Текст книги "Ацтек"

– Да уж, – пробормотал Пожиратель Крови, на которого эти слова произвели сильное впечатление. – Выходит, наш Связанный Туманом – настоящий герой.

– Да какой из меня герой, – возразил я. – Мне просто очень повезло, да и этого не случилось бы без Коцатля и…

– Но это случилось, – оборвал меня Несауальпилли и вновь обратился к Ксококу: – Возможно, ваш Чтимый Глашатай сочтет нужным пожаловать этому юноше более высокое отличие, чем звание ийак, ведь, в конце концов, он единственный мешикатль, проявивший в последнем походе доблесть и отвагу. Я лично напишу Ауицотлю письмо, а ты представишь героя вашему повелителю.

– Как прикажешь, мой господин, – сказал Ксокок, чуть ли не буквально поцеловав землю. – Мы все гордимся нашим Связанным Туманом.

– В таком случае называйте его каким-нибудь другим именем! Но хватит разговоров, Ксокок. Построй своих людей, они будут «пеленающими» и «поглощающими». Действуй!

Ксокок воспринял этот приказ как оскорбление, да так оно, собственно говоря, и было. Однако они вместе с Пожирателем Крови бегом отправились его выполнять. Как я уже объяснял, «пеленающими» у нас называли вспомогательные отряды, бойцы которых связывали и охраняли пленников; «поглощающие» же должны были обходить поле боя, добивая тяжелораненых. Завершив обход, они собирали трупы как своих бойцов, так и врагов и предавали их все вместе огню, вложив в рот или в руку каждому погибшему осколок жадеита.

На несколько мгновений мы с Несауальпилли остались вдвоем, и он сказал:

– Сегодня ты совершил подвиг, которым нужно гордиться, но которого можно и стыдиться. Ты пленил могучего врага, самого грозного из всех вышедших сегодня на поле боя, но в то же время нанес благородному воителю несмываемое оскорбление. Даже когда Вооруженный Скорпион достигнет загробной обители героев, его вечное блаженство будет неизменно омрачено привкусом горечи и стыда, ибо все пребывающие там воители узнают, что его победил неопытный новобранец да вдобавок еще и близорукий.

– Мой господин, – заметил я, – я сделал лишь то, что казалось мне правильным.

– Так ты поступал и раньше, оставляя другим горькое послевкусие, – вздохнул правитель. – Я не корю тебя, Микстли. Твой тонали, как было предсказано, состоит в том, чтобы видеть правду и сообщать ее другим. Но у меня есть к тебе одна просьба.

Я почтительно склонил голову: – Мой господин не должен ни о чем просить простолюдина. Его дело приказывать, а мой долг повиноваться.

– То, что я тебе сейчас скажу, может быть только просьбой, а не приказом. Я очень прошу тебя, Микстли, отныне обращаться с правдой благоразумно, даже осторожно. Поверь мне, истина может разить не менее беспощадно, чем самый острый обсидиан. Причем, подобно клинку, она может поранить и того, в чьих руках находится.

Он резко отвернулся от меня, призвал гонца-скорохода и велел тому:

– Надень зеленый плащ и заплети волосы в косу, как подобает носителю доброй вести. Захвати чистый новый щит и макуауитль и беги в Теночтитлан. Во дворец следуй не кратчайшим путем, но пробегись по улицам, размахивая щитом и мечом и привлекая внимание. Пусть люди осыпают тебя цветами. Пусть Ауицотль знает, что победа одержана и что он получил необходимых ему пленников. – Несауальпилли немного помолчал и закончил, обращаясь уже не к гонцу, а к самому себе: – И что отныне жизнь, смерть и само имя Жадеитовой Куколки должны быть забыты.

