Текст книги "Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо"

Богохульство как социальная практика

Богохульство, кощунство – это ярлыки, которые относились и продолжают относиться к речевым актам других людей. Вряд ли кто-то в прошлом по собственной воле назвал бы свои собственные слова богохульными. Уже по одной этой причине нелегко перейти от разговоров о богохульстве к самим богохульным речевым актам. Благочестивые пастыри избегали удваивать богохульства, прямо цитируя их, и довольствовались абстрактным пересказом фактов, но часто так поступали не только они. Так, в деле Конрада фон Хенненховена, приговоренного к смерти в 1443 году, секретарь суда просто записал, что осужденный произнес клятвы «против Бога и Пресвятой Богоматери, не вполне пригодные для написания и слуха»[335]335
  Schuster, Eine Stadt vor Gericht, S. 76.


[Закрыть]. Тем не менее из разрозненных упоминаний вырисовывается живая и красочная картина практики богохульства. Последующий поиск следов расширяет рассматриваемый период дальше, а именно до XVII века. Многие формы речи и поведения были – при всем их разнообразии и изменчивости у отдельных людей, особенно в ходе Реформации, – явлением длительным. На первом этапе будут рассмотрены сами кощунственные слова, а на втором – соответствующие социальные контексты. Только в этом случае реальное культурное значение богохульства станет по-настоящему узнаваемым.

Богохульные клятвы

В новелле 77 Юстиниана середины VI века уже упоминается клятва волосами и головой Бога как конкретное проявление богохульного поведения (см. главу 4)[336]336
  В отношении нижеизложенного см. в целом со многими другими примерами: Schwerhoff, Zungen wie Schwerter, S. 196ff.


[Закрыть]. Во времена позднего Средневековья и раннего Нового времени такие клятвы всегда упоминались первыми, когда требовалось более подробно охарактеризовать богохульство. Для того чтобы понять эту особую форму отклонения от нормы, необходимо сначала рассмотреть обычный случай клятвы. Трудно переоценить ее значение для старого европейского мира, в котором она играла роль средства установления социальных отношений и смягчения трения в этих отношениях. В исследованиях различают два разных вида клятв. Одним является «ассерторическая» присяга, при которой делается обязательное заявление об истинности факта (например, в суде). Другая клятва – «промиссорическая», дающая обещание, направленное в будущее; иногда эта клятва даже имела квазисакраментальный характер, поскольку учреждала отношения сеньора и вассала[337]337
  Ср. с другой литературой по всему рассматриваемому комплексу тем: Blickle, Der Fluch und der Eid; Paolo Prodi, Das Sakrament der Herrschaft. Der politische Eid in der Verfassungsgeschichte des Okzidents, Berlin 1997; Peter Friedrich / Manfred Schneider (Hg.): Fatale Sprachen. Eid und Fluch in der Literatur– und Rechtsgeschichte, München 2009.


[Закрыть]. Однако на такое социально обязывающее средство, как клятва, накладывалось сильное религиозное ограничение: в Нагорной проповеди (Мф. 5: 33–37) Иисус запретил клясться сильными словами и тем самым ужесточил ветхозаветный запрет на лжесвидетельство. Начиная с поздней Античности богословы сталкивались с проблемой согласования этих слов Господа с социальными потребностями.

Христианское понимание клятвы получило свою классическую форму у Фомы Аквинского[338]338
  Thomas Aquinas, De juramento, в: Kevin D. O’Rourke (edg.), St. Thomas Aquinas, Summa Theologica, Vol. 39, Blackfriars 1964, quaestio 89, p. 202–235.


[Закрыть]. Согласно данному им определению, клятва – это обращение к Богу как свидетелю истины, что придает утверждению особую обязывающую силу. Клятву никогда не следует давать легкомысленно, а только в случае крайней необходимости. Как лекарство назначается только в случае серьезного заболевания, так и клятва должна использоваться только в особых ситуациях и осторожно. В принципе, присягать можно было вполне достойно, поскольку присяга основывалась на нерушимой вере людей в истинность и всемогущество Бога и была направлена на восстановление справедливости и прекращение спора. Но недостойные и легковесные клятвы были запрещены[339]339
  Ibid., p. 218.


[Закрыть]. Это определение должно позволить провести различие между законными клятвами и недопустимыми, возможно, даже богохульными.

