Текст книги "Ацтек"

Господин епископ сказал, что присутствует на сегодняшней встрече, поскольку его интересуют наши законы и особенности отправления правосудия. Но, думаю, мне вряд ли стоит описывать суд над Жадеитовой Куколкой. Подробное изложение этого процесса его высокопреосвященство найдет в дворцовых архивах Тескоко, если потрудится изучить эти книги. Более того, случай этот описан в хрониках других земель и даже в устных народных преданиях. Скандал тогда разразился такой, что наши женщины и по сей день пересказывают эту историю друг другу.

Несауальпилли пригласил на суд правителей всех соседних народов вместе со всеми их мудрецами, а также всех наместников провинций, причем предложил вельможам и вождям прибыть в сопровождении жен и придворных дам. С одной стороны, он сделал это, поскольку хотел продемонстрировать, что даже самая знатная и высокопоставленная женщина не может совершать преступления безнаказанно, однако имелась и другая причина. Обвиняемая была дочерью Ауицотля – самого могущественного владыки Сего Мира, воинственного и вспыльчивого Чтимого Глашатая Мешико. И Несауальпилли стремился к тому, чтобы сам Ауицотль и правители других народов убедились в полнейшей беспристрастности суда, он хотел таким образом защитить себя от любых возможных упреков в предвзятости. Именно по этой причине владыка Тескоко лично в процессе не участвовал, ограничившись, как и высокие гости, ролью наблюдателя. Допрашивать свидетелей и обвиняемых он доверил незаинтересованным лицам: Змею-Женщине – господину Крепкая Кость и одному из придворных мудрецов, судье по имени Тепитцак.

Зал Правосудия Тескоко был набит битком. Пожалуй, никогда еще столько самых разных правителей – в том числе и из государств, враждовавших друг с другом, – не собиралось в одном месте. Отсутствовал один только Ауицотль, не захотевший выставить себя на всеобщий позор.

Могущественный владыка не мог допустить, чтобы, когда неизбежно вскроются постыдные деяния его дочери, люди бросали на него сочувственные и насмешливые взгляды, а потому прислал вместо себя Змея-Женщину. Зато в числе многих других вождей приехал и правитель Шалтокана, господин Красная Цапля, отец Пактли. На протяжении всего процесса он сидел опустив голову и молча сносил свое унижение. Правда, изредка он все-таки поднимал затуманенные стыдом и горем старые глаза, и тогда взгляд его падал на меня. Наверное, владыка Красная Цапля вспоминал, как давно, когда я был совсем маленьким, сказал мне, что, какое бы занятие я ни выбрал, всегда следует делать свое дело хорошо… Допрос оказался долгим, подробным и утомительным; зачастую показания свидетелей повторялись. Я постараюсь припомнить только наиболее содержательные, напрямую касавшиеся дела вопросы и ответы, дабы пересказать их вашему преосвященству.

Главными обвиняемыми были, разумеется, Жадеитовая Куколка и господин Весельчак. Пактли вызвали первым, и он, бледный и дрожащий от страха, принес клятву. Среди многих вопросов, обращенных к нему в ходе заседания, был и такой:

– Пактцин, дворцовая стража задержала тебя в том крыле здания, которое было отведено для госпожи Чалчиуненетцин, супруги правителя. Для любого лица мужского пола это равносильно преступлению, караемому смертной казнью, ибо никто ни под каким предлогом не имеет права появляться в помещениях, предназначающихся для супруги Чтимого Глашатая и ее свиты. Ты знал об этом?

Пактли громко сглотнул и едва слышно ответил: – Знал. – Чем подписал себе смертный приговор. Потом вызвали Жадеитовую Куколку, и в ответ на один из многочисленных обращенных к ней вопросов она заявила такое, что изумленные слушатели ахнули.

Судья сказал: – Ты сама признала, госпожа, что работники твоей личной кухни убивали твоих любовников и очищали их трупы от плоти, дабы получить скелеты. Мы полагаем, что даже самые низкие рабы могли пойти на это лишь по крайнему принуждению. К каким же мерам ты прибегала?

