Текст книги "Страусы с молотка"

– Между прочим, мистер Мэйдиг, – сказал мистер Фодерингэй, – я, пожалуй, мог бы помочь вам… в ваших домашних делах.

– Что вы имеете в виду? – спросил мистер Мэйдиг, наливая себе в стакан сотворенное чудом старое бургонское.

Мистер Фодерингэй достал себе ниоткуда еще порцию кролика и набил полон рот.

– Я полагаю, – сказал он, – что сумел бы (чам, чам) совершить чудо с миссис Минчин (чам, чам) – заставить ее исправиться.

Мистер Мэйдиг поставил стакан и с сомнением посмотрел на своего собеседника.

– Она… она, знаете ли, не любит, когда вмешиваются в ее дела, мистер Фодерингэй. И… помимо всего прочего, сейчас двенадцатый час и она уже в постели и, наверно, уснула. Не кажется ли вам, что…

Мистер Фодерингэй взвесил эти доводы.

– А почему бы это не сделать, пока она спит?

Сперва мистер Мэйдиг возражал против такой идеи, но под конец уступил. Мистер Фодерингэй сделал свои распоряжения, и джентльмены снова занялись ужином, хотя чувствовали себя, пожалуй, не совсем в своей тарелке. Мистер Мэйдиг говорил, что он надеется на следующее утро обнаружить целый ряд перемен в характере своей экономки, но оптимизм пастора показался мистеру Фодерингэю, даже в состоянии благодушной умиротворенности, в каком он пребывал, несколько наигранным и вялым. Внезапно наверху раздался какой-то непонятный шум. Они обменялись недоуменным взглядом, и мистер Мэйдиг поспешно вышел из комнаты. Мистер Фодерингэй услышал, как он окликнул экономку и, мягко ступая, направился к ней наверх.

Через несколько минут священник вернулся, лицо его так и сияло.

– Поразительно! – восклицал он. – И до чего трогательно! Необычайно трогательно! – Он принялся расхаживать по комнате, – Покаяние, необычайно трогательное покаяние, – видел сквозь щелку в двери. Бедняжка! Поразительное превращение. Она проснулась. Она, должно быть, тотчас же проснулась. Она встала с постели и поспешила разбить бутылку бренди, которую припрятала у себя в сундуке. И покаялась в этом!.. Но какие перспективы это нам открывает! Если мы могли вызвать в ней такую чудесную перемену…

– Да, возможности прямо-таки безграничные, – согласился мистер Фодерингэй. – Взять хотя бы Уинча…

– Совершенно безграничные. – И, стоя на коврике перед камином, отбросив в сторону затруднение с Уинчем, мистер Мэйдиг развернул ряд замечательных проектов, которые ему тут же приходили в голову.

Но мы не будем распространяться об этих проектах. Достаточно сказать, что они были созданы мистером Мэйдигом в состоянии полной умиротворенности, той умиротворенности, какую обычно называют послеобеденной. Следует добавить, что проблема Уинча так и осталась неразрешенной. Нас не интересует, в какой мере эти проекты были осуществлены. Начались удивительные преобразования. В ту же ночь мистер Мэйдиг и мистер Фодерингэй метались по холодной рыночной площади, залитой мягким сиянием луны, в каком-то экстазе чудотворения: мистер Мэйдиг – в бурном движении, весь порыв, а мистер Фодерингэй – коротенький, взъерошенный и уже больше не подавленный своим величием. Они переродили всех пьяниц Парламентского района, превратили все пиво и алкоголь в воду (в этом вопросе мистеру Мэйдигу удалось переспорить мистера Фодерингэя); затем они значительно улучшили железнодорожное сообщение в своем округе, осушили болото Флиндера, улучшили почву на холме Одинокого Дерева и излечили викария от бородавки. И уже подумывали о том, как бы отремонтировать поврежденную сваю Южного моста.

– Наш город, – говорил, захлебываясь, мистер Мэйдиг, – станет завтра неузнаваемым. Как же будут все изумлены и как они будут благодарны! – И тут церковные часы пробили три.

