Текст книги "Машина времени"

VIII. Объяснение

Насколько я мог судить, везде было такое же изобилие и такое же богатство, как в долине Темзы. С вершины каждого холма, на который я влезал, я видел такое же множество великолепных зданий, бесконечно разнообразных по материалу и стилю, видел такие же густые чащи вечно-зеленых растений, такие же усыпанные цветами деревья и древовидные папоротники. Местами отливала серебром извилистая лента реки, а вдали тянулись волнистые гряды холмов, исчезающие в прозрачной лазури неба.

Особенностью этого ландшафта, обратившего на себя мое внимание уже с самого начала, были круглые колодцы, достигавшие, как мне казалось, во многих местах довольно большой глубины. Один из этих колодцев находился как раз на тропинке, по которой я шел, когда поднимался на вершину холма во время своей первой прогулки. Как и все прочие колодцы, он был отделан по краям бронзой и защищен от дождя маленьким куполом. Сидя возле этих колодцев и всматриваясь в глубокую тьму, я ни разу не мог заметить ни малейшего блеска от воды или отражения в ней моей зажженной спички. Но из всех колодцев ко мне доносился какой-то странный звук, напоминающий стук больших машин. Я заметил по колебанию пламени спички, что внутрь колодца постоянно притекал воздух. Чтобы убедиться в этом, я бросил туда кусочек бумаги, и вместо того, чтобы медленно лететь вниз, бумага быстро завертелась и, увлеченная течением воздуха, исчезла из виду.

Спустя некоторое время я пришел также к заключению, что между этими колодцами и огромными башнями, разбросанными по склонам холмов, существует также известная связь, так как над этими башнями часто можно было заметить такое колебание воздуха, какое наблюдается в жаркие дни над залитым солнечными лучами берегом моря. Сопоставив все это, я решил, что башни и колодцы составляют систему подземной вентиляции, истинное назначение которой от меня ускользало. Сначала я склонен был связать это с санитарной организацией маленького народа. Такое заключение, естественно, могло прийти мне в голову, но оно было абсолютно невероятным.

Впрочем, я должен сознаться, что не собрал никаких сведений относительно дренажей, колодцев, путей сообщения и иных приспособлений в период моего пребывания в этом реальном будущем. В некоторых утопиях и рассказах о грядущих временах, которые мне приходилось читать, всегда сообщалось множество подробностей относительно зданий социального устройства и т. п. Но эти подробности легко представить себе, когда весь мир находится только в воображении, для настоящего же путешественника, попавшего в такие условия, в каких я находился, эти условия совершенно неуловимы.

Представьте себе, что будет рассказывать своему племени негр, привезенный прямо из центральной Африки в Лондон! Что может он знать о железнодорожных компаниях, о социальных движениях, о телефонах и телеграфах, транспортных и почтовых конторах и т. п. Конечно, он не узнает ничего, если мы не захотим объяснить ему. Но даже если он и будет знать, то разве он может передать это своим друзьям, никогда не путешествовавшим, или даже заставить их поверить? А теперь подумайте, как недалеко ушел негр от современного белого человека и как велико расстояние, отделяющее меня от этих людей золотого века! Я чувствовал многое, что было невидимо и что содействовало моему комфорту, но, помимо общего впечатления какой-то автоматической организации, я могу сообщить вам лишь очень немногое, подтверждающее огромную разницу между современным миром и этим золотым веком.

Например, что касается погребения умерших, то я нигде не видел никаких признаков крематория или могил. Но возможно, что кладбища или крематории находились где-нибудь вне круга моих исследований. Это опять-таки был один из тех вопросов, которые сразу встали передо мной. Но я не мог разрешить их, а так как эта загадка очень сильно меня занимала, то я сделал дальнейшее наблюдение, которое поразило меня еще сильнее: среди этого маленького народа не было совершенно ни дряхлых, ни больных!

Однако должен сознаться, что меня недолго удовлетворяли мои первоначальные теории, касающиеся автоматической цивилизации и приходящего в упадок человечества. Но я не мог придумать ничего другого. Изложу свои затруднения.

