Текст книги "Переход Суворова через Гималаи. Чудо-богатыри «попаданца»"

Больному от одного их вида становилось худо, а потому, думая о худшем для себя исходе, многие заранее ходили на исповедь и принимали причастие, готовясь предстать пред Вышним судом, ибо сесть перед императором-дантистом многие почитали за добровольное возложение на плаху собственной головы.

Впрочем, Петр Алексеевич изрядно набил руку и, имея немалую физическую силу, резцы с клыками вырывал лихо. С коренными зубами император тоже долго не мучился, найдя отличный выход. Дабы иметь возможность подобраться к больному зубу, он сперва удалял пару здоровых, и лишь после выполнял искомую хирургическую операцию. Потому-то в той шкатулке даже на первый взгляд совершенно целые зубы значительно преобладали над почерневшими, ломанными или корешками.

– Да уж! Нашим бы стоматологам такую богатейшую практику и безропотных пациентов!

В который раз Петр удивился кипучей энергии деда, который старался освоить все профессии, особенно те из них, которые напрямую касались выпускания из человека крови – от дантиста до палача. Причем в последней ипостаси российский самодержец сам мог дать многим «заплечных дел мастерам» изрядную фору…

Гнедая тем временем вышла на дорогу, и перед взором Петра открылся красивый, будто сотканный из воздушного кирпича мостик, переброшенный через серебристую ленту ручья. Чуть не доехав до него всего несколько шагов, стояла открытая коляска, запряженная парой вороных.

Вскинувшиеся в седлах донцы тут же успокоились, отняв мозолистые ладони от рукоятей шашек. Да и какую угрозу для них, матерых рубак, могли представлять молодая женщина в белом пышном платье, печально стоявшая на обочине, да бородатый кучер, баюкавший на груди правую руку, перемотанную окровавленной тряпкой.

– Обычное дело, батюшка-государь, – тихо промолвил донец, подъехав к Петру вплотную, – быстро ехали. Вот колесо со шкворня и соскочило. Мужика выбросило, в пыли весь извазюкался. Тьфу!

В голосе казака отчетливо просквозило презрение чуть ли не родившегося на коне станичника к обычному извозчику, что не то что в седле, на облучке удержаться не может. Одно для таких у донцов слово – сиволапые!

– Подъедем, братцы, поможем. Негоже даму под вечер на мосту оставлять – в своем платье она, бедняжка, и на коня не сядет, а в своей обувке до жилья не дойдет.

– То доброе дело сотворим, царь-батюшка. Зараз колесо им поставим, плевое дело!

Казаки оживились, шмыгнули носами, и Петр сразу понял причину некоторого их возбуждения. Рубль-другой станичникам на водку обязательно перепадет. Хотя на царской службе они отнюдь не бедствовали, да и не пили, неся круглосуточную охрану.

В кабаки донцы ходили, только будучи свободными от службы, находясь в краткосрочном отпуске, зато отрывались по полной, иной раз разнося заведение по бревнышку.

И как ни боролся Петр с этой пагубной привычкой, но переупрямить казаков так и не смог. Недаром неофициальным гербом Тихого Дона является пьяный казак в костюме Адама до грехопадения, но с папахой и при сабле сидящий верхом на винной бочке. И ничего тут не добавишь – в бой казаки на коне лихо мчатся, а из кабака их и на арапнике не вытянешь.

Пока все не пропьют, не уйдут!

Копенгаген

– Крюйт-камера взорвалась, сэр!

Трубидж прохрипел совершенно осипшим голосом, и Нельсон раздраженно дернул плечом.

– Сам вижу! Сейчас к русскому подойдет «Дюк оф Йорк» и разрядит по нему пушки!

Адмирал прижал к единственному глазу подзорную трубу – мощный и пока серьезно не пострадавший 72-пушечный «Герцог Йоркский» накатывался на русский корабль неотвратимой смертью, приближаясь к нему на пистолетный выстрел.

«Все правильно, пушки у русского разряжены, и Хью даст в упор полный залп. Протянет ядрами по всему борту. Как там его? «Гранд Нью Сити»?! Что за варварское название?! О-о-о! Годдем!»

