Текст книги "Машина времени"

VI. Закат человечества

Меня особенно поразила одна странная черта этих людей – недостаток интереса. Они подбегали ко мне с возгласами изумления, точно дети, останавливались, чтобы оглядеть меня, и затем убегали в поисках новой игрушки. Обед и вместе мой первый разговорный урок кончился, и тогда я в первый раз заметил, что в зале никого не осталось из тех, кто окружал меня вначале. Но, как это ни странно, и я также очень быстро потерял всякий интерес к этому маленькому народу.

Утолив свой голод, я ушел из залы через портал на залитую солнцем лужайку, постоянно встречая маленьких людей, которые следовали за мной на небольшом расстоянии, болтая, дружески жестикулируя и смеясь, но спустя короткое время они опять предоставляли меня собственной судьбе.

Наступал тихий вечер, когда я вышел из залы; все кругом было залито теплыми лучами заходящего солнца. Но все казалось мне странным и так было непохоже на тот мир, в котором я жил до сих пор, даже цветы!

Большое здание, откуда я вышел, помещалось на склоне широкой речной долины, но Темза уклонилась, вероятно, на милю от своего теперешнего положения. Я решил взобраться на вершину холма, отстоящего, вероятно, на расстоянии полутора миль от того места, где я находился, чтобы взглянуть оттуда, с высоты, на нашу планету в 802 701 году, так как именно эту дату указывали стрелки циферблата моей Машины времени.

На дороге я очень внимательно рассматривал все, что меня окружало, ища разгадки того состояния разрушающегося великолепия, в котором находился этот мир, – так как это великолепие несомненно было разрушающимся. Немного далее вверх по холму я увидел огромную груду из кусков гранита, соединенных вместе массами алюминия; еще далее – целый лабиринт отвесных стен и груды расколовшихся камней, между которыми густо росло удивительно красивое растение – быть может, крапива – с чудно окрашенными коричневыми листьями, но не обладающими свойством причинять ожог. Это были, очевидно, остатки какого-либо большого строения, но я не мог определить, для какой цели оно было здесь воздвигнуто. Здесь несколько позднее я сделал одно очень странное открытие. Но об этом я буду говорить в своем месте.

Наблюдая вид, открывавшийся с террасы, на которой я остановился отдохнуть, я обратил внимание на то, что маленьких домов совсем не было видно нигде. По-видимому, как отдельное жилище, так и отдельное хозяйство уже исчезли тогда. То здесь, то там виднелись огромные здания, похожие на дворцы, но дома и коттеджи, столь характерные для нашего английского ландшафта, уже больше не существовали.

«Коммунизм», – подумал я.

Вслед за этой мыслью тотчас же явилась другая.

Я взглянул на маленьких людей, шедших за мной, и мне вдруг бросилось в глаза, что все они носили одинаковые мягкие одежды, у всех были нежные безбородые лица и какая-то девическая округленность членов. Пожалуй, может показаться странным, что я раньше не заметил этого. Но кругом меня все было странно. Теперь этот факт бросился мне в глаза. Между мужчинами и женщинами будущего не было никакого различия – ни в одежде, ни в телосложении, ни в обращении. Эти маленькие люди были все одинаковы. И дети казались мне лишь миниатюрными воспроизведениями своих родителей. Я также пришел к заключению, что эти дети будущего отличались очень ранним развитием, по крайней мере физическим, и впоследствии я имел много случаев убедиться в справедливости этого мнения.

Довольство и безопасность, окружающие этих маленьких людей, внушили мне мысль, что такое решительное сходство полов явилось естественным результатом именно таких условий жизни. Сила мужчины, нежность женщины, учреждение семьи и дифференциация труда – все это составляет железную необходимость века физической силы. Там, где народонаселение достигло равновесия, многодетные семьи являются скорее злом для государства, и там, где насилие составляет уже редкое явление, где существование потомства обеспечено, там нет такой необходимости в образовании действительной семьи и вследствие этого неизбежно должна исчезнуть специализация полов, вызываемая нуждами детей.