Кротким голоском маленькой девочки она ответила: – Я заранее, на долгое время, выставляла на кухне стражу, не позволявшую работникам вкушать никакой пищи, даже пробовать то, что они сами готовили. Я морила людей голодом, доводя до полного изнеможения, и в конце концов ради пищи они соглашались выполнить мой приказ. Как только они это делали, их кормили досыта, после чего ни угроз, ни принуждения, ни стражи уже больше не требовалось…

Конец фразы потонул в страшном шуме. Моего маленького раба Коцатля стало рвать, и малыша пришлось вывести из зала на некоторое время. Я прекрасно понимал, что он чувствует, и мой собственный желудок тоже слегка скрутило, ведь мы с ним получали еду с той же самой кухни.

Как главный сообщник Жадеитовой Куколки, я был вызван вслед за ней и дал суду полный отчет о своих действиях по приказу госпожи, ничего не пропустив. Когда я дошел до истории с Самой Утонченностью, меня прервал дикий рев. Стражникам пришлось схватить обезумевшего вдовца той женщины, чтобы он не накинулся на меня и не задушил, и буквально вынести его из зала. Когда я закончил свой рассказ, господин Крепкая Кость посмотрел на меня с неприкрытым презрением и сказал:

– Откровенное признание, по крайней мере. Можешь ли ты указать нам какие-либо обстоятельства, смягчающие твою вину?

– Нет, мой господин, – ответил я. Но тут неожиданно послышался другой голос, самого Несауальпилли: – Поскольку писец Темная Туча отказывается защищать себя, я прошу почтенный суд дать мне возможность высказаться в его пользу.

Судьи согласились с видимой неохотой, ибо явно и слышать не желали о моем оправдании. Но не могли же они отказать своему юй-тлатоани.

– На протяжении всей своей службы у госпожи Жадеитовой Куколки, – промолвил правитель, – этот молодой человек действовал в точном соответствии с моим личным приказом: повиноваться госпоже, не задавая вопросов и не выполняя при ней роль соглядатая. Должен признать, что хоть я, конечно, и не подразумевал под этим бездумного выполнения преступных повелений, но из моих слов это никак не вытекало. Прошу также учесть, что, как ясно показало расследование, Темная Туча по собственной воле нашел единственный способ, не ослушавшись моего повеления, раскрыть правду о прелюбодеяниях и убийствах, совершенных его коварной госпожой. Не сделай он этого, почтеннейшие судьи, нам, возможно, пришлось бы впоследствии судить ее за убийство еще большего количества жертв.

– Слова нашего владыки Несауальпилли будут приняты во внимание, – проворчал судья Тепитцак и снова вперил в меня суровый взгляд. – Позвольте задать еще один вопрос подсудимому. – И он обратился ко мне: – Возлежал ли ты, Тлилектик-Микстли, с госпожой Жадеитовой Куколкой?

– Нет, мой господин, – ответил я. И тогда, видимо рассчитывая поймать меня на откровенной лжи, судьи вызвали Коцатля и спросили его, вступал ли его хозяин, то есть я, в плотские отношения с супругой правителя.

– Нет, мои господа, – пискнул мальчонка. – Но у него были для этого все возможности, – упорствовал Тепитцак.

– Нет, мои господа, – упрямо повторил Коцатль. – Всякий раз, когда мой хозяин находился в обществе госпожи, сколько бы это ни продолжалось, я присутствовал там же. Ни мой хозяин, ни какой-либо другой мужчина, принадлежавший ко двору, никогда не делили ложе с госпожой, за исключением одного случая. Это случилось, когда мой хозяин отбыл на праздники домой и госпожа в одну из ночей не смогла отыскать себе любовника вне дворца.

Судьи подались вперед. – Какой-то мужчина из дворца? Кто же это был? – Я, мои господа, – ответил Коцатль. Судьи отшатнулись. – Ты? – сказал Крепкая Кость. – Сколько же тебе лет, раб? – Мне только что исполнилось одиннадцать, мой господин. – Говори погромче, мальчик. Ты хочешь сказать нам, что обслужил обвиняемую в прелюбодействе супругу правителя, как подобает мужчине? Ты совокуплялся с ней? Неужели твой тепули способен?..

