Текст книги "Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем"

– Хорошая новость, я не ожидал. Теперь можно отправлять его конный полк в авангарде. Что-то еще?

– Сибирские казаки в ночи подойдут. У них полки старших возрастов раздергали в отдельные сотни, довели до штатов, а теперь по одной передают всем стрелковым бригадам. В качестве конвойных.

– Угу! – снова крякнул генерал – такой предупредительности и энергии от штаба глаковерха он не ожидал. Хотя вряд ли генералы Богословский, Рябиков и другие стали расторопнее, здесь чувствовалась железная рука генерал-адъютанта Фомина, бывшего начштаба Ижевско-Воткинской дивизии. У того характер тот еще, он и генерал Молчанов два сапога пара. Недаром их «ижи» в полном порядке дошли и всю артиллерию вывели. Не то что в других дивизиях, да и у него тоже. У таких не забалуешь…

– Пойдем, поговорим с князем. Да и подытожим то, что вы тут спланировали. Штурмовать Красноярск не фунт изюма…

Красновское

– Так что разрешите поздравить вас с командующим корпусом, Викторин Михайлович, – с улыбкой проговорил Фомин.

– Поделили мою сильную дивизию на две слабые бригады, вот и корпус получили, – с усмешкой произнес генерал Молчанов, глядя на спокойно курящего бывшего подчиненного.

– Совсем наоборот, генерал. Вместо одной неукомплектованной дивизии у вас стало две сильные бригады. Ижевцам третьим батальоном передаем остатки пермских стрелков и юнкеров военно-училищных курсов. Воткинцы получат два полных батальона «добровольцев». Пушки у вас есть, снарядов поляки подкинут. Казаков добавим, вот кондив в полк развертывайте. У вас неплохо получается, зря грешите. Сил достаточно…

Молчанов задумался – слова Фомина звучали убедительно. В бывшей добровольческой дивизии состав был крепкий, названию полностью соответствовали. А пермяки десять дней назад жестоко дрались с красными под Тайгой, прикрывая вместе с польским арьергардом отступление армии. Там их дивизия окончательно растаяла, как лед, брошенный на печку.

Хоть и немец этот Фомин, но офицер очень знающий и опытный, тем паче генерального штаба, пусть и германского. К тому же человек порядочный, за год они полностью сработались и хорошо узнали друг друга. И его стремительному недавнему взлету генерал не завидовал – тот давно этот чин заслужил и дивизией мог бы командовать не хуже любого другого генерала, если не лучше.

Да и не каждому дано императора из лап красных вырвать, от смерти увести. Потому своим немцам его величество Михаил Александрович полностью верит. Да и неплохие они вояки – что природные, что «русские». Фон Вах прекрасно воткинцами командует, за Шмайсером его егеря хоть в ад пойдут, и даже полковник Юрьев-Бимман дело знает, если прижмет…

– Вам передается 1-я Уральская стрелковая бригада. Она слита из 12-й дивизии уральцев и Красноуфимской бригады. Есть четыре орудия – красноуфимцы единственные, кроме наших и казаков, кто пушки свои вывез. Но пока она нужна для прикрытия отходящих войск генерала Каппеля от обхода 35-й дивизии красных с юга.

Молчанов еле заметно поморщился – начальство, как всегда, в своем репертуаре. Если что-то и даст, то тут же отобрать норовит. Фомин заметил эту гримасу и улыбнулся – ход мыслей генерала был ему понятен, сам в таком положении не раз бывал.

– С юга подходят части генерала Гулидова, отступившие от партизан Щетинкина с Минусинского фронта. Там остатки Ачинского полка и Красноярского местного батальона да енисейские казаки. Пехоту я приказал свести в два батальона, пополнить назаровцами, а казаков отправил в распоряжение войскового атамана генерала Феофилова. Он переформировывает два своих казачьих полка в один, как раз шесть сотен сабель и наберется…

– Шашек, – автоматически поправил Молчанов.

