Текст книги "Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем"

– Так, – вынужден был согласиться Константин. Вологодский принял отказ от особняка, но сделал настоятельные намеки, что невместно жене командующего от общественной жизни устраняться.

– Она у тебя о медовом месяце в горах мечтает, вроде как в Швейцарии. В Тунку съездите, недаром ее «нашей Швейцарией» именуют. Горы высокие, долина привольная, минеральные источники бьют. Курорт райский…

И тут Арчегов напрягся, но не от слов атамана. Из штабного вагона выскочил офицер связи, держа в руках белый листок. Однако депеша ни ему, ни Сычеву не полагалась. Пробежав мимо них, шифровальщик, с радостным до безумия лицом, юркнул в салон Вологодского. И через минуту из вагона выскочил сам премьер-министр, в сюртуке, с обнаженной головой, потрясая этим листком бумаги в руке.

– Господа! – громко закричал обычно сдержанный Вологодский. – Это телеграмма от его величества Михаила Александровича. Он принимает титул царя Сибирского со всеми правами и обязанностями. И выражает надежду на скорый подход частей Сибирской армии к Красноярску и разгрома большевиков объединенными усилиями. С последующим процветанием Сибири на благо Великой Российской державы! Ура, господа!

– Ура! Ура!! Ура!!! – Звенящий и грозный русский клич раскатился в морозном воздухе. Солдатский строй дрогнул, и через секунду все на перроне смешались в одну ликующую от счастья толпу. Радовались все – солдаты стали подбрасывать в воздух Вологодского, железнодорожники обнимались с генералами и адмиралами – все напоминали расшалившихся от нахлынувших эмоций детей. И было от чего – надежда на возрождение России еще ярче разгорелась в каждом честном сердце…

Чита

– Тебе, Григорий Михайлович, следует сделать соответствующие выводы. – Атаман Семенов вслух дочитал последнюю строчку послания полковника Арчегова и отложил листок бумаги.

Последние дни атаман долго размышлял – события неслись галопом и менялись с калейдоскопической быстротой. Нет, он искренне приветствовал создание нового Сибирского государства – и рад был хоть что-то уберечь от наступающей волны красного нашествия. Но в то же время из властного хозяина Даурии он понемногу превращался в полностью подчиненное лицо с весьма ограниченными полномочиями. Да и на те уже покушались из Иркутска, урезая их все более, откусывая кусок за куском от его былой власти.

Григорий Михайлович встал и прошелся по жарко натопленной комнате. Мысли ворочались тяжелыми кирпичами, комок раздражения подкатывал к горлу. Его стали предавать даже близкие соратники, вначале тихо, а теперь и открыто встававшие на сторону Сибирского правительства. И ничего нельзя сделать – японцы уже четко обозначили свою позицию и отказали атаману в поддержке.

Три дня назад в Мысовую через Байкал пришла «Ангара», высадив десант. К вечеру подошли и все три его бывших «шпальных» бронепоезда, которые он сам когда-то передал под командование Арчегову. Вот только названия у них стали другими и без триколора российского.

Ситуация сразу прояснилась – Сибирская армия под бело-зеленым знаменем шла на восток целеустремленно, всерьез и надолго. Начали закреплять за собой территорию Забайкалья, его Забайкалья.

Отбросив от Мысовой партизан, сибирские бронепоезда пошли вслед уходящим американским частям, второго дня заняв Верхнеудинск. Сегодня днем атаман получил сообщение, что начальник гарнизона города подполковник Левицкий, бывший его «генерал», уже полностью на стороне правительства. Конная туземная бригада из монголов и бурят перешла вместе с ним, так же, как и казачий генерала Крымова дивизион, дислоцированный в Троицкосавске. И весьма симптоматично, что из них уже начали формирование двух новых Забайкальских конных полков по две казачьих сотни и по два уланских эскадрона из инородцев – монголов и бурят.

Воззвания Вологодского с призывами Арчегова нашли в западном Забайкалье живейший отклик. К этому был добавлен звенящий презренный металл и щедро раздаваемое добро из чешских эшелонов, что привлекло на их сторону не только казаков и бурят, но и значительную часть местных крестьян, особенно семейских.