Все большие дворцы, которые я видел, служили лишь жилыми помещениями, огромными спальнями и столовыми. Но я не видел никаких других приспособлений, никакой утвари. Между тем люди эти были одеты в прекрасные ткани, которые ведь требовали возобновления иногда, а их сандалии, хотя и лишенные украшений, все-таки могли служить образцами прекрасных и сложных металлических изделий. Так или иначе, но ведь эти вещи все же надо было сделать! Между тем у этого народа я не заметил ни малейших следов какого бы то ни было творчества. У них не было ни лавок, ни мастерских, никаких признаков ввоза. Они проводили все свое время в милых играх, купались в реке, полушутливо ухаживали, точно играя в любовь, ели и спали и больше ничего. Я совершенно не мог понять, чем поддерживался такой порядок вещей.

Теперь вернемся к Машине времени. Что-то, мне неизвестное, запрятало ее в полый пьедестал Белого Сфинкса. Для чего? Хоть убейте, я не мог бы ответить на этот вопрос! Для чего существовали эти безводные колодцы, эти столбы с воздушными течениями? Я чувствовал, что не могу найти ключа к этим загадкам. Я чувствовал… как бы это объяснить вам? Представьте себе, что вы нашли бы надпись, отдельные фразы которой были написаны на прекрасном английском языке, но перемешаны со словами и буквами, совершенно вам неизвестными? Вот именно в таком виде представлялся мне мир в восемьсот две тысячи семьсот первом году на третий день моего пребывания в нем!

В этот же день я приобрел себе в некотором роде друга. Это случилось как раз тогда, когда я смотрел, как купалась небольшая группа маленьких людей на мелком месте реки. С одним из них случилась судорога, и его стало уносить вниз по течению реки. Течение тут было довольно быстрое, но все же не настолько, чтобы с ним не мог справиться пловец, хотя бы и не очень искусный. Однако никто не сделал даже малейшей попытки к спасению слабо кричащего маленького существа, которое тонуло на их глазах. И это может дать вам понятие о странном психическом недостатке этих маленьких людей.

Как только я окончательно убедился в этом, то быстро сбросил с себя платье и, войдя в воду ниже по течению реки, перехватил беспомощное маленькое создание и без труда вытащил его на берег.

Это была, как мне казалось, женщина. Незначительное растирание членов очень быстро привело ее в чувство, и я имел удовольствие видеть, что она совершенно оправилась, прежде чем я покинул ее. Я был такого невысокого мнения об этих маленьких людях, что, конечно, не ожидал от нее никакой благодарности. Однако тут я ошибся.

Случилось это утром. После обеда я снова встретил ее, когда возвращался после своих обычных исследований. Она подбежала ко мне с криками радости и поднесла мне огромную гирлянду цветов, очевидно сделанную исключительно только для меня.

Маленькое созданьице заинтересовало меня. Очень возможно, что я просто чувствовал себя чересчур одиноким. Во всяком случае, я постарался дать ей понять, что ценю ее подарок. Скоро мы уже сидели вместе в небольшой каменной беседке и вели разговор, состоявший преимущественно из улыбок. Расположение ко мне этого маленького создания производило на меня такое же впечатление, какое произвело бы расположение ребенка. Мы передавали друг другу цветы, и она целовала мои руки. Я делал то же самое. Потом я попробовал заговорить с нею и узнал, что ее зовут Цина. Я не понимал, что означает это имя, но мне казалось оно подходящим для нее. Так началась эта дружба, которая продолжалась неделю и кончилась… Потом я расскажу вам, как она кончилась!

Цина была совсем как дитя. Она хотела всегда быть со мной и пыталась следовать за мной повсюду. Когда я опять отправился бродить кругом и она пошла за мной, то мне пришло в голову довести ее до утомления и бросить, когда она выбьется из сил, не обращая внимания на ее жалобный зов, что я и сделал.

Проблема мира должна быть решена, говорил я себе. Ведь я не для того попал в будущее, чтобы заниматься миниатюрным флиртом. Однако ее отчаяние, когда я ее покинул, было слишком велико; временами даже она доходила до исступления, издавая жалобные крики, и, конечно, такая ее преданность доставляла мне столько же неудобства, сколько и утешения. Но я все-таки должен сознаться, что в некотором отношении она была для меня большой поддержкой.

