Текст книги "Побег с Петровки, 38. Мои преступления, мои наказания"

Настолько это всё привлекало меня в тот момент, словами не передать. Кто знает, может, в генах это у меня, может ещё что… Но я не могу сказать, что тяга к оружию была какой-то патологической. Сейчас же я живу спокойной мирной жизнью, не езжу ни на какие стрельбища, не таскаю эти пистолеты с собой, хотя у меня их было – ни один, и ни два, и ни три. И тяги этой больше нету – я не хочу кататься куда-то, не хочу стрелять.

Видимо, что-то тогда меня к этому тянуло. Причём тянуло очень сильно: если взвешивать все за и против, а я уже взрослым был парнем, двадцать лет – это же не пятнадцать лет, верно? В двадцать лет я совершенно спокойно понимал, что я преступник, и меня это не тревожило. Может быть, всё из-за того, что страна так поменялась… Так или иначе, особого позора я в этом не видел. Может, ещё и потому, что получалось у меня, не знаю.

А если попытаться отследить, когда же я всё-таки перешел эту грань, за которой больше нет законопослушной жизни, после которой – криминал? Нет, буду честным, – такой грани не было. Я начал играть, как обычно все пацаны во что-то играют, – в войнушку, в казаков-разбойников, ещё во что-нибудь. Ну так вот, я заигрался.

Я себе не давал отчета в том, что вот я сейчас иду на преступление, что я буду преступником всю свою жизнь, – нет. Это всего-навсего была игра, которая только впоследствии, когда я начал применять свои мозги, стала приносить доход. Причем вот он, доход, – здесь и сейчас, что в те времена, в принципе, было невозможно.

Когда начала рушиться страна, Советский Союз, на её останках начало появляться какое-то другое, новое государство, и тогда я ещё не знал, что оно будет именно капиталистическим. И всё равно с раннего детства меня не покидало внутреннее ощущение того, что с этой страной было что-то не так.

Поскольку родители у меня интеллигентные, в семейном кругу постоянно обсуждались подобные моменты. Если взять телевизор, то что мы видели? С экранов на нас лилась такая программа, как «Время». Фальшивые эти люди сидели, рассказывали фальшивую информацию, показывали, как за границей плохо.

Привожу пример: показывают Америку, бедных этих негров, они без работы, им нечего делать… Следующий кадр – шикарные «кадиллаки» и «кабриолеты», сидит в злоте здоровая сытая рожа и рассказывает о том, как ему плохо живется. Ну не вязался у меня этот образ с действительностью: шикарная машина, золотые цепи с палец толщиной, а он жалуется на то, как ему хреново и как жизнь у него не задалась.

Лето на даче

Я вот подобных вещей не понимаю. В те времена, ещё в Советском Союзе, массивную золотую цепь вообще ни у кого нельзя было увидеть, такого просто не было. Только потом, уже в девяностые, получили распространение эти цепи. Признаюсь, такая и у меня была. Самое интересное, что когда появился канал «MTV», по которому показывали клипы разных черных рэперов, с головы до ног увешанных этими цепями – я свою носить перестал. Не хотел я быть похож на какого-то черного рэпера. Музыка интересная, согласен, но кроме интереса они у меня ничего не вызывали. Я им не завидовал, не хотел под них косить, даже быть похожим на них не хотел.

А так в детстве ничего, кроме игры в бандитов там, в уголовников, по большому счету и не было. Выходило, что мы были обыкновенной шпаной. Никакого злого умысла, просто это было весело и романтично – сходить на какое-то дело. Знал бы я тогда, чем всё это обернется – десяток лет в тюрьме, много лет в розыске, задержания, избиения… А тогда ничего не предвещало, в молодой башке сидела только одна мысль: «это весело».

И эта игра из детства впоследствии перекочевала в юность, а в юности подобные дела уже стали приносить деньги. Страна на тот момент уже развалилась совсем. 88-й, 89-й, 90-й год – а на Петровке я оказался в 92-м, в январе, – так вот, к январю 92-го той страны, которую мы знали, уже не было. От неё ничего не осталось.

