но все-таки человек привыкает воспринимать мир каким-то определенным образом. А теперь все перевернулось вверх ногами. Кажется, у меня открываются глаза на Невидимое. В высшей степени странная неуверенность. Такого волнения и растерянности я не испытывал с юности.

ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ АНГЕЛА В ДЕРЕВНЕ

XXIX

– Ну вот, теперь все в порядке, – сказал Крамп, сменив повязку. – Несомненно, здесь дело в ошибке памяти, но мне кажется, что эти ваши разрастания стали куда меньше, чем вчера. Видимо, они тогда произвели на меня слишком большое впечатление. Оставайтесь и пообедайте со мной, раз уж вы здесь. Обед – это когда едят в середине дня. К тому времени, как он закончится, мальчишки снова уберутся к себе в школу.

За всю свою жизнь я еще не видел, чтобы рана так быстро заживала, – говорил он по пути в столовую. – Наверное, ваши плоть и кровь совершенно чисты и свободны от бактерий. Что бы там ни творилось у вас в голове, – добавил он вполголоса.

За обедом он не спускал с Ангела глаз и всячески старался заставить его проговориться.

– Вас вчера утомила дорога? – спросил он внезапно.

– Дорога? – переспросил Ангел. – А, да, у меня немного устали крылья.

«Голыми руками его не возьмешь, – подумал Крамп. – Видимо, придется копнуть поглубже».

– Значит, вы всю дорогу летели, да? И ни на чем не ехали?

– Да никакой дороги вообще не было, – объяснил Ангел, беря горчицу. – Я парил, творя симфонию вместе с несколькими грифонами и огненным херувимом, как вдруг кругом стало темно, и я оказался в этом вашем мире.

– Надо же! – сказал Крамп. – Вот почему у вас нет никакого багажа. – Он вытер рот салфеткой, и в глазах у него мелькнула усмешка. – Вероятно, вы неплохо знаете этот наш мир? Разглядывали его сквозь свои алмазные стены и все прочее, а?

– Нет, не очень хорошо. Иногда мы видим его во сне. При лунном свете, когда кошмары убаюкивают нас дуновением своих крыльев.

– А, ну да, конечно, – сказал Крамп. – Очень поэтично выражено. Не хотите ли немного бургундского? Оно рядом с вами. Знаете, в нашем мире многие убеждены, что ангелы посещают нас не так уж редко. Может быть, кто-нибудь из ваших… э-э… друзей уже побывал здесь? Полагают, что они являются в тюрьмы к тем, кто этого заслуживает, и исполняют всякие изысканные танцы и прочее в этом роде. Ну, как в «Фаусте».

– Никогда ни о чем подобном не слышал, – ответил Ангел.

– Только на днях одна дама, у которой я лечил ребенка – у него было расстройство желудка, – уверяла меня, будто гримасы, которые корчил малыш, свидетельствовали о том, что ему снятся ангелы. В романах миссис Генри Вуд об этом говорится как о верном предвестнике безвременной кончины. Вы не смогли бы пролить свет на это загадочное патологическое явление?

– Я ничего в этом не понимаю, – ответил озадаченный Ангел, тщетно пытаясь уразуметь, куда клонит Доктор.

«Уперся, – сказал себе Крамп. – Догадался, что я над ним потешаюсь».

– Есть одна вещь, которая меня интересует. Не жалуются ли вновь прибывающие к вам на то, как с ними обращаются медики? Я всегда полагал, что на первых порах там должны уделять немало внимания водолечению. Только недавно, в июне, я видел на академической выставке картину…

– Вновь прибывающие? – повторил Ангел. – Я никак не пойму, что вы имеете в виду.

Доктор пристально посмотрел на него.

– Разве они не к вам прибывают?

– Прибывают? – переспросил Ангел. – Кто?

– Те, кто здесь умирает.

– После того, как они здесь развалятся на части?

– Здесь, знаете ли, все в это верят.

– Люди вроде той женщины, что кричала из двери, или того человека с грязным лицом и замысловатыми телодвижениями, или этих ужасных маленьких существ, которые швырялись ореховой скорлупой? Конечно, нет! Во всяком случае, я ни разу не видел ничего подобного до тех пор, пока не упал в этот мир.

– Ах, вот что! Ну полно вам! – возразил Доктор. – Сейчас вы еще начнете говорить, будто ваша форменная одежда не белого цвета и будто вы не умеете играть на арфе.