Я думал, что это была лишь простая детская привязанность, поэтому я слишком поздно понял, что я причинил ей, когда покинул ее. Точно так же я слишком поздно понял, чем она была для меня. Это маленькое кукольное существо, показывая мне так по-детски свою привязанность и заботливость обо мне, порождало во мне чувство как бы возвращения домой, когда я приходил из своих экскурсий к Белому Сфинксу. И всегда я невольно искал глазами ее маленькую стройную фигурку в белой, окаймленной золотом одежде, как только выходил на вершину холма.

От нее я узнал, между прочим, что чувство страха еще не исчезло в этом мире. Она была достаточно бесстрашна днем и притом чувствовала ко мне особенное доверие. Однажды у меня явилось глупое желание напугать ее, и я стал делать разные страшные гримасы. Но она просто смеялась над этим. Однако все темное пугало ее; она боялась теней, боялась темных предметов. Темнота внушала ей ужас. Эта боязнь темноты была настолько сильна, что невольно наводила меня на размышления и на наблюдения. Я открыл, между прочим, что эти маленькие люди собирались в больших домах, как только темнело, и спали вместе. Войти к ним ночью с огнем значило произвести среди них сильнейший переполох и напугать их. После наступления темноты я никого уже не видал снаружи, и никто не спал один. Но я был настолько глуп, что совершенно не думал, чем вызывается этот страх, и, несмотря на отчаяние Цины, я все-таки спал отдельно от толпы.

Цину это очень беспокоило, но в конце концов ее привязанность ко мне восторжествовала, и в течение пяти ночей нашего знакомства, включая и последнюю ночь, она спала, положив голову на мое плечо.

Но я теряю нить своего рассказа, говоря о ней. Должно быть, это было в ночь, предшествовавшую ее спасению. Я проснулся на заре. Спал я очень неспокойно, и мне снился очень неприятный сон, будто я утонул и морские анемоны проводят по моему лицу своими нежными щупальцами. Вздрогнув, я проснулся, испытывая странное ощущение беспокойства. Мне казалось, будто из комнаты только что выскочило какое-то сероватое животное. Я снова попытался заснуть, но не мог. Меня одолевала какая-то странная тревога. Это был тот ранний час, когда предметы только что начинают выступать из темноты, но, несмотря на отчетливость своих очертаний, они все же кажутся бледными и нереальными. Я встал, прошел в большой зал и через него вышел наружу, на плиты у фронтона дворца. Желая извлечь какую-нибудь пользу из своего раннего пробуждения, я решил посмотреть на восход солнца.

Луна заходила. Тускнеющее сияние лунного света и первые бледные проблески зари, смешиваясь вместе, окутывали все кругом каким-то таинственным полумраком, кусты были чернильного цвета, земля темно-серая, а небо бесцветное и унылое. Я взглянул на вершину холма, и мне почудились какие-то привидения. Поднимаясь по его склону, я три раза видел белые фигуры. Два раза мне казалось, что я вижу какое-то одинокое, белое, обезьяноподобное существо, которое быстро взбиралось на холм. Но в третий раз около развалин я увидал целую вереницу таких существ, тащивших какой-то темный предмет. Они быстро двигались, и я не мог проследить, куда они девались. Казалось, что они исчезли в кустах. Но я ведь сказал вам, что еще не рассеялись предрассветные сумерки. Я испытывал неопределенное ощущение холода, столь знакомое каждому в такой ранний час дня. Я не доверял своим глазам.

Когда небо на востоке стало светлее и, наконец, показалось солнце, лучи которого прогнали мрак и вернули жизненную окраску всему окружающему миру, я отправился тщательно исследовать окрестности. Но нигде не видел и следов моих белых фигур. Эго были просто порождения полумрака, царившего тогда.

– Должно быть, это привидения, – сказал я себе. – Хотел бы я знать только, к какому времени они принадлежат?..

Мне вспомнился при этом забавный парадокос Грент-Аллена, который сказал однажды, что если бы каждое поколение, умирая, оставляло после себя духов, то весь мир был бы переполнен ими! Конечно, согласно этой теории, их должно было накопиться бесчисленное множество, и поэтому нет ничего удивительного, что я сразу увидел четырех.