Мы видим и теперь уже некоторые признаки этого, но в том отдаленном веке это уже было достигнуто окончательно. Я должен напомнить, что сообщаю вам выводы, сделанные мною, но позднее я убедился, что действительность далеко превзошла их.

Размышляя об всех этих вещах и поглядывая кругом, я обратил внимание на хорошенькую маленькую постройку, нечто вроде колодца под куполом. Мимоходом я подумал о странности этого явления, что колодцы продолжают существовать и в таком отдаленном будущем, но не останавливался долго на этой мысли.

Дальше, по направлению к вершине холма, уже никаких строений не было, и так как моя походка оказалась слишком быстрой для маленьких людей, то меня скоро оставили одного. Испытывая странное чувство свободы и какую-то особенную предприимчивость, я смело шел вперед.

Достигнув вершины, я увидал скамью, сделанную из какого-то желтого металла, мне неизвестного. В некоторых местах скамья была изъедена красноватой ржавчиной и заросла мягким мохом, ручки скамьи, изображавшие головы грифонов, были отломаны. Я сел на скамью и любовался широким простором нашего древнего мира, освещенного теперь лучами заходящего солнца.

Картина была действительно поразительной красоты. Солнце уже скрывалось за горизонтом, и вся западная часть неба сияла золотом. Кое-где виднелись горизонтальные полосы, слегка отливающие пурпуром. Внизу расстилалась долина Темзы, по которой струилась река, казавшаяся лентой из раскаленной стали.

Я говорил уже о больших дворцах, разбросанных посреди самой разнообразной зелени. Некоторые из этих дворцов уже превратились в развалины, другие же были еще обитаемы. Местами в этом обширном саду земли виднелись белые или серебристые изваяния и резкие вертикальные линии какого-нибудь купола или обелиска. Никаких изгородей, никаких признаков владельческого права и никаких следов земледелия нигде не было видно. Вся земля превратилась в один обширный сад.

Рассматривая эту картину, открывавшуюся моим взорам, я старался найти объяснения тому, что видел. (Позднее я убедился, что оно было слишком односторонним и в нем заключалась лишь половина правды.) Раздумывая обо всем, я пришел к следующему заключению.

Мне казалось, что я видел человечество в периоде его увядания. Красноватые полосы солнечного заката навели меня на мысль о закате человечества. Тут в первый раз представились мне странные результаты этой специальной деятельности, которой мы все увлекаемся в наше время. Поразмыслив, я решил, что все это были вполне логические последствия. Сила вырабатывается необходимостью; безопасность же приводит к слабости. Постоянная работа над улучшением условий жизни – в чем именно и заключается весь истинный прогресс цивилизации, все более и более обеспечивающий жизнь, – должна была, наконец, достигнуть своего кульминационного пункта. Одна победа объединенного человечества над природой влекла за собой другую. То, о чем мы только мечтаем, превращалось в действительность, в проекты, приведенные в исполнение.

И теперь я мог наблюдать результаты!

По мнению всех, наше земледелие и наша санитарная наука находятся еще в зачаточном состоянии. Современная наука атаковала лишь очень незначительный участок обширного поля человеческих болезней, но она работает упорно и настойчиво. Современное земледелие и садоводство уничтожают то здесь, то там сорные растения и культивируют лишь сравнительно немного полезных растений, предоставляя остальным бороться, как они сумеют, за свое существование. Мы улучшаем наши любимые растения и любимые породы животных путем особенного подбора. Но как мало таких улучшенных видов. Мы разводим то лучший сорт персика, то виноград без косточек, то особенно красивый и крупный цветок, то более полезную породу скота. Мы производим это постепенно и действуем ощупью, потому что у нас нет определенного понятия о совершенстве и наши знания очень ограничены; притом же и природа в наших неуклюжих руках мало податлива и робка. Но когда-нибудь все это будет лучше организовано и будет постоянно совершенствоваться.

