Текст книги "Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем"

Целую бригаду бросили, не пожалели – ведь своих спасали. Лапин хорошо знал малочисленность белых формирований, и степень их деморализации. Ну что ж – тогда он разгромит сегодня их последнюю боеспособную часть, а дальше придется только добивать уцелевших.

– Бутем атаковать с хоту, – процедил сквозь зубы упрямый латыш. Двух полков 89-й бригады с одной батареей (третий выступил из Томска, смененный там полком из 27-й дивизии) достаточно для занятия города. А потому ждать подхода трех полков отставшей 90-й бригады и еще двух батарей артдивизиона неразумно. Сил больше чем достаточно…

Чернореченская

Через заледеневшее вагонное окно в купе проникал сумрачный вечерний свет. В салоне было тесно от собравшегося здесь генералитета и старших офицеров, остро пахло потом давно не мытых тел, порохом, табаком и витал явственно осязаемый запах полной безнадежности. Мрачная атмосфера еще больше сгустилась, когда со стула тяжело встал и заговорил невысокий генерал-лейтенант с уставшим лицом и черной бородкой.

– Красноярск не гибель, а одна из страниц борьбы. Скажу больше – это тяжелый экзамен, выдержат который только сильные и верные. Но они будут продолжать борьбу. Крепкие пойдут со мной, и я или спасусь, или погибну с ними. Но если это суждено, то я буду с войсками до конца, и своей смертью среди них докажу им свою преданность.

Словно электрический разряд попал в собравшихся, все разом вздрогнули и засопели. Заходящее солнце кровавыми отблесками производило на души генералов и офицеров тягостное и жуткое впечатление. Нервы напряглись как струны, все присутствующие даже дышать стали через раз.

– Сегодня будет написан приказ, в котором я скажу об обстановке, создавшейся благодаря измене. Этим приказом, кроме того, я разрешу всем колеблющимся и слабым оставить ряды армии и уйти в Красноярск, когда мы к нему подойдем.

Многие генералы с офицерами стали переглядываться, не в силах поверить. Ведь Каппель сказал беспрецедентное. Он призвал фактически распустить армию, оставив в ней добровольцев, тем самым вернуться в лето восемнадцатого года. Ведь многие солдаты удерживаются только чувством товарищества и шли вперед за более решительными. А теперь пойдет массовое дезертирство – ведь все присутствующие уже не помышляли о победе, а старались в отступлении спасти свои жизни.

– Тем, кто останется со мной, я в этом приказе скажу, что нас ожидает впереди только тяжелое и страшное, может быть гибель. Но если останется только горсть, я и ее поведу. Вы поняли – мы должны прорваться!

Все обреченно выдохнули – теперь не осталось даже маленькой надежды. Главнокомандующий сказал, по сути, одно слово – это конец!

– Я думаю, вы слишком сгустили краски, Владимир Оскарович! Не все так плохо, как кажется. Наоборот, мы в одном шаге от победы. – Насмешливый и уверенный голос пронзил всех электрическим зарядом.

В раскрытой двери вагона стоял генерал-лейтенант со странно знакомым всем присутствующим лицом. В это нельзя было поверить, но человек перед ними был живой, а не призрак или привидение. Не мистификация или плод воспаленного безумия. И он улыбался…

– Господа генералы!

Звонкая команда вывела присутствующих из состояния паралича – все повскакивали с мест, вытянувшись по уставу.

– Сидите, господа! Семен Федотович, и вы, Казимир Юрьевич, проходите. Я думаю, нам всем предстоит долгий разговор.

Только теперь собравшийся в вагоне генералитет поверил в невероятное – туманные слухи о спасении императора Михаила Александровича оказались правдой, пусть и невероятной, но большинство в нее верили. И теперь надежда получила самое наглядное подтверждение.

– Да сидите же, господа! В ногах правды нет!