Однако все эти шутливые размышления не могли все-таки удовлетворить меня, и я продолжал все утро думать об этих виденных мною фигурах, пока не произошло приключение с Циной, изгнавшее их из моей головы. Каким-то странным образом я связывал появление этих фигур с тем белым животным, которое я спугнул во время своих бешеных поисков Машины. Но Цина отвлекла мои мысли. Скоро, впрочем, они снова овладели мной, и притом с еще большею силой.

Мне кажется, я уже говорил вам, что погода золотого века была гораздо теплее нашей. Я не берусь объяснить причину этого явления. Может быть, солнце стало теплее, а может быть, земля более приблизилась к нему. Принято думать, что солнце постепенно охлаждается. Люди, незнакомые с некоторыми научными теориями, например с теорией Дарвина-младшего, забывают, что планеты должны одна за другой приближаться к своему центральному светилу и в конце концов падать на него. После каждой такой катастрофы солнце должно светить ярче, с возобновленною энергией. Возможно, что какую-нибудь из внутренних планет уже постигла эта участь. Но, какова бы ни была причина, факт все-таки остался фактом. Солнце грело сильнее, чем у нас.

И вот в одно очень жаркое утро – думаю, что это было на четвертый день моего пребывания, – я искал убежища от жары и ослепительного блеска солнца в колоссальных развалинах, находившихся недалеко от того здания, где я ночевал и питался. Тут со мною случилось странное происшествие. Странствуя между грудами кирпича, я наткнулся на узкую галерею, конец которой и боковые окна были завалены упавшими массами камня. Вследствие контраста с ослепительным дневным светом эта галерея показалась мне сначала совершенно темной. Я вошел в нее ощупью, так как вследствие быстрого перехода от яркого света к темноте я ничего не мог разобрать, и перед глазами моими поплыли цветные пятна.

Но вдруг я остановился как вкопанный. Пара глаз, блестевших от отраженного света, следила за мной из темноты.

Старинный, инстинктивный страх перед дикими зверями сразу овладел мной. Я сжал кулаки и уставился на сверкавшие глаза. Я боялся повернуться. Тут мне пришла в голову мысль об абсолютной безопасности, в которой, казалось, жило это человечество, но тотчас же вспомнил я их странный ужас перед темнотой.

Преодолев свой страх, я сделал несколько шагов вперед и заговорил…

Охотно допускаю, что мой голос звучал грубо и неровно. Я протянул руку и прикоснулся к чему-то мягкому. Тотчас же глаза как будто отпрыгнули в сторону, и что-то белое промелькнуло мимо меня.

Я почувствовал, что душа ушла у меня в пятки, но все же повернулся и увидал удивительное, маленькое обезьяноподобное существо со странно опущенной вниз головой, пробежавшее по освещенному пространству, находившемуся позади меня. Оно толкнулось о гранитную глыбу, отпрянуло в сторону и в одно мгновение исчезло в густой тени под другой грудой кирпичных обломков.

Впечатление, полученное мною от этого странного существа, было крайне несовершенное. Я помню только, что оно было тусклого белого цвета, имело странные, серовато-красные большие глаза и что на голове и вдоль спины были тонкие волосы. Но я уже сказал вам, что это странное существо пробежало слишком быстро и я не мог хорошенько разглядеть его. Я даже не могу сказать, бежало ли оно на четвереньках или же только очень низко опустило свои руки.

После минутного колебания я отправился вслед за ним к груде обломков. Я не мог отыскать его, но через некоторое время в глубокой темноте я наткнулся на одно из круглых, напоминающих колодец отверстий, о которых я уже вам рассказывал. Отверстие это было полускрыто свалившимся столбом. Тут у меня внезапно мелькнула мысль: не могло ли это странное существо скрыться в колодце?

Я зажег спичку и, заглянув вниз, действительно увидал маленькое белое существо с огромными блестящими глазами, которое в упор смотрело на меня, быстро отступая вниз.

Я невольно содрогнулся. Это существо было так похоже на человекообразного паука! Оно спускалось вниз по стене колодца, и тут я впервые заметил множество металлических подпорок для рук и ног, образовавших нечто вроде лестницы, спускавшейся в глубину шахты. Но спичка, догорая, обожгла мои пальцы и выпала из моих рук, а пока я зажигал другую, маленькое чудовище уже исчезло.