– Мой тепули? – пропищал Коцатль, поразив всех тем, что так дерзко прервал судью. – При чем тут тепули, он годен лишь на то, чтобы мочиться! Я обслужил мою госпожу так, как она мне велела, – при помощи рта. Уж я-то никогда бы не позволил себе коснуться знатной женщины чем-то таким гадким, как тепули…

Если мальчик и сказал что-то еще, это потонуло в хохоте присутствующих. Даже обоим судьям пришлось приложить усилия, чтобы сохранить бесстрастные лица. Впрочем, то был единственный веселый момент за весь тот мрачный день.

Тлатли вызвали одним из последних. Я забыл упомянуть, что в ту ночь, когда стража Несауальпилли нагрянула в мастерскую с обыском, Чимальи отсутствовал в связи с каким-то поручением. Чтимый Глашатай и его люди, похоже, не знали про второго мастера, а никто из обвиняемых про Чимальи не упомянул, так что Тлатли сумел представить дело таким образом, будто он работал без напарника.

– Чикуаке-Кали Икстак-Тлатли, – спросил господин Крепкая Кость, – ты признаешь, что некоторые из статуй, представленных здесь как свидетельства преступления, были изготовлены тобой?

– Да, мои господа, – твердо ответил обвиняемый. – Отрицать бесполезно. Вы видите на них мое личное клеймо: выгравированный знак головы сокола, а под ним – отпечаток окровавленной ладони.

Тлатли встретился со мной взглядом, и глаза его молили не упоминать о Чимальи. Я промолчал.

В конце концов судьи удалились в особую комнату, чтобы посовещаться, а зрители с радостью покинули хоть и просторный, но душный зал, чтобы глотнуть свежего воздуха или покурить в саду покуитль. Мы, обвиняемые, остались в зале под стражей, и все это время старались не смотреть друг на друга.

Закончив совещаться, судьи вернулись в зал, и, когда он снова наполнился людьми, господин Крепкая Кость выступил с традиционным заявлением:

– Мы, вопрошавшие злоумышленников, держали совет друг с другом, основываясь исключительно на представленных здесь уликах и прозвучавших показаниях, и пришли к общему решению по доброй воле и свободному убеждению, не действуя предвзято или по чьему-либо усмотрению, не питая к кому-либо из подсудимых ни добрых, ни дурных чувств личного характера и прибегая к помощи одной лишь Тонантцин, благородной богини закона, милосердия и правосудия. – Он извлек лист тончайшей бумаги и, сверяясь с ним, провозгласил: – Мы считаем, что обвиняемый писец Чикоме-Ксочитль Тлилектик-Микстли должен быть освобожден в силу того, что его действия, хотя и заслуживающие порицания, не являлись злонамеренными; кроме того, он частично искупил их, призвав к ответу преступников. Однако… – Крепкая Кость бросил взгляд на Чтимого Глашатая, потом весьма сердито взглянул на меня. – Мы рекомендуем изгнать освобожденного из-под стражи писца за пределы нашей страны как чужака, нарушившего законы гостеприимства.

Что ж, не скажу, что меня такой приговор обрадовал; с другой стороны, я понимал, что еще дешево отделался. Змей-Женщина между тем вновь сверился со своей бумагой и продолжил:

– Перечисленных ниже людей мы считаем виновными во всех вменяемых им гнусных, вероломных и богопротивных злодеяниях…

Далее были оглашены имена Жадеитовой Куколки, господина Весельчака, скульпторов Пицкуитля и Тлатли, моего раба Коцатля, стражников, дежуривших по очереди у восточных ворот дворца, служанки Питцы, многочисленных челядинцев юной госпожи, а также всех работников ее кухни.

Завершив монотонное перечисление имен, судья заключил: – Признавая этих людей виновными, мы оставляем вынесение приговора и установление каждому из них меры наказания на волю Чтимого Глашатая.