Несмотря на приливы и отливы, общее течение прогресса все-таки постоянно стремится вперед. Дело подчинения природы должно подвигаться все быстрее и быстрее. В конце концов, путем тщательной разумной работы, мы установим равновесие животной и растительной жизни сообразно нашим человеческим потребностям.

Такое окончательное приспособление, очевидно, уже было достигнуто. Оно совершилось в тот промежуток времени, через который промчалась моя Машина. Воздух освободился от мушек и комаров, земля от сорной травы и плесени. Всюду были чудные плоды и великолепные, душистые цветы. Бабочки в огромном количестве летали по воздуху. Идеал профилактической медицины также был достигнут. Болезни были уничтожены. За все время моего пребывания я не заметил даже и следов каких-либо заразных болезней. Даже процессы гниения и разложения под влиянием этих перемен претерпели глубокие изменения, как я узнал позднее.

В социальном отношении также была одержана огромная победа. Я видел, что это человечество живет в великолепных жилищах, носит прекрасные одежды и в то же время не занимается никаким трудом. Не было никаких признаков социальной и экономической борьбы. Торговля, промышленность и вообще все, что составляет основу нашего современного мира, исчезло из этого мира будущего!

Что же удивительного, что в этот прекрасный вечер, залитый лучами золотистого заката, у меня невольно возникло сравнение окружающего мира с социальным раем.

Я пришел к заключению, что была решена проблема увеличения народонаселения и что оно уже перестало увеличиваться.

Но с изменением условий неизбежно должны явиться и приспособления к этим изменениям. Если наша биологическая наука представляет лишь одну бесконечную цепь заблуждений, то где же мы должны искать причину развития человеческого ума и силы? Труд и свобода, такие условия, когда деятельный, сильный и ловкий переживает, а слабейший не может перешагнуть в будущее и когда перевес дается лояльному союзу способных людей, уменью себя сдерживать, терпению и решительности, – вот что составляет основу прогресса человечества.

Учреждение семьи и все возникающие отсюда чувства, пылкая ревность, нежность к своему потомству, самоотвержение родителей – все это находит оправдание и поддержку в тех неизбежных опасностях, которые окружают молодое подрастающее поколение. Ну а теперь где же эти опасности?

В современном обществе уже замечается протест, который все усиливается, против супружеской ревности, против пылких материнских чувств, против всякого рода страстей. Это все – чувства, которые представляются нам лишними, так как только увеличивают неудобства нашей жизни. Это пережитки диких, первобытных времен, и они совсем не к месту в утонченной и приятной жизненной обстановке.

Я думал о физической слабости этих маленьких людей, об отсутствии у них работы ума, о всех этих огромных, бесчисленных развалинах, окружающих меня, и это еще сильнее подтвердило мою уверенность в полной победе над природой. Ведь после битвы наступает покой. Человечество было сильным, энергичным и умным и употребило все обилие своих жизненных сил на то, чтоб изменить условия, среди которых оно жило. А теперь уже наступила реакция, вызванная этим изменением условий.

В новых условиях жизни, при существовании полного довольства и безопасности, та беспокойная энергия, которая у нас составляет силу, должна была превратиться в слабость. Ведь и у нас некоторые желания и стремления, являющиеся пережитком, составляют постоянный источник неудач человека. Физическое мужество и воинственные стремления не только не помогают, но даже скорее составляют препятствие в жизни цивилизованного человека. В государстве же, основанном на физическом равновесии и обеспеченности, всякая сила, как умственная, так и физическая, была бы совершенно неуместна. Я пришел к заключению, что, вероятно, в продолжение бесчисленных периодов лет не существовало на земле никакой опасности ни от войн, ни от отдельных случаев насилия, ни от диких зверей или опустошительных болезней, после которых должна была возникать потребность в восстановлении сил и укреплении организма; не было также и никакой необходимости в труде!

Для таких условий жизни те, кого мы считаем слабыми, приспособлены так же хорошо, как и сильные. Да в сущности они уже не могли считаться слабыми. Они были даже лучше приспособлены к такой жизни, нежели сильные, так как сильных подтачивала не имеющая выхода энергия, которая в них накоплялась.