Какие клятвы считались богохульными? Они часто упоминались в связи с головой (или черепом, или же, уничижительно, башкой) и волосами Бога, а также его лбом, носом и бородой. Но богохульные клятвы также давались руками или ногами Бога, его кистью или ногой, его животом и его внутренними органами, такими как легкие и печень. Хотя в источниках эти клятвы уже были обозначены как необычные и запрещенные, многие эдикты, особенно позднего Средневековья, выделяют особую категорию наиболее злых и возмутительных богохульств. Они относятся к табуированным частям тела или действиям, к сексуальным действиям или телесным выделениям. Например, постановление совета Констанца от 1363 года устанавливает особенно высокие штрафы за такие клятвы, как «Божье дерьмо» (Bogs schaiss) или «зловоние» (Bogs stank). Примерно в то же время в мандатах совета соседнего города Цюриха клятва «Божьим членом» (Gotz zers), а также «Божьей кобылой» (проституткой, наложницей) или «Божьей шлюхой» были отнесены к особо тяжким преступлениям[340]340
  Otto Feger (Hg.), Vom Richtebrief zum Roten Buch. Die ältere Konstanzer Ratsgesetzgebung, Konstanz 1955, Nr. 35, S. 139f.; H. Zeller-Werdmüller (Hg.), Die Zürcher Stadtbücher des XIV. und XV. Jahrhunderts, Bd. 1, Leipzig 1899, Nr. 340, S. 164f.


[Закрыть]. Что примечательно в последнем примере, так это то, что прямо – и в официальных заявлениях Совета! – Бог называется, в то время как в других местах, например в Констанце, он обычно писался эвфемистически как Bocks, Box или Kotz (и, вероятно, на самом деле таким словом и присягали). Эрративы были призваны скрыть, хотя бы поверхностно, неуважительное отношение к Творцу и тем самым аннулировать нарушение табу. Как показывает междометие potz (Potzblitz! Potztausend!), это явление сохранилось до Нового времени и даже позже: пуританская строгость нравов и буржуазная респектабельность, очевидно, привели к расцвету эвфемизмов, особенно в период между XVII и XIX веками[341]341
  Ср.: Hughes, Swearing, p. 13.


[Закрыть].

Многие богохульные клятвы были тесно связаны со страстями Христовыми. Приносились клятвы ранами Бога, божественным потом, страстями Божьими, муками или трупом, силой, могуществом или бессилием Бога. Здесь также существовало множество вариаций и комбинаций. Очевидно, что в определенные периоды времени тон задавали мода и конъюнктура. Лингвистическое сужение явно наметилось в XVI веке: клятвы телом Божьим вышли из употребления, а клятвы страстями становились все более стереотипными. Они, как правило, заменялись сакраментальными клятвами: теперь клялись «тысячей таинств», «многими тысячами таинств» или даже «сотней тысяч таинств» – даже до наших дней сохранились их рудиментарные формы в виде междометий, таких как sapperment или sapperlot[342]342
  От sacramentum – «таинство» (лат.). См.: Schwerhoff, Blasphemie vor den Schranken, S. 115f.


[Закрыть].

Примечательно, что во всех этих формулах клятвы более или менее ясно указывают на человеческое воплощение Бога, на Христа, но при этом всегда упоминается Бог. В определенном смысле клятвы – это игра с Божественной Троицей, обращенная как к Творцу в его потустороннем бытии, так и к воплощенному, телесному и смертному Богу. Такие церковнослужители, как венский профессор Николаус фон Динкельсбюль, видели в этом классическое применение определения богохульства:

называя божественные конечности, богохульники приписывали Творцу тело, которое не принадлежало ему как вечному существу, отделенному от физического мира.

С аналогичными аргументами церковное юридическое заключение середины XIV века выступило против клятвы гражданина Брно чревом Бога: согласно свидетельству Евангелия от Иоанна, Бог есть дух; у духа нет ни костей, ни плоти, следовательно, нет и чрева. Тем не менее венский коллега Николаса посчитал необходимым внести ясность: конечно, Иисус Христос в своей человеческой форме действительно обладал телом, но все же не в качестве истинного Бога[343]343
  Schwerhoff, Christus zerstückeln, S. 520f.


[Закрыть].

Клятвы частями тела и страстями давали в руки богословам образ, выходящий за рамки общепринятого плетения словес. Взяв этот образ на вооружение, они вели кампанию против грешников, утверждая, что Христос еще раз распинается острыми языками богохульников. В проповеди против глупцов-богохульников от 1498/1499 года проповедник из Страсбургского собора Иоганн Гейлер фон Кайзерсберг прямо обратился к дающим недостойные клятвы и сыплющим проклятия. Эти люди, по его словам, используют слабые человеческие члены, в которые Бог облек себя ради человечества, чтобы хулить самого Бога, показывая тем самым свою неблагодарность: «Скажи мне, богохульник, какое зло сделал он тебе, что ты хулишь мозг, голову, глаза, шею, сердце, пот, кровь и плоть Господа нашего Иисуса Христа?» Разве Христос не носил на голове терновый венец, разве его глаза не плакали на кресте, разве он не пролил свою кровь за богохульника, чтобы тот мог быть искуплен?[344]344
  Geiler von Kaysersberg, Des hochwirdigen doctor Keiserspergs Narrenschiff…, Straßburg 1520 (VD 16 G 780), fol. 173raf.