Глава 2
Юность

История про винтовку со снайперским прицелом. Был это восьмой или девятый класс, общался я тогда близко с двумя своими одноклассниками, Пашкой и Лешкой. И Пашка сказал, что когда он с отцом был там у какого-то его приятеля-космонавта на даче в Дубне, видел, что у него там наградной пистолет лежит, ПМ. Ну и плюс там можно кое-чем поживиться, дача такая, не бедная. Там в Дубне уже целый поселок тогда построили, ну, из таких более-менее неплохих домиков, на тот момент довольно современных.

И мы решили, мол, а что такого, можно прогулять школу и скататься на дело. Выбрали будний день и втроем поехали. Единственное, чего мы не учли – это время. Электричка-то в Дубну пришла вовремя, а там, оказывается, от Дубны до самой дачи далеко – у нас же машины не было, автобусы, как я понимаю, туда тоже не ходили, – была обычная такая дорога для грузовиков.

Шли мы по ней часа три, наверное. До дачи добрались ещё днем, где-то с полчаса выжидали, ну, смотрели обстановку, вроде всё тихо. Зима, нет никого, дачи были летние, но, правда, камин там стоял. И мы через террасу стали колупать дверь финками, ну, обычными ножами охотничьими. Провозились где-то час – нам очень мешала собака, которая там территорию охраняла, учуяла она нас, нет-нет, да полаивала. Тогда мы затихали и ждали, пока она там успокоится и уйдет по своим делам.

Где-то через час мы террасу взломали. Внутри, с дверью, ведущей в дом, было уже попроще. Мы вошли и стали решать, откуда начать поиски. Предположительно, пистолет был спрятан где-то на чердаке. Мы где-то ещё час потратили, обыскали весь чердак, все закоулки, короче, пистолета не нашли. Стали обшаривать дачу. Поскольку она была летней, то на зиму там никто ничего не оставлял, то есть ничего ценного там и не было.

И вдруг, совершенно случайно, в уголке за каким-то шкафчиком я нашел спрятанную снайперскую винтовку. Мелкокалиберную, многозарядную. То есть была она, получается, полуавтоматическая. По тем временам прикольная штука, снайперский прицел, и ещё пачка патронов к ней. Как такое сокровище оставлять?

Пораскинули, так и так, надо как-то её тащить, – решили поступить вот как. Обычная аптечка там была, и я из неё взял бинты. Поначалу, пока шли лесом, её можно было нести так. А потом надо было выходить на дорогу, а мы, по большому счету, всё равно выглядели как школьники. Тогда-то мы винтовку и обмотали бинтами и сделали из нее нечто наподобие костыля. Легенда якобы такая: в лес ходили, я ногу повредил, из подручных средств костыль сделали, – и идем по дороге.

Проехал какой-то грузовик, остановился, ну, мужики спросили, мол, откуда вы, что? Пошли, говорю, в поселок, никого нет, вот, возвращаемся на станцию, якобы ездили к бабушке.

– А что у тебя с ногой? – спрашивают.

– Что-то хреново, не знаю, оступился, видимо, неудачно, костыль вот сделали, идем…

Мужиков в кузове было трое, не сказать, чтобы сильно сообразительных. Они пригласили нас к себе, угостили нас какими-то бутербродиками, и так нас благополучно довезли почти до станции.

Выгрузились мы, наступил уже вечер, была поздняя, но зима, темнеет же рано… Ну ничего, купили билеты, сели с этим костылем на поезд и поехали в Москву. И всё же я понимал, что в Москве мы будем уже ночью, где-то в половине двенадцатого, и, получается, что там явно будет милиция.

А у милиции мы, три подростка, если так можно выразиться, точно вызовем подозрения. И вот эта вот клюка, которая проканала за городом, когда мы, якобы, в лесу были, и я там повредил ногу, то в Москве, естественно, такая бандура привлекла бы к себе внимание органов.

Спасло то, что в Москве было более-менее тепло, начало марта, и на мне был довольно-таки теплый свитер. Я снял куртку, повесил на плечо винтовку и сверху накрыл курткой, будто несу её, перекинув через плечо. Так я уже куда меньше в глаза сотрудникам бросался.