Несауальпилли медленно встал, помолчал, напряженно раздумывая, а потом сказал:

– Как рекомендуют почтенные судьи, писец Темная Туча будет изгнан из Тескоко с запретом впредь появляться где-либо в землях аколхуа. Осужденного раба Коцатля я милую, принимая во внимание его младые лета, но он точно так же будет выслан из наших владений. Знатные особы, Пактцин и Чалчиуненетцин будут казнены отдельно. Остальные подлежат умерщвлению с помощью икпакксочитль без права предварительного обращения к Тласольтеотль. Их трупы будут преданы огню на общем погребальном костре, вместе с останками их жертв.

Я очень порадовался тому, что пощадили маленького Коцатля, хотя остальных рабов и простолюдинов мне тоже было жалко. Икпакксо-читль представлял собой обвитую цветочной гирляндой веревку, которой их должны были удушить. Но хуже всего, что Несауальпилли не разрешил им обратиться к Пожирательнице Скверны, а это значило, что все их грехи пребудут с ними и в том загробном мире, куда они попадут. Более того, их сожгут вместе с их жертвами, чем обрекут на вечные, неизбывные муки.

Нас с Коцатлем отправили под стражей в мои покои, и возле самой двери один из охранников проворчал:

– Это еще что такое? Возле притолоки, на уровне моих глаз, красовался кровавый отпечаток ладони – молчаливое напоминание о том, что я не единственный из участников этой истории, кто остался в живых, и одновременно предупреждение: наверняка Чимальи собирается мне отомстить.

– Чья-то дурацкая выходка, – сказал я, пожав плечами. – Я велю моему рабу смыть это.

Коцатль вынес в коридор губку и кувшин с водой и принялся за дело, тогда как я, притаившись за дверью, ждал. И вскоре услышал, как Жадеитовую Куколку тоже ведут в заточение. Конечно, я не мог расслышать ее легкую поступь, заглушаемую тяжелыми шагами стражников, но когда мальчик вернулся с кувшином покрасневшей воды, он сказал:

– Госпожа вернулась вся в слезах. А вместе с ее стражниками пришел и жрец богини Тласольтеотль.

– Если госпожа уже кается в своих грехах, значит, времени у нее осталось очень мало, – заметил я. На самом деле времени у нее совсем не осталось. Вскоре я услышал, как соседняя дверь открылась снова: Жадеитовую Куколку повели на последнюю встречу в ее недолгой жизни.

– Хозяин, – смущенно промолвил Коцатль, – выходит, мы с тобой теперь изгнанники? Оба?

– Да, – вздохнул я. – Когда нас прогонят… – Он заломил огрубевшие от работы маленькие руки. – Ты возьмешь меня с собой? Как своего раба и слугу?

– Да, – сказал я, поразмыслив. – Ты служил мне верно, и я тебя не брошу. Но, по правде говоря, Коцатль, у меня нет ни малейшего представления о том, куда мы направимся.

Поскольку нас с мальчиком держали в заключении, мы не видели ни одной из казней. Но позднее я узнал подробности кары, постигшей господина Весельчака и Жадеитовую Куколку, каковые детали могут представлять интерес для вашего преосвященства.

Жрец Тласольтеотль не предоставил преступнице возможности полностью очистить свою душу перед богиней, а, сделав вид, будто по доброте своей хочет ее успокоить, подмешал грешнице в чашку шоколада вытяжку из растения толоатцин, сильнодействующего снотворного. Скорее всего, сон сморил Жадеитовую Куколку, прежде чем она успела перечислить грехи, совершенные ею до десятого года жизни, так что она отправилась на смерть, отягощенная бременем великой вины. Спящую, ее перенесли к дворцовому лабиринту, о котором я уже рассказывал, и сняли с нее всю одежду, после чего старый садовник, единственный, кто знал тайные тропы, оттащил Жадеитовую Куколку в центр лабиринта. Туда, где уже лежал труп Пактли.

