Текст книги "Переход Суворова через Гималаи. Чудо-богатыри «попаданца»"

День второй
29 июня 1802 года

Гостилицы

Бедро нестерпимо горело пожирающим пламенем, и эта боль пробудила сознание Петра. Он вскинулся, приподнявшись на руке, под спиной противно чавкнула пахнувшая прелью болотная вода. Странно, от холода зубы стучали чечетку, но бедро пылало, словно раскаленная печка. Петр коснулся его пальцами и взвыл от боли.

– Суки червивые, они меня зацепили!

Он вспомнил, как скакал на разгоряченной лошади, уже не разбирая дороги, уходя от дышащей в спину смерти. И все – в памяти словно щелкнул выключатель, и наступила темнота.

– Как же я попал!

Петр схватил себя за волосы грязными пальцами. Одно было ясно – засада, что ему подготовила эта стерва Жеребцова, хорошо организована, продумана до мелочей. И ему невероятно повезло, что он выскочил из западни, пусть и получив рану и потеряв двух казаков.

– А ведь я по собственной глупости станичников погубил! Ни за грош пули получили!

Петр застонал, кляня себя за оплошность. Он и помыслить не мог, что на него могут подготовить покушение. Как же такое возможно – четыре спецслужбы, «встроенный» в мозг детектор лжи, которым он постоянно пользовался, преданная до последнего вздоха охрана, народ, боготворивший его, и в чьей любви он не сомневался?! Все это оказалось бесполезным перед кучкой заговорщиков!

– Сколько их там было? – пробормотал Петр и сразу загнул три пальца на правой руке. – Одного я пропорол шпагой, двоих застрелил, в остатке мы имеем эту стерву, что позвала пока неизвестных мне Платошу и Валеру и еще пару гамадрилов, которые с этими двумя от рощицы бежали. В итоге восемь! Впечатляет… Цельная организация террористов доморощенных!

Петр сплюнул тягучую слюну, его начинала разбирать злоба. Однако, вспомнив про оружие, он стал шарить пальцами по мокрой траве, вскоре, к своему удивлению, ладонь схватила невероятно теплый эфес шпаги. Разглядеть в темноте было ничего невозможно, и Петр машинально вытер о рукав стальной клинок.

В голове тут же сложился план спасения: подозвать лошадь, которая не могла далеко от него уйти и, будучи хорошо выдрессирована казаками, легла бы рядом, помогая влезть в седло.

А там все просто – добраться до Гостилиц, поднять местных мужиков и более ни о чем заботиться не стоило. Они живо найдут злоумышленников и к ногам бросят, оттузив хорошенько, если уже тварей этих не ищут. Ведь спохватятся, когда император после полуночи не приедет…

Петр несколько раз громко позвал лошадь, но, к его удивлению, та не приходила к нему. Это его сильно озадачило, и он осознал, что придется вносить изменения в первоначальный план – добраться до Гостилиц верхом не получится. Придется или топать на своих двоих, что с раненой ногой проблематично, или ждать помощи, которая неизвестно когда прибудет.

– Твою мать! Ни зги не видно!

Император смачно выругался и тут, словно по заказу, выглянула бледная, как поганка, луна, немедленно окрасив своим тусклым светом окружающий его мир.

Петр огляделся – искривленные деревья, кустарник, чавкающая под телом вода. Тут можно было не гадать – занесло его прямиком в болото, коими полны здешние места.

Недаром говорят – Бог создал рай, а черт – чухонский край! И угораздило же чухну, всяких там эстонцев, финнов, карелов, селиться среди болот, камней и озер. В вечной влажной сырости, в комарином писке, на грязи. Не то что на юге, где степь, тепло и ковыль по пояс.

Благодать!

– И шандарахнуло же дедушку по головушке, мать его за ногу, столицу свою на болоте построить… Город на сваях! А под каждым бревном по два мужика притоплено, что русских, что пленных шведов. Карл, наверное, и не предполагал, что в Петербурге сгинет больше его солдат, чем на всех сражениях!

Петр зло засмеялся и сразу застонал от боли. Бедро снова окатило приступом жара, да такого, что зубы захрустели во рту.

– То судьба солдата: не хочешь гибнуть в бою – умрешь в неволе! Каждый имеет право выбора, мой маленький принц!