Все стали медленно усаживаться на полки и стулья, не сводя глаз с живого императора. И на долю сопровождавшего Михаила Александровича начальника штаба Ижевско-Воткинской дивизии достались удивленные взгляды. Императорские вензеля на генеральских погонах вчерашнего полковника, ведь Семена Федотовича Фомина большинство присутствующих знали в лицо, уж больно яркой у того была репутация, говорили о многом.

– Начну с главного, господа. – Император присел на освобожденный генералом Каппелем стул, что стоял в торце длинного стола, снял с головы папаху, машинально пригладил волосы.

– Восстание «Политцентра» в Иркутске подавлено частями Сибирской императорской армии под командованием полковника Арчегова. Нанесено поражение и второй дивизии чехов, поддержавшей мятежников. Захвачены большие трофеи и несколько десятков поездов. Литерные эшелоны с золотым запасом и адмирал Колчак освобождены из-под чешского ареста. С командованием союзных войск заключено соглашение, по которому все иностранные части выводятся из Сибири, они обязаны возвратить награбленное, вернуть вагонный парк и освободить железную дорогу.

Невероятное сообщение взорвало совещание генералитета второй армии. Все разом загудели, в глазах безысходность уступила место радостному блеску. Новости оказались просто спасительными!

– Три часа назад я получил телеграмму от премьер-министра Сибирского правительства Вологодского, – Михаил Александрович посмотрел на стоявшего у окна полковника Румшу. Этот взгляд был замечен всеми и правильно истолкован – телеграф давно находился в руках чехов и поляков.

– Правительство сочло мое отречение в марте семнадцатого года недействительным ввиду того, что Учредительное собрание не было созвано в полном составе, а имеющиеся депутаты не могут быть выразителями интересов всего русского народа. А потому я принимаю один из императорских титулов, «его величества» царя Сибирского, ведь на другой территории Российской империи правительство Вологодского не имеет влияния. Пока…

Заявление императора вначале ошарашило собрание, а затем взорвало его радостным гулом. И не могло быть иначе – сама система подготовки кадровых офицеров была построена на девизе – «за веру, царя и отечество». Потому почти все сидящие за столом были монархистами по определению, которым волей-неволей в революционном угаре и хаосе приходилось скрывать свои убеждения. И пусть пока будет царь Сибирский, но возвращение императорского титула уже вопрос только времени.

– А потому волею правительства и исходя из существующих законов я принимаю на себя всю полноту власти главнокомандующего!

Михаил Александрович обвел тяжелым взглядом генералитет, но несогласных среди них не имелось. Наоборот, все еще больше оживились, а генерал Каппель с нескрываемым облегчением вздохнул – чудовищная ноша ответственности свалилась с его плеч.

– Приказываю окончить отступление! Передовые части Сибирской армии начали выдвижение на Нижнеудинск. К Красноярску они прибудут через две, а то и три недели – железная дорога забита эшелонами и ее приходится освобождать. К нам подойдут восемь тысяч штыков и сабель, с пятью бронепоездами, с достаточным количеством пулеметов и артиллерии, в том числе тяжелой. Авангардом командует генерал от кавалерии граф Келлер! Он помощник командующего армией полковника Арчегова.

Фомин спрятал улыбку – пожившие и хлебнувшие лиха генералы напоминали ему расшалившихся, довольных детишек. Наверное, так чувствует себя приговоренный к казни человек, когда его ставят у стенки, вскидываются винтовки, но звучит не залп, а озвучивают полное ему прощение, с последующим щедрым вознаграждением за пережитые страхи.

Имя графа Келлера, как он и рассчитывал, полностью расшевелило генералов. Еще бы – репутация старого кавалериста была такова, что под его начало многие встали бы с удовольствием. А граф прорвется к Красноярску вовремя, иначе просто не может быть, он человек, верный слову.