– В Стране Ангелов белого не существует, – ответил Ангел. – Это такой странный пустой цвет, он получается, только если смешать все остальные.

– Но позвольте, дорогой сэр! – сказал Доктор, внезапно меняя тон. – Вы положительно ничего не знаете о той стране, откуда появились. Белый цвет – это сама ее сущность.

Ангел в недоумении уставился на него. Шутит он, что ли? Но Доктор был на вид совершенно серьезен.

– Вот, посмотрите-ка, – сказал Крамп и, встав, подошел к буфету, на котором лежал «Журнал для прихожан». Он взял его и раскрыл перед Ангелом на цветной вклейке. – Вот несколько настоящих ангелов. Понимаете, дело не только в крыльях. Видите – они белые, в развевающихся воздушных одеяниях, и возносятся в небо, не разворачивая крыльев. Вот это и есть ангелы, тут сведения из самого достоверного источника. И волосы, словно выкрашенные перекисью. У одного, видите, маленькая арфа, а другой помогает вон той бескрылой даме – так сказать, ангелу в зародыше – подняться ввысь.

– Ну что вы! – возразил Ангел. – Это же совсем не ангелы.

– Да нет, ангелы, – настаивал Крамп, положив журнал назад, на буфет, и снова усевшись с видом полного удовлетворения. – Могу вас заверить, что это самый достоверный источник…

– А я могу вас заверить…

Крамп поджал губы и покачал головой, точь-в-точь как тогда в разговоре с Викарием.

– Нет, это бесполезно, – сказал он. – Мы не можем пересматривать все свои представления только потому, что какой-то безответственный пришелец…

– Если это ангелы, – сказал Ангел, – то, значит, я никогда не был в Стране Ангелов.

– Вот именно, – согласился Крамп с несказанным самодовольством. – К этому я и вел.

Ангел уставился на него широко открытыми от удивления глазами, и тут с ним во второй раз в жизни случился приступ этого чисто человеческого недомогания – он не смог удержаться от смеха.

– Ха-ха-ха! – вторил ему Крамп. – Я так и думал, что вы не такой уж сумасшедший, каким прикидываетесь. Ха– ха-ха!

И до конца обеда оба веселились вовсю, хотя и по совершенно разным причинам. И Крамп держался так, словно перед ним хоть и сумасброд, но весьма занятный.

XXX

Выйдя от Крампа, Ангел снова направился вверх по склону холма к дому Викария. Однако у калитки парка он – возможно, стремясь избежать встречи с миссис Гастик – свернул в сторону и сделал крюк в обход поля Ларка и фермы Брэдли.

Там он наткнулся на Респектабельного Бродягу, который мирно спал среди полевых цветов. Ангел остановился посмотреть – его поразила божественная безмятежность, написанная на лице этого человека. Респектабельный Бродяга тут же проснулся, словно его кто-то толкнул, и сел. Лицо его отличалось нездоровой бледностью, он был в порыжелом черном костюме, а на голове у него сидела набекрень видавшая виды шляпа.

– Добрый день, – сказал он добродушно. – Как поживаете?

– Прекрасно, благодарю вас, – ответил Ангел, уже освоивший эту фразу.

Респектабельный Бродяга окинул Ангела критическим взглядом.

– Шатаетесь по дорогам, приятель? – спросил он. – Вроде меня?

Ангел озадаченно рассматривал его.

– А почему вы спите вот так, а не в воздухе, на кровати? – спросил он.

– Ну и ну! – отозвался Респектабельный Бродяга. – Почему я не сплю на кровати? Да понимаете, тут вышла вот какая штука. В Сандрингемском поместье сейчас работают маляры, в Виндзорском замке засорилась канализация, а больше никакого жилья у меня нет. У вас не найдется в кармане мелочи на полпинты горького?

– У меня в кармане ничего нет, – ответил Ангел.

– Кажется, эта вот деревня называется Сиддермортон? – спросил Бродяга, с кряхтеньем поднимаясь на ноги и указывая на скопление крыш у подножья холма.

– Да, – подтвердил Ангел, – они называют ее Сиддермортон.

– Знаю ее, знаю, – сказал Бродяга. – Очень милая деревушка. – Он потянулся, зевнул и огляделся вокруг. – Дома, – произнес он задумчиво. – Угодья. – Он широким жестом обвел рукой поля и фруктовые сады. – Уютная деревушка, правда?