– Слышите, – проговорил мистер Фодерингэй, – три часа! Мне пора домой. К восьми нужно быть в конторе. Да и миссис Уимс…

– Да ведь мы еще только начинаем, – сказал мистер Мэйдиг, упиваясь сладостью безграничного могущества. – Мы ведь только еще начинаем. Подумайте о том, какое благо мы творим. Когда люди проснутся…

– Но… – начал было мистер Фодерингэй.

Вдруг мистер Мэйдиг схватил его за руку. В глазах его вспыхнул огонь безумия.

– Мой дорогой друг, – сказал он. – Куда нам торопиться. Взгляните, – он показал на луну, стоявшую высоко в небе, – Иисус Навин![5]5
  По библейской легенде, во время битвы израильтян против аммореян Иисус Навин остановил движение солнца, чтобы дать израильтянам время выиграть битву.


[Закрыть]

– Иисус Навин? – переспросил мистер Фодерингэй.

– Иисус Навин, – повторил мистер Мэйдиг. – Почему бы это не сделать? Остановите ее.

Мистер Фодерингэй взглянул на луну.

– Не будет ли это уж слишком? – сказал он после некоторого молчания.

– Почему? – возразил мистер Мэйдиг. – Она-то, конечно, не остановится. Вы просто остановите вращение Земли. Время остановится. Никакой беды в этом не будет.

– Гм! – произнес мистер Фодерингэй. – Что ж. – Он вздохнул. – Я попытаюсь. Вот…

Он застегнул пиджак на все пуговицы и, стараясь говорить уверенным тоном, обратился к земному шару или населенной людьми планете.

– Перестань-ка вращаться, слышишь! – сказал мистер Фодерингэй.

В следующий миг он летел вверх тормашками по воздуху со скоростью нескольких десятков миль в минуту. Но, невзирая на то, что каждую секунду он делал несчетное число оборотов, мысль его продолжала работать; поистине человеческая мысль достойна удивления – порой она течет медленно, как смола, порой несется с быстротою света. В одну секунду он подумал и пожелал: «Пусть я спущусь вниз здрав и невредим. Что бы ни случилось, пусть я окажусь внизу, здравый и невредимый».

Он пожелал это как раз вовремя, потому что его одежда, разогретая быстрым полетом по воздуху, уже затлелась. Его сбросило резким, но вполне безопасным толчком на что-то мягкое, оказавшееся кучей свежевскопанной земли. Огромная масса металла и кирпичной кладки, удивительно напоминавшая колокольню на рыночной площади, рухнула невдалеке на землю, осыпав его сором и грязью, казалось, взорвалась гигантская бомба – во все стороны брызнули обломки стен, кирпич и щебень. Летящая корова с размаху ударилась об один из больших обломков и расплющилась в лепешку. Раздался грохот, в сравнении с которым даже самый оглушительный шум, слышанный им раньше, показался бы шелестом падающего снега; за этим взрывом последовал, постепенно затихая, ряд сотрясений меньшей силы. Страшный вихрь бушевал между небом и землей, не давая мистеру Фодерингэю приподнять голову. Некоторое время он был настолько ошеломлен и подавлен, что не мог осознать, где он и что, собственно, произошло. И первым делом он схватился за голову, чтобы удостовериться, что его развевающиеся по ветру волосы все еще на месте.

– Господи! – простонал мистер Фодерингэй, с трудом шевеля губами на пронзительном ветру. – Ведь я был на волосок от гибели. Что-то здесь вышло неправильно! Гром и буря. А только что была прекрасная ночь. Это все выдумки Мэйдига. Ну и ветер! Надо прекратить эти глупости, а то не миновать мне беды!.. Где же Мэйдиг?.. Что за проклятая неразбериха вокруг?

Он осмотрелся, насколько позволяли развевающиеся полы пиджака. Действительно, все выглядело необычайно странно.

– Небо-то в порядке, во всяком случае, – сказал мистер Фодерингэй. – Но только одно небо. Да и там вроде как начинается буря. И вон луна над головой. Такая же, как и раньше. И светло, как днем. А вот остальное… Где же город? Где… где все? И откуда взялся этот ветер? Я ведь не приказывал дуть ветру.

Мистер Фодерингэй тщетно старался встать на ноги и после нескольких неудачных попыток остался стоять на четвереньках. Он оглядывал залитый лунным светом мир с подветренной стороны, и фалды его пиджака развевались у него над головой.