Вроде как благое дело – унять партизанщину, отвлечь из ее рядов благожелательно настроенные элементы, обеспечить спокойствие и порядок. В Мысовой и самом Верхнеудинске начато формирование трех батальонов государственной стражи для охраны железной дороги. И стал совсем недалек тот час, атаман прекрасно понял всю подоплеку, когда эти батальоны будут двинуты уже на Читу, с двумя новыми казачьими полками.

– Ты мне не подкрепления высылаешь, лишних стрелковых рот у тебя просто нет! Ты меня таким образом за глотку берешь!

Григорий Михайлович бросил взгляд на арчеговское послание. Помощи от японцев не будет, даже барон Унгерн, и тот притих – жалобы на своенравного и жестокого немца в эти дни практически не приходили. Роман Федорович явно выжидает развития событий, а потому и молчит, не выказывая правительству как согласия, так и своего неодобрения. Хуже того – барон начал переговариваться по телеграфу с Арчеговым, а это о многом говорило.

– Если я начну сопротивляться, – Семенов прошелся по комнате, размышляя вслух, – то сыграю на руку красным! И меня раздавят с трех сторон! И казаки вряд ли поддержат… Если не буду, то рано или поздно меня уберут из Забайкалья. Значит, надо принимать его условия полностью, другого выхода просто не существует!

Атаман взял со стола колокольчик и позвенел в него. Дверь тут же открылась, и на пороге комнаты появился адъютант, молча замерший в ожидании приказа.

– Отправьте телеграмму командующему Сибирской императорской армии полковнику Арчегову: «Ваше превосходительство, с предложенным полностью согласен. Немедленно приму все меры к вербовке китайцев. Золото из Читинского казначейства будет завтра отправлено. Точка. Подпись – походный атаман Забайкальского, Амурского и Уссурийского казачьих войск и командующий войсками Забайкальской области войсковой старшина Семенов». Зашифруйте и немедленно отправляйте в Черемхово!

Глава третья
Чтобы пан или пропал…
(4 января 1920 года)

Канск

– Не угомонятся никак, ваш бродь. Палят, как оглашенные! На первую сотню насели…

Бородатый казак не договорил, екнул и упал на снег. Полковник Бычков сразу не понял, что случилось, но, наклонившись, увидел, как дымящаяся алая кровь вылетает тонкой струйкой из пробитого пулей виска. Глаза станичника уже остекленели – он был мертв…

Вот уже неделю Иркутский казачий полк отчаянно отбивался в Канске от наседавших с трех сторон тасеевских партизан. И был бы ему давно конец, если бы со спины не прикрывали стоящие на станции чехословацкие эшелоны с бронепоездом.

Первый раз чехи выручили тридцатого, когда в казармах забузили солдаты 55-го и 56-го полков сибирских стрелков. Соединись они с подступавшими к городу партизанами, был бы конец. Но «братушки», до того несколько дней смотревшие на русских солдат и казаков с плохо скрываемой ненавистью, неожиданно пришли на помощь. Чехи высыпались из вагонов и под прикрытием пулеметов оцепили мятежные казармы. Восставшие были разоружены и разогнаны, большинство сбежали к партизанам.

Следующим утром чехи передали полковнику телеграмму от атамана Оглоблина из Иркутска. Новости были шокирующие – оказывается, связи не было потому, что в городе восстали эсеры, а чехи поддержали их. Но части полковника Арчегова, прибывшие из Забайкалья, подавили восстание, и нанесли поражение второй чешской дивизии. Вся власть перешла в руки нового Сибирского правительства, а к Красноярску продвигаются надежные войска.

Телеграмма вызывала больше вопросов, чем давала ответов, но одно из нее Бычков понял твердо – Канск нужно удержать любой ценой, иначе дорога на Енисей будет закрыта.