Крышка одного из портов, в самом низу русского линкора, чуть ли не у ватерлинии, которую адмирал принял сначала за заплатку, неожиданно поднялась. И тут же из нее с дымом вылетело черное длинное бревно, шлепнулось в воду и с отчетливо видимым пенистым следом рванулось прямо к середине борта «Герцога».

Нельсон онемел, ему показалось, что сердце остановилось, он даже не дышал. Только теперь адмирал понял, что все рассказы спасшихся моряков, которые видели в Дарданеллах самодвижущиеся бревна, способные в клочья разнести любой корабль, не являются выдумкой, бредом, плодом больного воображения…

«Они их называли «Копьями Сатаны»! Да, это оно!»

Швах!!!

У борта «Дюк оф Йорк» вырос огромный белый султан воды, взлетевший чуть ли не до клотика фок-мачты. И когда он опал, глазу адмирала предстало чудовищное зрелище – крепкий дубовый борт словно был проломан страшным ударом чудовищного топора сказочного великана, в нем зияла огромная пробоина, куда с плеском устремилась вода. Линкор неотвратимо заваливался в свинцовую гладь моря.

– Сэр, так это правда?! У русских действительно имеется это чудовищное оружие?! Это не болтовня! Хоули щит!

– Черт с кораблем! Я готов потерять еще два, но такое оружие должно быть у нас!

Нельсон мотнул головой. Потеря трех новых линейных кораблей его не сильно огорчила, ведь в замену были утоплены две старые русские лохани и шведский фрегат.

Теперь у англичан было подавляющее преимущество – четверо против одного. Да еще командор Грей с тремя кораблями спешил на помощь. Сейчас главное – не подходить к правому борту, там может быть еще одно «сатанинское копье».

Хотя…

В этот момент в голове адмирала промелькнула удачная мысль, и он ее тут же громко выразил:

– Передайте сигнал Грею – пусть заходит с правого борта. А мы с левого. Возьмем русского в два огня! И еще одно, Трубридж, – нам нужны пленные с этого корабля, желательно офицер. Он сейчас на вес золота! Поэтому озаботьтесь, капитан, заранее!

Париж

– Бедный Симон!

Первый консул Французской Республики, дивизионный генерал Гош машинально вытер расшитым золотом обшлагом мундира пот со лба. Ему снова привиделась Вандея – дикий край мятежных шуанов, бесчеловечных в своей жестокости, недостойных считаться французами, а потому подлежащих беспощадному истреблению.

Якобинская диктатура отчаянно нуждалась в хлебе – Париж голодал. Зажравшиеся вандейские крестьяне категорически отказались отдать зерно. Более того, они перебили отряды Конвента и зверски растерзали посланных за хлебом комиссаров. Глумясь, вспарывали животы революционерам, набивали чрево пшеницей и злобно приговаривали: «Вот вам наш хлебушко забесплатно, досыта отведайте!»

– Канальи!

Гош встал из-за стола, его терзала ненависть. Ровно девять лет назад, в проклятом девяносто третьем году, его, сына простого каменщика, ставшего бригадным генералом Республики, отправили с войсками на усмирение мятежного департамента, поднявшего белые знамена с ненавистными золотыми лилиями – символами власти обезглавленного на гильотине короля.

– Несчастный Симон!

Перед глазами Гоша всплыл из памяти бедняга адъютант, попавший в засаду и схваченный самим Жоржем Кадудалем – ражим молодым детиной, особенно зверски расправлявшимся с захваченными в плен республиканцами. И этот упырь постарался во всю гнусность души и своего подлого разума – Симон еще дышал, когда Гош с двумя эскадронами Национальной гвардии пошел в атаку на лагерь бандитов.

Он не узнал своего адъютанта – 17-летнему юноше выкололи глаза, отрезали язык и уши и нарядили в «красные штаны» санкюлотов. Кадудаль лично, как узнали позднее, снял с парня всю кожу от поясницы до щиколоток. Хотя генерал отомстил, приказав перебить всех вандейцев, которые, невзирая на пол и возраст, бешено сопротивлялись.