– Значит, что-то здорово не в порядке, – произнес мистер Фодерингэй. – А в чем тут дело – один Бог знает.

Куда ни глянь, сквозь завесу пыли, которую гнал бушующий ураган, в призрачном мерцании ничего не было видно – только навороченные глыбы земли да груды беспорядочных развалин; ни деревьев, ни домов, никаких знакомых очертаний – дикий хаос, на который уже наползал мрак, пронизанный бешеными смерчами и вихрями, вспышками молний и раскатами быстро надвигающейся бури. Невдалеке, в мертвенном свете, виднелось нечто, что раньше, возможно, было вязом, – остатки вдребезги расщепленного ствола и ветвей, а дальше из громоздящихся руин вырастали искореженные железные балки – несомненно, бывший виадук.

Дело в том, что, когда мистер Фодерингэй остановил вращение земного шара, он не сделал никаких оговорок относительно всей той мелочи, что находится на его поверхности. Земля же вращается с такой быстротой, что каждая точка ее поверхности у экватора делает более тысячи миль в час, а в наших широтах – пятьсот с лишним миль. Таким образом, город, и мистер Мэйдиг, и мистер Фодерингэй, и все и вся стремительно понеслось вперед со скоростью около девяти миль в минуту, то есть несравненно быстрее снаряда, вылетающего из пушки. И все люди, все живые существа, все дома и деревья, весь знакомый нам мир – все понеслось с такой же невероятной быстротой и было разбито вдребезги и до основания уничтожено. Вот и все.

Мистер Фодерингэй, конечно, не отдавал себе ясного отчета во всех этих обстоятельствах. Но он чувствовал, что его чудо не удалось, и его охватило глубокое отвращение к чудесам. Теперь он очутился в полном мраке, – облака сомкнулись и погасили мелькнувшую на минуту луну, а ветер, дувший резкими порывами, яростно кружил в воздухе град и хлопья снега. Небо и земля сотрясались от рева воды и ветра, и, заслонившись рукой, Фодерингэй сквозь пыль и мокрый снег увидел при вспышке молнии надвигавшуюся на него громадную стену воды.

– Мэйдиг! – еле слышно прохрипел сквозь рев стихий мистер Фодерингэй. – Мэйдиг! Сюда!

– Остановись! – крикнул мистер Фодерингэй приближающейся воде. – Ради бога, остановись!

– Одну минуточку, – сказал мистер Фодерингэй молнии и грому. – Подождите одну минуточку, пока я соберусь с мыслями… Что мне теперь делать? – недоумевал он. – Что мне делать! Господи! Как бы я хотел, чтобы здесь был Мэйдиг.

– Придумал! – воскликнул мистер Фодерингэй. – И бога ради, пусть хоть теперь это получится правильно.

Он оставался на четвереньках, пригибаясь от ветра, страстно желая, чтобы все обошлось без ошибок.

– Ага! – сказал он. – Пусть ни одно из моих приказаний не будет исполнено, пока я не скажу: «Можно!..» Господи! Как это я не подумал об этом раньше!

Своим слабым голосом он старался перекричать ураган, кричал все громче и громче в тщетном желании услышать себя.

– Ну, так вот! Помни о том, что я только что сказал. Прежде всего, когда все, что я сейчас скажу, будет выполнено, пусть я лишусь своей чудодейственной силы, пусть моя воля станет такой, как у всех людей, и прекратятся все эти опасные чудеса. Я не хочу их. Лучше бы я их и не совершал. Это первое. А второе – пусть я снова стану таким, каким был до начала чудес: пусть все станет точно так, как было, прежде чем перевернулась эта несчастная лампа. Это, конечно, большая работа, но зато уж последняя. Все ясно? Никаких больше чудес, все, как было раньше: пусть я снова в баре «Длинного дракона» и еще не успел выпить свои полпинты. Ну и все!

Он вцепился руками в землю, закрыл глаза и сказал: «Можно!»

Настала глубокая тишина. Он почувствовал, что стоит на ногах.

– Это вы так говорите, – раздался голос.