Новости изрядно приободрили как казаков, так и защищавших город отряды дружинников Желякевича и Чунавина. Сдаваться на милость победителей гарнизон наотрез отказался – партизанам соврать не дорого взять, тем более по опыту они прекрасно знали, что повстанцы их в плен брать не будут. Стоит только сложить оружие, и все прекрасные обещания, данные красными, будут забыты в тот же миг, и начнется безжалостная расправа.

Неимоверными усилиями полковнику удалось удержать в повиновении Канский стрелковый полк. Смутьянов вовремя изъяли и расстреляли, ненадежных взяли под арест в казармах, а три сотни солдат из полка добровольно присоединились к гарнизону.

Штурмовать город партизаны попробовали только раз, но были отбиты с большим уроном. Но беспокоили без перерыва на обед и сон – днем и ночью гремела стрельба, наводя ужас на обывателей. И только потому части Бычкова отбивались – перепуганные горожане, боясь резни и повальных грабежей, вступи красные в город, всячески старались поддержать гарнизон. Но сегодня партизаны решились на новый штурм – пошли большими силами в атаку, беспрерывно паля в воздух для вящего устрашения…

– Ваш бродь! Патроны кончаются! Сотник Скуратов просит помощи!

Бородатый казак с вытаращенными глазами, как у рака, прислонился к стене дома, спасаясь от пуль, что роились кругом разъяренными пчелами.

– Нет у меня патронов! Закончились! – отмахнулся полковник. – Скажи сотнику – держать оборону, иначе всех вырежут.

– Господин полковник! Они по льду реки повалили, а к пулеметам ленты закончились! Надо отходить к станции, иначе погибнем!

Бычков похолодел – если опытный и хладнокровный сотник Немчинов так говорит, то действительно хана. И в рукопашной не выстоять – на одного казака по пять партизан приходится.

Полковник открыл рот, чтобы скомандовать отход, как тут над головой раздался до боли знакомый гул, и тут же на реке вздыбились султаны взрывов. Человеческие фигурки суматошно заметались, стремясь найти укрытие, но где там. Снаряды все летели и летели, причем уже правее, где длинными серыми полосами на белом снегу вытягивались для наступления густые от множества партизан стрелковые цепи.

Чешские бронепоезда снарядов не жалели, и красные не выдержали обстрела – ровные пунктиры смешались, превратились в точки, которые тут же бросились врассыпную к зеленеющей каемке тайги.

Обстрел внезапно прекратился, стала слышна частая пулеметная трескотня. А далеко левее фронта показалась серая от шинелей цепь. И партизаны тут же бросились наутек – фланговый удар чехов был страшен…

Красновское

– Почитай вот это, Семен Федотович. Очень интересная штука получается. – С лукавой улыбкой Шмайсер протянул Фомину листок бумаги. И, скосив глазом в сторону генерала Молчанова, добавил с усмешкой:

– В сумке у убитого нашли. Четыре кубаря на рукаве – командир полка. Но как в его сумке такое оказалось, ума не приложу. Видно, копия. Или сам начдив Лапин забыл сию бумажонку, уж больно резво он от нас ушел. Да мало ли что, гадать без толку – главное тут в содержимом.

– «Разбитые части 1, 2 и 3-й армий противника в беспорядке отступают вдоль Сибирской железнодорожной магистрали в направлении на Ачинск. Нашей армией 28 декабря занят Мариинск. Частям армии приказываю уничтожить отступающего противника и овладеть районом Ачинска».

Семен Федотович читал вслух ровным и спокойным голосом, но от сдерживаемого волнения немного задрожали руки. Великое счастье для любого военного знать планы врага – это многого стоит. И сейчас в его руках была директива командующего красной 5-й армией латыша Эйхе, что неутомимо преследовала деморализованные поражениями колчаковские войска.

– «Во исполнение сего:

1. Комгруппы Семипалатинской и 26-й дивизии задача прежняя.

2. 35-й дивизии, оставив один полк в Кузнецке, с рассветом главными силами перейти в наступление и к 4 января занять завод Боготольский, перехватив авангардом железнодорожную линию Ачинск – Минусинск в районе Усть-Усульская.