Несауальпилли и его армия расстались с союзниками и направились назад тем же путем, каким мы все пришли сюда. А вооруженные отряды Мешико и Тлакопана вместе с длинной колонной пленников двинулись обратно по более короткой дороге – через перевал между пиками Тлалоктепетль и Истаксиуатль, а оттуда – вдоль южного побережья озера Тескоко, прямо к Теночтитлану. Двигались мы медленно, ибо многие раненые едва ковыляли, иных же, как Вооруженного Скорпиона, приходилось нести, но трудным для нас этот марш не был. Во-первых, дождь наконец прекратился, и мы радовались солнечным дням да теплым ночам, а во-вторых, сразу за перевалом началась ровная живописная местность. По одну руку от нас мирно плескалось озеро, а по другую – тянулись пологие, поросшие густыми лесами склоны.

Это удивляет вас, почтенные братья? Какие тут могут быть леса да еще в такой близости от города? Представьте себе, еще совсем недавно вся долина Мешико славилась изобилием деревьев. Чего здесь только не росло: вековые кипарисы, различные породы дубов, сосны с длинными и короткими иголками, лавры, акации, мимозы. Я, мои господа, ничего не знаю о вашей стране Испании или о вашей провинции Кастилии, но это, должно быть, сухие безжизненные земли. Как сейчас, вижу ваших дровосеков, оголяющих наши зеленые холмы ради получения строевой древесины и дров. Помню, они под корень вырубали растения, которые могли красоваться и зеленеть еще вязанки лет, и, отступив назад, горделиво любовались делом своих рук. А при виде голой, серовато-коричневой земли с тоской вздыхали и восклицали: «О Кастилия!» – ибо этот унылый пейзаж напоминал им об оставшейся за океаном родине.

– Если не ошибаюсь, с тех пор как ты бывал в Теночтитлане, прошло немало времени, верно?

– Да, – согласился я. – Лет четырнадцать или около того. – Ты увидишь, что город сильно изменился. Стал еще более величественным. Вид на него откроется уже со следующей возвышенности, вон с того холма.

Вскоре дорога пошла в гору, и, когда мы взобрались на вершину, мой учитель сделал выразительный жест:

– А теперь смотри! Увы, мои близорукие глаза не могли различить деталей, однако, прищурившись, я даже на таком расстоянии углядел пятно сияющей белизны.

– Великая Пирамида, – произнес Пожиратель Крови. – Можешь гордиться: ведь ты своей доблестью поспособствовал тому, что ритуал ее освящения будет проведен достойно.

Так мы шли по долине Мешико, пока не вступили на дамбу, ведущую прямо через озеро к Теночтитлану. Каменная дорога была достаточно широкой, чтобы по ней бок о бок могли одновременно пройти двадцать человек. Но мы построили наших пленников в шеренгу по четыре, по бокам шли охранники. Не подумайте, что мы сделали это для того, чтобы придать нашей армии более внушительный вид, просто по обе стороны дамбы толпились горожане, высыпавшие нас поприветствовать. Из толпы были слышны восторженные крики и совиное уханье, нас осыпали цветами, как будто одержанная победа являлась исключительно заслугой немногочисленных воинов Мешико и Тлакопана.

На полпути к городу дамба расширялась, превращаясь в насыпной остров. Там располагалась крепость Акачинанко – цитадель, преграждавшая путь любому захватчику, которому вздумалось бы атаковать столицу с этого направления. Хоть и воздвигнутая на насыпной основе, эта твердыня по размерам могла соперничать с любым из городов, мимо которых мы прошли, а ее гарнизон присоединился к общему ликованию, приветствуя нас барабанным боем, завыванием труб, громкими боевыми кличами и ударами копий о щиты. Я, однако, смотрел на этих воинов с презрением, ибо никто из них не был с нами в сражении.

Когда голова нашей колонны, где шел и я, уже вступала на главную площадь Теночтитлана, хвост ее только-только заходил на дамбу, то есть мы растянулись на целых два с половиной долгих прогона. На величественной центральной площади, в Истинном Сердце Сего Мира, мы, мешикатль, вышли из колонны, а текпанеки резко свернули налево и повели пленников по широкой улице к другой дамбе, западной, через которую можно было попасть в Тлакопан. Пленников предстояло разместить где-то на материке, за пределами города. Они должны были оставаться там вплоть до дня, назначенного для освящения пирамиды.