Даже женщины и маленькие дети с растрепанными волосами, искаженными лицами, распаленные безумной яростью, как озверелые фурии, с лютостью бешеных собак бросались на солдат Республики.

Приказ генерала был выполнен в точности, хотя восстание удалось подавить лишь через два года. Вандея полностью обезлюдела, только черные вороны, вестники горя, каркали на пепелищах…

Гош ни о чем не жалел ни тогда, ни сейчас, только лицо несчастного адъютанта, которого он собственной рукой избавил от мучений, иной раз всплывало у него в памяти. Только так, и никак иначе – либо Республика, либо король! Победитель может быть только один!

Сам Гош считал, что выбрал правильную сторону, ибо в королевской гвардии сын простолюдина, что луковый суп считал неслыханным яством, смог бы выслужить офицерскую шпагу, и то при невероятном везении, лишь к старости.

В армии Конвента молодой Луиш Лазар прошел путь от солдата до полковника всего за один год, став в 23 года бригадным генералом.

Не это ли лучшее свидетельство истинно народной власти?! Власти, которая ценит людей прежде всего за их настоящие заслуги перед Республикой, а не за происхождение…

– Бедный Симон…

В памяти глухо щелкнул выстрел. Гош воочию ощутил пистолет, который дернулся тогда в его руке, избавляя несчастного от мучений. И тут же память отступила, смытая волной застарелой ненависти, накопившейся за эти годы и прорвавшей «плотину» железной воли.

– Жорж Кадудаль! Я еще с тобой посчитаюсь!

Копенгаген

– Флаг сбили!

Отчаянный выкрик матроса заставил Кроуна обернуться, тяжело припадая на ногу. Капитан-командор был ранен – осколок разорвавшегося ядра распорол ему мышцу. Жена, сразу кинувшаяся к нему, умело перетянула голень жгутом и наложила повязку.

Сейчас, в этом безумии кровавой схватки, он не мог нарадоваться на свою Марфу Ивановну. Она, как опытная «сестра милосердия», уже перевязала десятки матросов и офицеров, не обращая внимания на взрывы и всюду занимающиеся пожары.

Но не только женой, сейчас Кроун гордился всей командой «Великого Новгорода», матросами и офицерами, которые не обращали внимания на легкие ранения – они были почти у всех. Даже те, кто потерял руку или ногу, но находились в сознании, продолжали драться, помогая накатывать орудия или подавая картузы.

– Флаг поднят, господин капитан-командор!

Из клубов дыма выскочил лейтенант Колбасьев, злой, растрепанный, с безумными глазами.

– Вы почему здесь, Иван Петрович?! Немедленно вниз, к своему аппарату! Пожар и без вас потушат!

Лейтенант шотландцу нравился. Лихой офицер имел красный Владимирский крест с мечами за потопление торпедой турецкого флагмана в Дарданеллах. Вообще-то молодой мичман тогда потопил еще и британский корабль, однако островитяне являлись в то время союзниками, и награждать за столь удачный выстрел не стали, неудобно как-то…

– Иван Петрович, голубчик, на вас только вся надежда. Британцев двое, и если вы поразите своей торпедой одного из них, то от второго мы сможем уйти. Я не хочу терять «Великий Новгород», корабль должен еще послужить России. К тому же это последняя просьба…

– Чья?! – искренне удивился лейтенант.

– Вы были внизу и не видели, юноша, как с «Риги» передали флажками просьбу идти нам на прорыв. Они гибнут, прикрывая нам отход! Нельзя, чтобы их гибель была бесцельной!

– Да, вы правы, господин капитан-командор, прошу извинить меня…

– Мы прорвемся к Борнхольму, там стоит наша эскадра. Адмирал Ушаков должен знать о вероломном нападении! Так что цельтесь точнее, на вас вся надежда! Постойте!

Кроун остановил побежавшего было офицера и прикусил губу, терзаемый сильной болью. Затем тихо произнес, почти зашептал, наклонившись чуть ли не к уху молодого лейтенанта.

– У меня к вам личная просьба, Иван Петрович. Если мы не сможем прорваться, то спасите мою Марфу Ивановну. Вы отличный пловец, а до берега недалеко…

– Я понял, Роман Владимирович, разрешите идти?