Я не сомневался, что изумительная красота зданий, окружающих меня, была последним проявлением той энергии человечества, которая становилась уже бесцельной и ненужной после того, как, наконец, была достигнута человечеством полная гармония условий существования, и после этой победы наступил окончательный мир. Такова неизбежная участь энергии в условиях полной безопасности и обеспеченности жизни. Она ищет приложения в искусстве, в художественной области, а затем наступают бессилие и упадок…

Но даже и это артистическое побуждение должно было исчезнуть и уже исчезло в то время, которое было перед моими глазами. Украшать себя цветами, танцевать и петь – вот все, что осталось от этого стремления. В конце концов и это должно было постепенно ослабеть и завершиться полным бездействием. Труд и необходимость служат для нас точилом, на котором изощряются наши силы и способности, и мне кажется, что здесь это ненавистное точило было наконец сломано!

Стоя на холме и всматриваясь в сгущавшуюся темноту, я думал, что в этом простом объяснении я нашел наконец решение проблемы мира, разгадав тайну этого очаровательного маленького народа. Возможно, что изобретенные ими средства против прироста населения оказались слишком действенными, и поэтому численность их скорее даже уменьшалась, нежели оставалась постоянной. Этим можно было бы объяснить опустевшие развалины. Мое объяснение было очень простым и даже достаточно правдоподобным… как и большинство ложных теорий!

VII. Внезапный удар

Пока я размышлял об этом слишком совершенном торжестве человека, на северо-востоке, залитом серебристым светом, выплыла полная луна, желтая и выпуклая, светлые маленькие фигурки внизу перестали двигаться. Я вздрогнул от охватившего меня ночного холода и решил спуститься вниз и поискать ночлега.

Я оглянулся, ища глазами знакомое мне здание. Мой взор скользнул по фигуре Белого Сфинкса на бронзовом пьедестале, которая выделялась яснее, по мере того как свет луны становился ярче. Я мог хорошо разглядеть серебристый тополь, стоящий возле статуи. Тут же были и густые заросли рододендронов, и тут же находилась маленькая лужайка…

Я снова взглянул на лужайку. Странное сомнение вдруг охватило меня и нарушило мое спокойствие.

– Нет, – сказал я решительно самому себе, – это не та лужайка!..

Но это была та лужайка!

Белое, точно изрытое проказой лицо Сфинкса было обращено к ней. Вы можете себе представить, что я почувствовал, когда, наконец, убедился в этом? Нет, не можете!..

Машина времени исчезла!..

Словно удар плети, меня внезапно пронизала мысль о возможности потерять свой век, остаться беспомощным среди этого страшного нового мира. Даже эта одна мысль причиняла мне чисто физическое страдание. Я чувствовал, как сжималось мое горло и останавливалось дыхание. В следующую минуту я был уже весь во власти панического ужаса и бросился бежать огромными прыжками вниз по склону холма. Споткнувшись, я упал и порезал себе лицо. Я не стал терять времени на то, чтоб остановить кровотечение, вскочил на ноги и снова побежал, чувствуя, как теплая струйка крови стекает по моей щеке и подбородку.

Я бежал, не переставая уверять себя:

– Они только отодвинули ее немного, спрятали в кусты, чтобы она не стояла на дороге…

И все-таки я не останавливался ни на минуту. Несмотря на то что я старался успокоить себя, я инстинктивно чувствовал в то же время, что мое предположение безумно и что моя Машина унесена. Я задыхался. Мне кажется, что я пробежал все расстояние от вершины холма до маленькой лужайки – две мили, может быть, – в какие-нибудь десять минут. А я ведь не молод.

Я бежал, громко проклиная свою безрассудную доверчивость, из-за которой я оставил свою Машину, проклинал и задыхался еще сильнее.

Я громко кричал, и никто не отвечал мне. Ни одно живое существо не показывалось на этой залитой лунным светом земле.