Великая Пирамида! Я повернулся, чтобы посмотреть на нее, и от изумления разинул рот, как, наверное, сделал бы в детстве. Впоследствии мне доводилось видеть немало пирамид, в том числе и превосходящих эту по размеру, но ни одна из них не была столь блистательной и великолепной. То было самое высокое сооружение в городе, видное из любого конца Теночтитлана, и на вершине ее, повергая всех в трепет, горделиво красовались два величественных храма-близнеца, заметных даже с материка. Однако мне так и не удалось толком полюбоваться ни пирамидой, ни другими красотами столицы (а за четырнадцать лет здесь действительно появилось много нового). К нам, расталкивая толпу, подбежал юный гонец юй-тлатоани, громко выкрикивавший имя воителя-Стрелы Ксокока.

– Это я, – с достоинством заявил наш командир. – Мой господин, Чтимый Глашатай Ауицотль, повелевает тебе без промедления явиться к нему и привести с собой ийака по имени Тлилектик-Микстли.

– Хорошо. – Благородный воитель был не слишком доволен таким поворотом дела. – Эй, Связанный Туманом, где ты? То есть я хотел сказать – ийак Микстли. Идем.

Лично я предпочел бы предстать перед юй-тлатоани, предварительно помывшись, попарившись и переодевшись в чистое, однако спорить не приходилось. Пока юноша вел нас сквозь толпу, Ксокок наставлял меня, как следует вести себя при дворе:

– Смиренно вырази почтение, а потом извинись и удались, дабы Чтимый Глашатай мог выслушать мой доклад о сражении и победе.

Среди новых достопримечательностей площади была окружавшая ее Змеиная Стена. Построенная из камня, оштукатуренная безукоризненно-белым гипсом, она в два раза превышала человеческий рост, и ее верхний край изгибался подобно змее. И изнутри, и снаружи вдоль стены шел рельефный узор из резных камней, изображавших змеиные головы. В стене имелись три вместительных проема, от которых начинались три самые широкие и прямые в городе улицы: они вели с центральной площади на север, запад и юг. Кроме того, внутри стены с равными промежутками располагались деревянные двери, через которые можно было выйти к главным зданиям, стоявшим снаружи.

Одним из них был новый дворец, выстроенный для Ауицотля за северо-восточной оконечностью Змеиной Стены. Не уступая по размерам ни одной из резиденций его предшественников, правителей Теночтитлана, или дворцу Несауальпилли в Тескоко, он далеко превосходил их богатством и вычурностью отделки. Выстроенный совсем недавно, он был сделан по последнему слову архитектуры и снабжен всеми самыми современными удобствами. Например, на верхних этажах имелись раздвижные потолки, так что в хорошую погоду эти комнаты открывались солнцу, превращаясь в висячие дворики.

Пожалуй, самой примечательной особенностью дворца, представлявшего по форме четырехугольник с пустым пространством посередине, было то, что его окаймлял один из городских каналов. Таким образом, в это здание можно было войти с площади, через ворота Змеиной Стены, или заплыть на каноэ. И знатный человек, нежащийся в своем удобном, покрытом балдахином акали, и простой лодочник, перегоняющий челнок со сладким картофелем, могли воспользоваться этим восхитительным маршрутом и, проплывая по каналу, полюбоваться сначала великолепием настенных росписей ведущего к дворцу тоннеля, потом пышным цветением садов внутреннего двора, а затем и красотами другого, огромного, как пещера, коридора, уставленного впечатляющими, недавно выполненными изваяниями. Выплыв из последнего тоннеля, лодка вновь оказывалась за пределами территории дворца.