3. 30-й дивизии с рассветом продолжать стремительное наступление на противника вдоль железнодорожной магистрали и 3-го января овладеть районом Ачинска, имея авангард в районе Покровское.

4. 27-й дивизии, оставаясь в армейском резерве, сосредоточится в районе Мариинска и привести в порядок дивизию.

5. Разграничительная линия между 35-й и 30-й дивизиями: Макарово – Боготольское – Краснореченское – для 35-й дивизии включительно.

6. О получении директивы и отданных распоряжениях донести.

Командарм 5 Эйхе. Член Реввоенсовета Смирнов. Врид. Наштарма Кутырев».

– Вы были правы, Семен Федотович, а я заблуждался, – глухо произнес генерал Молчанов.

– Красные действительно разбросали свои дивизии.

Фомин только кивнул на эти слова. Затем отложил в сторону директиву, взял в руки карандаш и склонился над картой, делая на ней характерные пометки. И вскоре его лицо озарилось счастливой улыбкой.

– Никак надумал что-то, Семен Федотович? – Шмайсер воспользовался правами старого приятеля, тем более они давно уже решили никогда и ни перед кем не скрывать свои дружеские отношения.

– Ага! Вот смотрите, что у нас сейчас получается. – Карандаш заскользил по карте, останавливаясь то перед одним, то перед другим кружком.

– Армия Каппеля идет мимо Краснореченской, но на саму железную дорогу ей не выйти – с севера нависает 90-я бригада. Вот так красные и победили бы – вторая армия ушла, за ней следом 30-я дивизия красных. Опережая в параллельном марше авангард отходящей третьей армии. Из-за этого маневра она на магистраль не может выйти и вынуждена все более и более отставать. Уже на два перехода.

– И неизбежно попала бы в окружение в самые ближайшие часы, – спокойно констатировал обстановку Молчанов.

– Не разгроми мы 30-ю дивизию по частям, – добавил Шмайсер.

– Это так! Но теперь мы должны воспользоваться ситуацией и принять решение. Как вы считаете, Викторин Михайлович?

Фомин «бросил горячую картофелину» генералу – теперь тот младше по должности, а потому должен первым высказывать свое мнение. Молчанов усмехнулся в усы, ведь за прошедший год именно он так и поступал.

– Атаковать 90-ю бригаду немедленно всеми нашими силами, и дать возможность выйти на магистраль частям третьего корпуса. Зависая над флангом 35-й дивизией, мы остановим ее наступление. Выигрыш времени надо использовать для приведения в порядок войск генерала Каппеля.

– Абсолютно правильное решение, – Фомин скривил свои тонкие губы в змеиной улыбке. – Но вся штука в том и состоит, что правильные решения не дадут нам победы. На смену 30-й дивизии подойдет из Мариинска 27-я дивизия Путна, и для нас все начнется сначала. А ведь у красных в Новониколаевске еще одна дивизия в резерве, 51-я, самого Блюхера.

– Вы хотите предложить иной вариант, Семен Федотович?

– Да, Викторин Михайлович. Спасать войска Каппеля не нужно, именно этого от нас и ждут. Я думаю, арьергард третьего корпуса начнет огрызаться, не только драпать. Так что от авангарда красных они как-нибудь отобьются. А мы пойдем другим путем – так вроде бы их Ленин любит приговаривать от случая к случаю.

– И что вы намерены предпринять?

– Предпринимать будете вы, Викторин Михайлович, со всем своим корпусом. Нам нужно не выручать войска Каппеля, повторю еще раз, а сделать так, чтобы спасать его было не от кого. Смотрите – мы сейчас можем последовательно бить красных по частям. Сегодня атакуем 90-ю бригаду, окончательно и полностью уничтожаем 30-ю дивизию. Закрываем Краснореченскую одним батальоном и продолжаем энергично наступать на Мариинск.

– Мы же оторвемся! – Дерзость предложения шокировала Шмайсера, он не удержался от восклицания.

– Наступаем как можно дальше, и как только наш авангард минует хвосты 35-й дивизии, сворачиваем с параллели магистрали и выходим в тылы красным. И вся дивизия попадает в окружение – спереди Каппель, с севера наши батальоны прикрывают выход на «железку», а сзади ижевцы и воткинцы. Загоним их в тайгу южнее и там окончательно добьем.