Господина Весельчака еще раньше доставили к осужденным работникам кухни и приказали им умертвить его перед собственной казнью. Не знаю, проявили ли они милосердие, даровав ему быструю смерть, но очень сомневаюсь, поскольку никаких причин испытывать к Пактли добрые чувства у них не было. Так или иначе, но со всего его трупа, за исключением головы и гениталий, содрали кожу, выпотрошили внутренности, срезали мясо до костей, в результате чего получился не слишком чистый, со свисавшими клочьями мяса скелет. Затем покойнику вставили в тепули что-то такое (наверное, прутик или тростинку), что поддерживало член торчащим, и, пока Жадеитовая Куколка исповедовалась жрецу, затащили этот мерзкий труп в лабиринт. Проснувшись посреди ночи в центре лабиринта, юная госпожа обнаружила, что она совершенно голая и в ее тепили, как в более счастливые времена, введен затвердевший мужской член. Но ее расширенные зрачки, должно быть, быстро приноровились к бледному свету луны, и тогда красавица увидела, что ее последним любовником стал жуткий мертвец.

О том, что происходило потом, можно только догадываться. Наверняка Жадеитовая Куколка в ужасе отпрянула от него и с пронзительными криками помчалась прочь. Должно быть, она металась по тропинкам, которые снова и снова выводили ее обратно – к костям и торчащему тепули мертвого господина Весельчака. И, возвращаясь в очередной раз, она находила его в компании все большего и большего количества муравьев, мух и жуков. Наконец он оказался настолько покрытым кишащими пожирателями падали, что Жадеитовой Куколке показалось, будто труп изгибается в попытке подняться и преследовать ее. Сколько раз она убегала, сколько раз бросалась на непроницаемую колючую изгородь и сколько раз снова натыкалась на отвратительный труп, никто уже не узнает.

Когда поутру садовник вынес Жадеитовую Куколку наружу, от ее красоты уже ничего не осталось. Лицо и тело кровоточили, изодранные колючками ногти на руках были сорваны. Видимо, девушка в отчаянии рвала на себе волосы, ибо кое-где оказались вырванными целые пряди. Действие расширяющего зрачки снадобья сошло на нет, и они сделались почти невидимыми точками в ее выпученных глазах. Рот был широко раскрыт в беззвучном вопле. Жадеитовая Куколка всегда гордилась своей красотой, и, наверное, знай она, что однажды предстанет перед людьми в таком виде, это стало бы для нее страшным унижением и оскорблением. Но теперь ей уже было все равно: глухой ночью, где-то в глубине лабиринта, сердце девушки перестало биться, разорвавшись от ужаса.

Когда все закончилось, нас с Коцатлем освободили из-под стражи, заявив, что теперь мы не имеем права не только посещать занятия, но и разговаривать с кем-либо из знакомых. Моя карьера писца Совета тоже закончена. Короче говоря, мы должны были вести себя тише воды ниже травы и ждать, пока Чтимый Глашатай не определит точную дату и условия нашего изгнания. Поэтому несколько дней я только и делал, что блуждал в одиночестве по берегу озера, отшвыривая ногой гальку и сетуя на злую судьбу, из-за которой все мои честолюбивые мечты, которые я связывал с Тескоко, обратились в ничто. Как-то раз, погруженный в грустные раздумья, я задержался на берегу до сумерек, а когда спохватился и поспешил назад, то на полпути к дворцу наткнулся на сидевшего на валуне человека. Уж не знаю, откуда тот взялся, но выглядел он почти так же, как и во время двух предыдущих наших встреч: усталый, бледный, на лице дорожная пыль.

Когда мы обменялись вежливыми приветствиями, я сказал: – И снова ты появился в сумерках, мой господин. Прибыл издалека? – Да, – хмуро отозвался он. – Из Теночтитлана, а там, между прочим, готовится война.

– Ты говоришь так, как будто это будет война против Тескоко. – Вслух этого, конечно, никто не скажет, но на деле так оно и будет.

Чтимый Глашатай Ауицотль наконец завершил строительство своей Великой Пирамиды, и, для того чтобы церемония ее освящения не знала равных в истории, ему нужны бесчисленные пленники. Поэтому он и собирается объявить очередную войну, которая обернется против Тескоко.