Сделав наглые рожи, мы втроем пошли по вокзалу в сторону дороги, где можно было поймать такси, потому что в метро с винтовкой я тоже бы уже не прошел. Слава богу, в Москве по ночам тогда никаких проблем не было, подняли руку, подъехало такси, и мы, соответственно, сели в машину.

Единственное, что напрягало: у меня же на плече эта куртка, ну я и делаю знак приятелю, мол, отвлеки таксиста, а сам кинул её на заднее сиденье и сел. Таксист вроде не обратил внимания – ну, может и обратил, да не стал связываться. Мы ему предложили нормальные по тем временам деньги, в то время же была такса, счетчик такой щелкал, и мы ему и сказали:

– Две таксы, довези нас до дома на Каховке.

Когда мы приехали в свой район, была уже ночь, около двенадцати или вовсе заполночь. Поскольку я был с винтовкой, меня подвезли к дому, а ребята уже разошлись на своих двоих. Мы все там, в принципе, жили недалеко друг от друга, один в пределах пяти, другой – в семи минутах от меня. У меня был ключ от квартиры, родители уже спали, я аккуратно зашел, спрятал эту винтовку – и лег спать.

В принципе, я до сих пор не понимаю, откуда было во мне столько уверенности и даже наглости. Вот если бы мне сейчас сказали тащить эту винтовку, чтоб из области и в Москву, я бы, наверное, ответил, что только идиот на такое подпишется. Но в те далекие времена это была просто уникальная вещь, нигде бы мы её тогда не взяли, просто не смогли бросить. Пробыла она у меня, наверное, недели две или три, пока отец не нашел.

Я ещё тогда набрался наглости, интересно же – снайперская винтовка с прицелом! Вышел во двор, поставил консервную банку метрах в пятидесяти от окна, прямо на площадке и поставил. Раньше в каждом дворе была площадка, белье там обычно сушили.

Вернулся к себе, благо квартира на первом этаже, и прямо из своей кухни прицелился и выстрелил. Банка даже не шелохнулась, ну, думаю, промазал.

Теперь представьте: средь бела дня вдруг звук выстрела. Как только милицию не вызвали? Может, дома не было почти никого, ну выстрел и выстрел, один же…

Выждал я минут пятнадцать и думаю – пойду-ка всё-таки проверю банку. Пошел, проверил. Почти в середину попал, то есть хорошая винтовка была, пристреленная.

Ну а где-то недели через три, – то ли мать делала уборку, то ли отцу чего нужно было, не знаю. Винтовка-то у меня тоже за шкафом была спрятана.

Прихожу, сидит отец, на столе – винтовка, в глазах немой вопрос: «это что такое?» Ну я тогда наплел, что мне дали подержать, типа того, что кто-то куда-то уехал… Отец мне всё равно сказал, чтобы через пару дней её не было, не хрен, мол, такие вещи дома держать…

Теперь что касается наших азартных игр. Первая, о которой я расскажу, называлась «трясучка». Вы с оппонентом скидывались по пять, по десять, по двадцать копеек, то есть годилась любая мелкая монета. Затем складывали монеты в ладони и начинали трясти. И тот, кто тряс, должен был по команде второго остановиться.

То есть если мой приятель тряс, как только я его останавливал, он смыкал ладони, и монеты ложились на свои стороны. Я же должен был угадать, орел или решка. Он поднимал руку, и если я сказал «орел», то всё, что лежало на орле – моё, всё, что на решке – его. Или наоборот, я говорил «решка», и всё, что лежало на орле – его, а на решке – моё. В зависимости от этого и делились деньги. Играли до победного, пока у кого-то из нас деньги не кончатся.

Обычно на кону было от пятидесяти-шестидесяти копеек до трех-четырех рублей. А рубль тогда – это были деньги. Кто цены те не застал, вот вам на прикидку: мороженое, вафельный стаканчик, стоило двадцать копеек; хлеб, маленькая круглая булочка, – три копейки; пакет молока стоил, наверное, шестнадцать копеек – такие вот были цены. Ну а на рубль, два или три можно было хорошо так посидеть в какой-нибудь кафешке.