– Приказываю! Вторую армию свести во второй, третью армию в третий армейские корпуса. Прежние корпуса или дивизии, потерявшие личный состав, расформировать немедленно! Боеспособные дивизии свести в бригады по три батальона в 600–700 человек, не меньше. В каждом батальоне иметь три роты, а также команды конных разведчиков и пулеметную. Бригадам придать по кавалерийскому или казачьему полку, в три эскадрона или сотни, со штатными взводами конной разведки и пулеметным. В полку 400–500 человек. Не меньше! В бригадах доукомплектовать егерскую и саперную роты, технические службы с командой связи. Нужен хоть один артвзвод из двух орудий, с достаточным количеством снарядов. И это все – на три тысячи человек иметь только небольшой обоз и санитарную команду.

Михаил Александрович обвел взглядом генералов. Те всем своим видом и мимикой как бы говорили ему в один голос: «Куда вы прикажете деть тысячи саней с больными, ранеными, беженцами?!»

– Это только боевая часть бригады, – император улыбнулся, ему были понятны опасения генералов.

– В тыловую часть свести все обозы, распределить беженцев и больных. И сформировать запасной батальон с эскадроном для немедленного доукомплектования боевых частей. Немедленного! Излишки офицеров из расформированных дивизий свести в резервные роты. Их использование на усмотрение командира бригады. В тыловой части иметь не более 4 тысяч человек, из которых одна тысяча должна состоять из боеспособных солдат. Реорганизацию провести обстоятельно, даю вам этот день и следующие сутки на дневку – к утру четвертого выступаем. Командующим вторым корпусом назначаю прежнего командарма – генерал-лейтенанта Войцеховского. Третий армейский корпус примет генерал-лейтенант Каппель!

– Есть принять корпус, ваше величество!

Два молодых генерала, с большими белыми Георгиевскими крестами на шее, поднялись с мест и ответили почти одновременно. И тут же сели на свои стулья, повинуясь взгляду монарха. А Михаил Александрович посмотрел на Фомина, и тот тут же заговорил скрипучим голосом, обращаясь к генералам:

– Во второй корпус входят следующие стрелковые бригады – Камская генерала Пучкова и Уфимская генерала Петрова. Тобольскую группу свести во 2-ю Сибирскую бригаду. В резерве 3-я Сибирская бригада, реорганизованная из 3-й Сибирской Иркутской дивизии. И 1-я кавалерийская бригада, сведенная из остатков 1-й кавалерийской генерала Миловича и 2-й Уфимской конной князя Кантакузена дивизий.

Арьергардные части бывшей второй армии – ижевцы, воткинцы и уральцы, а также сибирские и оренбургские казаки составят первый армейский корпус, командовать которым назначен генерал Молчанов.

В третий корпус войдут Поволжская бригада из остатков Самарской и Казанской дивизий, во 2-ю Уральскую бригаду свести все уральские «дивизии» горных стрелков, и 1-я Сибирская бригада – основой которой будет Омская и 13-я Сибирская дивизии. Всего три бригады. Генералу Каппелю произвести реорганизацию на марше…

– Не хмуритесь, господа генералы! – Михаил Александрович остановил Фомина. – Пусть некоторые дивизии превратятся в один батальон, но от этого мы станем намного сильнее. Да и в прежнее время генералу не зазорно было гвардейским батальоном командовать! В тыловые части отведите самых немощных и уставших солдат, потерявших веру. Лишние обозы приказываю свести в отдельные транспорты. Все, господа! К делу, у нас мало времени! Прошу командующих корпусами остаться, остальные свободны!

Император встал со стула, одновременно с ним стал подниматься и воодушевленный генералитет. Но неожиданно для всех Михаил Александрович заговорил снова, строгим донельзя голосом, тщательно выделяя слова:

– Довести до каждого солдата – отступление закончено! Помощь близка! Действовать энергично и инициативно, безвольных или потерявших веру командиров отрешать от должности немедленно. За пьянство тем более! Жалованье всем офицерам и солдатам будет уплачено золотом, семьи обеспечены всем необходимым! Я это обещаю! Пусть все знают – наше дело правое, большевиков разобьем, победа будет за нами!