– Она не лишена какой-то особой прелести, – согласился Ангел.

– Не лишена какой-то особой прелести? Ну да… Господи, хотел бы я ободрать как липку это проклятое место! Я отсюда родом.

– Да что вы! – сказал Ангел.

– Да, отсюда. Слыхали когда-нибудь про потрошеных лягушек?

– Потрошеных лягушек? – переспросил Ангел. – Нет.

– Это у них называется вивисекция. Берут лягушку, вырезают ей мозги, а вместо них набивают ей голову опилками. И получается потрошеная лягушка. Так вот, в этой самой деревне полным-полно потрошеных людей.

Ангел воспринял это вполне серьезно.

– Неужели?

– Точно так, можете мне поверить. У каждого из них вырезали мозги, а вместо них набили голову гнилушками. Видите вон там маленький красный домик?

– Это называется школой, – сказал Ангел.

– Вот-вот, там им головы гнилушками и набивают, – подхватил Бродяга, весьма довольный своим замысловатым сравнением.

– Правда? Это очень интересно.

– И правильно делают, – продолжал Бродяга. – Оставьте им мозги – и у них заведутся всякие идеи, а заведутся идеи – и они начнут думать своей головой. А так можете пройти всю деревню из конца в коней и не встретить ни единого человека, который на это способен. Потому что они все потрошеные. Я эту деревню знаю. Я здесь родился и вполне мог бы жить здесь сейчас, гнуть спину на тех, кто почище. Но я взбунтовался и не дал потрошить себе мозги.

– А это болезненная операция? – спросил Ангел.

– Отчасти да. Только болит от нее не голова. И тянется она очень долго. Их еще маленькими приводят в эту школу и говорят: «Ходите сюда, здесь вы наберетесь ума». И детишки начинают туда ходить – просто золото, а не детишки. И им начинают набивать головы мусором. Понемногу, исподволь напихивают туда всякую мертвую гниль, так что для настоящих живых мозгов и места не остается. Даты, и перечни, и все такое. И вот они выходят оттуда совсем безмозглыми, и готово дело: теперь они с радостью снимут шапку перед кем угодно – стоит ему только на них глянуть. Да один вчера даже передо мной шапку снял! Бодро и весело берутся они за любой грязный труд и еще спасибо говорят, что им разрешают жить. Прямо-таки гордятся тем, что работают не покладая рук, лишь бы только работать. После того, как им выпотрошили мозги. Видите вон того типа, который там пашет?

– Да, – сказал Ангел. – У него тоже выпотрошили мозги?

– Еще бы. А иначе он бы в такую прекрасную погоду не пахал, а шатался по дорогам – как я или как те благословенные апостолы.

– Я, кажется, начинаю понимать… – сказал Ангел с некоторым сомнением.

– Я так и знал, что до вас дойдет, – отозвался Бродяга-Философ. – Так и думал, что у вас голова правильно устроена. А если говорить серьезно, то разве это не смешно? Сколько веков существует цивилизация, а этот несчастный скот на косогоре спину гнет до седьмого пота. А ведь он англичанин. Он высшая раса, венец творения. Один из тех, кому принадлежит Индия. Да тут живот надорвешь от смеха. Флаг, который тысячу лет гордо реет в битвах и наперекор бурям, – это его флаг. Не было еще на свете другой такой великой и славной страны. Не было. И вот что она с нами делает. Я расскажу вам одну историю, которая случилась в этих местах, – вы, я вижу, как будто нездешний. Есть тут один тип по фамилии Готч – сэр Джон Готч его титул, и, когда он был молодым джентльменом из Оксфорда, я был восьмилетним мальчишкой, а моей сестре было семнадцать. Она у них работала прислугой. Да Господи, кто же не слыхал таких историй – для него и для таких, как он, это обычное дело.

– Я не слыхал, – сказал Ангел.

– Всякую девчонку, кто посмазливей лицом и повеселей нравом, они непременно втопчут в грязь, а всякого парня, у кого есть хоть на грош задора и предприимчивости, всякого, кто не желает пить ту дрянь, которую присылает ему жена Помощника викария взамен пива, и снимать шапку направо и налево, и оставлять кроликов и дичь тем, кто почище, – такого изгоняют из деревни и объявляют дерзким буяном. И это называют патриотизмом! Да те, кто остается, хуже последнего черномазого, они и китайцам в подметки не годятся…

– Но я не понимаю, – прервал его Ангел, – что вы хотите сказать.