Вот вам ещё игра. На подоконник ставилась стопка мелочи, от шести монет и выше. Вы вставали у подоконника, не ближе и не дальше, и дули на них. То, что перевернулось на орла, было ваше. Так же, соответственно, играл и другой. Нужно было поднести губы, даже если на подоконнике одна монета осталась, – и что есть мочи дунуть на монеты. Если монета не переворачивалась, то следующую попытку делал ваш приятель по игре. Кто больше всего монет перевернул – тот и выиграл. Такие вот были игры в те времена.

Был ещё один момент из детства, который я хорошо помню. Был у меня приятель, Пашка «Кефир», Никифоров – его фамилия. Он вернулся из поездки в Америку – это я уже был в классе седьмом или восьмом. И всё, что в те времена было, эти «Звездные войны», наклейки, игрушки, первые тетрисы, первый скейт – всё это у него было. То есть в Москве ещё ничего такого не было, а Пашка уже всё привез.

А он был моим хорошим приятелем, учился на класс младше, и со мной всем этим делился. Мы с ним очень долго дружили, пока, естественно, не окончили школу, и нас жизнь не раскидала. Он ещё и переехал тогда в какую-то новостройку, далеко это было от нас, но в целом он нет-нет да к нам приезжал.

То есть все эти американские вещи, все эти наклейки, игрушки, скейты, ролики – всё это было у него. В Москве ещё ничего подобного не было, а мы уже всем этим наслаждались, поскольку Пашка там затарился конкретно всей этой дребеденью. Я не знаю, остались ли у меня до сих пор наклейки со «Звездными войнами», долго они у меня валялись…

Что ещё касается тех времен… Как-то раз меня с моим приятелем Лехой выбрали в районный пионерский штаб представителями от школы. Вот есть какая-то структура, профанация, и мы, получается, были лидерами пионерии нашей школы. Дело тоже было классе в восьмом.

Катались мы с Лехой в этот центральный районный пионерский штаб. Мы там по часу, по полтора сидели по вечерам и слушали всякие лекции на тему того, куда идет пионерская организация. А ещё нам давали для нашей школы задания. Учитывая, что тогда мы уже не были законопослушными, то в голове у нас созрел охрененный план. Что мы будем кататься?! Мы уже два месяца там работали – понятно же, что делать там нечего.

Причем последней каплей, чтоб вы понимали, была одна довольно дурацкая история. Вечер, все уже уставшие, только закончилась очередная линейка, на которой все друг друга с каким-то праздником поздравляли. Все зашли в класс, мы с Лехой сели за одну парту, пишем задания для нашей школы, – опять надо какие-то слеты проводить, какие-то мероприятия. И вдруг влетает один из пионерских лидеров нашего района, радостный весь, и кричит:

– Поздравляю вас, ребята!

Все ему в ответ:

– Ура!.. Что случилось?

– Нас приняли в юнги черноморского флота!

И все эти дебилы из других школ сразу:

– Ура!.. Ура!..

А я думаю: «Чего “ура”? Лидеры-то наши, конечно, на слет этот гребаный поедут. Может, и на море Черном поплавают.

А вот нам ничего такого не грозит». То есть уже тогда было понятно, насколько эта система прогнила.

И мы с Лехой плюнули на всё это, подумали, мол, да пошли они! По вечерам время будем ещё тратить, ходить туда два раза в неделю. Ну и пионервожатая у нас постоянно спрашивает, как мы провели время, что мы делали…

И стали мы сами от себя писать задания нашей школе. Единственное, что недели, наверное, через две, поскольку мы стали пропускать, с этого центрального пионерского штаба позвонили к нам в школу и спросили:

– А где ваши люди?

– Как «где»? У нас учатся.

– А почему они не приходят и не получают задания для школы?

– Как «не получают»? Они две недели приносят задания. Мы делаем линейки, проводим слеты.

Они им и говорят:

– Вы что там, охренели, что ли?! Их две недели как раз и нет! Что вы там проводите, если вы не знаете, что именно нужно проводить?