Придворный юноша чуть ли не бегом протащил нас через портал Змеиной Стены, а потом повел по галереям и коридорам к залу, украшением которого служили развешанные по стенам военные и охотничьи трофеи и оружие. Шкуры ягуаров, оцелотов, кугуаров и аллигаторов служили напольными ковриками и покрывалами для низких кресел и скамеек. На помосте стоял трон, а на нем восседал мужчина с квадратными плечами, квадратной головой и квадратным лицом. Трон юй-тлатоани был полностью покрыт мохнатой шкурой обитающего далеко на севере, за пределами наших земель, гигантского медведя, страшного зверя, которого вы, белые, называете oso pardo, или гризли. Массивная голова чудовища возвышалась над головой юй-тлатоани, в оскаленной пасти торчали зубы величиной с мой палец, а осененное этими клыками лицо Ауицотля казалось не менее свирепым.

Слуга, Ксокок и я опустились, чтобы исполнить обряд целования земли. Когда Ауицотль грубовато велел нам встать, воитель-Стрела сказал:

– По твоему приказу, Чтимый Глашатай, я привел ийака по имени… Правитель резко прервал его: – Ты также принес письмо от Несауальпилли. Отдай его нам. Когда вернешься в расположение отряда, сделаешь в своем списке пометку о том, что по моему указу ийак Микстли повышен до ранга текуиуа. Можешь идти.

– Но, господин, – изумился Ксокок, – разве ты не желаешь выслушать мой рассказ о сражении?

– А что ты о нем знаешь, кроме того, что твои люди проделали путь туда и обратно? Нет уж, о битве нам расскажет текуиуа Микстли, который принял в ней участие. Ты свободен, Ксокок. Ступай!..

Благородный воитель бросил на меня ненавидящий взгляд и удалился. Я сам был настолько потрясен, что даже не заметил обиды командира. Надо же, пробыв в армии меньше месяца, я уже дослужился до чина, который обычно получали лишь воины, прошедшие не одну войну. Как правило, чтобы стать текуиуа, бойцу надо было убить или взять в одном бою в плен не меньше четырех противников.

Честно признаюсь, что я не очень-то обрадовался аудиенции у Ауицотля, поскольку не знал, чего от него можно ждать. Ведь как ни крути, а в конечном счете его дочь Жадеитовая Куколка погибла не без моего участия.

Однако, к счастью, мое имя было слишком распространенным, так что правитель никак не связал меня с громким скандалом, разразившимся недавно в Тескоко. Я почувствовал огромное облегчение, увидев, что юй-тлатоани, насколько это вообще возможно для столь сурового человека, смотрит на меня доброжелательно. Кроме того, меня заинтриговала его манера речи: я впервые слышал, чтобы человек говорил о себе во множественном числе – «мы», «нам».

– Письмо Несауальпилли, – промолвил правитель, прочитав депешу, – льстит тебе, юный воин, в значительно большей степени, чем нам. Он саркастически предлагает нам в следующий раз прислать ему несколько отрядов воинственных писцов вроде тебя вместо тупых «стрел» наподобие Ксокока. – Ауицотль улыбнулся, что, однако, придало ему лишь еще большее сходство с медвежьей головой, служившей властителю головным убором. – Несауальпилли также высказывает предположение, что, будь у него достаточно сил, эта война могла бы закончиться окончательным покорением строптивой Тлашкалы. Ты согласен?

– Мой господин, мне трудно соглашаться или не соглашаться со столь многоопытным военачальником, как Чтимый Глашатай Несауальпилли. Я знаю лишь, что его искусство позволило нам одержать в Тлашкале победу. Основные вражеские силы были разгромлены, и, будь нас достаточно много, мы, наверное, смогли бы закрепить свой успех.

– Ты ведь писец, грамотей, – промолвил Ауицотль. – А сможешь написать для нас подробный отчет о том, как проходила битва, какие силы в ней участвовали и куда они двигались? И снабдить это детальными планами местности?

– Да, владыка Глашатай. Я могу сделать это. – Тогда принимайся за дело. В твоем распоряжении шесть дней – именно столько осталось до начала церемоний по освящению храма. Тогда все работы прекратятся, и ты получишь привилегию лично представить на церемонии своего прославленного пленника, предназначенного для Цветочной Смерти. Эй, служитель, распорядись, чтобы дворцовый управляющий предоставил этому человеку подходящие покои и все, что ему потребуется для работы. Ты можешь идти, текуиуа Микстли.