– Идите, лейтенант, и хранит вас Господь!

Тяжело припадая на ногу, Кроун подошел к фальшборту. «Британец» настигал, грозно выставив пушечные жерла из орудийных портов. За ним тянулись и другие корабли английской эскадры, их белые паруса были наполнены ветром. Старый шотландец посмотрел на трубу, из которой валили густые клубы черного дыма.

«Коптильня» – усмехнулся командор, вспомнив, как первый раз ступил на палубу линкора. Но теперь вся надежда была именно на паровую машину.

Стоит только зайти за остров и повернуть против ветра, как британцы отстанут, и это будет спасением, ибо сейчас «Великий Новгород» уже потерял две трети своей боевой мощи.

Большая часть пушек выбита, экипаж держится из последних сил, вся надежда на лейтенанта со «вкусной» фамилией Колбасьев, на его единственную оставшуюся торпеду да на паровую машину, что позволит вырваться из смертельного окружения. Чтоб, не дай Бог, не сломалась! А если придется умирать, то…

– Я хотел бы умереть под своим Андреевским флагом! Но лучше даже под двумя…

Он поднял заплывшие кровью глаза на стеньгу – именно здесь и сейчас Кроун хотел увидеть стяг своей полузабытой, пусть суровой и холодной, но прекрасной родины.

Гостилицы

– Вам помочь, красавица?

Петр осадил лошадь прямо перед женщиной и не в три приема, а словно вспомнив молодость, лихо соскочил с седла, вынув сапоги из стремян.

И хотя он был в полевой форме, сняв шитые золотом воротник и клапана, женщина узнала императора сразу, ибо без промедления присела перед ним в реверансе, низко склонив голову.

– Я буду благодарна вам, ваше величество, если это не помешает вашим планам.

– Нисколько! – демонстративно пожал плечами Петр и быстро окинул взглядом склонившуюся перед ним фигурку. Кровь не забурлила, как в молодые годы, но увиденное являлось довольно-таки прелестным зрелищем. Маленькая, изящная фигура, нежная, почти лебединая шейка, волнительные полушария чуть прикрытой батистом груди.

«Весьма аппетитно! Да, весьма… Ты давно стал, братец, чистым ценителем, не переходя от теории к практике?! Жена, конечно, дело святое, верность надо блюсти… Но полюбоваться иной раз стоит ради поддержания интереса. Тем более на такое чудо. Очень даже аппетитная! Повезло кому-то, мацает ее всей пятерней!»

Мысли ползли обожравшимся удавом. Последние два десятка лет Петр больше грешил в голове, чем на деле. Претило ему это как-то. Особенно когда понимал, что легкая доступность прекрасных женщин напрочь развращает мужчину, ведь с высоты его положения только свистни, и многие дамы сразу из платьев выпрыгнут.

Но зачем лишний «головняк» от любовниц? Согрешил он так несколько раз, а потом чуть ли не повесился от назойливых просьб – то папеньке землицы прирезать, то какого-то кузена орденом наградить, то фрейлиной в свиту к собственной жене зачислить.

Последнее пожелание только законченная дура могла произнести! Узнай Катенька о такой просьбе, глаза бы выцарапала полюбовнице. Жена в последние годы, потеряв былую привлекательность, но сохранив величественную статность и красоту, стала жутко ревнивой.

Петр же, наоборот, стал пристально, раздевая глазами, поглядывать на молодух, что крутились при императорском дворе в неимоверном количестве. Хотя грешил только в мыслях. Но недаром в народе говорят: «Седина в бороду – бес в ребро».

– И как вас занесло в эти края, красавица?! – игриво спросил император, протянув руку для поцелуя. Женщина почтительно приложилась к его руке, и он мимолетно ощутил, как царапнули кожу сухие губы.

– К тетке еду, к графине Браницкой, ваше императорское величество. Она на даче за Гостилицами живет. Меня зовут Ольга Жеребцова, мой муж Александр Павлович служит статским советником в Счетной палате Сената. Всегда к вашим услугам!

Голос женщины стал с придыханием, волнительным, чуточку возбужденным, и Петр от этого взволновался, ощутив, как заходила толчками в жилах кровь.