[Закрыть] Порицания Гейлера относятся здесь не только к богохульным клятвам, но косвенно и к их положительному антиподу, к проникновенному благочестию страстей, характерному для того времени. В позднем Средневековье тело Христа занимало особое место в религиозной мысли не только в форме Евхаристии, но и в напряженных размышлениях на такие темы, как раны и орудия страстей, ставшие предметом особого почитания, как arma Christi (оружие Христово). Существовала даже особая группа молитв, «Воспевание членов Христа», в которой в благочестивой преданности визуализировались отдельные части тела Сына Человеческого[345]345
  Schwerhoff, Christus zerstückeln, особенно S. 516ff.


[Закрыть]. Не только здесь в богохульных выражениях видна темная изнанка практик благочестия; возвышенная речь и богохульство тесно связаны.

Дурные клятвы встречаются не только в немецкоязычных районах, но и во многих других регионах Европы. Одним из их центров, возможно, была Англия в период позднего Средневековья и Ренессанса – даже давно распространенное междометие Zounds! имело свое происхождение от клятвы страстями (wounds[346]346
  Раны (англ.).


[Закрыть]). Богословы и моралисты боролись с этим злом столь же упорно, сколь и безуспешно. В 1531 году Томас Элиот жаловался, что тело Христа разрезают на куски, а дети играют с его руками и костями, как будто это вишневые косточки. А в поэме Уильяма Данбара «The Sweirers and the Devill» («Клятвопреступники и дьявол», ок. 1520 г.) сатана устраивает состязание на самую сильную клятву на рынке – побеждает священник[347]347
  Montagu, The Anatomy of Swearing, p. 115, 128, 130f. На фреске в церкви Броутона (Бакингемшир) также изображен мотив Христа, над которым издеваются молодые безобразники, клянущиеся частями его тела, ср.: Christopher Woodforde, A medieval campaign against blasphemy, в: The Downside Review 55 (N. S. 36) 1937, p. 357–362, конкретно p. 358.


[Закрыть]. Во Франции клятвы par aucuns des membres de Dieu (некоторыми членами Бога) также занимали центральное место среди богохульств, против этих клятв велась борьба, о чем свидетельствует упоминание о них в ордонансе Людовика Святого от 1268 года. Во французских судебных источниках позднего Средневековья мы часто встречаем клятвы телом, головой или плотью Бога, а также его кровью или смертью, его терновым венцом или крестом.

Кроме того, однако, чаще можно встретить и другие богохульные выражения, призванные выразить демонстративное пренебрежение к Богу. Типичными во франкоязычном мире являются такие фразы, как «Вопреки Богу!» («Maugré Dieu») или «Я отрекаюсь от Бога!» («Je renye Dieu»)[348]348
  Ordonnances des Roys de France, t. 1, p. 99; Leveleux, La parole interdite, p. 414suiv.


[Закрыть]. На первый взгляд, как может показаться современному наблюдателю, они попадают под категорию открытого и намеренного богохульства, но на самом деле соответствующий контекст свидетельствует, что такие фразы были на том же уровне в повседневном общении, что и клятвы членами и страстями Христовыми в немецкоязычном регионе. Аналогичная ситуация сложилась и в Средиземноморском регионе. До появления в Венеции чиновников, «наказывавщих за богохульства», они звучали, например, как «Al cospetto di Dio»[349]349
  «Перед лицом Бога» (итал.).


[Закрыть] (возможно, в смысле «В лицо тебе, Бог!») или «Al dispetto di Dio», т. е. «Назло Богу». В 1646 году Джованни Паоло Сорратини, как говорят, поклялся «Божьей шлюхой» (puttana di Dio), «шлюхой Господа, влагалищем Бога, кровью Бога». Клятвы задницей (culo) или влагалищем (potta) Бога, Марии или святых были также распространены в других регионах Италии[350]350
  Horodowich, Language and Statecraft, S. 73; Black, The Italian Inquisition, p. 137.


[Закрыть]. В испаноязычном мире, будь то в метрополии или в колониях Нового Света, можно было услышать похожие формулировки, такие как «Я не верю в Бога!» («Descreo de Dios»), «Будь проклят Бог!» («Pese a Dios») или «Отрекаюсь от Бога!» («Reniendo de Dios»)[351]351
  Villa-Flores, Dangerous Speech, p. 196f.; ср.: Flynn, Blasphemy.


[Закрыть].

Богохульные проклятия

Клятва и проклятие всегда считались близкими друг другу, поскольку клятва – это не что иное, как условное самопроклятие. С его помощью клянущийся призывает Бога в свидетели истины, а также – в случае лжи – в мстители[352]352
  См. выше прим. 71. Далее см.: Schwerhoff, Zungen wie Schwerter, S. 222ff.