Черемхово

– Разрешите спросить вас, Александр Васильевич. О чем с вами говорил государь Михаил Александрович прошедшим летом? Если это не секрет и вы не дали слова хранить сказанное в тайне.

– Его величество предупреждал меня о возможности катастрофы, и почти точно обрисовал то, что случилось с нашей армией сейчас! – Адмирал за секунды почернел лицом, голос стал совсем глухим. Колчак повел плечами и криво улыбнулся.

– Мы встретились на вручении ижевцам Георгиевского знамени. Государь заговорил со мной, но я, к сожалению, не принял серьезно предупреждение. Отвод с фронта первой армии был запоздавшим решением, которое, я только сейчас стал это понимать, и усугубило ситуацию.

– Государь что-нибудь говорил? Или просил, Александр Васильевич? – с деланым спокойствием спросил Ермаков и замер в ожидании ответа.

– Он категорически отказался выезжать за пределы России, хотя я настаивал. Он так и остался с ижевцами. Впрочем, я понимаю его величество – с ними ему безопаснее. А просил…

Адмирал потянулся к портсигару и нарочито спокойно закурил. Хотя это Ермакову казалось, что Колчак раскуривает папиросу медленно, настолько полковник напрягся в ожидании ответа.

– Его величество попросил лишь эвакуировать в Иркутск семьи ижевцев, наиболее опытных оружейников и заводское оборудование. Сказал, что без этого выпуск нового оружия невозможен.

– Вы видели это оружие, Александр Васильевич?

– Да, и даже стрелял из него. Ручные пулеметы на сошках, чем-то похожие на английские «Льюисы», но компактнее и легче, без кожуха. И автоматический карабин под пистолетный патрон Маузера, они его во время восстания на заводе делали, полтора года назад. Автомат Шмайсера, так, если память не изменяет, звучит фамилия конструктора.

Колчак сделал паузу, а Ермаков в душе принял стойку охотничьей собаки, что, наконец, нашла вожделенную дичь. Но свое растущее нетерпение полковник обуздал – он был уверен, что адмирал расскажет ему все.

– Я распорядился все вывезти, вот только возможностей для производства нового оружия не было. Да и патронов чудовищная нехватка. К тому же американцы обещали наладить поставку пулеметов Кольта.

– И обманули – прислали совершенно негодные «Сент-Этьены»…

– Да, это так, – с нескрываемой горечью отозвался Колчак на реплику Арчегова. – Но и наладить выпуск этого оружия, при нашей бедности технического оснащения – неразрешимая задача.

– Через две недели оружейники обещали изготовить первый образец данного автомата, а к концу месяца освоить мелкосерийное производство. В Иркутске простаивают обозные мастерские, вот мы их и задействовали. Патроны к ним поставят японцы.

После слов полковника Колчак вздрогнул и впервые отвел взгляд в сторону. Ермаков невольно пожалел собеседника – испытать такой стыд не каждому дано. Во время разговора заслуженному адмиралу, неоднократно показали многие промахи и просчеты, которые он допустил, будучи Верховным правителем России. Как котенка, натыкали мордой в лужицу собственной мочи – знай, как пакостить!

– Что вы можете сказать о Шмайсере, Александр Васильевич? – Своим вопросом Ермаков решил отвести Колчака от неприятных мыслей.

– Немецкий офицер, в войну находился в одной из африканских колоний. Михаил Александрович попросил зачислить его на нашу службу в чине капитана. Так же, как другого немецкого офицера, если не ошибаюсь, он принял русскую фамилию своей матери – Фомин, – воевавшего в той же Африке. Я подписал соответствующий приказ. И еще побеседовал с ними – этот полковник Фомин показал удивительный дар предвидения, многое сбылось…

Колчак замолчал, нервно закурил папиросу. Молчал и Ермаков, переваривая услышанную информацию, которая прекрасно дополнила рассказы наскоро опрошенных ижевцев на станции Иннокентьевской.