Когда, наконец, я добежал до лужайки, то худшие мои опасения подтвердились. Нигде не было видно и следа Машины. Я похолодел от ужаса, увидев пустое место посреди темной чащи кустарников. Я быстро обежал его, как будто полагал, что она могла быть спрятана в углу, и затем сразу остановился, с отчаянием схватив себя за волосы…

Надо мною возвышался Сфинкс на своем бронзовом пьедестале – белый, сияющий, словно изрытый проказой и залитый лунным светом. Казалось, что он смеется над моим отчаянием!..

Я мог бы утешиться мыслью, что эти маленькие люди спрятали для меня Машину под каким-нибудь навесом. Но я был слишком уверен в их физической и умственной несостоятельности. Меня ужасало вмешательство какой-то неожиданной, неведомой мне силы, похитившей мое изобретение. Однако в одном я был уверен: если какой-нибудь другой век не произвел такой же машины, то моя Машина не могла отправиться путешествовать во времени без меня. Способ прикрепления рычагов – я покажу вам потом, в чем он заключается, – не допускал возможности воспользоваться ею, когда рычаги были сняты. Следовательно, Машина могла двигаться только в пространстве. Следовательно, она была унесена и спрятана. Но где же она могла быть?

Мне кажется, со мною случился приступ бешенства. Я помню, что я неистово бегал взад и вперед в кустах, освещенных луной, вокруг Сфинкса и спугнул какое-то белое животное, которое в полутьме я принял за маленькую лань. Помню также, как позднее, ночью, я колотил кулаками по кустам, пока мои руки не были исцарапаны сломанными ветками и окровавлены. Наконец, рыдая и задыхаясь от ярости и отчаяния, я побрел к большому каменному зданию. Огромная зала была темна, безмолвна и пустынна. Я поскользнулся на неровном полу и упал на один из малахитовых столов, чуть не сломав себе ногу. Тогда я зажег спичку и пошел дальше мимо пыльных занавесей, о которых я уже вам говорил.

Там я нашел вторую залу, устланную подушками, на которых спали маленькие люди. Нет никакого сомнения, что мое вторичное появление показалось им очень странным, так как я вынырнул прямо из мрака, среди ночной тишины, которую прервал произведенный мною шум, треск и огонь моей спички. О спичках давно уже позабыли тогда!

– Где моя Машина времени? – закричал я, точно рассерженный ребенок, стаскивая их с подушек и встряхивая.

Вероятно, я им показался очень странным, некоторые смеялись, но большинство имело испуганный вид. Когда они собрались вокруг меня, то мне вдруг пришло в голову, что я делаю самую безрассудную вещь, какую только мог сделать при данных обстоятельствах, стараясь пробудить у них чувство страха. Я думал, судя по их поведению днем, что это чувство было ими уже совершенно позабыто.

Тогда я столь же внезапно швырнул спичку и бросился вон, столкнув по пути кого-то, попавшегося мне на дороге. Пробравшись ощупью по большой обеденной зале, я вышел наружу, где все было залито лунным светом. Я слышал крики ужаса, спотыкающийся топот маленьких ножек, бегающих то туда, то сюда. Но я не помню всего, что я делал, в то время как луна освещала землю. Я думаю, что именно неожиданность моей потери приводила меня в такое безумное состояние. Я чувствовал себя безнадежно отрезанным от своего мира, точно какое-то странное животное, попавшее в другой, неведомый мир! Я в исступлении бросался туда и сюда, кричал и проклинал свою судьбу. Помню ощущение страшной усталости, овладевшее мной во время этой длинной ночи отчаяния. Помню, как я заглядывал в разные неподходящие места, как я пробирался среди освещенных лунным светом развалин, натыкаясь в темных закоулках на каких-то странных существ, как я, наконец, свалился на землю возле Сфинкса и плакал, охваченный безнадежным отчаянием и совершенно обессилев, так что даже гнев мой на мое безрассудство совсем испарился… Я чувствовал только свое несчастье и больше ничего!

Затем я незаметно заснул и когда проснулся, то был уже день и вокруг меня, по траве, прыгали воробьи, так близко, что я мог достать их рукой.