– Виноват. Конечно, шашек. Сабли считаем лишь в армейских полках. И еще – генерал-майора Гулидова я назначил командиром 4-й Сибирской стрелковой бригады, которая передается вам в полное подчинение.

– А разве такая есть? – удивился Молчанов.

– Уже есть. В нее вошли барнаульцы полковника Камбалина. Второй батальон формируется из отступивших от Томска остатков гарнизона с местными военно-училищными курсами полковника Ярцева. Третьим и четвертым – ачинцы и красноярцы Гулидова, у них пушка. Свое единственное орудие отдадут енисейские казаки. Артвзвод есть, снарядами можем обеспечить в самой малости – полсотни штук дам, больше не могу. Также в бригаду передан Томский гусарский полк полковника Хрущова, очень сильного состава в шестьсот солдат и офицеров.

– Ну что ж, сил достаточно. После полудня я отдам приказ на выступление. Попробую оттеснить красных до вечера по направлению к Большому Улуйскому, и там добить. А завтра с полудня начну атаку Краснореченской.

– Я думаю, Викторин Михайлович, Грязнов не даст вам времени на сосредоточение всех частей. К ночи он подойдет или сюда, или к Бычкову и попытается прорваться на соединение с главными силами дивизии.

– И что вы предлагаете? – Молчанов с интересом посмотрел на новоиспеченного генерал-адъютанта.

– Атаковать не только его, но одновременно и 90-ю бригаду красных. Навязать встречный бой одной бригадой, второй обхватить ее с левого фланга. Отбросить красных от «железки» и загнать прямо на войска Каппеля.

– А как же 88-я бригада? – Молчанов был несколько шокирован таким совершенно неожиданным предложением.

– Скоро будет ясно, куда она отходит. Если сюда – то атакуем с ходу ижевцами, а с фланга барнаульцами и томскими гусарами. Если к Бычкову – то еще лучше – тогда бьем ее там теми же силами, нам идти намного меньше. А если в Большое Улуйское, то с ижевцами и воткинцами вы атакуете 90-ю бригаду. Будет встречный бой, но у вас вдвое больше сил. Я не сомневаюсь в успехе, тем более наши рабочие сильны духом.

– А бригада Грязнова?

– У нас тогда будет сегодня полный день, чтоб привести в порядок казаков и бригаду Гулидова. Этого времени достаточно, чтобы завтра Волков с четырьмя бригадами разгромил одну. Но вряд ли – краском не полный дурак, чтобы лезть в тот глухой угол. Там пространства для маневра практически нет, и от своих оторвется.

– Хорошо, Семен Федотович. Вот только патронов у меня по полсотни на стрелка, да по две ленты на пулемет. Поможете еще?

– Не смогу, Викторин Михайлович. Что поляки передали, я все отдал во второй корпус – ему Красноярск брать. Довольствуйтесь трофеями, хотя не думаю, что у красных с боеприпасами хорошо. Проверьте в брошенных эшелонах – они от Новониколаевска бесконечной лентой тянутся. Все обозы прошерстите, наверняка там патроны есть…

– Разрешите? – В комнату с шумом ввалился Шмайсер, блестя новыми золотыми погонами. Фомин с Молчановым молча уставились на немца – тот улыбался, явно принес хорошие новости.

– Сюда Грязнов свой авангард отправил. Они от нас в пяти верстах, кавалерийский дивизион и 262-й полк Саломатина. Чуть больше тысячи народа. Мои с пулеметчиками позицию заняли, егеря в засаде сидят, пропустим в село кавалерию и ударим по пехоте. Поле чистое, далеко не убегут.

– Он обезумел, что ли? Нельзя же бригаду так дробить! – не в силах поверить в свалившееся на голову счастье, пробормотал Фомин.

– Пленных захватил? – деловито спросил Молчанов, чуждый подобным сантиментам. На то и война, на ней всегда ошибаются.

– Ага, Викторин Михайлович, солдатики дезертировать от него начали. «Наши» бывшие. Вдумчиво так их поспрашивали.