Меня удивил ход рассуждений собеседника. – Что-то ты путаешь, мой господин, – сказал я. – Просто войска Союза Трех, в том числе и Тескоко, выступят в совместный поход, как всегда бывает в подобных случаях. Почему ты решил, что это будет война против Тескоко? Скорее всего, союзники нападут на Тлашкалу.

– Ауицотль, – пояснил запыленный странник, – утверждает, что поскольку почти все силы мешикатль и текпанеков сейчас находятся на западе, в Мичоакане, то им нет никакого смысла выступать в поход на восток, против Тлашкалы. Но это лишь предлог. На самом деле Ауицотль взбешен из-за суда и казни его дочери.

– Но он не может отрицать, что она заслужила это. – Совершенно верно, но от этого он еще пуще злится и жаждет мести. Поэтому Ауицотль издал приказ, чтобы и Теночтитлан, и Тлакопан оба выделили лишь по символическому отряду, а основную часть войска в этой войне придется выставить Тескоко. – Запыленный скиталец покачал головой. – Так что из каждой сотни воинов, которым предстоит сражаться и умереть ради захвата пленников, необходимых для жертвоприношения у Великой Пирамиды, примерно девяносто девять будут аколхуа. Так Ауицотль намеревается отомстить за смерть Жадеитовой Куколки.

– Но ведь каждому понятно, что подобный расклад несправедлив, – возразил я. – Разве Несауальпилли не может отказаться?

– Может, конечно, – устало промолвил путник, – но от этого ему будет только хуже. Его отказ обернется еще более тяжкими последствиями, вплоть до распада Союза Трех и даже открытой войны против Тескоко. Кроме того, – печально добавил странник, – Несауальпилли, скорее всего, считает себя обязанным дать отцу казненной преступницы какое-то возмещение.

– Что? – возмущенно воскликнул я. – После всего, что она сделала? – Боюсь, он все равно чувствует свою ответственность за случившееся. Может быть, за то, что не уделял молодой жене внимания.

Странник устремил на меня взгляд, и мне вдруг стало не по себе. – Для этой войны Несауальпилли потребуется каждый, кто способен держать оружие. Уверен, он будет рад любому добровольцу, и если кто-то считает себя перед ним в долгу, то для такого человека нет способа лучше, чем пойти к владыке Тескоко на службу.

Я сглотнул и ответил: – Мой господин, но от некоторых на войне нет никакого проку. – Тогда они могут просто умереть на ней, – был ответ. – Ради славы, ради покаяния, ради уплаты долга, ради счастливой вечной жизни в загробном обиталище воинов. Всегда найдется ради чего. Помню, ты в прошлый раз говорил, что очень благодарен Несауальпилли и мечтаешь что-нибудь для него сделать.

Последовало долгое молчание. Потом, словно решив сменить тему, загадочный странник уже обыденным тоном сказал:

– Ходят слухи, что в скором времени ты собираешься покинуть Тескоко. Скажи, ты уже решил, куда отправишься?

Я надолго задумался и, лишь когда на землю пала тьма, а над озером раздались стенания ночного ветра, ответил:

– Да, мой господин, решил. Я пойду на войну.

Это было зрелище, на которое стоило посмотреть: на пустынной равнине к востоку от Тескоко выстраивалась могучая армия. Равнина ощетинилась копьями, расцветилась яркими пятнами знамен, засверкала бликами, отражавшимися от обсидиановых наконечников и клинков. Всего там собралось около четырех, а то и пяти тысяч человек, но, как и предсказывал запыленный скиталец, Чтимый Глашатай Мешико Ауицотль и Чималпопока, вождь текпанеков, прислали лишь горстку воинов, да и то в основном пожилых ветеранов или, наоборот, неопытных новобранцев.

Как военачальник Несауальпилли организовал все наилучшим образом. Огромные знамена из перьев указывали местонахождение основных сил – многочисленных отрядов аколхуа и нескольких небольших подразделений из Теночтитлана и Тлакопана. Многоцветные полотнища флагов из тканей обозначали отдельные подразделения, находившиеся под командованием благородных воинов. Маленькими остроконечными вымпелами или флажками отмечались мелкие группы во главе с младшими командирами. Под особыми стягами собирались вспомогательные формирования: носильщики, необходимые для транспортировки припасов, снаряжения и запасного оружия; лекари, костоправы; жрецы различных богов, барабанщики с трубачами, а также предназначенные для очистки поля битвы «пеленающие» и «поглощающие».