Он открыл глаза. Он находился в баре «Длинного дракона» и спорил с Тодди Бимишем о чудесах. Смутное ощущение, что он позабыл нечто необычайно важное, мелькнуло и тут же исчезло. Ведь если не считать того, что он лишился своей сверхъестественной силы, все стало таким, как было раньше, и, следовательно, его мысль и память были точно такие же, как в начале этого рассказа. И он абсолютно ничего не знал обо всем, что здесь рассказано, не знает и по сей день. И, между прочим, он по-прежнему, конечно, не верит в чудеса.

– Говорю вам, что чудеса, как мы их себе представляем, невозможны, – сказал он, – и я сейчас вам это докажу…

– Это вы так думаете, – возразил Тодди Бимиш и добавил: – Докажите, если сумеете.

– Послушайте, мистер Бимиш, – сказал мистер Фодерингэй. – Давайте точно уговоримся, что такое чудо. Так вот, чудо – это нечто противное законам природы, нечто вызванное огромным напряжением воли…

1899

Волшебная лавка
(в переводе К. Чуковского)

Издали мне случалось видеть эту волшебную лавку и раньше.

Раза два я проходил мимо ее витрины, где было столько привлекательных товаров: волшебные шары, волшебные куры, чудодейственные колпаки, куклы для чревовещателей, корзины с аппаратурой для фокусов, колоды карт, с виду совсем обыкновенные, и тому подобная мелочь. Мне и в голову не приходило зайти в эту лавку. Но вот однажды Джип взял меня за палец и, ни слова не говоря, потащил к витрине; при этом он вел себя так, что не войти с ним туда было никак невозможно.

По правде говоря, я и не думал, что эта скромная лавчонка находится именно здесь, на Риджент-стрит, между магазином, где продаются картины, и заведением, где выводятся цыплята в патентованных инкубаторах. Но это была она. Мне почему-то казалось, что она ближе к Сэркус, или за углом на Оксфорд-стрит, или даже в Холборне, и всегда я видел ее на другой стороне улицы, так что к ней было не подойти, и что-то в ней было неуловимое, что-то похожее на мираж. Но вот она здесь, в этом нет никаких сомнений, и пухлый указательный пальчик Джипа стучит по ее витрине.

– Будь я богат, – сказал Джип, тыча пальцем туда, где лежало «Исчезающее яйцо», – я купил бы себе вот это. И это. – Он указал на «Младенца, плачущего совсем как живой». – И это.

То был таинственный предмет, который назывался «Купи и удивляй друзей!» – как значилось на аккуратном ярлычке.

– А под этим колпаком, – сказал Джип, – пропадает все, что ни положи. Я читал об этом в одной книге… А вон, папа, «Неуловимый грошик», только его так положили, чтобы не видно было, как это делается.

Джип унаследовал милые черты своей матушки: он не звал меня в лавку и не надоедал приставаниями, он только тянул меня за палец по направлению к двери – совершенно бессознательно, – и было яснее ясного, чего ему хочется.

– Вот! – сказал он и указал на «Волшебную бутылку».

– А если б она у тебя была? – спросил я.

И, услыхав в этом вопросе обещание, Джип просиял.

– Я показал бы ее Джесси! – ответил он, полный, как всегда, заботы о других.

– До дня твоего рождения осталось меньше ста дней, Джип, – сказал я и взялся за ручку двери.

Джип не ответил, но еще сильнее сжал мой палец, и мы вошли в лавку.

Это была не простая лавка, это была лавка волшебная. И потому Джип не проследовал к прилавку впереди меня, как при покупке обыкновенных игрушек. Здесь он всю тяжесть переговоров возложил на меня.

Это была крошечная, тесноватая полутемная лавчонка, и дверной колокольчик задребезжал жалобным звоном, когда мы захлопнули за собой дверь. В лавчонке никого не оказалось, и мы могли оглядеться. Вот тигр из папье-маше на стекле, покрывающем невысокий прилавок, – степенный, добродушный тигр, размеренно качающий головой; вот хрустальные шары всех видов; вот фарфоровая рука с колодой волшебных карт; вот целый набор разнокалиберных волшебных аквариумов; вот нескромная волшебная шляпа, бесстыдно выставившая напоказ все свои пружины. Кругом было несколько волшебных зеркал. Одно вытягивало и суживало вас, другое отнимало у вас ноги и расплющивало вашу голову, третье делало из вас какую-то круглую, толстую чурку. И пока мы хохотали перед этими зеркалами, откуда-то появился какой-то мужчина, очевидно, хозяин.