– Безрассудство! – отрезал Молчанов. – В спину ижевцам ударит 27-я дивизия, и получится слоеный пирог. У нас мало патронов, почти нет снарядов, солдаты устали. Для такого рискованного маневра к моим трем бригадам нужны как минимум две из первого корпуса. И патроны…

– Нельзя! Войцеховскому предстоит брать Красноярск не мешкая, ведь там склады, в городе можно устроить беженцев и раненых. И не забывайте – от Иркутска идут части Сибирской армии.

– Без поддержки и боеприпасов я атаковать не смогу – сил недостаточно. Мы же погубим корпус целиком, если сами окажемся под ударами 27-й дивизии с запада. 35-я дивизия перегруппируется и предпримет атаку с востока. Мы сами тогда окажемся в окружении!

– Риск, конечно, серьезный! Но нет иного решения! Любые наши правильные решения, – Фомин надавил на последние слова, – не избавят от красных, а если мы не возьмем еще Красноярск? Тогда нам колечко будет, только для всей армии. Нужно рисковать и использовать этот шанс, пока красные зарвались и раздробили свои силы. Атаковать нынче – завтра будет поздно!

Молчанов надолго задумался, просчитывая правильность решения. Понять генерала было можно – ведь ему предлагалось бросить боеспособные части корпуса в неизвестность, без тыла, без боеприпасов и продовольствия. Риск не просто большой – чудовищный.

– Атакуйте всем корпусом, Викторин Михайлович. Я отдаю вам свой резерв – 1-ю бригаду уральских стрелков и сибирских казаков Волкова. Более того, отдам оренбургских казаков генерала Мамаева. Думаю, они к вечеру управятся с остатками 88-й бригады. Прикажу собрать все продовольствие, в селах мобилизуем подводы для вашего корпуса.

– Если 35-й дивизии удастся опрокинуть Каппеля? Ведь тогда она займет Ачинск и отрежет меня!

– Риск есть, и немалый! Вот только сомневаюсь я, что генерала Каппеля порвут, как листок газеты. У него тысяч двадцать, и это минимальная оценка. В два раза больше, чем преследующих красных. Мы отступаем, вернее, бежим, имея намного больше людей. Дух воинский потеряли, а потому и терпим поражение за поражением. А теперь иначе будет – первые победы искорку в людских душах зажгли. И нам надо ее в пламя раздуть – вот для чего нужно наступать. Победное наступление окрыляет войска!

– Хорошо! Я прошу немедленно отдать общий приказ о наступлении!

– Уже отдан! Возьмите директиву! – Фомин нарочито медленно вытащил из нагрудного кармана листок и протянул его генералу. Тот впился в него глазами – лицо у Молчанова застыло в гримасе удивления.

– А что ж вы тут меня упрашивали, «ваньку» валяли?!

– Викторин Михайлович, вы уж извините, но приказ есть приказ, а любому необходимо просто знать, для чего принято то или иное решение. Тем паче сейчас, когда мы обрели надежду. Но это так, лирика, нам бы не мешало допросить кого-нибудь из красных командиров, благо пленных мы взяли. Да и интересно просто взглянуть на тех, кто нас от Тобола гонит. Шмайсер, друг мой, распорядись одного привести, у кого «кубарей» побольше. Жалко только, что начбригов Грязнова и Захарова в запарке убили, не разобравшись. Вот бы кого с чувством и толком поспрашивать…

Красноярск

– Жолнеры второго полка взяли железнодорожный мост через Енисей под свою охрану. Русские его минировать вздумали, – полковник Румша достал из раскрытого портсигара папиросу и закурил, выпустив через ноздри клубок сизого дыма.

– Теперь путь для наших эшелонов до самой Клюквенной сейчас свободен. Это хорошо, иначе Колосов с Зиневичем могли поставить нас в безвыходное положение и требовать все за проход эшелонов. Повторилась бы иркутская история, когда Арчегов заблокировал байкальские туннели и взял чехов за глотку.