[Закрыть]. По сравнению с другими языковыми грехами, добиться ясности в отношении значения maledictio («проклятия») было сравнительно легко. Проклятие означало, как лаконично выразился Гейлер фон Кайзерсберг около 1500 года, пожелание зла другому. Этот автор показал это на красочных примерах: «Чтобы падучая [эпилепсия] настигла тебя», «Чтобы пляска святого Вита [хорея] поразила тебя» или «Чтобы чума одолела тебя»[353]353
  Geiler von Kaysersberg, Das Buch der Sünden des Mundes, fol. 38va.


[Закрыть]. Даже эти проклятия, которые сами по себе отнюдь не богохульны, трудно совместить с христианской заповедью о любви к ближнему. Однако эти речевые акты ни в коем случае не осуждались огульно. Бытие показывает, как Творец проклял Адама и Еву, а Яхве, Бог Ветхого Завета, не скупился на акты возмездия врагам Израиля. Более того, святые мужи, такие как Ной, проклявший своего сына Хама (Быт. 9: 25), пророки, такие как Елисей, проклявший детей, насмехавшихся над ним (4Цар. 2: 23–24), или апостол Петр, проклявший Симона Волхва (Деян. 8: 20), не воздерживались от проклятий. Для всей средневековой церкви проклятие было мощным и легитимным инструментом, позволяющим исключить непокорных, хотя бы на время, из сообщества богоспасаемых и таким образом добиться послушания от них[354]354
  См.: Christian Jaser, Ecclesia maledicens. Rituelle und zeremonielle Exkommunikationsformen im Mittelalter, Tübingen 2013, S. 40ff.


[Закрыть]. Поэтому проклятия могли быть разрешены (даже заповеданы!), если они исходят от Бога или узаконенного им органа власти. Их использование обычными гражданами, даже из личной мести или других злых намерений, было строго запрещено.

Таким образом, в позднем Средневековье и в эпоху Реформации богохульные проклятия добавлялись к дурным клятвам в качестве еще одного основного варианта богохульства. Часто между ними не делается точных различий; flüchen («проклятие») и schwören («клятва») использовались в Германии как синонимы, так же как swearing и cursing в Англии[355]355
  Schwerhoff, Blasphemie vor den Schranken, S. 63; Otto Feger (Hg.), Das Rote Buch, Konstanz 1949, S. 100; Montagu, Anatomy of Swearing, p. 52ff.


[Закрыть]. Гамбургский мандат 1515 года гласил, что привычка насмехаться, клясться, проклинать и сквернословить, к сожалению, распространилась как среди молодежи, так и среди пожилых[356]356
  Schwerhoff, Zungen wie Schwerter, S. 226.


[Закрыть]. Некоторые дела из Юберлингена того же периода показывают, как могло выглядеть сочетание клятв и проклятий. Сообщается, что Августин Бадер ежедневно клялся: «Чтобы святые страдания Бога опозорили тебя», «Чтобы бессилие Бога опозорило тебя» или «Чтобы кровь Бога опозорила тебя». А Ганс Салат из Креенрида бросил вызов своему оппоненту словами «Чтобы Божье таинство, Божий крест и Божьи муки посрамили тебя»[357]357
  Wilfried Enderle, Konfessionsbildung und Ratsregiment in der katholischen Reichsstadt Überlingen (1500–1618), Stuttgart 1990, S. 357 Anm. 170.


[Закрыть]. Нагромождение различных божественных атрибутов, очевидно, могло увеличить силу проклятия. Если воспринимать идиомы буквально, то, конечно, можно обнаружить некоторые словесные уколы в адрес того, к кому обращаются, например, когда божественное бессилие (имеется в виду бессилие Иисуса при страстях) упоминается как источник силы.

Проклятие именем Бога часто считалось достаточно предосудительным, но проклятия в адрес Бога, его матери и святых, несомненно, были серьезной формой богохульства, о чем уже говорилось в Кельнском статуте 1437 года[358]358
  Schwerhoff, Blasphemie vor den Schranken, S. 47.


[Закрыть]. Творец как адресат проклятия, как тот, кому желают зла, – это было дерзостью, откровенным бунтом[359]359
  Ср.: Schmidt, Die Ächtung des Fluchens, S. 92.


[Закрыть]. Поэтому Бернское положение 1481 года, квалифицировавшее проклятие как особо серьезную форму богохульства, кажется логичным: если за необычные клятвы полагался только штраф, то проклинающего Бога публично приковывали к позорному столбу за шею на железной цепи и тем самым бесчестили[360]360
  Rennefahrt, Rechtsquellen Bern, S. 105.


[Закрыть]. Особенно во время игры в карты или кости некоторые участники забывались до такой степени, что, подобно человеку из Бабенхаузена в 1403 году, желали, чтобы «Бога поразила падучая на его престоле [на небесах]». В этом контексте антипод Бога также мог вступить в игру. Проклятия, призывающие дьявола («Чтобы дьявол взял тебя»), сами по себе не были необычными, но когда Эбирхард Штёрхер, гражданин Кобурга, в 1435 году проклинал своего противника словами «Чтобы дьявол и падающая нечисть поразили Господа Бога нашего и тебя», они могли превратиться в ужасные богохульства[361]361
  Schwerhoff, Zungen wie Schwerter, S. 230f. и др. примеры.