– Вот все и решилось. – Командующий первым корпусом поднялся, и вопросительно посмотрел на Фомина. Тот кивнул, давая знак, что разговор закончен. Молчанов только улыбнулся – он обиды не держал на то, что теперь они ролями поменялись, и вышел из комнаты.

– Слушай, Шмайсер. В каждой бригаде будет развертываться отдельная егерская рота, и еще доукомплектовываются два отдельных егерских батальона полковника Глудкина. Постараемся всех на лыжи поставить. Просьба к тебе есть – выдели по пять своих ребят инструкторами в каждую роту.

– Да ты что?! На десять бригад полсотни будет, да на пару батальонов тридцать. Я уже роту свою на две поделил – ижевскую и воткинскую. Народу еле хватило, даже сотню солдат из батальонов выбрал.

– Надо, Шмайсер, не местничай. Ты назначен командующим всеми егерями, вот ими всеми занимайся, а не двумя ротами. Это просьба Мики. Только прикинь, какая польза будет всей армии?!

Шмайсер задумался, и в прения вступать не стал, а это радовало. Осознал немец, как говорилось на партсобраниях и митингах в то их покинутое время, требования текущего момента.

– Пять мало. Я по десятку, нет, дюжине выделю. Это двести бойцов будет. А ижевцам и воткинцам по полсотни старых егерей хватит. Пополнение из батальонов получат, там народ тертый. Только у меня просьба – я этим делом после боя займусь!

Черемхово

– Господа министры! Я думаю, предложение Ефима Георгиевича о проведении мобилизации двух возрастов преждевременное. Народ устал от войны, и призыв старших возрастов чреват осложнениями.

– А как я вам армию укомплектую, Константин Иванович? Вы требуете пополнений, а взять мне их негде. Добровольно никто не идет за нищенское вознаграждение, не побоюсь этого слова.

– Финансы не бездонный колодец, чтоб его черпать. Бумажные деньги будут введены в оборот только к началу февраля. Золото расходуется слишком быстро. У нас и так жалованье служащим уже вдвое повышено и составляет почти три четверти довоенного.

– А вы дороговизну в расчет возьмите, Иван Андрианович! Это за золото отдают охотно, но вы сибирскими знаками половину платите…

– Господа! Прошу извинить, но может быть, вы выслушаете мои соображения?!

– Да, конечно…

– Мы слушаем вас, Константин Иванович…

Министры обороны и финансов разом остыли и повернулись к Арчегову. Премьер Вологодский, который во время перепалки только страдальчески морщился, с укоризной поглядел на склочников. Министр экономики Серебрянников вытирал платочком пот с широкого лба, Пепеляев задорно поблескивал стеклами очков, а глава МВД Яковлев хитро улыбался, видно, обдумывал какую-то гадость. То еще правление – порой единомышленники, но иной раз прямо змеевник какой-то, террариум.

И в стороне, как бы подчеркивая свою непричастность, сидел заведующий делами кабинета Гинс, тщательно записывая разговоры. Ему предстояло оформить принятые решения кабинета министров. За ним примостились в олимпийском спокойствии вице-адмирал Колчак и генерал-майор Оглоблин, их вопросы стояли во второй очереди.

– Смотрите, господа. В селах выбраны призывы от 1898-го до 1900 года рождения включительно. Про города я не говорю – они вычерпаны до остатка. И что получается? В последний набор взяли мальчишек, а не солдат. Их учить и кормить надобно, не на убой же посылать. Зачем 1901 год призывать, если они физически не готовы.

Ермаков-Арчегов знал, о чем говорил, – акселерации в начале века не было, а потому обычно призыв осуществлялся с 21 года. Здесь же стали уже призывать с 19 лет – молох гражданской войны требовал своих жертв. Но бросать в бой будущее русского народа он не мог. Требовалось, по крайней мере, хотя бы полгода кропотливого обучения.

– Смотрите – призывы 1898 и 1899 годов рождения взяты меньше чем на одну треть. Освобождены от призыва, а это больше двух пятых, и не по негодности к службе по физическому состоянию, а единственные сыновья в семье или единственные работники. Десятая часть – белобилетники, а чуть ли не одна пятая дезертиры. Так ведь, Павел Дмитриевич?