Тут Бродяга-Философ во всех подробностях изложил Ангелу незамысловатую историю про сэра Джона Готча и судомойку, – пересказывать ее здесь вряд ли стоит. Однако вы можете представить себе, как озадачила она Ангела. В ней сплошь и рядом попадались слова, которых он просто не понял, ибо Бродяга знал только один способ выражать сильные чувства – ругательства. Но при всем несходстве их словаря он все же сумел в какой-то степени донести до Ангела свое (возможно, и необоснованное) убеждение в том, насколько несправедливая и жестокая штука жизнь и какого полнейшего презрения заслуживает сэр Джон Готч.

Анген долго глядел в пыльную черную спину, удалявшуюся в сторону Айпинг-Хэнгера. На обочине дороги показался фазан, Бродяга-Философ тут же схватил камень и метким броском, в который вложил все свое неодобрение, заставил птицу с громким кудахтаньем кинуться прочь. А потом исчез за поворотом.

ШИРОТА ВЗГЛЯДОВ МИССИС ДЖЕХОРАМ

XXXI

– Я слышала, как в доме Викария кто-то играл на скрипке, когда проходила мимо, – сказала миссис Джехорам, принимая из рук миссис Мендем чашку чая.

– Это Викарий играет, – отозвалась миссис Мендем. – Я говорила Джорджу, но все напрасно. Я считаю, что нельзя позволять Викарию делать такие вещи. Это не в наших обычаях. Но он, видите ли…

– Знаю, дорогая моя, – сказала миссис Джехорам. – Но я однажды слышала, как Викарий играл в школе. По-моему, на этот раз играл не он. Местами получалось очень неплохо, знаете ли, даже очень искусно. И что-то совсем новое. Я рассказала об этом сегодня утром леди Хаммергаллоу. Мне кажется…

– Тот сумасшедший? Вполне возможно. Все эти полоумные… Дорогая моя, мне, наверное, никогда не забыть этой ужасной встречи. Вчерашней.

– Мне тоже.

– Бедные мои девочки! Они были так шокированы, что не могли вымолвить ни слова. Я сказала леди Хаммер…

– И они были совершенно правы. Это ужасно, дорогая моя. Для них.

– А теперь, дорогая моя, скажите мне откровенно – вы в самом деле верите, что это мужчина?

– Вам надо бы слышать, как он играл на скрипке.

– Знаете, Джесси, я все еще сильно подозреваю…

Миссис Мендем наклонилась вперед, словно собираясь перейти на шепот. Миссис Джехорам взяла себе печенье.

– Я убеждена, что ни одна женщина не могла бы играть так, как я слышала сегодня утром.

– Ну конечно, раз вы так говорите, значит, так оно и есть, – согласилась миссис Мендем. По всем вопросам искусства, музыки и изящной словесности миссис Джехорам слыла в Сиддермортоне непререкаемым авторитетом. Ее покойный муж был поэтом, так и не добившимся известности.

– И все же… – рассудительно добавила тем не менее миссис Мендем.

– Знаете, – сказала миссис Джехорам, – я наполовину склоняюсь к тому, чтобы поверить рассказу нашего дорогого Викария.

– Вы слишком добры, Джесси, – сказала миссис Мендем.

– Нет, в самом деле, я не думаю, чтобы у него в доме кто-то был. Уверена, мы бы об этом знали. Даже если чужая кошка появится в пределах четырех миль от Сиддермортона, нам о ней непременно сообщат. Здешние жители так любят сплетни…

– Я никогда не доверяла Викарию, – заявила миссис Мендем. – Я его прекрасно знаю.

– Да. Но то, что он рассказывает, вполне правдоподобно. Если этот мистер Ангел – человек весьма одаренный и эксцентричный…

– Ну, это уж чересчур эксцентрично – появиться в такой одежде. Дорогая моя, во всем нужно знать меру.

– А юбочки шотландцев? – напомнила миссис Джехорам.

– Все это хорошо там, в горах.

Миссис Джехорам уже некоторое время не сводила глаз с черной точки, которая медленно ползла вверх по желтовато-зеленому склону холма.