Мои новые покои оказались не менее просторными и удобными, чем в Тескоко, а поскольку они располагались на втором этаже, я имел возможность работать при свете солнца. Ко мне хотели также приставить слугу, но я послал за Коцатлем, и когда мальчик прибыл, велел ему срочно раздобыть мне, пока я буду отмываться и париться, смену одежды.

В первую очередь я начертил карту. Она получилась довольно большой и заняла множество сложенных страниц. Для начала я обозначил символом город Тескоко, а потом изобразил маленькие черные отпечатки ног, показывающие наш путь на восток. Нарисовав горы, я отметил место каждого из наших привалов, а под конец начертал знак, обозначающий реку, на которой и произошло сражение. Там я поместил также общепринятый символ полной победы: изображение горящего храма (хотя в действительности мы не только не уничтожали, но даже не видели ни одного теокали) и символ захвата пленных: один воин держит за волосы другого. Потом я снова нарисовал многочисленные следы, но уже двух цветов – черные и красные, что соответствовало нашим бойцам и пленникам. Этими следами я обозначил наш обратный путь на запад, к Теночтитлану.

Неотлучно сидя у себя в покоях (еду мне приносили прямо туда), я за два дня закончил работу над картой и принялся за гораздо более сложный отчет – о ходе битвы и военном искусстве обоих противников, повествуя об этом в меру своего знания и понимания. В самый разгар работы в мою залитую солнцем комнату явился Коцатль и попросил разрешения меня отвлечь.

– Господин, из Тескоко прибыла большая ладья. Кормчий говорит, что привез твои пожитки.

Я обрадовался, ибо покидал двор Несауальпилли налегке, не чувствуя себя вправе взять с собой чудесные одеяния, пожалованные мне правителем. Да и как бы я потащил их с собой в поход? Поэтому, хотя Коцатль и раздобыл кое-какие обноски, ни у него, ни у меня не было почти ничего, кроме весьма прискорбного вида набедренных повязок, сандалий и тяжелых тламаитль, которые мы надели, отправляясь на войну.

– Скорее всего, – сказал я мальчику, – мы должны благодарить за подобную заботливость госпожу Толлану. Надеюсь, она прислала одежду и для тебя. Попроси придворного носильщика помочь тебе принести узел сюда.

Он ушел, а когда вернулся в сопровождении кормчего и целой вереницы носильщиков, я был настолько удивлен, что совершенно позабыл о работе. У меня в жизни не было и малой доли всего того добра, которое слуги сейчас приносили и грудами складывали в моих покоях. Два узла, большой и маленький, я узнал. В том, что побольше, находились моя одежда и другое имущество, в том числе фигурка богини Хочикецаль, которую я взял на память о сестре, а в маленький была увязана одежонка Коцатля. Но прочие тюки и пакеты оказались мне совершенно незнакомы, и я заявил, что, похоже, произошла какая-то ошибка.

– Мой господин, – возразил кормчий, – на каждом тюке и мешке имеется специальный ярлык. Разве это не твое имя?

И точно: везде были надежно прикреплены куски плотной бумаги с моим именем. Правда, Темной Тучей в наших краях зовут многих мужчин, однако на этих ярлыках значилось мое полное имя: Чикоме-Ксочитль Тлилектик-Микстли. Я попросил присутствующих помочь мне развернуть свертки, полагая, что, удостоверившись в ошибке, они упакуют все снова, чтобы вернуть отправителю. И если вначале я пребывал в недоумении, то теперь впал в изумление.

В первом, обернутом в мешковину тюке оказался комплект из сорока тончайших хлопковых накидок, украшенных богатой вышивкой, а во втором – такое же количество женских юбок, окрашенных в малиновый цвет чрезвычайно дорогим, получаемым из насекомых красителем.