– Абсолютно так, Константин Иванович. Если призвать единственных сыновей, у которых способный к труду отец, и поставить под ружье дезертиров, то мы призовем даже чуть больше, чем взяли до этого. И еще одно обстоятельство – призывы 1895, 1896 и 1897 годов рождения не отслужили в 1916 и 1917 годах положенных по закону двух лет службы и, следовательно, могут подлежать повторному призыву. Если взять также освобожденных в то время от службы, то общий призыв только по Иркутской губернии достигнет двадцати пяти тысяч человек.

На добрую минуту в вагоне воцарилась мертвая тишина, но потом министры возмущенно и со страхом заговорили разом. Первым не выдержал Вологодский, смертельно побледнев:

– Вы в своем уме – это же приведет к всеобщему возмущению!!!

– Даже в шестнадцатом году правительство не решилось на отмену льгот! – Гинс привстал с места, лицо покраснело.

– Забирать единственных сыновей нельзя! Мы тогда и недели не продержимся, все вокруг разом красными станут, – Серебренников стал яростно вытирать струящийся пот, он полностью взмок.

– Даже от дезертиров прока не будет. Сбежали раз, сбегут и во второй! И еще за собой других увлекут, – Пепеляв знал размах уклонений от службы, ведь в правительстве Колчака он руководил МВД.

– Господа! – чуточку повысил голос Арчегов. – Я не говорил о призыве. Нужно сделать так, чтобы они пошли на службу добровольно и с охотой, и при этом не платить ни копейки. И такая возможность есть!

Министры разом замолчали и вперлись в полковника взглядами – не помутился у человека рассудок? Чтобы пойти на службу с охотой, когда есть законная возможность уклониться от воинской повинности?! Это надо полностью рехнуться!

– Надо принять закон не о новом порядке отбывания воинской повинности. Само название кого угодно отпугнет! Нужен закон о службе в вооруженных силах и о льготах и привилегиях, из этого проистекающих! Начнем с крестьян, ибо они составляют три четверти населения на нашей территории. Главным принципом должно быть следующее – земля принадлежит тем, кто ее не только обрабатывает, но и защищает с оружием в руках. Кто отслужил в Сибирской армии положенные сроки, в обязательном порядке получают пять десятин удобной и, главное, присельной земли. По праву первого выбора! И сверх того – обычную, положенную для крестьян в том или ином селении норму. Вот так – отслужил честно, имей надельной земли больше чем сосед, кто от военной службы увильнул!

Арчегов обвел взглядом министров – испуг стал потихоньку сходить с их лиц, уступая место интересу. А в глазах у всех одно – «что же замыслил командующий, опять на кривой всех обходит». Константин мысленно улыбнулся – теперь процесс пойдет, как говаривал последний генсек.

– И это пожизненно. Увечным солдатам давать до самой смерти по десять десятин, столько же вдовам, но до совершеннолетия самого младшего из детей. Эти категории должны также получать и все другие положенные по закону наделы. Единственные сыновья, если они желают послужить добровольно, на фронте в боевых частях использованию не подлежат. Но служат полный срок. А единственные работники получают отсрочку для подрастания братьев или выздоровления отца. Или служат только полгода, а их семьи обязаны содержать селяне или родственники, взамен чего пользуются их дополнительным наделом. И надел выдавать сразу, по призыву на службу.

Молчание собравшихся было красноречивым, особенно у Михайлова, что с понятным напряжением вслушивался в слова Арчегова.

– Кроме того, выплата государственных сторублевых пособий производится не всем поголовно, а только тем хозяйствам, где отслужили положенные сроки в сибирской или императорской армии. Инвалидам великой войны, вдовам и тем, кто воевал с германцами. И еще – они получают такие же дополнительные наделы. Но опять же – если их дети или родственники отслужили добровольно в сибирской армии. За это должен отчитаться сельский сход, проконтролировать МВД, а министр финансов незамедлительно выдать государственные облигации. И еще – новоселам восстановить ежегодные денежные субсидии, но только если их сыновья отслужат в армии. Кроме того, предлагаю выдавать паек малоимущим, чьи сыновья находятся на службе.