Не помню, сколько времени я просидел, всматриваясь в глубину колодца. Я долго не мог убедить себя, что виденное мною существо было человеком. Однако я начал мало-помалу прозревать истину, что человечество подразделилось на два вида животных. Изящные дети Верхнего Мира не были единственными потомками нашего поколения: побелевшее отвратительное ночное существо, промелькнувшее мимо меня, также было наследником предшествовавших веков.

Я вспомнил о башнях, вверху которых замечались постоянные воздушные течения, и о своей теории подземной вентиляции. Я начал подозревать их истинное назначение. Но какое же место я должен был отвести этому существу в моей схеме окончательно уравновешенной организации? Какое отношение имело оно к беспечному спокойствию прекрасных жителей Верхнего Мира? Что же скрывалось там, на дне этой шахты?

Я присел на край колодца, убеждая себя, что мне-то, во всяком случае, нечего бояться и что я должен спуститься туда, чтобы разрешить все свои недоумения. А между тем я чувствовал самый настоящий страх и не решался идти в колодец.

Пока я раздумывал, двое прекрасных надземных жителей, занимаясь любовным спортом, пробежали мимо из освещенного пространства в тень. Мужчина преследовал бегущую женщину и бросал в нее цветами. По-видимому, они очень смутились, увидев, что я держусь рукой за упавший столб и смотрю в глубь колодца. Очевидно, было не принято замечать эти отверстия, так как, когда я указал им на колодец и попробовал составить фразу на их языке и задать им вопрос об этом колодце, то они как будто еще более омрачились и отвернулись от меня. Однако их заинтересовали мои спички, и я сжег несколько штук, чтобы их позабавить.

Но когда я снова заговорил о колодце, то результат получился тот же самый. Тогда я оставил их в покое и решил отправиться к Цине и попытаться узнать что-нибудь от нее.

В мыслях моих совершался переворот, и мои догадки и впечатления получали новое объяснение. У меня был теперь ключ к этой загадке, я начинал постигать назначение этих вентиляционных башен, тайну колодцев и привидений, не говоря уже о бронзовых дверях и о судьбе моей Машины. И в то же время передо мной намечалось, пока еще в смутных чертах, разрешение той экономической проблемы, которая так занимала меня.

Вот каков был мой новый взгляд на вещи: ясно, что этот второй род людей был подземный. Три обстоятельства в особенности наводили меня на мысль, что редкое появление этих людей на поверхности было результатом их продолжительного и привычного пребывания под землей. Во-первых, блеклая окраска, общая у всех животных, живущих в темноте: например белые рыбы в Кентуккийских пещерах. Во-вторых – огромные глаза, обладающие способностью отражать свет, что составляет особенность всех ночных животных, например совы и кошки. И, наконец, это явное замешательство при дневном свете, неуклюжее, спотыкающееся бегство по направлению к темным местам и особенное опускание головы лицом вниз – все это подкрепляло мою теорию относительно чрезмерной чувствительности их сетчатой оболочки.

Итак, под моими ногами земля должна быть изрыта туннелями, и эти туннели служат жилищами для людей новой расы. Существование вентилирующих колодцев и башен по склонам холмов – везде, за исключением долины реки, – служило доказательством, как повсеместно шли разветвления этих туннелей. Разве не естественно было предположить, что в этом искусственном подземном мире совершалась работа, необходимая для благосостояния надземной расы?

Мысль эта показалась мне настолько правдоподобной, что я тотчас же принял ее и уже пошел далее, стараясь отыскать причину такого раздвоения человеческого рода. Вы, пожалуй, с сомнением отнесетесь к моей теории, но что касается меня, то я очень скоро почувствовал, что она недалека от истины.

Прежде всего, исходя из проблем нашего собственного века, я пришел к неопровержимому заключению, что ключ к такому положению вещей надо искать в постепенном расширении чисто временного и социального различия между капиталистом и рабочим. Нет сомнения, что вам это покажется смешным и совершенно невероятным, но ведь существуют же и теперь обстоятельства, которые намечают путь к таким последствиям! Так, например, существует тенденция утилизировать подземные пространства для таких целей цивилизации, которые не требуют красоты. В Лондоне есть подземная железная дорога, прокладываются новые подземные электрические линии, туннели, подземные мастерские, рестораны, и все это постоянно увеличивается в числе. Очевидно, думал я, такая тенденция уйти под землю все увеличивалась, пока промышленность не потеряла постепенно своего права находиться над землей. Словом, она уходила все глубже и глубже под землю, подземные фабрики все разрастались, и рабочие проводили все больше и больше времени под землей, пока наконец!..