Впрочем, кто бы он ни был, он стоял за прилавком, странный, темноволосый, бледный. Одно ухо было у него больше другого, а подбородок – как носок башмака.

– Чем могу служить? – спросил он и растопырил свои длинные волшебные пальцы по стеклу прилавка.

Мы вздрогнули, потому что не подозревали о его присутствии.

– Я хотел бы купить моему малышу какую-нибудь игрушку попроще, – сказал я.

– Фокусы? – спросил он. – Ручные? Механические?

– Что-нибудь позабавнее, – ответил я.

– Гм… – произнес продавец и почесал голову, как бы размышляя. И прямо у нас на глазах вынул у себя из головы стеклянный шарик.

– Что-нибудь в таком роде? – спросил он и протянул его мне.

Это было неожиданно. Много раз мне случалось видеть такой фокус на эстраде – без него не обойдется ни один фокусник средней руки, – но здесь я этого не ожидал.

– Недурно! – сказал я со смехом.

– Не правда ли? – заметил продавец.

Джип отпустил мой палец и потянулся за стеклянным шариком, но в руках продавца ничего не оказалось.

– Он у вас в кармане, – сказал продавец, и действительно, шарик был там.

– Сколько за шарик? – спросил я.

– За стеклянные шарики мы денег не берем, – любезно ответил продавец. – Они достаются нам, – тут он поймал еще один шарик у себя на локте, – даром.

Третий шарик он поймал у себя на затылке и положил его на прилавок рядом с предыдущим. Джип, не торопясь, оглядел свой шарик, потом те, что лежали на прилавке, потом обратил вопрошающий взгляд на продавца.

– Можете взять себе и эти, – сказал тот, улыбаясь, – а также, если не брезгуете, еще один, изо рта. Вот!

Джип взглянул на меня, ища совета, потом в глубочайшем молчании сгреб все четыре шарика, опять ухватился за мой успокоительный палец и приготовился к дальнейшим событиям.

– Так мы приобретаем весь наш товар, какой помельче, – объяснил продавец.

Я засмеялся и, подхватив его остроту, сказал:

– Вместо того чтобы покупать их на складе? Оно, конечно, дешевле.

– Пожалуй, – ответил продавец. – Хотя в конце концов и нам приходится платить, но не так много, как думают иные. Товары покрупнее, а также пищу, одежду и все, что нам нужно, мы достаем вот из этой шляпы… И позвольте мне заверить вас, сэр, что на свете совсем не бывает оптовых складов настоящих волшебных товаров. Вы, верно, изволили заметить нашу марку: «Настоящая волшебная лавка».

Он вытащил из-за щеки прейскурант и подал его мне.

– Настоящая, – сказал он, указывая пальцем на это слово, и прибавил: – У нас без обмана, сэр.

У меня мелькнула мысль, что его шутки не лишены последовательности.

Потом он обратился к Джипу с ласковой улыбкой:

– А ты, знаешь ли, Неплохой Мальчуган…

Я удивился, не понимая, откуда он мог догадаться. В интересах дисциплины мы держим это в секрете даже в домашнем кругу. Джип выслушал похвалу молча и продолжал смотреть на продавца.

– Потому что только хорошие мальчики могут пройти в эту дверь.

И тотчас же, как бы в подтверждение, раздался стук в дверь и послышался пискливый голосок:

– И-и! Я хочу войти туда, папа! Папа, я хочу войти! И-и-и!

И уговоры измученного папаши:

– Но ведь заперто, Эдуард, нельзя!

– Совсем не заперто! – сказал я.

– Нет, сэр, у нас всегда заперто для таких детей, – сказал продавец, и при этих словах мы увидели мальчика: крошечное личико, болезненно-бледное от множества поедаемых лакомств, искривленное от вечных капризов, личико бессердечного маленького себялюбца, царапающего заколдованное стекло.

– Не поможет, сэр, – сказал торговец, заметив, что я со свойственной мне услужливостью шагнул к двери.

Скоро хнычущего избалованного мальчика увели.

– Как это у вас делается? – спросил я, переводя дух.