«Так вот какая у нас Кассандра выявилась. Странные у Михаила Александровича немцы в качестве флигель-адъютантов, с автоматами ППС и пехотными «дегтярями». Они, вне всякого сомнения, спасли императора в Перми от казни. А оружие говорит об одном – эти немцы такие же «попаданцы», как азм, грешный, только стволы как-то протащили. Поговорить нужно с ними серьезно», – надолго задумался Ермаков, смоля очередную папиросу, от которых во рту стояла горечь. Но сказал адмиралу полковник совсем иное:

– В нашей Сибирской армии вернулись к императорскому чинопроизводству, – Ермаков лукаво улыбнулся и многозначительно посмотрел на адмирала, поймав взгляд. Сейчас они смотрели глаза в глаза, и что-то дрогнуло в душе бывшего Верховного правителя.

– Вы хотите сказать, – начал было адмирал, но Ермаков перебил его, хотя понимал свою бестактность. Но в данный момент именно она и была нужна, дабы показать искренность.

– Премьер-министр Вологодский сегодня утром отправил Михаилу Александровичу телеграмму с предложением, от которого государь, – полковник надавил на последнее слово, – не сможет отказаться!

– С каким предложением? – Адмирал не удержался от любопытства.

– Я не могу повторить дословно, ведь Вологодский юрист и тщательно подбирал формулировки. Но суть в следующем – Сибирское правительство считает отречение Михаила Александровича в марте 1917 года в пользу Учредительного собрания недействительным, так как последнее не удалось собрать в полном кворуме. Тем более что захват власти большевиками не позволит в ближайшие годы заново провести всероссийские выборы. Потому наше правительство признает его императорское высочество лишь местоблюстителем престола.

Вместе с тем правительство признает один из его императорских титулов, а именно – царя Сибирского. И вплоть до созыва Сибирского земского собора, а только он правомочен решать вопрос о монархии, Михаил Александрович может царствовать на освобожденной от большевиков территории Сибири и Дальнего Востока при подписании соглашения с правительством о разграничении полномочий.

– Вологодский это предложил?! – потрясенно воскликнул Колчак, удивление его было безмерным, ибо монархических симпатий у своего бывшего премьера он раньше не наблюдал, хоть и провели рука об руку целый год. А тут такая метаморфоза – и адмирал задумчиво покачал головой.

– Министры Сычев, Яковлев и я, как командующий армией, нашли доводы, чтобы убедить Петра Васильевича сделать такой шаг ради будущего нашей с вами России, – Ермаков внимательно посмотрел на адмирала.

– Александр Васильевич, мы решили не выпрашивать у союзников признания де-юре, а вернуть России прежний статус путем определенных маневров. Сибирское правительство рассчитывает, что если на какой-нибудь освобожденной от большевиков территории пройдет свободное народное волеизъявление, в котором прозвучит призвание государем Михаила Александровича, то с нашей стороны последует немедленное признание императорского титула. Более того, этой российской государственности, пусть даже ограниченного масштаба, будет оказана любая помощь, вплоть до военной. И предложение воссоздать на федеративных или конфедеративных началах новую Российскую империю.

– Почему Вологодский не сообщил мне вчера вечером о телеграмме? – глухо сказал Колчак и расстегнул верхнюю пуговицу кителя, потер пальцами шею, словно воротник стал душить его.

– Он отправил ее позже вашего с ним разговора, и после того, как мы обсудили возможности выхода из создавшегося положения. Теперь все зависит от вас – приложите ли вы все свои силы к будущему свободной от большевизма России или нет.

– А как понимать это? – Колчак тронул рукой лежащий на столике перед ним заряженный наган.

– Я искренне прошу извинить меня за несдержанность, примите во внимание мою молодость. Как командующий армией, я обязан был вас выслушать и принять взвешенное решение, не поддаваясь эмоциям.