– Хорошо, что обошлось без перестрелки, как было с белыми у Боготола, – Чума знал, о чем говорил. Поляки открыто называли колчаковцев черносотенцами, и те платили им той же монетой. Вековая распря между Польшей и Россией была привнесена и на заснеженные сибирские просторы, где они, волею судьбы, стали союзниками. Вот только «союз» был непрочным и временным, что прекрасно понимали обе стороны.

Правительство Колчака хоть и признало с рядом оговорок независимость новоявленного польского государства, только сама идея воссоздания «великой, единой и неделимой России» приводила спесивых шляхтичей в крайне подозрительное состояние. Ну, как победят белые – и тогда новая русско-польская война может стать суровой реальностью.

А потому Польша в гражданскую войну не вмешивалась, ожидая, когда красные с белыми окончательно обессилят друг друга, и вот тогда можно будет создать за русский счет «Речь Посполитую», от «можа до можа» – от Балтийского до Черного. Лучше, конечно, еще и до Белого моря, но уж больно велико расстояние, да и отыскать в Беломорье ляхов и литвинов крайне затруднительно. Но «Великая Польша» – дело отдаленного будущего, а пока поляки потихоньку отщипывали кусок за куском белорусские, литовские и украинские земли. Да собирали под бело-красный флаг с белым орлом Пястов воинство, где только можно, для грядущей схватки.

В Сибири удалось из польских переселенцев сформировать одну дивизию, кое-как собрав до 12 тысяч жолнеров, то есть солдат, при тысяче с лишним офицеров. С кадрами проблем не было – хлебнув кровавой смуты, многие русские живо припомнили, у кого есть в жилах капли ляхской крови или, на худой конец, фамилия, похожая на польскую.

Если нет, то ничего страшного – можно взять девичью фамилию жены, если полячка, или придумать некие польские корни, уходящие в древность. Летописи в Сибири днем с огнем не найдешь, да и пример «царевича Дмитрия» в первом «смутном времени» три века тому назад был.

Союзники живенько вооружили всех поляков, сведенных в три пехотных и уланский полки, штурмовой и инженерный батальоны с артиллерийским дивизионом. Имелось четыре крепости на колесах, три из которых получили громкие названия столиц трех «кусков» бывшей Польши, оттяпанных 200 лет назад предприимчивыми соседями – Австрией, Пруссией и Россией. Дивизион из трех бронепоездов – «Кракова», «Познани» и «Варшавы» – вскоре был дополнен отбитым у большевиков «Соколом».

Первый раз по-настоящему поляки схлестнулись с Красной армией две недели назад у станции Тайга. Дрались ожесточенно, потому что защищали награбленное в Сибири добро, забитое по теплушкам и сваленное на платформы длинной вереницы из полсотни эшелонов. Именно это добро, а также семьи и беженцы, стали тем камнем, который висит на веревке, обвязанной вокруг шеи утопленника. Дивизия потеряла не менее половины своей силы, охраняя собственный тыл, протянувшийся на сотню верст по магистрали…

– Я передаю колчаковцам три тысячи лошадей из четырех, четыре пятых фуража да еще продовольствие оставляю только на месяц, а трехмесячный запас отдаю полностью, – Румша захрустел зубами. Обида грызла полковника – ведь накопленное месяцами добро стало стремительно улетучиваться, отцепляемое целыми связками вагонов от польских эшелонов.

– Передайте еще «Сокол» в арьергард полковника Кохутницкого, – распорядился Чума и забарабанил пальцами по столу. – Он возьмет на себя защиту Ачинска, пока его войска Каппеля не сменят.

– С какими частями?

– Два батальона первого полка, одна батарея и уланы Езерского. Там русский броневик «Забияка» и формируется один батальон из мобилизованных местных крестьян. Силы достаточные, чтобы отбить красных, если части Каппеля их не удержат.

– А что предстоит сделать мне, пан полковник?