Вологодский облегченно вздохнул, а министры стали оживленно переговариваться. Предложение Арчегова являлось несколько неожиданным, и вопросы к командующему были у всех. Но тот заговорил снова, и сразу воцарилось внимательное молчание.

– Льготы предлагаю следующие – бесплатное обучение для детей, бесплатная медицинская помощь, прием на государственную службу только тех, кто отслужил в армии. Это касается и выборов во все местные и государственные органы власти. Выбирать только отслуживших беспорочно и имеющих унтер-офицерский чин или хотя бы капрала. Ну и другие льготы, которые вы решите принять. Я думаю, что через несколько лет служить будут все поголовно, причем многие из тех, кто сейчас освобожден, сами пойдут с охотой. Но требую одного – политически неблагонадежных и порочных на военную службу не брать. За лояльность новобранцев должен нести ответственность сельский сход. Более того – надо брать на службу и негодных, если у них есть желание. И соответствующая квалификация для службы на нестроевых должностях. Это касается образованных слоев населения. У меня все.

– Я думаю, предложения Константина Ивановича следует немедленно обсудить. Я вижу, что они детально проработаны и принесут несомненную пользу, – Вологодский говорил негромко, прикрыв глаза. Но Арчегов успел заметить острый взгляд премьера, брошенный на генерала Сычева. А это отвечало его интересам – ведь военный министр уже сделал свое дело…

Красновское

– С села будете, товарищи?

– Ага, тутошние мы! – двое крестьян, грузивших солому на сани, с любопытством воззрились на окруживших их всадников. Пожилые уже дядьки, далеко за сорок, в отцы годятся. Глаза хоть и с хитрецой, но честные.

– Белые в Красновском есть?

– Откель?! Они по железке ходют да в Ачине сидят.

– Чего возить взялись-то? – Командир с тремя красными квадратиками на рукаве бекеши показал на занесенные снежком копешки соломы, вытянутые по белому полю, в двухстах шагах от наезженной санями дороги.

– Дак как же? По монбилизации подводной всю осень гоняли, тока щас ослобонили. Вот и возим потихоньку. Не убраны же поля.

– Ну, бог вам в помощь! – отнюдь не пролетарски попрощался с селянами красный командир, или краском, как привыкли сокращать наименования коммунисты. Что приводило иногда к курьезам – так заместителя командующего по морским делам могли именовать – «ЗамКомПоМорДе».

Краском поднял бинокль к глазам и внимательно осмотрел раскинувшееся в трех верстах село. Нет, все спокойно. Мальчишки глазеют на подходивших военных, мужики живо расходятся по домам, а за поскотиной мелькнули фигурки в наброшенных платках. Улыбка наползла на губы молодого командира – девки хоронятся, боятся, что изнасилуют. Вроде все спокойно в богатом и многолюдном сибирском селе, даже церквушка изрядная.

– Товарищ Рокоссовский! Пехота Саломатина подтягивается!

Командир кавдивизиона оглянулся – из-за опушки показалась длинная серая лента, чередуемая большими рыжими или белыми пятнами. То уставшие лошади еле тащили нагруженные сани. Ну что ж, надо поторапливаться, люди вымотались, не кормлены с ночи, да пять часов на морозе. В селе отогреются – от такой мысли у Рокоссовского застонало уставшее тело, он представил желанное тепло русской печи.

Больше суток длился этот суматошный марш, и первый раз без толку. От Покровского поляки отбили их бригаду бронепоездами, а за спиной белые в Ачинск вошли. И все торопливость начбрига Грязнова, в памяти услужливо зазвучали его страстные слова:

«Товарищи, скорее, скорее вперед, нагоняйте белогвардейцев. Иначе они могут легко оправится, и нам тогда несдобровать, так как мы слишком зарвались и малочисленны. Не давайте врагу опомниться от понесенного ими поражения. Не теряйте времени на чай, обед и ужин, вперед, вперед!»