– Магия! – ответил продавец, небрежно махнув рукой. И – ах! – из его пальцев вылетели разноцветные искры и погасли в полутьме магазина. – Ты говорил там, на улице, – сказал продавец, обращаясь к Джипу, – что хотел бы иметь нашу коробку «Купи и удивляй друзей!».

– Да, – признался Джип после героической внутренней борьбы.

– Она у тебя в кармане.

И, перегнувшись через прилавок (тело у него оказалось необычайной длины), этот изумительный субъект с ужимками заправского фокусника вытащил у Джипа из кармана коробку.

– Бумагу! – сказал он и достал большой лист из пустой шляпы с пружинами.

– Бечевку! – И во рту у него оказался клубок бечевки, от которого он отмотал бесконечно длинную нить, перевязал ею сверток, перекусил зубами, а клубок, как мне показалось, проглотил. Потом об нос одной из чревовещательных кукол зажег свечу, сунул в огонь палец (который тотчас же превратился в палочку красного сургуча) и запечатал покупку.

– Вам еще понравилось «Исчезающее яйцо», – заметил он, вытаскивая это яйцо из внутреннего кармана моего пальто, и завернул его в бумагу вместе с «Младенцем, плачущим совсем как живой». Я передавал каждый готовый сверток Джипу, а тот крепко прижимал его к груди.

Джип говорил очень мало, но глаза его были красноречивы; красноречивы были его руки, обхватившие подарки. Его душой овладело невыразимое волнение. Поистине это была настоящая магия.

Но тут я вздрогнул, почувствовав, что у меня под шляпой шевелится что-то мягкое, трепетное. Я схватился за шляпу, и голубь с измятыми перьями выпорхнул оттуда, побежал по прилавку и шмыгнул, кажется, в картонную коробку позади тигра из папье-маше.

– Ай, ай, ай! – сказал продавец, ловким движением отбирая у меня головной убор. – Скажите, пожалуйста, эта глупая птица устроила здесь гнездо!..

И он стал трясти мою шляпу, вытряхнул оттуда два или три яйца, мраморный шарик, часы, с полдюжины неизбежных стеклянных шариков и скомканную бумагу, потом еще бумагу, еще и еще, все время распространяясь о том, что очень многие совершенно напрасно чистят свои шляпы только сверху и забывают почистить их внутри, – все это, разумеется, очень вежливо, но не без личных намеков.

– Накапливается целая куча мусора, сэр… Конечно, не у вас одного… Чуть не у каждого покупателя… Чего только люди не носят с собой!

Мятая бумага росла, и вздымалась на прилавке все выше, и выше, и выше, и совсем заслонила его от нас. Только голос его раздавался по-прежнему.

– Никто из нас не знает, что скрывается иногда за благообразной внешностью человека, сэр. Все мы – только одна видимость, только гробы повапленные…

Его голос замер, точь-в-точь как у ваших соседей замер бы граммофон, если бы вы угодили в него ловко брошенным кирпичом, – такое же внезапное молчание. Шуршание бумаги прекратилось, и стало тихо.

– Вам больше не нужна моя шляпа? – спросил я наконец.

Ответа не было.

Я поглядел на Джипа, Джип поглядел на меня, и в волшебных зеркалах отразились наши искаженные лица – загадочные, серьезные, тихие.

– Я думаю, нам пора! – сказал я. – Будьте добры, скажите, сколько с нас следует… Послушайте, – сказал я, повышая голос, – я хочу расплатиться… И, пожалуйста, мою шляпу…

Из-за груды бумаг как будто послышалось сопение.

– Он смеется над нами! – сказал я. – Ну-ка, Джип, поглядим за прилавок.

Мы обошли тигра, качающего головой. И что же? За прилавком никого не оказалось. На полу валялась моя шляпа, а рядом с нею в глубокой задумчивости, съежившись, сидел вислоухий белый кролик – самый обыкновенный, глупейшего вида кролик, как раз такой, какие бывают только у фокусников. Я нагнулся за шляпой – кролик отпрыгнул от меня.

– Папа! – шепнул Джип виновато.

– Что?

– Мне здесь нравится, папа.