– Вон он идет через поле, – сказала она, вставая. – Уверена, что он. Я вижу горб. Если только это не какой-то человек с мешком за спиной. Господи, Минни, да вот же театральный бинокль! Как удобно отсюда подсматривать, что происходит в доме Викария! Да, это он. Именно «он». И такой хорошенький.

Она самоотверженно позволила хозяйке тоже взглянуть в бинокль. На минуту наступила тишина, нарушаемая только шелестом платьев.

– Сейчас он одет вполне прилично, – заметила миссис Мендем.

– Вполне, – согласилась миссис Джехорам.

Пауза.

– У него какой-то недовольный вид!

– И сюртук весь в пыли.

– Если бы не такая твердая походка, – сказала миссис Мендем, – можно было бы подумать… В такую жару…

Снова пауза.

– Видите ли, дорогая моя, – начала миссис Джехорам, опуская бинокль, – я хотела сказать – а что, если он переодетый гений?

– Если только про полуодетого человека можно сказать, что он переодетый.

– Это, несомненно, признак эксцентричности. Но мне доводилось видеть детей в коротких блузах, почти как у него. Многие одаренные люди выделяются своей одеждой и поведением. Гению дозволено увести коня там, где банковский клерк не решится даже заглянуть через изгородь. Вполне возможно, что он очень известен и смеется над нашей патриархальной простотой. И к тому же это было вовсе не так неприлично, как костюмы для езды на велосипеде, которые носят эти Новые Женщины. Одну такую я видела на днях в какой-то иллюстрированной газете – кажется, в «Нью баджет». Знаете, ну совсем как трико. Нет, дорогая моя, я по-прежнему придерживаюсь теории, что это гений. Особенно после того, как слышала его игру. Убеждена, что он весьма оригинален. И возможно, очень занятен. По правде говоря, я намерена попросить Викария нас познакомить.

– Дорогая моя! – вскричала миссис Мендем.

– Я твердо решила, – сказала миссис Джехорам.

– Боюсь, вы совершаете опрометчивый поступок, – возразила миссис Мендем. – Со всякими там гениями хорошо общаться в Лондоне. Но здесь, в доме Викария…

– Народ надо просвещать. Я люблю все оригинальное. Во всяком случае, я намерена посмотреть на него вблизи.

– Смотрите, как бы вам не увидеть больше, чем надо, – заметила миссис Мендем. – Я слышала, мода сейчас быстро меняется. Насколько я знаю, кое-кто в высшем свете считает, что гениев больше поощрять не следует. Все эти недавние скандалы…

– Только в литературе, могу вас заверить, дорогая моя. А в музыке…

– Что бы вы ни говорили, – перебила миссис Мендем, внезапно меняя тему, – я все равно останусь при своем убеждении: этот человек был одет до крайности неприлично и двусмысленно.

ОДНО НЕЗНАЧИТЕЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

XXXII

Ангел задумчиво шел полем вдоль живой изгороди, направляясь к дому Викария. Лучи заходящего солнца падали сзади ему на плечи, окрашивали в золотые тона дом и ярким пламенем горели во всех окнах. У калитки, вся залитая солнечным светом, стояла маленькая Делия, горничная. Заслоняясь рукой от солнца, она смотрела на Ангела. У него внезапно мелькнула мысль, что если и есть здесь что-то прекрасное, так это она. И к тому же еще полна жизни и тепла.

Открыв перед ним калитку, Делия отступила в сторону. Он внушал ей жалость: у нее самой старшая сестра была калекой. Ангел поклонился, как поклонился бы любой женщине, и мгновение смотрел ей прямо в глаза. Их взгляды встретились, и в душе ее что-то шевельнулось.

Ангел нерешительно подошел.

– У вас очень красивые глаза, – сказал он тихо, и в его голосе прозвучало нечто вроде восхищения.

– О, что вы, сэр! – воскликнула она, отпрянув назад.

На лице Ангела появилось выражение растерянности. Он двинулся дальше, по дорожке между цветочными клумбами Викария, а она все стояла, придерживая рукой открытую калитку и глядя ему вслед. Немного не доходя до увитой розами веранды, он обернулся.

Она еще мгновение продолжала пристально смотреть на него, а потом как-то неловко повернулась к нему спиной, закрыла калитку и сделала вид, что разглядывает стоящую внизу церковь.