[Закрыть].

Клятвы и проклятия как агрессивные повседневные действия

Каково значение многочисленных клятв и проклятий, с которыми мы до сих пор сталкивались? Уже оценки современников здесь указывают на неопределенность – даже такие выдающиеся богословы, как Гейлер фон Кайзерсберг, казалось, колебались между решительным осуждением и мягким снисхождением. Некоторые новейшие интерпретации сосредоточены на возможном магическом содержании проклятия: они предполагают, что проклинающий действительно намеревался и ожидал осуществления зла, о котором упоминал. Таким образом, он утверждал, что может принудить Всевышнего своими магическими формулами проклятия и тем самым сводил на нет божественный миропорядок – серьезное нарушение первой заповеди! Поэтому богохульное проклятие означало, если говорить со всей прямотой, магическую узурпацию божественной власти[362]362
  Schmidt, Die Ächtung des Fluchens, S. 87ff., прежде всего S. 91ff. и S. 98f. С др. стороны, ср.: Schwerhoff, Gott und die Welt, S. 272ff. и Loetz, Mit Gott handeln, S. 301ff.


[Закрыть]. Эта точка зрения кажется мне излишне сгущающей краски. Действительно, магические проклятия, вне всякого сомнения, были частью социально обусловленной реальности средневековых европейских обществ. Нередко люди даже в этих речевых актах видели происки дьявола и считали себя жертвами ведьм, которые с помощью таких проклятий произносили свои разрушительные заклинания. Обычно, однако, современные наблюдатели четко различали магические проклятия, с одной стороны, и повседневные богохульные проклятия, которые по привычке или в порыве гнева, с другой стороны, причем разница между одними и другими заключалась не столько в точной формулировке, сколько в социальном контексте.

Другие новейшие толкования касаются именно этих повседневных, почти тривиальных клятв и проклятий: согласно им, это фундаментальный человеческий механизм, позволяющий пережить разочарование или снять агрессию. Сдерживаемые чувства, такие как боль, удивление или гнев, могут быть таким образом разряжены, и человеческий организм, потрясенный внезапными внешними раздражителями, может восстановить равновесие. Кажется второстепенным, направлена ли словесная вспышка против неодушевленного предмета (например, молотка, который ударил по большому пальцу вместо гвоздя) или против оппонента-человека[363]363
  Montagu, The Anatomy of Swearing, S. 72.


[Закрыть]. Таким образом, ругательства и проклятия в более древние времена имели такое же значение, как и другие формы ругательств и проклятий («Дрянь!», «Дерьмо!»). Это мнение подтверждают многочисленные оправдания и тривиализации современников, которые выдвигали на первый план привычку, бездумность или отсутствие самодисциплины и которым постоянно недоставало адекватного сознания вины. Но такая точка зрения кажется слишком общей, чтобы понять специфику богохульных клятв и проклятий.

Рассмотрев соответствующий ситуационный контекст, мы сможем осознать ее глубже. Как правило, кощунственные слова выражали агрессию против конкретных лиц, часто они были связаны с разгорающимся конфликтом. Например, во время потрясений начала Реформации в Базеле в 1528 году Клаус Харнаш, хранитель городских ключей, решительно выступил против сторонников новой веры, иконоборцев, пренебрегавших запретами, наложенными городским советом. Этот человек не только назвал своих противников клятвопреступниками, злодеями и мошенниками, но и несколько раз подкрепил это сильными клятвами и проклятиями. «Таковы наши евангелисты, что оскверняют раны Божьи», – цитирует его слова один из свидетелей[364]364
  Schwerhoff, Blasphemie vor den Schranken, S. 109f.


[Закрыть]. Высказывания Харнаша нам понять нелегко, но для его современников они были вполне обычными. Кроме того, они очень показательны в ретроспективе. Будучи приверженцем старой веры, хранитель ключей города яростно обрушивается на протестантов (которые отсутствовали во время обсуждения), подкрепляя свои грубые инвективы клятвой. С помощью хлестких слов он представил себя здесь как защитника магистрата, который все еще придерживался старой веры – до поры до времени, потому что базельские власти вскоре должны были изменить позицию под давлением обстоятельств. Страх перед такими изменениями уже сквозит в тираде хранителя городских ключей. В этом отношении его словесный радикализм был также направлен, по крайней мере косвенно, на своих советников, которых он призывал исполнить надлежащие наказания. При всем этом следует помнить, что Харнаш использовал здесь богохульные выражения, за которые в Базеле уже давно грозило наказание. Очевидно, он считал, что его зловредные клятвы и проклятия не противоречат его религиозным убеждениям. Окружающие воспринимали это так же, поэтому что перед судом он не предстал. Конечно, ситуация была довольно специфической, но можно обобщить наблюдение, что клятвы и проклятия обычно были связаны с конфликтами между людьми. Об этом свидетельствуют не только многочисленные судебные записи, но и литературные произведения, такие как немецкие фастнахтшпили (масленичные карнавалы), в которых простодушные крестьяне или отпетые глупцы на сцене иной раз, вступая в спор, ругались или сквернословили без удержу[365]365
  См., напр.: Hans Folz, Ein spil ein hochzeit zu machen, в: ders.: Auswahl, bearb. v. Ingeborg Spriewald, Berlin 1960, S. 32 V.31–34; S. 33 V.55f.; S. 36 V.33–44.