Утренняя свежесть охватила меня. Я сел и старался вспомнить, как я сюда попал и отчего я испытываю такое чувство одиночества и отчаяния? Наконец, я вспомнил все. Но вместе с дневным светом ко мне вернулась и моя рассудительность, ко мне вернулась способность здраво смотреть на вещи, и я мог обсудить свое новое положение. Я теперь понимал, как бессмысленна была моя ярость ночью, и так рассуждал сам с собой.

– Предположим самое худшее! – говорил я себе. – Предположим, что моя Машина погибла, что она разрушена. Но это тем более вынуждает меня быть спокойным и терпеливым, изучить повадки этих людей, исследовать, как произошла потеря моей Машины, и разузнать, нет ли возможности раздобыть материал и инструменты, которые мне нужны. Быть может, в конце концов я смог бы сделать и новую машину? Это было теперь моею единственной надеждой, правда, очень слабой, но все же надежда лучше отчаяния. И притом я ведь находился в таком прекрасном и любопытном мире!

По всей вероятности, моя Машина была только унесена, значит, я должен был оставаться спокойным и терпеливым, постараться отыскать место, где она спрятана, и снова завладеть ею силой или хитростью.

С этими мыслями я вскочил на ноги и стал осматриваться кругом, ища места, где я мог бы выкупаться. Я чувствовал утомление, какую-то одеревенелость членов и весь был покрыт пылью. Утренняя свежесть вызвала у меня сильное желание освежить свое тело. Мое волнение истощилось за ночь. Я даже и изумлялся теперь своему чрезмерному ночному возбуждению.

Я тщательно осмотрел поверхность земли вокруг маленькой лужайки и потратил некоторое время на бесполезные расспросы маленьких людей, проходивших мимо меня, стараясь всячески дать им понять, чего я хочу. Но они не понимали моих жестов, некоторые просто казались мне тупыми, другие же думали, что я забавляюсь, и смеялись надо мной. Мне стоило невероятных усилий удержаться, чтобы не ударить их по их прелестным смеющимся лицам. Это было, конечно, безумное побуждение, но дьявол страха и слепого гнева еще не был окончательно обуздан мной и готов был снова взять верх над моей рассудительностью.

Дерн, покрывавший землю, дал мне указание. Я нашел свежую колею на полпути между пьедесталом Сфинкса и своими собственными следами, там, где я возился со своею перевернутой Машиной. Тут были и другие признаки, указывавшие на чьи-то передвижения: были странные, узкие следы ступней, напоминающие, как мне казалось по виду, следы животных, известных под именем ленивцев.

Это заставило меня обратить внимание на пьедестал. Как я уже сказал, он был из бронзы, но не был сделан из одного куска, а великолепно разукрашен глубоко вделанными в него панелями с каждой стороны. Я подошел и постучал. Пьедестал оказался полым. Хорошенько исследовав панели, я убедился, что он был вделан в рамы. Не было ни дверных ручек, ни замочных скважин, но если это были двери, как я и предполагал, то ведь они могли открываться изнутри. Одно представлялось мне совершенно ясным теперь, и не надо было больших усилий ума, чтобы догадаться, что моя Машина времени находилась внутри пьедестала. Но как она туда попала – вот в чем была загадка!

Я увидел сквозь кусты головы двух человек, одетых в оранжевые платья. Они шли под цветущими яблонями по направлению ко мне. Я повернулся к ним и, улыбаясь, поманил их. Они подошли, и тогда я указал им на пьедестал и постарался дать понять, что желаю открыть его. Но, как только я сделал этот жест, с ними произошла странная перемена. Я не знаю, как передать вам выражение их лиц. Представьте себе, что вы сделали грубо неприличный жест в присутствии деликатно воспитанной дамы. Наверное, она точно так же посмотрела бы на вас, как эти маленькие люди взглянули на меня. Они ушли с таким видом, словно я нанес им сильнейшее оскорбление. Я повторил это с другим прелестным маленьким существом в белой одежде, но результат получился тот же самый. Что-то в его манерах заставило меня устыдиться самого себя. Но, как вы знаете, мне была необходима моя Машина во что бы то ни стало, поэтому я снова обратился к нему, и когда он, как и другие, отвернулся от меня, я окончательно вышел из себя. В три прыжка я нагнал его и, обернув ему шею полой его свободного платья, потащил его к Сфинксу. Но на лице его выразились такой ужас и отвращение, что я тотчас же отпустил его.