«И мне тоже нравилось бы, – подумал я, – если бы этот прилавок не вытянулся вдруг, загораживая нам выход». Я не сказал об этом Джипу.

– Киска! – произнес он и протянул руку к кролику. – Киска, покажи Джипу фокус!

Кролик шмыгнул в дверь, которой я там раньше почему-то не видел, и в ту же минуту оттуда опять показался человек, у которого одно ухо было длиннее другого. Он по-прежнему улыбался, но когда наши глаза встретились, я заметил, что его взгляд выражает не то вызов, не то насмешку.

– Не угодно ли осмотреть нашу выставку, сэр? – как ни в чем не бывало сказал он.

Джип потянул меня за палец. Я взглянул на прилавок, потом на продавца, и глаза наши снова встретились. Я уже начинал думать, что волшебство здесь, пожалуй, слишком уж подлинное.

– К сожалению, у нас не очень много времени, – начал я. Но мы уже находились в другой комнате, где была выставка образцов.

– Все товары у нас одного качества, – сказал продавец, потирая гибкие руки, – самого высшего. Настоящая магия, без обмана, другой не держим! С ручательством… Прошу прощения, сэр!

Я почувствовал, как он отрывает что-то от моего рукава, и, оглянувшись, увидел, что он держит за хвост крошечного красного чертика, а тот извивается, и дергается, и норовит укусить его за руку. Продавец беспечно швырнул его под прилавок. Конечно, чертик был резиновый, но на какое-то мгновение… И держал он его так, как держат в руках какую-нибудь кусачую гадину. Я посмотрел на Джипа, но его взгляд был устремлен на волшебную деревянную лошадку. У меня отлегло от сердца.

– Послушайте, – сказал я продавцу, понижая голос и указывая глазами то на Джипа, то на красного чертика, – надеюсь, у вас не слишком много таких… изделий, не правда ли?

– Совсем не держим! Должно быть, вы занесли его с улицы, – сказал продавец, тоже понизив голос и с еще более ослепительной улыбкой. – Чего только люди не таскают с собой, сами того не зная!

Потом он обратился к Джипу:

– Нравится тебе тут что-нибудь?

Джипу многое нравилось. С доверчивой почтительностью обратившись к чудесному продавцу, он спросил:

– А эта сабля тоже волшебная?

– Волшебная игрушечная сабля – не гнется, не ломается и не режет пальцев. У кого такая сабля, тот выйдет цел и невредим из любого единоборства с любым врагом не старше восемнадцати лет. От двух с половиной шиллингов до семи с половиной, в зависимости от размера… Эти картонные доспехи предназначены для юных рыцарей и незаменимы в странствиях. Волшебный щит, сапоги-скороходы, шапка-невидимка.

– Ох, папа! – воскликнул Джип.

Я хотел узнать их цену, но продавец не обратил на меня внимания. Теперь он совершенно завладел Джипом. Он оторвал его от моего пальца, углубился в описание своих проклятых товаров, и остановить его было невозможно. Скоро я заметил со смутной тревогой и каким-то чувством, похожим на ревность, что Джип ухватился за его палец, точь-в-точь как обычно хватался за мой. «Конечно, он человек занятный, – думал я, – и у него накоплено много прелюбопытной дряни, но все-таки…»

Я побрел за ними, не говоря ни слова, но зорко присматривая за этим фокусником. В конце концов Джипу это доставляет удовольствие… И никто не помешает нам уйти, когда вздумается.

Выставка товаров занимала длинную комнату, большая галерея изобиловала всякими колоннами, подпорками, стойками; арки вели в боковые помещения, где болтались без дела и зевали по сторонам приказчики самого странного вида; на каждом шагу нам преграждали путь и сбивали нас с толку разные портьеры и зеркала, так что скоро я потерял ту дверь, в которую мы вошли.

Продавец показал Джипу волшебные поезда, которые двигались без пара и пружины, чуть только вы открывали семафор, а также драгоценные коробки с оловянными солдатиками, которые оживали, как только вы поднимали крышку и произносили… Как передать этот звук, я не знаю, но Джип – у него тонкий слух его матери – тотчас же воспроизвел его.

– Браво! – воскликнул продавец, весьма бесцеремонно бросая оловянных человечков обратно в коробку и передавая ее Джипу. – Ну-ка еще разок!