Но разве рабочий лондонского Истлэнда не живет и теперь уже в таких искусственных условиях, что практически он как бы отрезан от естественной поверхности своей родной земли?

А затем склонность богатых людей к обособленности, без сомнения, вызываемая изысканностью их воспитания и расширением пропасти между ними и грубостью бедняков, приводит к тому, что привилегированные сословия стараются сохранить исключительно только для своего пользования все большие и большие пространства земли, так что около Лондона, например, лучшие и наиболее красивые местности уже теперь недоступны для посторонних.

Эта все расширяющаяся пропасть, происходящая от продолжительности и дороговизны высшего образования и возрастающей легкости для богатых приобретения утонченных привычек, конечно, должна была препятствовать общению и соприкосновению классов. Заключение браков между классами, задерживающее разделение человеческого рода по линиям социальных наслоений, становилось все реже и реже. Таким образом, в конце концов, на земле должны остаться только имущие, ставящие своею целью удовольствие, комфорт и красоту, а под землей неимущие, рабочие, постоянно приспосабливающиеся к условиям своей работы. Раз они там очутились, то, без сомнения, им нужно было платить ренту, и немалую, за вентиляцию своих жилищ. Если б они отказались от уплаты, то могли бы умереть с голоду или задохнуться в своих жилищах. Те из них, которые обладали непокорным нравом или не могли приспособиться к таким условиям жизни, должны были погибнуть. Мало-помалу равновесие должно было установиться, пережившие должны были настолько приспособиться к своей подземной жизни и настолько же стать счастливыми на свой лад, насколько счастливы по-своему надземные обитатели. Как мне казалось, этим вполне могла объясниться и утонченная красота одних, и выцветшая бледная окраска других.

Великий триумф человечества, о котором я мечтал, теперь принял в моих глазах совсем другой облик.

Это не был триумф нравственного развития и общей кооперации, который я представлял себе. Вместо этого я видел перед собой действительную аристократию, вооруженную усовершенствованными знаниями и добивающуюся логического заключения современной индустриальной системы. Ее триумф был не только победой над природой, но и победой над другою частью человеческого рода.

Я должен предупредить вас, что такова была теория, которую я придумал в то время. У меня не было подходящего проводника в духе утопических сочинений, который разъяснял бы мне все. Мое объяснение могло быть абсолютно неверным, но все же я думаю, что оно было наиболее правдоподобно.

Однако цивилизация, которую я видел, развивавшаяся согласно этой теории, по-видимому, давно уже прошла зенит и теперь находилась на пути к упадку. Слишком большая обеспеченность жизни надземных жителей привела их постепенно к дегенерации, к уменьшению роста, силы и умственных способностей. Я видел это ясно теперь. Но что случилось с подземными жителями – этого я не знал. Однако то, что мне пришлось видеть, указывало, что Морлоки – так назывались, между прочим, эти создания – претерпели еще большие изменения человеческого типа, нежели Илои, прекрасная надземная раса, среди которой я находился.

Потом у меня возникли тревожные сомнения. Для чего понадобилась Морлокам моя Машина? Я был теперь убежден, что это они захватили ее. И еще тревожный вопрос: отчего, если Илои были господами здесь, они не могли возвратить мне Машину? И отчего они так ужасно боялись темноты? Я попробовал расспрашивать Цину об этом подземном мире, но меня снова постигло разочарование. Сначала она как будто не понимала моих вопросов, а потом отказалась отвечать на них. Она так дрожала, как будто этот разговор был невыносим для нее. Когда же я стал настаивать, быть может, слишком резко, она залилась горькими слезами. Это были единственные слезы, виденные мною в золотом веке, кроме тех, которые я пролил. Конечно, я тотчас же перестал мучить ее расспросами о Морлоках и заботился только о том, чтобы согнать с ее лица эти следы ее человеческого происхождения. Через мгновение, когда я торжественно сжигал перед нею спичку, она уже улыбалась и хлопала в ладоши.