Хотя я убеждал себя в том, что иду сражаться ради Несауальпилли, и хотя мне было стыдно за поведение Ауицотля, но я ведь, что ни говори, родом был все-таки из Мешико. Поэтому, решив записаться добровольцем, я явился к начальнику моих соотечественников – единственному старшему командиру из числа мешикатль, благородному воителю-Стреле по имени Ксокок. Он смерил меня оценивающим взглядом и неохотно сказал:

– Что ж, хоть ты и неопытен, но по крайней мере не выглядишь таким заморышем, как почти все в этой команде, кроме меня. Ступай доложись куачику Икстли-Куани.

Старина Икстли-Куани! Я настолько обрадовался, услышав это имя, что чуть было не бросился со всех ног к остроконечному флажку, где и стоял мой учитель, поносивший последними словами нескольких весьма несчастного вида новобранцев. На челе его красовался головной убор из перьев, сквозь носовую перегородку было продето костяное украшение, в руке куачик держал щит со знаками его имени и воинского ранга. Я опустился на колени и поскреб землю в торопливом жесте целования, после чего обнял его, словно давно потерянного, а теперь нашедшегося родича, и воскликнул:

– Господин Пожиратель Крови! Как я рад видеть тебя снова! Остальные воины захихикали. Немолодой куачик побагровел и грубо оттолкнул меня в сторону, брызгая слюной:

– А ну-ка отвали! Клянусь каменными яйцами Уицилопочтли, с тех пор, когда я в последний раз выходил на поле боя, армия сильно изменилась. Сперва дряхлые старые ворчуны и прыщавые юнцы, а теперь это! Что они теперь, специально набирают куилонтин? Собираются зацеловать врагов до смерти?

– Это я, господин! – крикнул я. – Твой ученик! Командир Ксокок отправил меня в твой отряд. – Мне потребовалось время, чтобы сообразить: Пожиратель Крови наверняка обучил на своем веку сотни мальчишек и он никак не может мгновенно, даже не порывшись в памяти, вспомнить и узнать одного из них.

– А, Связанный Туманом? – воскликнул он наконец, но далеко не с той радостью, какую выказал я. – Говоришь, направлен ко мне? Выходит, ты вылечил глаза, да? Теперь, надеюсь, видишь дальше своего носа?

– К сожалению, нет, – вынужден был признаться я. Пожиратель Крови яростно раздавил ногой муравья. – Мое первое настоящее дело после десяти лет простоя, и такое невезение, – проворчал он. – Пожалуй, даже куилонтин был бы предпочтительнее. Ну да ладно, Связанный Туманом, становись вместе с прочим моим отребьем.

– Да, господин куачик, – отозвался я по-военному четко. Но тут кто-то потянул меня за накидку, и я вспомнил про стоявшего все это время позади мальчика. – А что ты прикажешь делать юному Коцатлю?

– Кому? – Старый служака недоумевающе огляделся, а когда, случайно посмотрев вниз, заметил мальчишку, просто взревел от возмущения: – Этому сопляку?

– Он мой раб, – пояснил я. – Мой личный слуга. – Молчать в строю! – рявкнул Пожиратель Крови на солдат, которые начали хихикать. Затем он описал круг, чтобы остыть, после чего подошел ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, заявил: – Вот что, Связанный Туманом, некоторых знатных людей, командиров и благородных воителей, потомков древних родов действительно сопровождают ординарцы. Но ты – йаокуицкуи, новобранец, самый нижний чин из всех имеющихся. И у тебя хватает наглости не только явиться в армию со слугой, но еще и притащить с собой сущего недомерка!

– Я не могу бросить Коцатля, – сказал я. – Мальчик никому не помешает. Разве нельзя определить его к жрецам или еще куда-нибудь в обоз, где он мог бы пригодиться?