[Закрыть].

Богохульные слова и поступки

Помимо многочисленных более или менее стереотипных клятв и проклятий, существовал целый ряд других вариантов богохульства[366]366
  См. далее: Schwerhoff, Zungen wie Schwerter, S. 236ff.


[Закрыть]. При всей ритуализации, которая там также присутствовала, они часто выглядят более свободными, менее стандартизированными. Поэтому в глазах современников они были более обдуманными, намеренными богохульствами, заслуживающими более сурового наказания. Назвать Бога «негодяем» или «вором» могло стоить богохульнику жизни, как это случилось с ландскнехтом Георгом Кохом в Страсбурге в 1569 году. Пародия на молитву «Отче наш» в Ротенбурге-на-Таубере в 1507 году также была сурово наказана: там Макс Бер фон Веттринген на пирушке промолвил следующее: «Прости нам долги наши, или дай нам денег, и мы заплатим сами». У столба ему вырезали язык, а на лбу раскаленным железом выжгли отметины; затем на всю жизнь его изгнали из города. Примеры пародий на богохульные молитвы передавались и в катехизаторской литературе («Отец наш добрый, отец мой взыграл на мать мою…»)[367]367
  Ebd., S. 41.


[Закрыть]. Весьма вероятно, что многие из «возмутительных», «жестоких» и «не подлежащих наименованию» богохульств, зафиксированных в источниках, относятся к категории этих «более свободных» кощунств.

Фекальная тема не имела такого первостепенного значения в мире премодерна, как сейчас в некоторых регионах мира, особенно в Германии, но скатологические выражения иногда использовались, чтобы обесчестить Бога. Подмастерье портного Матис Шпётге в Санкт-Галлене сказал в ходе беседы вечером в день Пятидесятницы 1463 года довольно грубо и прямолинейно, что он нагадил на Святого Духа. Подобные кощунственные высказывания в последующие дни привели к тому, что он лишился языка, а также был изгнан[368]368
  Carl Moser-Nef, Die Freie Reichsstadt und Republik Sankt Gallen, Bd. 5: Geschichte ihres Strafrechts, 1. Teil, Zürich 1951, S. 383.


[Закрыть]. Угроза испражнения на святых людей или предметы выражала высшее презрение и могла усилить более обычные формы профанации, такие как сквернословие и клятва членами Бога. Например, в 1513 году в Санкт-Галлене один человек был обвинен не только в сквернословии во время игры, но и в том, что он усилил свое сквернословие словами «Я испражнялся на раны Господа нашего». Благодаря заступничеству его беременной жены, сестер и аббата он был освобожден и приговорен лишь к запрету на азартные игры и посещение таверны[369]369
  Ebd., S. 385.


[Закрыть]. Скатологическое злословие было небезызвестно и в Средиземноморском регионе, где можно было услышать такие восклицания, как «Я испражнялся на Бога», или проклятия в адрес «Божьей задницы» (le cul de Dieu)[370]370
  Jean-Pierre Dedieu, La Modèle Religieux: Les disciplines du langage et de l’action, в: Bartolomé Bennassar et al.: L’Inquisition espagnole, XVe – XIXe siècle, Paris 1979, p. 241–267, p. 245.


[Закрыть].

Нападки на сексуальную неприкосновенность, повсеместно встречающиеся в социальных конфликтах, также могли быть использованы в кощунственной манере[371]371
  Schwerhoff, Zungen wie Schwerter, S. 238.


[Закрыть]. На немецком юго-западе мы имеем примеры богохульного варианта того, что сегодня обычно называется матерщиной. В ярчайшей форме такую «необычную клятву» можно найти в деле Меркли фон Цофингена, который был навсегда изгнан из города Базеля в 1376 году. Его наказали за то, что он поклялся словами «(пусть) Бог войдет в задний проход своей матери»[372]372
  Staatsarchiv Basel Ratsbücher A 2, fol. 76a.