Да и он сам часто говорил своим кавалеристам знакомую поговорку – недорубленный лес скоро вырастает – и всячески поторапливал бойцов. А те понукали заморенных лошадей, так что сейчас его эскадроны уже не ехали, а плелись шагом.

Но успели прийти вовремя, Красновское белые не заняли. Ночью бригада пошла сюда форсированным маршем, дав только пару часов на отдых в переселенческом поселке. Нужно было поторапливаться, но уже не вперед, а назад. Белые все же опамятовались, ударили по Ачинску, оторвав их от своих и нанеся поражение 89-й бригаде.

Весь перегон битком набит колчаковскими частями, которые сразу насели на одинокую бригаду – слева поляки, справа казаки. И Грязнов, по мнению Рокоссовского, принял правильное решение – отходить к дивизии, обойдя Ачинск с севера, через Красновское. Для вящей надежности лучше было бы идти еще дальше, через Бычковское. Но легко сказать, а проделать лишних десять верст пути для усталых бойцов было бы неимоверно трудно. Но успели, упредили – сейчас займут село, приготовятся к обороне на всякий случай и будут ждать два отставших полка с начбригом.

Лошадей не пришлось понукать – умные животные, предчувствуя сено, отдых и теплые попоны, сами прибавили шагу. Миновав поскотину, отряд бодро затрусил по пустынной улице, селяне попрятались по домам, бросив посреди дороги двое груженных соломой саней. Рокоссовский чуть усмехнулся – чего убегать-то, свои, чай, не тронем.

И оглянулся назад – пехота Саломатина, еле волоча ноги, двигалась вдоль копенок, не обращая внимания на работающих мужиков. Да и зачем останавливаться, если их уже опросили, а заветное тепло домов манило бойцов. Вперед, только вперед – замерзшие красноармейцы жаждали отдыха.

И в тот же миг копешки разметало по сторонам, будто пронесся вихрь. И ударила знакомая дробь, зачастила. Уши разом оглохли, но краском не мог отвести взгляд. Десяток замаскированных пулеметов скашивал уставших бойцов Саломатина быстрее, чем остро отточенная литовка высокую траву. Батальоны за секунды смешались, больше половины солдат попадало. Из-за опушки уже выезжали всадники, разворачивая сверкающую шашками лаву.

– Измена, това…

Звонкий крик на секунду заглушил выстрелы и оборвался. В тот же миг Рокоссовский почувствовал, что он падает, но тут же понял, что это валится его лошадь. Командир успел выпустить стремена и соскочить в сторону. И пронзительно осознал – погибла не только пехота, сейчас из пулеметов уничтожают его эскадроны самым страшным продольным огнем. Это умело подготовленная засада – из впереди стоящих саней очумело хлестали очередями прикрытые соломой «максимы».

Падали лошади, хрипло кричали избиваемые в упор бойцы – ужас объял его душу, хоть прошел он войну и видел много смертей. Но к удивлению, пули пока пролетали мимо, сзади раздавались стоны – свинец все же находил своих жертв.

Несколько бойцов кинулись в открытые ворота, стремясь укрыться за стеной дома. Это было разумно, на открытой улице положат всех, а там можно уцелеть и попытаться отстреляться. Командир рывком поднялся из-за конской туши и рванулся к дому. Он почти добежал до ворот, как тут раздались выстрелы, и его бойцы стали падать у качавшихся створок. А под вереей навстречу ему уже бежали вражеские солдаты со знакомыми синими погонами на плечах, грозно уставив штыки.

Рокоссовский попытался выхватить наган, хотя видел, что не успевает. Оставалось принять смерть, но граненый штык вильнул в сторону, зато в лицо устремился винтовочный приклад. И яркую вспышку в мозгу тут же поглотила липкая темнота…

Черемхово

– Господа министры! Раз прения закончены, то я думаю, нам следует принять закон об Иркутском казачьем войске со всеми предложенными поправками. Раз никто не возражает, то данный закон будем считать принятым, – Вологодский обвел всех взглядом и повернулся к Гинсу.