Колчак побледнел, и тут же на его щеках выступил багровый румянец. Такой удар стал для самолюбия нестерпим. По сути, извиняясь перед ним, Арчегов ткнул его носом еще раз – ведь вчера адмирал не стал слушать Вологодского, всего час назад на повышенных тонах говорил и с полковником. А ведь он считал себя Верховным правителем России, зрелым во всех смыслах человеком. И получить такую завуалированную выволочку от офицера, который ему по возрасту годится в сыновья.

– Вчера я получил экстренную телеграмму из Читы от одного генерала. Вологодский назначает его моим заместителем, то есть первым помощником. Он будет командовать авангардом в наступлении на Красноярск.

Ермаков решительно сменил тему разговора, он догадался, какой жуткий стыд испытывает адмирал.

– Вот телеграмма. Прошу прочитать, Александр Васильевич.

Полковник достал из кармана куртки сложенный листок бумаги, развернул его и протянул Колчаку. Тот взял телеграмму, пробежался взглядом по отпечатанным строчкам, медленно, но вслух прочитал:

– «Командующему Сибирской Императорской армией полковнику Арчегову. Копия военному министру Сиб. правительства генерал-майору Сычеву. Ваше превосходительство, в такой момент времени долг и присяга перед монархом и Россией велят мне находиться в рядах вверенных вам войск. Готов встать в строй даже прапорщиком. Генерал от кавалерии, граф Келлер».

Румянец на щеках адмирала сменился бледностью. Колчак задумался на минуту, потом его лицо внезапно ожесточилось. Он быстро застегнул ворот кителя и рывком встал с дивана, резко бросив руки по швам. Не ожидавший такой реакции адмирала, поспешно вскочил с места и Ермаков.

– Ваше превосходительство! – чуть глухим, но внятным голосом проговорил адмирал. – Готов немедленно встать в строй вашей армии мичманом. Или закончить…

Колчак не договорил, бросил выразительный взгляд на лежащий перед ним револьвер. Его лицо выражало жертвенное спокойствие, как бы говоря – моя жизнь принадлежит России, а смерти я не боюсь.

В горле у Ермакова запершило, он сглотнул, пытаясь преодолеть нахлынувшее волнение. В глазах предательски защипало. За секунду перед ним пронеслась вся его жизнь, та, прежняя. Полковник попытался вспомнить, был ли хоть один генерал, что прилюдно в декабре 1991 года отказался от сытой жизни, генеральского пайка и жалованья, оставшись до конца верным Советскому Союзу. Были ли офицеры советской армии, которая в одночасье превратилась в российскую, что с презрением отказались от новых чинов и должностей, сохраняя искреннюю верность советской власти?

Он пытался припомнить, а память услужливо показывала сытые и лощеные генеральские лица, что с жадностью принялись «прихватизировать» армейское имущество, их тупое самодовольство и вековое хамство. Холуйство внизу и чванство наверху, ставшее обыденным явлением очковтирательство и стукачество, жертвенность взводных и ротных на войне и брезгливое равнодушие начальства к пролитой крови.

Это была не его армия, он понял это давно. Его армия здесь и только здесь, где полный генерал отказывается от всего, кроме чести, и работает сапожником. Эта его армия, где офицеры дружно встают в строй рядовыми и берут в руки винтовки, где нет стукачей и почти нет трусов. И даже кровавая междоусобица не смогла выбить из душ такие понятия, как честь, долг, верность! Может, дело в том, что эти понятия сохраняются лишь при служении монарху?! Ведь «демократическая» власть, что там, что здесь, только говорит об этих принципах.