Однако я не хотел признать себя побежденными. Я начал бить кулаком по бронзовым панелям. Мне почудилась, что там внутри как будто что-то зашевелилось – вернее, я как будто услышал звук, похожий на заглушенный смех. Но я подумал, что ошибся. Тогда я принес с берега реки огромный булыжник и стал колотить им по пьедесталу до тех пор, пока не расплющил кусок украшений и медная зелень не стала сыпаться на землю, точно какой-то порошок.

Маленький народ, должно быть, слышал мои удары, раздававшиеся на целую милю в окружности, но никто из них не подходил ко мне. Я увидел, что они столпились на склоне холма и украдкой на меня посматривали. Наконец, усталый и разгоряченный, я бросил колотить и сел, не спуская глаз со Сфинкса.

Однако я был слишком беспокойным человеком, чтобы сидеть так, без всякого дела. Такое долгое наблюдение было не в моих привычках западного человека. Я мог, конечно, годами работать над какою-нибудь проблемой, но сидеть и ждать, ничего не делая, в течение двадцати четырех часов, – этого я не мог!

Спустя некоторое время я встал и принялся бесцельно бродить между кустарниками, по направлению к холму.

– Терпение, – сказал я себе. – Если ты хочешь вернуть свою Машину, то должен оставить Сфинкса в покое. Если они имеют намерение взять ее, то разрушение бронзовых панелей не принесет тебе никакой пользы. Если же у них нет такого намерения, то ты получишь ее обратно, как только в состоянии будешь попросить об этом. Сидеть так, посреди всех этих незнакомых предметов и перед этой загадкой, совершенно бесполезно. Это верный путь к безумию. Осмотри хорошенько этот мир, изучи его и постарайся избегать слишком поспешных заключений. В конце концов ты найдешь ключ ко всем его загадкам!

Тут мне внезапно пришла в голову и юмористическая сторона моего приключения. Я подумал о многих годах, посвященных мною труду и исследованию, для того чтобы найти способ попасть в будущее, и сопоставил с этим теперешнее мое страстное нетерпение поскорее выбраться отсюда. Я изготовил себе сам самую сложную и самую безнадежную ловушку, какая только могла быть придумана человеком. И хотя я должен был смеяться только над самим собой, но все же я не мог удержаться и громко расхохотался.

Когда я пришел в большой дворец, то мне показалось, что маленькие люди избегают меня. Может быть, это было только продуктом моего воображения, но если это было так, то весьма возможно, что тут была какая-нибудь связь с моею попыткой разбить бронзовые двери. Впрочем, я ясно чувствовал, что они меня избегают. Однако я постарался не показывать этого и вообще не приставал к ним. Через день или два все снова вошло в обычную колею. Я сделал какие только мог успехи в изучении их языка и продолжал свои изыскания. Не знаю, был ли их язык действительно так прост или же я упускал из виду какие-нибудь тонкие оттенки, но только мне он казался состоящим только из конкретных имен существительных и глаголов. Отвлеченных терминов было мало, если только вообще таковые имелись в их языке. Отсутствовали также и образные выражения, фразы их были обыкновенно очень просты и состояли из двух слов, и я не мог ни составить, ни понять ничего, кроме самых простейших предложений.

Я постарался запрятать мысли о своей Машине и о бронзовых дверях Сфинкса как можно дальше, пока не накоплю достаточно познаний. Тогда я естественным путем вернусь к ним. Но вы понимаете, конечно, то чувство, которое все время удерживало меня вблизи того места, где я покинул свою Машину.