В следующем тюке обнаружилось сорок женских блуз ручного плетения, столь тонкого, что они казались почти прозрачными, а также штука хлопковой материи – шириной в два размаха рук и примерно в две сотни шагов в длину. Ткань, правда, оказалась простой, неокрашенной, но зато это был цельный, не сшитый из отдельных частей кусок, над которым усердному ткачу пришлось потрудиться не один год, что делало ее просто драгоценной. Самый тяжелый тюк, как выяснилось, содержал множество кусков итцетль, необработанного обсидиана.

Но самую большую ценность представляли три совсем маленьких свертка, ибо там содержались не товары, а то, что заменяло нам деньги. В первом мешочке были бобы какао – тысячи две или три, не меньше. Во втором обнаружилось две или три сотни кусочков олова и меди в форме лезвий крохотных топориков, каждое из них стоило примерно восемьсот бобов. Третий мешочек представлял собой обернутый в ткань пучок перьев, полупрозрачный ствол каждого из которых, запечатанный со стороны среза замазкой из оли, был заполнен поблескивающим порошком из чистого золота.

– Хотел бы я и вправду владеть всеми этими сокровищами, но они не мои, – сказал я лодочнику. – Забери все это обратно. Таким ценностям место в сокровищнице Несауальпилли.

– Так именно оттуда они и взялись, – упрямо заявил кормчий. – Не кто иной, как сам Чтимый Глашатай лично проследил за погрузкой всего этого на мое суденышко и приказал доставить тебе. И обратно мне велено привезти только одно: письменное свидетельство того, что груз вручен по назначению. За твоей подписью, мой господин, если ты не против.

Я все еще не мог поверить тому, что видели мои глаза и слышали мои уши, но спорить дальше вряд ли имело смысл. В полном ошеломлении я выдал кормчему расписку, и он вместе с носильщиками удалился, оставив нас с Коцатлем стоять, разинув рты от изумления перед горой сокровищ.

Наконец мальчик сказал: – Господин, не иначе как это последний подарок от владыки Несауальпилли.

– Похоже на то, – согласился я. – Он позаботился о моем образовании, приучил к дворцовой жизни, а потом вынужден был отослать куда глаза глядят. Однако правитель – человек совестливый, так что он, видимо, решил снабдить меня средствами, необходимыми, чтобы найти себе другое занятие.

– Занятие? – пискнул Коцатль. – Да неужели ты собираешься работать, господин? Но зачем? Этого вполне достаточно, чтобы безбедно прожить до глубокой старости. Хватит, чтобы содержать жену, детей и преданного раба. Помнится, – лукаво добавил он, – ты говорил, что если когда-нибудь обзаведешься, как знатный человек, особняком, то сделаешь меня управляющим.

– Попридержи язык, – сказал я. – Если бы я стремился только к безделью, то разумнее всего было бы позволить Вооруженному Скорпиону отправить меня в иной мир. Благодаря богатству у меня теперь появилась возможность выбрать себе род занятий. Осталось только выяснить, к чему именно я испытываю склонность.

Закончив за день до церемонии освящения пирамиды отчет о сражении, я, прихватив его с собой, отправился на поиски увешанного трофеями зала, где меня принимал Ауицотль. Однако по дороге меня перехватил взбудораженный чем-то дворцовый управляющий, заявивший, что сам отнесет властителю карту и доклад.

– Чтимый Глашатай встречает сегодня множество вождей, прибывших на церемонию из дальних краев, – пояснил он. – Все дворцы вокруг площади битком набиты правителями и их свитами, а ведь ожидаются еще и другие, которых неизвестно где размещать. У меня просто голова идет кругом, но я прослежу, чтобы Ауицотль ознакомился с твоим отчетом, как только у него появится свободное время. Подожди, вот закончится вся эта суета, и он снова тебя вызовет.