[Закрыть]. Этим речевым актом Меркли нарушил божественную честь в трех отношениях: сам факт того, что он связал Бога и Марию с сексуальной активностью, был достаточно кощунственным. Но Меркли пошел еще дальше, призвав Бога нарушить табу на инцест. Такие провокации были одним из самых тяжелых видов словесного оружия, которое можно было использовать в то время, чтобы опозорить другую сторону. После таких высказываний словесная ссора обычно перерастала в полноценную конфронтацию[373]373
  См. в отношении инцеста в целом: Burghartz, Leib, Ehre und Gut, S. 132; Gerd Schwerhoff, Köln im Kreuzverhör. Kriminalität, Herrschaft und Gesellschaft in einer frühneuzeitlichen Stadt, Bonn/Berlin 1991, S. 316.


[Закрыть]. Кроме того, в клятве Меркли инцест должен был совершаться в положении, которое в то время считалось неестественным, – сзади. В целом это нагромождение нарушений табу свидетельствует об агрессии против Творца, настолько же безмерной, насколько хорошо просчитанной.

В романских странах, особенно в Средиземноморском регионе, богохульства с сексуальным оттенком, похоже, были распространены даже больше, чем в немецкоязычных районах. Они следовали образцу мирских ругательств, затрагивающих честь, при которых женщин называли шлюхами, а мужчин – рогоносцами. В Толедо в 1526 году молодой слуга из Неаполя заявил: «Я отвергаю Бога и Пресвятую Деву, гребаную шлюху, с ее придурком-рогоносцем»[374]374
  «Reniego de Diu e de nuestra dona puta fututa en el culo cornuda», цит. в: Flynn, Blasphemy, p. 32 по-английски: «I deny God and our Fucking Lady, the whore of the cucolded arse-hole».


[Закрыть]. В 1586 году сицилийский богохульник назвал Бога «рогатым козлом» (cabrón cornudo), а Пресвятую Деву – «ленивой шлюхой» (puta vagaza)[375]375
  Burke, Beleidigungen und Gotteslästerungen, S. 103. Согласно списку преступников тюрьмы Шатле в Париже за 1391 г., Жан Пелар открыто клялся «кровавым влагалищем Бога» (par le sanglant foutre Dieu), ср.: Leveleux, La parole interdite, p. 416 A 243.


[Закрыть].

Некоторые богохульники прямо угрожали Всевышнему насилием. В Цюрихе в конце XIV века, например, некий Кильхматтер не только пожелал, чтобы на Бога «пало зло», но и сказал, что ударил бы его ногой в живот, если бы Бог был здесь, на земле, – впечатляющая фантазия о всемогуществе![376]376
  Burghartz, Leib, Ehre und Gut, S. 136 и S. 269 Anm. 75.


[Закрыть] Трое богохульников в Страсбурге в 1359 году пошли еще дальше, совершив насилие в адрес Творца над предметом: согласно городской «Тайной книге», они оружием искромсали кресло, говоря, что, «если бы это был Бог, они бы отрезали ему ногу». После этого они «выкалывали глаза» игральным костям, крича, что, «если это был бы Бог, они бы выкололи ему глаза». В то время как большинство богохульников довольствовались тем, что называли части тела Творца, эти угрожали повредить его части тела. Говорят, что один из этих людей даже зашел так далеко, «что бросил нож в небо, сказав, что бросает его в Бога»[377]377
  Karl Hegel (Hg.), Die Chroniken der oberrheinischen Städte, Straßburg, Bd. 2, Leipzig 1871, S. 1021f. Ср. пример, приведенный выше, в гл. 7.


[Закрыть].

Изображения святого из камня или дерева могли вызвать богохульные ругательства. В латинском издании «Корабля дураков» Себастьяна Бранта 1497 года дурак стоит со скипетром в левой руке, опустив ноги в яму или пруд, и тычет указательным пальцем в придорожное распятие. Из распятия как бы вырастает рука с указательным пальцем, вытянутая в том же жесте. Изображение противопоставляет дурные клятвы богохульника их антитезе – законной клятве[378]378
  Schwerhoff, Christus zerstückeln, S. 513f., 525 (Abb.).


[Закрыть]. Иллюстрация преступления богохульства в юридическом руководстве фламандского юриста Йоса де Дамхаудера середины XVI века менее аллегорична. Двое мужчин обращаются к каменному кресту в агрессивных угрожающих жестах; один обеими руками показывает распятому инвективный жест – фигу, который можно бегло описать как тогдашний эквивалент поднятого среднего пальца; другой вызывающе раздвигает уголки рта обоими пальцами и показывает зубы[379]379
  Damhouder, Praxis rerum criminalium, cap. 61, p. 102v.


[Закрыть].

Нападки на художественные изображения божественного были не только материалом для моральных примеров или гравюр на дереве, но и, похоже, имели место в действительности. В Констанце рассказывали, что мальчик непочтительно обратился к распятому Христу и прикоснулся к его изображению на придорожной святыне[380]380
  Philipp Ruppert (Hg.), Die Chroniken der Stadt Konstanz, Konstanz 1891, S. 91f., 381f.