«Ишь, голосок как задрожал! Никак возбудилась?! А глаза-то как заблестели, будто накинуться хочет… И меня с ходу изнасиловать! Ну что ж, я не против, давненько не мял руками таких цацек! Не девка ведь, а баба, все знает, все умеет…»

Мысли хотя текли насквозь игривые, но осторожность Петр соблюдал и бросил взгляд на казака. Тот мотнул два раза головой, как бы подтверждая слова женщины.

В такой проверке император своим донцам полностью доверял, станичники прекрасно знали все окрестности и их обитателей, а также гостей, которые сюда наведывались время от времени. Этот молчаливый кивок полностью успокоил Петра, и он продолжил жадно оглядывать женщину, лаская ее взглядом.

«Карета пусть стоит на мосту, а ее в седло и в баньку попариться! Муж? А хрен с ним, не стенка, отодвинется. Действительного статского ему дам, и Анненскую ленту через плечо накину. Заслужил, право слово, такую кралю подцепив!»

Однако на горящий взгляд Петра женщина ответила не багряным румянцем ложной стыдливости, а бледностью, что залила ее щеки и переместилась на шею. А глаза, вместо ожидаемого и привычного кокетства, полыхнули нешуточным огнем.

«Ну не хочешь, не надо! Что беситься, я тебя тут насиловать не собираюсь! Поставим колесо и проваливай! – Мысленно Петр попятился, быстро меняя планы. – Странная баба… Жеребцова, Жеребцова… Где-то я встречал сию фамилию, и совсем недавно…»

Петр закусил ус, думая и смотря, как его казаки дружно, в четыре руки, поставили колесо на ось.

«Жеребцова?! Так это та агентесса, что спит с Уитвортом! Почему она себя странно ведет?!»

И тут император услышал характерный щелчок – так ставят револьвер на боевой взвод. И не думая, на одних внезапно проснувшихся рефлексах, Петр рванулся в сторону, выхватывая шпагу из ножен. Словно в замедленной съемке он увидел граненый ствол револьвера, и огненный всплеск на мгновение ослепил его. Что-то горячее обожгло щеку.

– Государь! Изме…

Громкий крик казака оборвался хриплым стоном, выстрелы суматошно загремели. Бородатый «кучер», оказывается, прятал под повязкой уже взведенный револьвер. И сейчас палил в упор в широкие спины не ожидавших подлого нападения донцов.

Первый из казаков получил пулю в голову, мозги забрызгали коляску. Грудь второго станичника пронзили две пули, но он успел выкрикнуть предупреждение. Прогремел третий выстрел, и казак бездыханным телом свалился рядом с убитым односумом.

«Чертова баба! Врешь, не возьмешь!»

Петр рванулся за лошадь, уходя от третьей пули, которую в него пыталась всадить убийца в женском обличье. Будь револьвер в крепких мужских руках, император был бы давно убит. Однако армейский «кулибин» – тяжелая штука, спуск у нее тугой. Вот и дрожали женские ручки, и промах следовал за промахом.

– Ну, падла!

В Петре словно проснулся молодой парень, что когда-то повел в яростную атаку своих гренадер на этом самом ручье, он бросился к лжекучеру, отчаянно выбросив вперед шпагу. Убийца попытался повернуться, вскинуть револьвер, но было поздно.

– Получи, сучий потрох!

Клинок доброй германской стали пронзил горло насквозь. Петр специально рванул рукоять шпаги в сторону, распарывая горло, и это его спасло.

Струя брызнувшей крови заставила женщину шарахнуться в сторону, и она сбила себе прицел. Пуля лишь царапнула Петра по волосам, вместо того чтобы развалить голову, как гнилой орех.

«Пятый!» – машинально сделал отсчет Петр и, состроив самую зверскую гримасу, на которую только был способен, в дикой ярости заорал, высоко подняв окровавленную шпагу:

– Я тебя щас на вертел посажу, сучка!!!

– Валера! Платоша! – в отчаянии закричала женщина и, выстрелив в сторону императора оставшимся последним патроном в барабане, бросилась от него убегать, путаясь в подоле. Петр догнал бы ее в три прыжка, но выкрик убийцы заставил его остановиться.