И с таким скандалом нас вызвали, чуть из пионеров не исключили:

– Как вы могли!..

Ну, мы как-то отвертелись:

– Мы не успевали… У нас были кое-какие дела…

И вообще, мы же всё правильно делали, а не какую-то ерунду. Мы проводили слеты, посвященные чему-то. Ну, в общем, вроде бы как всё в итоге обошлось.

Мозги, видимо, уже тогда работали по-другому. А все эти официальные постановления было уже просто противно выполнять, потому что смотреть на всё это, честно сказать, было уже тошно. То есть настолько всё это было ненужное. Вот такая вот история, про мою пионерскую деятельность. Думаю, не нужно говорить, что нас с Лехой отовсюду исключили, только в пионерах оставили. Один плюс – в этот пионерский штаб нас больше не посылали.

Наверное, ещё один такой заключительный пример. Это я уже был комсомольцем, это был, наверное, класс девятый, и меня в школе выбрали комсоргом. В задачи комсорга входило агитировать вступать в комсомол. Почему я вступил в комсомол, наверное, не надо объяснять. Поскольку мой отец – человек партийный, то он четко понимал, что мне нужно будет поступать в институт. А в институте в те времена обязательна была графа: «Состоите вы в комсомольской организации или нет?»

И вот, если «нет» – то это вызывало вопросы, поэтому, естественно, нужно было состоять. И при первой же возможности, классе в восьмом я уже вступил в комсомол. И моей задачей в девятом классе было принимать в комсомол других и агитировать. Я на это благополучно забил, однако в конце девятого класса у меня потребовали отчет, и получилось так, что из всех моих вербовок вступил у меня в комсомол только один мой приятель – Олег Гумеров, и про него будет отдельная история.

Это был, наверное, мой самый близкий приятель на то время, что мы учились в девятом и десятом классе. Он такой же высокий, как я, крепкий, и у нас с ним разница в один день: я родился двадцать пятого августа, а он, по-моему, либо двадцать четвертого, либо двадцать шестого, – я сейчас уже не помню. Меня в восемнадцать лет посадили, а он пошел служить и воевать в Афган. И мы где-то, наверное, через год встретились. Я сидел тогда на «химии», уже пробыв на тот момент полгода в тюрьме.

А его как раз где-то через год, всего израненного, отпустили домой. У него все ноги в осколках, и в голове какая-то железная пластина стоит. Их высадили на какую-то сопку или гору, и они тут же попали под минометный огонь. Он провоевал где-то двадцать минут, и всех, кто уцелел, раненых погрузили в вертолеты и вывезли. Если не ошибаюсь, в разведке он служил, Олег.

И, учитывая, что времена это были «комсомольские», я до сих пор помню, как мы осуждали однажды мою одноклассницу – за спекуляцию. А поскольку я был комсоргом нашего класса, то я должен был присутствовать на разоблачении.

Её где-то поймали какие-то то ли дружинники, спекулировала она кроссовками. И вот мы сидим, наверное, вшестером – лидеры школы и руководитель класса, и стоит перед нами эта девчонка, моя одноклассница, грустная.

Те её журят, задают вопросы:

– Как ты могла?! Как ты пошла на спекуляцию?! Ты же комсомолка!..

Она смотрит в пол и как-то про себя оправдывается… Ну, это же тогда уже смешно было. Я её спрашиваю:

– Слушай, а какие у тебя были кроссовки?

– “Adidas”, а что?..

– И за сколько ты их продавала?

Тут же выяснилось, что кроссовки стоили в районе двадцати пяти рублей – импортные, хорошие кроссовки. А она их продавала не за двадцать пять, а за тридцать пять рублей – десять рублей она себе наживала. В принципе – деньги, но не большие. Но ведь надо ещё учитывать, что кроссовки тогда могли стоить куда дороже. Если официально они были по двадцать пять рублей, то самая маленькая цена у них была – пятьдесят рублей. То есть там сразу было две цены. Ну а если кто-то искал какую-то специальную модель, то цена могла доходить до баснословных сумм. Так же стоили и джинсы – в районе ста рублей, ста пятидесяти рублей, потом уже шли по двести рублей… Чего уж говорить, цены на подобные вещи были, по большому счету, огромные.