И с этими словами хлопотливый управляющий умчался. Мы столкнулись с ним на первом этаже, и я решил побродить по дворцовым помещениям, любуясь их архитектурой и убранством, и в конце концов забрел в огромный, как пещера, внутренний двор. Там было множество статуй, а посередине протекал канал. На воде играли солнечные блики. Мимо меня проплыло несколько грузовых лодок, и гребцы, как и я сам, восхищались изваяниями Ауицотля и его жен, покровителя Теночтитлана Уицилопочтли и множества других богов и богинь. На одной из этих великолепных статуй я заметил гравировку в виде сокола, личный знак покойного Тлатли.

Не зря он похвалялся много лет назад: работы Тлатли и впрямь не нуждались в подписи, ибо созданные им изображения богов разительно отличались от тех, которые из поколения в поколение воспроизводились и повторялись старательными, но не слишком одаренными ваятелями. Пожалуй, наиболее отчетливо своеобразие его манеры проявилось в статуе богини Коатликуе, матери Уицилопочтли. Глядя снизу вверх на огромную каменную фигуру, я почувствовал себя подавленным ее сверхъестественным обликом.

Поскольку Коатликуе все-таки была матерью бога войны, ее, как правило, изображали в виде самой обычной женщины, хотя и весьма мрачного вида. Тлатли же создал неожиданный, ни на что не похожий образ. Его богиня не имела головы, вместо этого у нее над плечами слились, словно в поцелуе, две огромные змеиные головы, которые заменяли ей лицо. При этом у каждой змеи был виден только один глаз – это и были два сверкающих ока богини, а соединившиеся пасти змей образовывали открытый в жуткой усмешке, полный зубов рот. На шее богини висело ожерелье из отрубленных кистей рук и вырванных сердец, с большим кулоном-черепом. Нижнюю часть тела покрывало одеяние, сплетенное из извивающихся змей, из-под него торчали не человеческие ноги, а когтистые звериные лапы. То, бесспорно, было единственное в своем роде изображение божества женского рода, и производило оно столь устрашающее впечатление, что, пожалуй, создать сей чудовищный шедевр мог лишь куилонтли, не способный любить женщин.

Я прошелся под плакучими ивами, нависавшими над каналом в саду внутреннего двора, и вступил в зал, украшенный вместо изваяний настенной живописью. Росписи были посвящены выдающимся деяниям, совершенным Ауицотлем как до, так и после его восшествия на трон:

Чтимый Глашатай был изображен не только в качестве главного героя многочисленных сражений, но и в качестве мастера, собственноручно доводящего до совершенства отделку Великой Пирамиды. Однако независимо от сюжета все изображения казались не застывшими, а живыми, они изобиловали деталями и поражали великолепием красок. Бесспорно, эти фрески превосходили все, что я видел раньше, и в нижнем правом углу каждой из них, как и следовало ожидать, красовался кроваво-красный отпечаток ладони – личный знак Чимальи.

Это заставило меня призадуматься: интересно, вернулся ли он обратно в Теночтитлан, суждено ли нам встретиться снова, а если суждено, то каким способом Чимальи попытается меня убить? Я разыскал Коцатля и дал ему следующие указания:

– Ты знаешь в лицо художника Чимальи, у которого, как тебе известно, есть причина желать мне смерти. Мне завтра предстоит исполнять определенные обязанности, не могу же я при этом беспрерывно озираться по сторонам, опасаясь убийцы?! Поэтому ты должен будешь толкаться в толпе и приглядываться. Если заметишь Чимальи, тут же дай мне знать. Завтра в городе великий праздник, и в такой толчее он запросто может незаметно пырнуть меня ножом и ускользнуть безнаказанным.

– Если я замечу Чимальи первым, у него ничего не выйдет. Пусть только объявится на церемонии, я его обязательно увижу, – твердо заявил Коцатль. – Разве я не приносил пользу своему хозяину, заменяя ему зоркие глаза?

– Это правда, малыш, – сказал я. – И твоя бдительность и преданность не останутся без награды.