– У меня есть возражения, Петр Васильевич.

Все повернулись к Арчегову в изумлении – командующий активнее всех пробивал этот закон и несколько минут назад выступал за его принятие резче кого-либо, даже войскового атамана Оглоблина, которого само положение обязывало. А тут такое неожиданное заявление.

– Возражение касается одного момента по наделению землей, вернее пункта, где говорится о дополнительном наделении землей в соответствии с законом об армии. Его надо убрать.

– Почему?! – Вологодский выразил общее удивление.

– Казаки получают увеличенные наделы за службу. Они поголовно выходят, за исключением священников и немощных. Спрашивается – за чей счет проводить увеличение, если не служивших просто нет и быть не может. Вроде благая поправка, а на самом деле она внесет смуту в казачьи станицы и вызовет склоки. Я требую отменить ее, а в закон внести поправку – по отношению к казачеству он не действует. Единственное, что можно сделать, – это закрепить за казачьими вдовами и сиротами право пользования полным земельным наделом до совершеннолетия детей. В проекте говорится о половинном наделении.

– А ведь верно?! – потрясенно заметил побледневший генерал Оглоблин. Он тут же побагровел и метнул ненавидящий взгляд на безмятежного Яковлева. Но этой секунды Арчегову хватило для понимания, откуда ветер дует. И он мысленно сделал зарубку.

– «Так вот ты какой, Павел Дмитриевич? Решил за старое взяться? Ну что ж, тогда ход за мною», – Константин удовлетворенно улыбнулся.

– Против поправки никто не возражает? – Вологодский подождал и обратился к Гинсу: – Поправка принята единогласно. Так же как и поправка о зачислении всех бурят по правобережью Ангары в особый национальный округ, а не в состав Иркутского казачьего войска. Оформляйте указ с учетом этих замечаний. А теперь, господа министры, прервемся на чай.

Арчегов встал и быстро вышел из салона. В купе оделся, прошел по коридору и спустился на перрон. Там происходил развод – рота десантников была построена ровными шеренгами. Курить на улице офицерам невместно, а потому полковник с удовольствием вдыхал морозный воздух. И не он был один такой – оба адмирала, военный министр Сычев и атаман Оглоблин решили сделать так же, и подошли к нему. Вот только обмен мнениями не состоялся, так как Оглоблин тихо обратился к Арчегову.

– Константин Иванович, вы не уделите мне пару минут? Прошу прощения, господа.

Они отошли чуть в сторону, и полковник вопросительно посмотрел на несколько смущенного атамана.

– Спасибо вам, Константин Иванович. Вы вовремя углядели, а я обмишулился. Это же какой ущерб был бы…

– Это так, вредительство какое-то, прямо слово.

– Не верьте Яковлеву, ваше превосходительство. Он будет пакостить, натура у него такая, гнилая!

– А я не верю! Просто сейчас и он должен сделать свое дело. А там посмотрим. И если надо, то примем меры.

– Если что, можете рассчитывать на меня и моих казаков…

– Спасибо, Прокопий Петрович, но я справлюсь своими силами. – В голосе Арчегова проскользнула стальная нотка, и атаман чуть кивнул, для него все стало окончательно ясным и обнадеживающим.

– Еще раз благодарствую, ваше превосходительство!

– Прокопий Петрович, прошу вас. Я тоже казак и обязан предусмотреть все. Это мой долг!

– Тогда можно говорить прямо, по-казачьи, как принято?

– Какие вопросы?! Конечно!

– Тебе правительство особняк выделило, но ты его отдал семье Каппеля и старому генералу Катанаеву с чадами и домочадцами. Благородство твое все оценили. Ты прости, но я говорю, что думаю. Да и в отцы тебе гожусь по возрасту. Невместно командующему армией в городе своего угла не иметь. Ты землею владеешь, полным казачьим паем?

– Откуда?! Я по армейской кавалерии пошел, потому надел мне не полагается. Служу за жалованье и пенсию.