– Вам, пан Казамир, хватит двух наших полков со штурмовым батальоном и бронепоездами для захвата Красноярска. Мятежных солдат в городе четыре тысячи, еще три тысячи партизан Щетинкина подошло, да пара тысяч всякого сброда. Они ставят тяжелые батареи – вот и ударите им в спину.

– А что Войцеховский? – Румша недолюбливал этого генерала за явственные симпатии к «братушкам»-чехам.

– Его авангард накатывается на Минино, а завтра начнет штурм Красноярска. Во втором корпусе три пехотные и одна конная бригады, еще иркутские стрелки в резерве. У русских до десяти тысяч боеспособных солдат и офицеров, половина из которых активные штыки и сабли.

– Этого больше, чем достаточно. Стоит атаковать вместе с ними, одновременно. У нас могут быть потери, а лучше бы их избежать.

– Согласен! Но иначе нам из Сибири не выбраться, а потому перемирие с эсерами нам уже не нужно…

Красновское

Константин Рокоссовский выпрямил затекшие в коленях ноги, стараясь не ткнуть ими спящего взводного, парню без того досталось от беляков. Да и сам он чувствовал себя неважно, если не сказать хуже. Болело разбитое прикладом лицо – ижевец сломал переносицу, а правый глаз полностью заплыл багровым синяком.

В доме у теплой печи было хорошо лежать, можно даже чуток поспать, вот только сон не шел. Да и разве размякнешь, если напротив сидят на лавке два часовых и не спускают глаз с пленных красных командиров, держа в руках вороненые наганы. Ни на секунду не расслабляются в теплоте, и глаза все время настороже – чуть не так, выстрелят без раздумий.

Рокоссовский среди пленных был самым старшим по должности плюс взводный с его эскадрона, раненный в руку ротный Щербачев с двумя молоденькими командирами взводов – все трое последних из разгромленного полка Саломатина.

– Принимай пополнение, краскомы! Теперь вам веселее будет! – Дверь в комнату открылась, и трое ижевцев бросили у печки одетого в изодранный полушубок командира, на рукаве которого краснел одинокий квадрат.

– К печи прислоните, задубел он!

Рокоссовский бросился на помощь Щербачеву – вдвоем они прислонили к теплым кирпичам молодого парня с русой бородкой, покрытой изморозью. Расспрашивать было бесполезно – тот только клацал зубами, трясясь от холода. Но это было хорошо, намного хуже, когда замерзший становится бесчувственным. Прошло добрых двадцать минут, пока взводный не отогрелся и смог внятно говорить.

– Какого полка, товарищ? – Хоть и бесстрастен был голос у Щербачева, но сквозь участие в нем сквозила тревога.

– Белорецкого…

– Что случилось?

– Вляпались мы, братцы. Вначале с пулеметов по нас ударили, в поземке не видно было, а потом шрапнелью накрыли. Стали отходить, а тут казаки лавой пошли. Хана полку…

Парень откинулся головой на печку и закрыл глаза. От переживания он прокусил губу – тонкая струйка крови потекла по подбородку. А по щекам потекли слезы вперемешку с влагой оттаявшего льда.

– Начбриг Грязнов где? А 269-й полк прорвался? – не утерпел от вопроса Рокоссовский.

– Убит наш бригадный. Мы же окоченели все, в снегу два часа бой вели. Что сделаешь, если все «максимы» заморозило?! С «шошей» не отстреляешься. Богоявленцев тоже много поубивали, но в темноте кое-кто из наших смог уйти. Остальных всех положили… Казаки лютуют – страсть…

Константин только сглотнул – зарвались они, вот беляки этим и воспользовались. Сколько хороших бойцов сдуру потеряли из-за этой спешки. И не воротишь, хоть голову об стенку разбей. Обмишулились…

– Так, и кто тут главный?! – Дверь снова открылась, и на пороге появился уже офицер, у которого на синих погонах с одним просветом уместилась россыпь из четырех звездочек. Штабс-капитан нетерпеливо топнул ногой. Делать было нечего, и Константин поднялся с пола, оправил шинель.

– Я командир кавалерийского дивизиона!

– Как зовут?

– Константин Рокоссовский!