«Писец! Да сколько ж вас тут?!»

От рощи к мосту бежали четверо мужчин, еще двое вылезли из камышей неподалеку, все в масках наряжены, руки крепко держат револьверы и обнаженные кинжалы.

– У-у, падлы! – прямо нечеловеческим голосом взвыл Петр. Схватил револьвер кучера – тот лежал в пыли и все еще продолжал сучить ногами, из разрезанного наискосок горла толчками выплескивалась кровь.

Перебросив шпагу в левую руку, Петр быстро выстрелил два раза, на третий курок только щелкнул, барабан был пуст.

Годы, проведенные с «кулибиным» в руках, тысячи патронов, которые он извел, сейчас окупились сторицей – оба «камышатника» упали. Один, нелепо подогнув руку, уткнулся носом в траву, а второй с всплеском доброго сома рухнул в воду.

Однако и вокруг императора свистели пули, четверка бандитов, торопливо грохоча сапогами, приближалась. Убийцы были от него уже в тридцати шагах, и чудо, что они в него еще не попали.

– Врешь, не возьмешь! – хрипло прокричал Петр, осознавая, что уже обречен. Взять оружие у погибших казаков он не успеет, изрешетят в спину. Переть с одной шпагой в руке на душегубов – изощренный путь героической смерти.

Умирать Петру сейчас не хотелось категорически, он прямо-таки жаждал выпотрошить в прямом и переносном смыслах напавших на него бандитов.

Осталось только одно средство для спасения – хорошо вымуштрованная лошадь терпеливо стояла на месте, лишь прядая ушами на громкие выстрелы.

Петр громко гикнул, лихо запрыгнул в седло, мысленно удивившись столь невероятной резвости – такие прыжки ему и в молодости редко удавались. И сразу кольнул верную конягу кончиком шпаги, завалившись за ее широкую шею, что являлась хоть какой-то защитой от пуль.

Гнедая, почувствовав животный страх хозяина, рванула с места в карьер, делая большие прыжки.

«Лишь бы уйти!» – мгновенно пронеслась мысль. – «Пока они на своих коней сядут… Дончаки им не дадутся – покусают и убегут. Давай, давай, милая, выноси!»

И тут, будто раскаленным ломом ткнули буквально в лежащее на седле бедро. Петр нечеловеческим голосом взвыл от нестерпимой боли, и в его глазах словно взорвалось солнце…

Копенгаген

– Проклятые варвары!

Такой кровавой развязки боя Нельсон не ожидал, хотя предполагал, что московиты окажут яростное сопротивление. Русский корабль чуть-чуть не ушел. Взяв курс против ветра, без единого паруса, горящий, он направился в открытое море. И прорвался бы в море, если б не отряд несчастного командора Грея.

Как и приказал адмирал, тот зашел с правого, неповрежденного борта русского линкора, и его флагман сразу же получил от «Новгорода» сокрушительный залп.

Следующую за ним в кильватере «Аретузу» поразили страшным самодвижущимся снарядом, и та разделила печальную участь «Герцога Йоркского». Третий мателот «Гуд Хоуп» угостил русского убойным залпом в упор и свалился с ним на абордаж.

Нельсон в подзорную трубу видел, с каким азартом и яростью прыгают на палубу русского линкора английские моряки. Московитов оставалось немного, но они дрались с бешенством фанатиков. Он даже опознал в одном из офицеров русского адмирала.

Тот зачем-то приказал поднять на уцелевшую стеньгу флаг Святого Андрея, только не русский, а шотландский – белый крест на синем фоне. Затем отбросил шпагу и, схватив горящую головню, спрыгнул в какой-то люк на палубе.

У Нельсона защемило сердце, он понял, что произойдет…

И действительно, прошла едва половина минуты, как русский корабль был разорван чудовищным взрывом. Огненный смерч поглотил и его противника, и «Добрая Надежда» сама исчезла в огненной вспышке.