– Вот то-то и оно. У тебя семья, казак растет. Жена красавица – а угла своего нет. Я про казенный особняк не говорю – он правительством снят на время, пока ты в должности командующего пребывать будешь. Вот война закончится, победим мы, сейчас в это верую! В тебя верю, ты один воз вытянешь. Но вопросы житейские есть. Ты где медовый месяц проводить будешь, как женке обещался? Ты ж из Сибири ни ногой, должность твоя надолго будет и не откажешься от нее, иначе делу ущерб придется терпеть.

Арчегов хмыкнул, вот тебе и таинство. Они с Ниной обвенчались в последний день декабря – правительство перешло на принятый в Европе григорианский стиль, но оставило в неизменности православные праздники и второй календарь, с ними связанный. Посаженным отцом был сам Вологодский, а дружками или свидетелями контр-адмирал Смирнов и Алевтина Михалева, ставшая за эти дни подружкой жены. Тайна тайной, но казачки тоже любят языком почесать, как все женщины, а в Михалево такой секрет не удержать, легче воду решетом таскать.

– Иркутских казаков мало, все про всех знают и ведают, – улыбнулся Оглоблин, правильно уловив суть размышлений Арчегова. – Потому станичники тебя уже своим считают и просят угол свой у них определить, отказом обиду казакам Спасским не чиня!

– То есть какую обиду я чиню? – искренне удивился Арчегов.

– Михалевцы, и казаки, и крестьяне из казаков, что с этого часа тоже казаками снова стали, тебя за своего уже считают. А раз ты на Тереке пая не имеешь, то здесь получить можешь – участки для офицеров у нас выделены еще два года назад. А сейчас стало намного проще – теперь вся землица войсковая в округе.

– Но я же на жалованье?!

– Так все мы на жалованье, но на обычный казачий пай в тридцать десятин имеем полное право. Ты казак, с тобою по закону все ясно. Ты тоже имеешь право на пай, если переведешься в наше войско. Согласие твое прошу, ведь до Терека далеко, и ты там не скоро появишься. Так ведь?

– Не скоро, – согласился Арчегов. Уезжать с родной земли на Кавказ он не желал категорически. И ведь прав атаман, надо ему определяться, якорь надежно бросать да закрепляться здесь на веки вечные.

– Согласие твое на перевод нужно. Я тут же приказ отдам по войску – прошения для родовых казаков здесь не требуется. И о том, что ты в распоряжении Сибирского правительства. Ты согласен, Константин Иванович?

– Хорошо, – произнес Арчегов, – атаман прав, надо поселяться, тем более законом это не воспрещено, ведь казаку из одного войска разрешено переходить в другое. А казачий офицер может служить и в не казачьих частях.

– Ну и славненько, – облегченно выдохнул Оглоблин. – В Михалево тебе надел нынче же отведут, а Осип Терентьевич его обрабатывать будет. И дом тебе там поставят – Нине Юрьевне и Ванятке в своем углу жить надобно. Да и приглядят за ними крепко, люди там все свои, казаки. И еще – поселок в Спасскую станицу входит, что в Иркутске. Казаки там все решили уже и с прошением вышли. Тебе на берегу Ушаковки полдесятины под усадьбу отведут – она сверх нормы по закону положена. Дом войско поможет поставить – у нас и срубы готовые есть, просушенные. Усадьба добрая выйдет – командующий армией ведь в ней проживать будет.

Арчегов немного растерялся – ну и станичники, все за спиной решили. Его обустроят, тем благодарность свою проявляя, и войску со станицей слава совсем не лишняя. Еще бы «спаситель Сибирской государственности от кровавых лап большевистских вандалов» – так выразились в одной из читинских газет, родом из иркутских казаков.

– А пока я тебе свой флигель отдам, он у меня пустует. Да и Нине Юрьевне будет, где остановиться, – она сейчас на виду, у всех во внимании, приглашения посылать будут, да и Петр Васильевич ее полного затворничества в Михалево не поддержит. Так ведь?