[Закрыть]. В других местах, например на Мальте, мы находим следы жестового богохульства в виде знака рогов, а законы XV века в Северной Италии угрожали наказанием любому, кто покажет фигу Богу, его матери или святым[381]381
  Schwerhoff, Invektive Hände, S. 232.


[Закрыть]. Если здесь речь идет о неуважительном, профанирующем отношении к материальным изображениям божественного, то в эпоху Реформации вопрос об образах будет поставлен гораздо более радикально (см. главу 11).

Наконец, в столице Габсбургов Вене некоторые виды богохульных поступков все еще играли важную роль в эпоху позднего старого режима и раз за разом карались смертной казнью. Например, Анна Розина была казнена в 1702 году за то, что разрезала ножом освященную гостию, Мария Франциска Розенбергер – в 1705 году за то, что проткнула «самое святое» (т. е. причастие) иглой, а некая Елизавета – в 1709 году за то, что взяла с алтаря распятие и разбила его. Последнее произошло «из-за усталости от жизни», согласно венскому дневнику того времени. Четыре года спустя в мандате императора Карла VI появилась жалоба на то, что «молодые сироты, бродячие люди обоего пола», которые часто подвергались наказанию в судах и теперь хотели избавиться от жизни одним ударом меча, оскверняли и разрушали святые изображения[382]382
  Hehenberger, Blasphemie und Sakrileg, S. 190ff.


[Закрыть]. На самом деле большинство из них были молодыми заключенными венских пенитенциарных и работных домов, которые стремились избежать своей мрачной участи путем казни. Такие «косвенные самоубийства с помощью казни» были совсем не редкостью в XVIII веке. Хотя в христианской Европе самоубийство считалось тяжким грехом и часто приводило к бесчестному погребению, мужчины и женщины, приговоренные к смерти, могли как бы духовно примириться со своим поступком перед казнью и вступить на эшафот как раскаявшиеся грешники с перспективой вечного спасения. Кощунственное нападение на священные предметы имеет мрачную логику в контексте такого менталитета, поскольку преступники здесь не отягощали себя убийством ребенка или людей, как, несомненно, иногда происходило в некоторых других случаях[383]383
  Evelyne Luef, Per Hinrichtung ins Himmelreich, в: https://www.univie.ac.at/fer netzt/per-hinrichtung-ins-himmelreich/ (опубликовано 16 июня 2017 г., просмотрено 20 февраля 2020 г.


[Закрыть].

Объекты богохульства: Бог, Мария и другие

Богохульство, согласно единодушному вердикту ученых комментаторов, включало в себя не только бесчестие Бога в его трех Лицах, но и насмешки над Марией и святыми[384]384
  См. далее: Schwerhoff, Zungen wie Schwerter, S. 246ff. О том высказывании Иисуса, согласно которому прощаются все хулы, кроме хулы на Святого Духа (Мк. 3: 29), см.: Tipson, A Dark Side.


[Закрыть]. Бог даже, казалось, был особенно чувствителен к кощунствам по отношению к своей матери, следуя логике чести, преобладавшей на земле, согласно которой сексуальная неприкосновенность женщины казалась особенно уязвимой и заслуживающей защиты. Так, Этьен де Бурбон рассказывает о бакалейщике, который богохульно клялся членами Христа, занимаясь своими денежными делами. Сначала он остался безнаказанным, но когда он начал богохульно высказываться о груди Марии, то тут же умер с жутко высунутым языком. В более позднем нижненемецком варианте этой истории божественный голос комментирует происходящее, обращаясь к самому виновнику: «Ты причинил мне много зла. Я терпеливо переношу это. Тебе этого было мало, ты еще оскорблял мою дорогую мать, и я больше не мог с этим мириться»[385]385
  Lecoy de la Marche, Anecdotes Historiques, no. 131, p. 112; Schwerhoff, Zungen wie Schwerter, S. 246.


[Закрыть].

Христианский догмат о девственности Марии для христианских церквей отнюдь не был незначительным. Сомнения в ее девственности могли привести к скептицизму в отношении божественности Иисуса и тем самым пошатнуть краеугольный камень христианской веры.

Это относилось ко всем конфессиям: протестанты также высоко почитали Марию как Богородицу Деву, хотя и отвергали ее самостоятельное почитание как небесной заступницы. Поэтому неудивительно, что Марии была предоставлена особая защита в суверенных мандатах городов, принявших Реформацию. В 1526 году склонявшийся к лютеранству Нюрнбергский совет запретил кощунственные речи, будто Мария родила Иисуса, не будучи пречистой девой. Базельская реформация 1529 года запрещала хулу на «вечную, пречистую, избранную царицу»: утверждение, что мать Иисуса была женщиной, подобной другим женщинам здесь на земле, что у нее были другие дети, помимо Христа, и что она не могла оставаться вечной девственницей до и после рождения, наказывалось[386]386
  Schwerhoff, Blasphemie vor den Schranken, S. 87f., 79 Anm. 152.


[Закрыть].