Но показывает и прививает людям совершенно противоположное, без чего невозможно само ее существование – обещать, но не давать, оболванивать и обманывать свой народ, иначе не дадут хапать побольше, жить припеваючи. Ну а рядовые сограждане пусть сдохнут, лишь бы было тихо, и на кресло не капало…

– Ваше превосходительство может принести России великую пользу. А это, – Ермаков показал на наган, – лишнее. Судьба уже сделала за вас выбор, а потому следует на нее положиться. Помните, как у Пруткова – каждый человек принесет пользу, токмо находясь на своем месте. Вы моряк, Александр Васильевич, более того, вы флотоводец. Политика не ваша стезя. Потому прошу вас заняться своим прямым делом. И присядьте, пожалуйста, а то как-то неудобно говорить о серьезных делах стоя.

– В какой должности вы меня видите, Константин Иванович?

– Вы примете командование над кораблями, отправляющимися в Крым. Это вспомогательный крейсер «Орел» и один или два военных транспорта. Я прошу вас отплыть как можно быстрее – ваш поезд будет немедленно отправлен во Владивосток особым литером, послезавтра. А теперь о главном…

Ермаков закурил папиросу и пристально посмотрел на адмирала, глаза в глаза. Колчак был собран, взгляд решительный и строгий.

– Завтра днем вы будете на совещании с правительством, но Вологодскому незачем знать о деталях нашего разговора. От должности Верховного правителя вы откажитесь в пользу Михаила Александровича. По прибытии в Крым обязательно переговорите с генералом Деникиным – пусть признают Михаила Александровича. Сейчас отправьте телеграмму в Мурманск генералу Миллеру о том же. Я со своей стороны продублирую за министерскими подписями Сычева и Яковлева, возможно и Вологодского. И как только в Заполярье и Крыму примут это решение, мы получим императора и деюре. И плевать можем на союзников. Пер аспера ад астра…

– Через тернии к звездам, – адмирал перевел строчку отчеканенной Арчеговым латыни. – Я выполню все вами задуманное. И поймите меня правильно, Константин Иванович, но я в вас ошибался. Приношу свои извинения – ваша молодость сыграла со мной злую шутку, я не ожидал увидеть действительно государственную мудрость.

– Молодость, конечно, определенный недостаток. Который, к сожалению, быстро проходит, – полковник усмехнулся. Улыбнулся и Колчак – первый раз за этот день – тяжкий груз ответственности упал с его души.

– Оборону Порт-Артура хорошо помните, ваше превосходительство? – На неожиданный вопрос Арчегова адмирал только кивнул.

– Возглавьте Черноморский флот, Александр Васильевич. И сделайте все для обороны Крыма. Его нужно удержать любой ценой. Любой! Оборону там держат части генерала Слащева – талантливый военачальник, правда, со странностями. Перейдет к вам в подчинение с большой охотой – у вас авторитет весомее, чем у всех тамошних генералов, вместе взятых. Перекопайте перешеек на пять рядов, пустите в ход все флотское имущество. Ставьте заграждения из закопанных морских мин – флотские минеры большие умельцы. Снимайте броневые плиты со старых кораблей на укрепления, орудия, все, что только возможно.

Обеспечьте поддержку с мелководья, вооружите баржи пушками, как мы недавно проделали на Байкале. И простите меня – ученого учить только портить. Когда вы служить начали, я еще в пеленки писался. Прошу извинить за такое слово. К сожалению, мне надо идти, время уже поджимает! Но вечером обязательно приеду!

Ермаков встал, поднялся с дивана и Колчак – это был совершенно другой человек, чем несколько часов назад. В его глазах сейчас не было тоски, ее заменила вера. А это главное, что нужно человеку в жизни.

– Через три часа здесь будет контр-адмирал Смирнов. Он станет сопровождать вас до Приморья. Мои части вышли к Зиме, но там пробка из чешских эшелонов, их пустили вслед за вашими литерными поездами. Единственный путь заблокировали, пакостники. А потому мы немедленно займемся партизанами – совсем обнаглели, стервецы, заняли Балаганск. Думаю, за десять дней управимся – они получат такой же урок от меня, как местные шахтеры. А там и дорога на Нижнеудинск откроется. Не говорю вам прощайте, адмирал. А только до свидания. Честь имею!