Да, ваше преосвященство, мне известно, что сегодня вы присутствуете здесь, поскольку проявляете особый интерес к былым нашим обрядам, ритуалам и церемониям. Поэтому, хотя сам я не только никогда не был жрецом, но и не водил с ними особой дружбы, постараюсь в меру своих познаний и возможностей рассказать о Великой Пирамиде и обряде ее освящения как можно подробнее.

Если и были в истории Мешико церемонии более многолюдные, торжественные и внушавшие еще большее благоговение, то мне на своем веку такие видеть не доводилось. Главная площадь Теночтитлана – Сердце Сего Мира – превратилась в тот день в настоящее море людей, разноцветных тканей, плюмажей, золота и драгоценностей. Надо всем висел смешанный запах благовоний, разгоряченных тел и пота. Одна из причин скученности заключалась в том, что шеренги крепко державшихся за руки стражей не допускали толпу на середину площади, оставляя широкий проход, по которому к пирамиде должны были провести пленников. Однако свою роль сыграло и то, что за последние годы открытое пространство площади сократилось, ибо там появились новые храмы, не говоря уж о самой Великой Пирамиде.

Поскольку его преосвященство никогда не видел этого грандиозного сооружения, мне стоит описать, как оно выглядело. Основание пирамиды было квадратным, расстояние между углами составляло сто пятьдесят шагов. Четыре пологих склона поднимались к плоской, тоже квадратной, вершине, каждая сторона которой составляла семьдесят шагов в длину.

На западном склоне пирамиды имелось две лестницы: для поднимающихся и для спускающихся. Их разделял богато украшенный желоб, по которому стекала кровь жертв. Первый крутой пролет в пятьдесят две узкие ступени вел к уступу, отмечавшему треть высоты пирамиды. Следующий пролет состоял из ста четырех ступеней и завершался на верхней площадке, где высились храмы и храмовые пристройки. Через каждые тринадцать ступенек по обеим сторонам лестницы возвышались каменные изваяния богов, как главных, так и второстепенных; их каменные кулаки сжимали высокие древки белых, сотканных из перьев флагов.

Для того, кто стоял у самого подножия Великой Пирамиды, сооружения на ее вершине были невидимы. Со своего места он мог разглядеть лишь широкую двойную лестницу, которая казалась сужающейся кверху и ведущей еще выше, чем на самом деле, – к голубому небу, к обители солнца. Наверняка у ксочимикуи, бредущего вверх по ступенькам навстречу Цветочной Смерти, создавалось впечатление, будто он и впрямь взбирается к самим небесам, жилищу верховных богов.

Однако, добравшись до верхней площадки, он прежде всего видел маленький жертвенный камень в форме пирамиды, а позади него два храма. В каком-то смысле эти теокальтин символизировали собой войну и мир, ибо тот, что находился справа, служил жилищем бога войны Уицилопочтли, тогда как во втором храме, который располагался слева, обитал Тлалок – бог дождя, отвечавший за урожаи и обеспечивавший наше процветание в мирное время. Наверное, там по праву следовало поставить еще и третий храм, для бога солнца Тонатиу, но у него, как и у некоторых других особо почитаемых богов, уже имелось отдельное святилище – на более скромной пирамиде в другом месте площади. Находился на площади также и храм, в котором помещались изображения многочисленных богов подчиненных нам народов.

Новые храмы Тлалока и Уицилопочтли на вершине только что построенной Великой Пирамиды были всего лишь квадратными каменными строениями, в каждом из которых находилась полая каменная статуя бога, широко раскрывшего рот в ожидании сердца. Однако они выглядели весьма внушительно и казались выше, чем на самом деле, благодаря высоким каменным фасадам и гребням крыш. Оба храма покрывал орнамент: резкий, угловатый, кроваво-красный узор использовался для святилища Уицилопочтли, а плавный, с мягкими изгибами, в нежно-голубых тонах – для святилища Тлалока. Корпус пирамиды сиял почти гипсовой белизной, на фоне которой выделялись тянувшиеся вдоль каждого пролета золотые перила, выполненные в виде покрытых красной и зеленой чешуей змеиных тел и заканчивавшиеся на уровне земли огромными змеиными головами.