– А я-то думал, что в кои-то веки отдохну от возни с мелюзгой и отведу душу на настоящей войне, – проворчал Пожиратель Крови. – Ладно, малявка, ступай вон к тому черно-желтому флажку. Скажешь тамошнему младшему командиру, что Икстли-Куани велел приставить тебя к кухне, мыть посуду. Что же до тебя, Связанный Туманом, – добавил он вкрадчивым тоном, – то сейчас посмотрим, помнишь ли ты хоть что-то из того, что я вдалбливал вам на занятиях. А ну, ублюдки! – взревел он так, что все бойцы, в том числе и я, подскочили. – Стройся! В колонну по четыре – СТАНОВИСЬ!

В Доме Созидания Силы я усвоил, что обучение воинскому делу совсем не похоже на мальчишеские игры в войну. Теперь мне предстояло понять, что и игра, и учеба – всего лишь бледное подражание настоящей воинской службе. Взять хотя бы два момента, неизбежно сопутствующих любому походу, но никогда не упоминающихся в рассказах о славных победах: грязь и вонь. Набегавшись и наигравшись в детстве или даже утомившись после нелегкой муштры в Доме Созидания Силы, я всегда имел приятную возможность привести себя в порядок, побывав в парной и как следует вымывшись. В полевых условиях об этом не приходилось и мечтать. Все бойцы были покрыты грязью и потом, и хуже, чем от нас, воняло только от выгребных ям, служивших отхожими местами. Меня мутило от запахов застарелого пота, грязной одежды, немытых ног, мочи и фекалий. Зловоние представлялось мне самой гнусной стороной войны. Во всяком случае до тех пор, пока я не столкнулся с настоящей войной.

И еще одно. Я слышал, как старые солдаты жаловались, что даже если вожди затевают поход в разгар сухого сезона, проказливый Тлалок часто усугубляет трудности, поливая армию сверху и превращая землю под ногами воинов в вязкую трясину. Так вот, наш поход состоялся в сезон дождей, и все те несколько дней, пока мы, оставаясь в лагере, упражнялись с оружием, готовясь к выступлению, Тлалок изводил нас непрекращающимся ливнем. И когда наконец пришло время выступить в Тлашкалу, наши накидки насквозь промокли, а на сандалии налипли тяжеленные комья грязи.

Столица тлашкалтеков находилась в тринадцати долгих прогонах к юго-востоку. По приличной погоде мы могли бы форсированным маршем добраться туда за два дня, но это означало бы прибыть на место усталыми до изнеможения и столкнуться с противником, который тем временем набирался сил, готовясь к встрече с нами. Поэтому Несауальпилли приказал двигаться не спеша, чтобы мы добрались до цели только дня за четыре, но зато сравнительно бодрыми.

Первые два дня мы топали прямо на восток, так что нам приходилось время от времени перебираться лишь через пологие отроги вулканов, которые дальше на юг переходили в крутые пики, именовавшиеся Тлалоктепетль, Истаксиуатль и Попокатепетль. Потом мы повернули на юго-восток и направились уже непосредственно в Тлашкалу. И все это время воинам, за исключением тех промежутков, когда мы карабкались и скользили по каменистым кручам, приходилось месить грязь. Мне никогда не доводилось забираться так далеко от дома, однако осмотреть окрестности, к сожалению, не было никакой возможности – не только по причине плохого зрения, но и из-за пелены непрекращающегося дождя.

Мы маршировали, не слишком обремененные боевым снаряжением. Помимо обычной одежды у каждого воина имелась тяжелая плотная накидка под названием тламаитль, которую надевали в холодную погоду и в которую закутывались ночью. Кроме того, каждый из нас нес мешочек с пиноли (подслащенной медом маисовой мукой) и кожаный бурдюк с водой. Рано утром и в полдень во время привала мы смешивали пиноли с водой и готовили невкусную, но питательную кашу атоли. На каждом ночном привале нам обычно приходилось ждать, когда нас нагонят вспомогательные подразделения, нагруженные более тяжело. Хорошо еще, что по их прибытии каждому воину давали сытный горячий обед, в том числе чашку густого, насыщающего и бодрящего шоколада.