САМАЯ СУТЬ ВЕЩЕЙ

XXXIII

За ужином Ангел изложил Викарию наиболее поразительные из приключений, пережитых им за день.

– Мне непонятна та готовность, чуть ли не рвение, с каким вы, люди, причиняете боль, – сказал Ангел. – Эти мальчишки, которые швырялись в меня сегодня утром…

– Видимо, получали от этого удовольствие, – подтвердил Викарий. – Знаю.

– И к тому же сами они не любят, когда им больно, – сказал Ангел.

– Да, – подтвердил Викарий, – они-то этого не любят.

– Потом, – продолжал Ангел, – я видел какие-то красивые высокие растения с зазубренными листьями – два листа вот так, а два вот этак, – и, когда я один погладил, он вызвал у меня очень неприятное ощущение…

– Крапива! – догадался Викарий.

– В общем, это была какая-то совсем новая разновидность боли. И еще одно растение, у которого наверху что-то похожее на корону, а листья украшены множеством шипов и колючек…

– Наверное, чертополох.

– А у вас в саду такое красивое растение со сладким ароматом…

– Шиповник, – сказал Викарий. – Помню.

– И тот алый цветок, который выпрыгнул из коробочки…

– Из коробочки?

– Вчера вечером, – пояснил Ангел. – И полез вверх по занавеске… Огонь!

– Ах, это вы про спички и свечи! Ну да.

– И еще животные. Одна собака сегодня вела себя в высшей степени неприятно… И эти мальчишки, и манера некоторых людей говорить… Все как будто стараются – во всяком случае, хотят – причинить боль. Каждый только тем и занят, что причиняет боль…

– Или пытается избежать ее, – заметил Викарий, отодвигая свою тарелку. – Да, разумеется. Везде идет борьба. Весь наш мир – поле битвы, весь мир. Нами движет боль. Ну да, это же лежит на поверхности! И Ангел это понял в первый же день!

– Но почему всё на свете хочет причинять боль? – спросил Ангел.

– А в Стране Ангелов это не так?

– Нет, – ответил Ангел. – А почему здесь это так?

Викарий медленно вытер губы салфеткой.

– Да, здесь это так. Боль – самая суть вещей, – произнес он еще медленнее и, немного помолчав, добавил: – Знаете, для меня почти немыслимо представить себе… э-э… мир без боли… Правда, когда вы играли на скрипке сегодня утром… Но этот мир – совсем другой. Он – полная противоположность миру ангелов. Больше того, есть немало людей – достойных, глубоко верующих людей, – которые настолько убеждены, что боль вездесуща… Они полагают, будто после смерти многим из нас придется еще хуже. По-моему, они впадают в крайность. Однако вопрос этот так серьезен, что разрешить его почти невозможно…

И Викарий тут же пустился в импровизированное рассуждение на тему о Неизбежности: мир устроен так, как он устроен, и каждый вынужден поступать так, а не иначе.

– Даже наша пища… – сказал Викарий.

– И что она? – спросил Ангел.

– Ее нельзя добыть, не причинив боли.

У Ангела так побелело лицо, что Викарий осекся. А он уже собирался во всех подробностях рассказать о злоключениях, постигших молодого барашка, чья нога лежала перед ними на столе. Наступило молчание.

– Кстати, – вдруг сказал Ангел. – Вам тоже выпотрошили голову? Как простым людям?

ДЕБЮТ АНГЕЛА

XXXIV

Когда леди Хаммергаллоу принимала какое-нибудь решение, все шло так, как она решила. И хотя Викарий делал судорожные попытки возражать, она добилась своего, и не прошло недели, как у нее в Сиддермортон-Хаусе сошлись одновременно слушатели, Ангел и скрипка. «Этот гений, которого открыл Викарий», – говорила она, тем самым с незаурядной предусмотрительностью перекладывая на плечи Викария всю вину за возможный провал. «Наш дорогой Викарий рассказывал мне», – так начинались в ее изложении поразительные истории о том, как искусно Ангел владеет инструментом. Однако новая идея целиком захватила ее – она всегда питала тайную мечту стать покровительницей какого-нибудь безвестного таланта. До сих пор по ближайшему рассмотрению неизменно оказывалось, что талантом там и не пахло.