Вскоре взорвался и флагман Грея «Черный принц» – на нем так и не смогли затушить пожары. Полыхающий везде огонь добрался в конце-концов до крюйт-камеры «Блэк принса», с ним погиб и командор Грей, разделив судьбу своего полностью погибшего отряда.

– Проклятые русские!

Нельсон не мог сдержать своего искреннего негодования. Его отряд, и без того поредевший на три единицы линии, вскоре лишился четвертого корабля. Несчастный «Хоуп», измордованный чудовищными русскими снарядами, вдвое большими, нежели ядра самой крупной пушки, что стояла на палубах английских линкоров, превратился в полную развалину, и адмирал приказал его оставить.

И что в итоге?!

Потеря семи линейных кораблей флота Его Величества – слишком большая цена за две старые русские лоханки, дряхлый шведский фрегат, который разлетелся от первого залпа, и этого ужасающего «Новгорода», который английские моряки вначале встретили со смешками, именуя «коптилкой».

Пренебрежение сменилось страхом, теперь адмирал хотел только одного – чтобы Англия сама строила подобные корабли. Жаль только, что все русские секреты ушли на дно…

– Сэр! Все русские офицеры погибли. Мы выловили лишь несколько трупов.

– Годдем! Ищите лучше, должен же хоть кто-то из этих варваров остаться живым! Найдите хотя бы матроса! – Нельсон топнул ногою по палубе, не в силах сдержать рвущееся из души раздражение.

– Сэр, мы обшарили все море, такой оказался только один! Но у него разбита голова, и он без сознания! Лекарь осмотрел московита и попросил до утра не беспокоить, попробует подлечить его для допроса. Хотя… Матрос плох, сэр.

– Прах подери!

– Но мы выловили русскую шлюху, она жива и может отвечать на вопросы!

– Шлюху?! – удивился Нельсон. – Что за варвары?! Они совершенно не чтят морских традиций! Женщина на корабле всегда к несчастью, тем более потаскуха! Давайте сюда эту дрянь!

Спустя минуту, волоча жертву за локти, два дюжих морских пехотинца подволокли к адмиралу женщину. К искреннему удивлению Нельсона, шлюха оказалась старой, с всклокоченными седыми волосами, в совершенно разорванном платье и с чумазым лицом, копоть с которого не смогла смыть даже морская вода Балтики.

– Сэр, осмелюсь доложить! Ее скинул за борт русский капитан, перед тем как взорвать свой корабль.

– Он извращенец! – скривился адмирал от омерзения, разглядывая спасенную женщину. – Неужели не нашел моложе этой дешевой потаскухи, таких старух даже в портовых притонах нет!

– Гнусный мерзавец! Если бы мой муж был жив, он бы вколотил тебе эти слова в глотку своим клинком!

Неожиданно женщина гордо вскинула подбородок и заговорила, пусть на ломаном, но на весьма приличном английском языке. А соленые шотландские словечки сразу дали понять адмиралу, кто мог научить эту мегеру нормальному человеческому языку.

– Какой муж? Тварь! Этот горец тебя пользовал как дешевую пенсовую шлюху! Как фамилия этого предателя?

В Нельсоне прорвалась вековая неприязнь настоящего англичанина к жителям суровой Каледонии.

– Быстрее отвечай, ведьма! Язык проглотила, потаскуха?

Злая ярость бушевала в душе – недавняя потеря семи кораблей буквально взбесила Нельсона, и он хлестко, всей ладонью, нанес пощечину. Голова жертвы мотнулась, но вместо того чтобы упасть, как ожидал адмирал, женщина издала жуткий и тягучий звериный вопль.

Отшвырнув, словно пушинки, двух дюжих морских пехотинцев в стороны, выставив вперед скрюченные руки, она свирепой и злобной фурией набросилась на адмирала.

Грязные пальцы превратились в стальные стержни, они впились ему в единственный зрячий глаз, и адмирал, взвыв от немилосердной боли, охваченный ужасом, закричал:

– Убейте!!! Убейте эту мегеру!

Сразу два кортика мелькнули в воздухе, и палуба обагрилась кровью. Нельсон, прижав платок к окровавленному лицу, страшась, что потерял зрение, закричал с лютой злобой:

– За борт старую падаль! За борт!!!