И Джип в одно мгновение опять воскресил их.

– Вы берете эту коробку? – спросил продавец.

– Мы бы взяли эту коробку, – сказал я, – если только вы уступите нам со скидкой. Иначе нужно быть миллионером…

– Что вы! С удовольствием.

И продавец снова впихнул человечков в коробку, захлопнул крышку, помахал коробкой в воздухе – и тотчас же она оказалась перевязанной бечевкой и обернутой в серую бумагу, а на бумаге появились полный адрес и имя Джипа!

Видя мое изумление, продавец засмеялся.

– У нас настоящее волшебство, – сказал он. – Подделок не держим.

– По-моему, оно даже чересчур настоящее, – отозвался я.

После этого он стал показывать Джипу разные фокусы, необычайные сами по себе, а еще больше – по выполнению. Он объяснял устройство игрушек и выворачивал их наизнанку, и мой милый малыш, страшно серьезный, смотрел и кивал с видом знатока.

Я не мог уследить за ними. «Эй, живо!» – вскрикивал волшебный продавец, и вслед за ним чистый детский голос повторял: «Эй, живо!» Но меня отвлекло другое. Меня стала одолевать вся эта чертовщина. Ею было проникнуто все: пол, потолок, стены, каждый гвоздь, каждый стул. Меня не покидало странное чувство, что стоит мне только отвернуться – и все это запляшет, задвигается, пойдет бесшумно играть у меня за спиной в пятнашки. Карниз извивался, как змея, и лепные маски по углам были, по правде говоря, слишком выразительны для простого гипса.

Внезапно внимание мое привлек один из приказчиков, человек диковинного вида.

Он стоял в стороне и, очевидно, не знал о моем присутствии (мне он был виден не весь: его ноги заслоняла груда игрушек и, кроме того, нас разделяла арка). Он беспечно стоял, прислонясь к столбу и проделывая со своим лицом самые невозможные вещи. Особенно ужасно было то, что он делал со своим носом. И все это с таким видом, будто просто решил поразвлечься от скуки. Сначала у него был коротенький приплюснутый нос, потом нос неожиданно вытянулся, как подзорная труба, а потом стал делаться все тоньше и тоньше и в конце концов превратился в длинный, гибкий красный хлыст… Как в страшном сне! Он размахивал своим носом в разные стороны и забрасывал его вперед, как рыболов забрасывает удочку.

Тут я спохватился, что это зрелище совсем не для Джипа. Я оглянулся и увидел, что все внимание мальчика поглощено продавцом, и он не подозревает ничего дурного. Они о чем-то шептались, поглядывая на меня. Джип взобрался на табуретку, а продавец держал в руке что-то вроде огромного барабана.

– Сыграем в прятки, папа! – крикнул Джип. – Тебе водить!

И не успел я вмешаться, как продавец накрыл его большим барабаном.

Я сразу понял, в чем дело.

– Поднимите барабан! – закричал я. – Сию минуту! Вы испугаете ребенка! Поднимите!

Человек с разными ушами беспрекословно повиновался и протянул мне этот большой цилиндр, чтобы я мог вполне убедиться, что он пуст! Но на табуретке тоже не было никого! Мой мальчик бесследно исчез!..

Вам, может быть, знакомо зловещее чувство, которое охватывает вас, словно рука неведомого, и больно сжимает вам сердце! Это чувство сметает куда-то прочь ваше обычное «я», вы сразу напрягаетесь, становитесь осмотрительны и предприимчивы, вы не медлите, но и не торопитесь, гнев и страх исчезают. Так было со мной.

Я подошел к ухмыляющемуся продавцу и опрокинул табуретку ударом ноги.

– Оставьте эти шутки, – сказал я. – Где мой мальчик?

– Вы сами видите, – сказал он, показывая мне пустой барабан, – у нас никакого обмана…

Я протянул руку, чтобы схватить его за шиворот, но он, ловко извернувшись, ускользнул от меня. Я опять бросился на него, но он опять увильнул и распахнул какую-то дверь.

– Стой! – крикнул я.

Он убежал со смехом, я ринулся за ним и со всего размаху вылетел… во тьму.

Хлоп!

– Фу ты! Я вас и не заметил, сэр!