– Это будет ему так полезно, – говорила она. – Волосы у него уже длинные, и с этим румянцем он будет на сцене прелестен, просто прелестен. Костюм Викария сидит на нем так скверно, что он уже сейчас выглядит как модный пианист. А слух о его происхождении – пущенный, конечно, не напрямик, а намеками – станет прекрасной приманкой. Когда он попадет в Лондон, разумеется.

По мере того как этот день приближался, Викария мучили все более мрачные предчувствия. Не один час потратил он, растолковывая Ангелу ситуацию, не меньше времени предавался размышлениям о том, что подумают люди, а самые ужасные часы проводил в попытках угадать, как поведет себя Ангел. До сих пор Ангел играл исключительно для собственного удовольствия. Время от времени Викарий неожиданно выкладывал ему какое-нибудь новое правило этикета, о котором только что вспомнил. Например:

– Знаете, очень важно, куда вы положите шляпу. Ни в коем случае не кладите ее на кресло. Держите ее в руках, пока не подадут чай, понимаете, а потом – погодите-ка – потом, понимаете, положите ее куда-нибудь.

Путь до Сиддермортон-Хауса был проделан без приключений, но, когда Викарий начал представлять Ангела гостям, его охватил ужас. Он забыл объяснить, что означает церемония представления. Простодушное удивление Ангела было всем очевидно, однако ничего особенно страшного не произошло.

– Чудной какой-то, – сказал мистер Ратбоун-Слейтер, всегда придававший исключительно большое значение одежде. – Пообтесать бы его. Вести себя не умеет. Начал скалить зубы, когда увидел, как я пожимаю руки. По-моему, все было сделано как полагается.

Случилось лишь одно незначительное происшествие. Знакомясь с Ангелом, леди Хаммергаллоу смотрела на него сквозь лорнет. Ангел поразился, увидев, какими огромными стали ее глаза. Его изумление и попытки заглянуть поверх стекол были слишком очевидными. Однако о слуховой трубке Викарий успел его предупредить.

Невозможность для Ангела сидеть иначе, как на вращающемся табурете, как будто возбудила некоторый интерес у дам, но не вызвала никаких замечаний. Они сочли это, вероятно, причудой будущего мастера. Он с трудом управлялся с чашками и обсыпал весь стол крошками от пирожного. (Не забывайте, что по части еды он был совершенным дилетантом.) Сидел он скрестив ноги. А со шляпой совсем растерялся и тщетно старался поймать взгляд Викария. Старшая мисс Пейпавер, пытавшаяся завести с ним разговор о курортах Европы и о сигаретах, сделала довольно нелестный вывод о его умственных способностях.

Ангел удивился, когда появился пюпитр и несколько нотных тетрадей, и немного забеспокоился, увидев, что леди Хаммергаллоу сидит склонив голову набок и не спускает с него глаз, увеличенных стеклами позолоченного лорнета.

Перед тем как он начал, к нему подошла миссис Джехорам и осведомилась, как называлась та очаровательная пьеска, которую он играл накануне вечером. Ангел ответил, что она никак не называлась, а миссис Джехорам сказала, что, по ее мнению, музыка вообще не должна никак называться, и спросила, чья это была вещь, а когда Ангел ответил, что играл из головы, она сказала, что он, должно быть, Настоящий Гений, и посмотрела на него с нескрываемым (и бесспорно обворожительным) восхищением. Помощник викария из Айпинг-Хэнгера (который всячески выставлял на вид свое кельтское происхождение и играл на рояле или говорил о живописи и музыке не иначе как с видом национального превосходства) не сводил с него ревнивого взгляда.

Викарий, которого вскоре изловили и усадили рядом с леди Хаммергаллоу, с беспокойством посматривал на Ангела, пока она во всех подробностях рассказывала ему, сколько зарабатывают скрипачи, – импровизируя большую часть этих подробностей на ходу. Ее несколько обескуражило происшествие с лорнетом, однако она решила, что оно укладывается в рамки позволительной оригинальности.

Итак, вообразите себе Зеленую Гостиную в Сиддермортон-Хаусе, стоящего у рояля со скрипкой в руке Ангела, переодетого священнослужителем, и респектабельную публику – приличных, вежливых, хорошо одетых людей, группами расположившихся по всей комнате и обменивающихся замечаниями в предвкушении концерта. Можно уловить даже обрывки их разговоров.