– Пойдем, «товарищ», у нашего генерала к вам некоторые вопросы имеются. – Офицер шутливо щелкнул пятками, хотя валенки не сапоги и каблуков иметь не могут по определению.

Рокоссовский только вздохнул – не чаял быть пленным, но куда денешься. Сам он брал многих, видел, как заискивают перед ним офицеры, не все, правда, но добрая половина. Жить-то хочется! А теперь сам белым в лапы угодил, начнут еще ремни резать, света не увидишь. И деваться некуда – попала собака в колесо, так пищи, но беги. Смерти он не боялся, вернее побаивался, как любой нормальный человек. Просто обидно умирать, когда победа так близка. Пусть погибла бригада, но не одни же они преследуют драпающих колчаковцев…

– Он мне кого-то напоминает? Явно знакомого! – Поджарый, едва перешагнувший тридцатилетний рубеж генерал вплотную подошел к Рокоссовскому, посмотрел прямо в глаза. Молод еще, а уже высоко забрался – на вышитых золотых погонах краском узнал императорские вензеля.

– Бог ты мой! – всплеснул руками генерал. – Так это ж сам Рокоссовский, Константин Константинович. Как же! Встречался я с вами лет семь назад, как раз перед тем как вам лагерный срок впаяли! Шмайсер, это ты самого Рокоссовского повязал! Только молодого еще!

– Командующего Центральным фронтом?! Генерал-полковника?!

Плотный офицер, в надетом поверх формы грязно-белом маскировочном халате, всплеснул руками, словно баба, стирающая белье. Пронзительные глаза впились в Рокоссовского, и он внезапно осознал, что попал в лапы двух безумцев. Константин не понимал, о чем идет речь, как они могли принять его за какого-то генерала с непонятным чином.

– Вы ошиблись, «господа». Генералом отродясь не был. И в плену немецком, в лагере. А отчество у меня другое…

– Знаю. – Генерал легко поднялся из-за стола. – Отец ваш поляк, а потому имя его вам русифицировать придется…

– Не придется! Не доживет!

Слова Шмайсера хлестанули ледяным бичом – Рокоссовский понял, что живым его точно не оставят. А потому собрал все силы, благодаря судьбу, вернее нерадивых караульных, что не связали его. Теперь надо было выждать момент и напасть на врагов, благо оружия в руках у них не было.

– Вообще-то верно, – генерал задумчиво посмотрел на пленного, – но поспешно. У меня к вам есть пара вопросов, «товарищ» Рокоссовский.

– Отвечать не буду! Можете расстрелять!

– Да уж, – задумчиво протянул немец и повернулся к генералу. – Товарищ явно не понимает…

Теперь настало время, и Константин стремительно прыгнул на спину офицера, стремясь ударить того кулаком по затылку. Но, уже замахнувшись, он вдруг понял, что беззащитность Шмайсера была мнимой – плавным движением тот качнулся в сторону, и краском со всего размаха треснул кулаком по столу. И тут же взвыл от боли – по сгибу локтя будто полоснули шашкой.

– А вы, батенька, дурак! Храбрый, но дурной, – сквозь боль донеслись слова немца. – Кто ж так прыгает?!

Шмайсер говорил с участливыми нотками и, наклонившись, резким движением рук поставил Рокоссовского на ноги. Константину было очень больно, но он сдержался от стона – рука висела плетью, и ею нельзя было даже пошевелить.

– На наши вопросы отвечают всегда, – медленно и с расстановкой произнес генерал. – Только напрасно мучаются, упрямцы. На куски резать не станем, поступим с вами по рецептам покойного чекиста Мойзеса. Никто их еще не выдержал! Так что скажете все и лишь потом умрете!

Рокоссовский непроизвольно вздрогнул, но не от леденящей кровь угрозы. Так вот оно что – ведь именно о нем говорил начальник особого отдела дивизии, кивнув на прибывшего с поручением Дзержинского из Москвы чекиста. Тот был не просто страшен ликом – ужасен! Без содрогания смотреть невозможно на покрытую зажившими рубцами голову, с которой буквально содрали кожу вместе с носом…