– Храни вас Господь! – совсем не по-военному напутствовал его Колчак. Они посмотрели друг другу в глаза, импульсивно сделали по шагу навстречу и порывисто, но крепко обнялись…

Ачинск

Железнодорожная станция напоминала город мертвых. Чудовищный взрыв десятидневной давности полностью разрушил здание, далеко по сторонам разбросал искореженные вагоны и шпалы, причудливо изогнул рельсы. Никто не мог дать внятного объяснения, что привело к этому, – обычная халатность, случайность или преднамеренная диверсия. Правда, большинство очевидцев склонялись к последней, виня в содеянном партизан и эсеров.

Вначале рванули два вагона с порохом, затем взорвался вагон со снарядами, и, напоследок, добавив ужаса, полыхнула цистерна с бензином. Погибло до тысячи человек – неубранные и замерзшие трупы возвышались сложенными штабелями, вперемешку с оторванными руками и ногами. Их так и не похоронили – в условиях повального отступления этим никто не мог заняться, а горожане давно попрятались по домам, трясясь от ужаса.

Зато для многочисленных шаек мародеров наступило раздолье, которое перед рассветом печально для них и закончилось. Ижевцы с такими не церемонились – с десяток трупов навечно застыли в скрюченных позах. И бой с красным батальоном не затянулся – две тысячи воткинских рабочих, воодушевленные призывом императора, взяли красных в окружение на станции и за час полностью уничтожили, не беря пленных…

– Передать по цепи! Без команды не стрелять, пусть подойдут поближе! – громко выкрикнул генерал Молчанов и прижал бинокль к глазам.

Красные цепи шли в правильном боевом порядке – полтора года войны многому научили краскомов. Один полк демонстративно атаковал станцию и город в лоб, а второй полк заблаговременно пошел в обход, чтобы выйти к железной дороге с другой стороны города. Викторин Михайлович улыбнулся, ведь обходящую колонну красных ожидал неприятный сюрприз…

– Ну, все, хватит ждать, они втянулись. Пора, – прошептал Шмайсер и ткнул под бок пулеметчика. Тот понял его правильно – длинная очередь ДП опустошила диск за секунды.

Склон сопки мгновенно опоясался густой россыпью пулеметных огоньков – по ничего не подозревающей колонне ударили с трех сторон три десятка станковых пулеметов – «максимов» и «кольтов». Одновременно открыли стрельбу из дюжины своих «льюисов» егеря, да плюс к ним три ДП и два десятка ППС, совершенно неуместных в двадцатом году. Впрочем, автоматы как раз были местного производства, изготовленные в Ижевске в октябре прошлого года.

Свинцовый шквал с двухсот шагов не просто страшен, он уничтожающе беспощаден. Смертельно раненные лошади бесновались, переворачивая сани, сминая мечущихся в панике красноармейцев. Сопротивление оказывали немногие, пытаясь отстреливаться. Большинство бойцов, понимая, что на открытой местности им не уцелеть под таким плотным убийственным огнем, бросились к вожделенной железнодорожной насыпи, надеясь за ней укрыться и приготовиться к обороне.

Долгое преследование со слабым сопротивлением, богатыми трофеями и большим числом пленных не могло не привести красных к беспечности, победному настроению, откровенному презрению противника. Это и сыграло свою зловещую роль – они прозевали засаду, не удосужились отправить на фланг боевое охранение. На что рассчитывали Молчанов со Шмайсером, оставляя открытой обходную дорогу.

Ачинский взрыв, застопоривший намертво длинную вереницу поездов, в одном сделал благое дело. Успевшие проскочить город эшелоны ушли за станцию Чернореченскую, накапливаясь на перегоне Кемчуг – Красноярск. А потому железнодорожная линия сейчас стала непривычно пустынной. Лишь неподалеку из-за таежных дебрей поднимались в пронзительно-голубое зимнее небо густые паровозные дымы, быстро двигавшиеся к городу.