Я, соответственно, спрашиваю:

– Получается, ты за двадцать пять рублей купила, за тридцать пять – продала? Ну, в принципе, всё по-божески, не сильно-то ты и наглела.

И здесь весь этот коллектив, который её осуждал, переключил своё внимание уже на меня, типа:

– Герман, что ты сейчас говоришь?… Как это понимать – «нормально»?.. Мы же сейчас её осуждаем за проступок…

– Ну, давайте разбираться: у девчонки есть кроссовки, есть человек, который у неё собирается купить чуть-чуть дороже, именно чуть-чуть дороже, – по большому счету, если бы мне нужны были кроссовки, я бы радовался, что мне продали их за тридцать пять рублей, а не за пятьдесят и не за шестьдесят…

Короче, после всех этих ситуаций выперли меня из комсоргов, учитывая, что я получался какой-то неблагонадежный.

Были мы тогда молодыми ребятами и понимали, что в жизни нужно что-то делать. Уже тогда пошли магнитофоны, и всё это стоило безумных денег. Чтоб вы понимали: у моих родителей зарплата была в районе сто двадцати, это у матери, и двухсот с чем-то рублей у отца, а какая-нибудь там импортная кассета стоила уже от трех до пяти рублей, просто кассета! Сам же магнитофон стоил уже рублей под двести, и была это, в лучшем случае, какая-нибудь «Весна». То есть, получается, что вы себе даже магнитофон с кассетами позволить не можете – а очень хотелось! Ну и, соответственно, уже вставал выбор – надо заниматься чем-то таким, чтобы всё это у вас было. И мы с ребятами стали думать, как нам разжиться всеми этими прибамбасами.

Тут мы потихоньку приходим к тому, что где-то в 87-м году мы начали «колупать» машины. Это было довольно удобно: на делюгу мы ходили вечером, машины все парковали в подворотнях, где-то половина была на сигнализации, половина – нет, и в каждой машине можно было чем-то поживиться, начиная от какой-то магнитолы простенькой, какими-то кассетами и, соответственно, всякими другими мелочами, потому что в бардачке у всех что-то лежало, у кого – ножик, у кого-то – ещё что.

А нам было интересно. Мы молодые ребята, нам только-только исполнялось семнадцать лет, и мы, соответственно, стали вот таким образом зарабатывать на жизнь. Изначально это было как баловство, но и приятные моменты, что у вас теперь есть какая-то там техника, какие-то кассеты, по сути мелочи, которые покупать уже не надо – ещё раз повторюсь, кассета по тем временам стоила три рубля минимум.

Так мы стали заниматься пусть мелкими, но кражами. Естественно, однажды всё это закончилось. Ночью нас приметил какой-то внештатный оперативный патруль, состоящий из трех человек, и они стали за нами наблюдать. На посту ночь – никого нету. А их не было видно, они где-то за кустами сидели и смотрели, как мы вскрываем тачки. Выждав какое-то время, они вышли и пошли мимо нас, непринужденно так, видимо, чтобы мы от них не убежали. Как только они с нами поравнялись – тут же нас и задержали, всех троих.

Получалось, что мне было семнадцать лет, моему приятелю Лешке – восемнадцать лет, а самому младшему из нас, Жанику, было лет, наверное, шестнадцать или пятнадцать. Естественно, мы сразу во всём признались, у нас там было несколько эпизодов. Нас с Жаником, поскольку мы были малолетки, на первый раз решили отдать родителям. Лехе же досталось больше всех, потому что он был уже совершеннолетний.

Учитывая, что все мы были из нормальных семей, ну, то есть, было кому за нас поговорить, то нас отпустили с четким указанием: «Если ещё раз попадетесь – уже поедете в тюрьму». Так мы и «засыпались». Повезло, что обошлось без суда – наши дела положили в сейф до лучших времен. Так или иначе, это было первое привлечение, первое задержание. Вот так и закончилось моё детство.