Знакомый скрипучий голос за спиной, лающие шведские слова словно ужалили Петра, и он обернулся. Перед ним стоял худощавый мужчина в синем мундире с желтыми отворотами, в высоких ботфортах, соломенные волосы ниспадали на плечи, прямой, хищный нос, суровый, с жестокой льдинкой, прозрачный, словно холодные карельские озера, взгляд светло-голубых глаз. Вылитый викинг, потомок тех, кто находил упоение в бою.

«Еще один дедушка явился! И где? В чухонских болотах! Нежданная встреча!»

– Почему нежданная? Когда мы с тобой говорили, нас кругом окружал жар. И сейчас то же самое!

Король Карл протянул руку и ткнул длинным, но крепким пальцем в бедро. Петр взвыл от боли, обложив скандинавского воителя самой вычурной бранью. Однако тот не моргнул глазом на оскорбления, лишь усмехнулся, и эта улыбка, больше похожая на волчий оскал, отрезвила Петра. Все ж, как ни крути, нехорошо родного дедушку на три погибели склонять славянскими языческими заклинаниями.

– Ничего, я понимаю! – Король усмехнулся. – Перед Полтавой мне пуля в пятку попала, тоже было очень больно. Потому-то и проиграл ту битву! А могло быть…

Карл словно застыл, не договорив фразу, лицо его будто окаменело, он явно мучительно переживал свое прошлое. Однако возникшая пауза длилась недолго. Король вскоре снова повернулся к нему, лицо собралось жесткими складками.

– Ты не имеешь права проиграть эту битву, мой маленький принц! Их всего пятеро, и они скоро будут здесь! Для тебя это пустяки…

– Какие ПУСТЯКИ?! – взвыл Петр. – Они стволами и кинжалами увешаны от зубов до яиц! А я двигаюсь как каракатица, нога ранена, сам же видишь! А из оружия только шпага…

– Зато какая! – усмехнулся король. – Я ей немало врагов свалил, она тебе и поможет! И вообще, мой маленький принц, храбрость воина не на оружии зиждется!

Король усмехнулся еще раз, засунул руку за отворот мундира и, покопавшись, извлек на удивление белую холстинку.

– Сестра вышила, видишь? Королевские львы под короной… Давай перевяжу, мой маленький принц.

Петр расстегнул армейский кожаный ремень и осторожно приспустил штаны. От увиденного ему поплохело – рана оказалась скверная, пуля словно выдрала кусок мяса.

– Ничего, у меня было хуже, зажило как на собаке!

Карл в который раз загадочно усмехнулся, его стальные пальцы впились в окровавленную мякоть, стягивая края плоти. Петр застонал, дернулся, но был крепко схвачен железной рукой.

– Я тебе еще тогда говорил, мой маленький принц, что лучше десять раз получить легкие ранения, чем одну серьезную рану. Потерпи, сейчас замотаю…

Король наложил ткань на рану и крепко скрутил концы тугим узлом. И, удивительное дело, боль отошла. Нет, она никуда не делась, просто стала тупой, ноющей.

– Да, мой маленький принц, шпагу внуку вернешь, она ему сейчас нужнее. Война предстоит добрая!

– Внуку? – удивился Петр. – Ты же мне ее отдал?!

– Своему внуку отдашь! – мягко произнес Карл. – Густаву! Ему она поможет, на войне любое оружие – помощь!

– Но я не собираюсь воевать со Швецией! Как я могу воевать с собственным внуком?

Король тяжело вздохнул, укоризненно и странно, будто на тупицу, посмотрел на Петра, его губы зашевелились, беззвучно произнося какое-то ругательство. Он шагнул в болотную тьму. Вода с чавканьем расступилась перед ним. Словно прощальным эхом донеслись слова:

– Не с ним, а вместе, мой маленький принц…

Петровская гавань

– Опять, британцы! Что-то зачастили они к нам!

Капитан второго ранга Крузенштерн, приставив к глазу подзорную трубу, внимательно рассматривал три «поджарых» брига, что медленно вползали в просторную гавань.

– Иван Федорович, никак опять воровские корабли сюда пожаловали?! А может, «купцы» какие-нибудь заплутали? Или ураган их загнал?

– Штормило давненько, да и ошибиться трудно – так что плыть на норд им незачем. Пираты это, они самые! – Крузенштерн с улыбкой повернулся к лейтенанту Власову. – Потому под торговцев рядятся, и порты полотном прикрыли. Вот только не «пузатые» они, да и оснастка воинская!

Страха молодой моряк совершенно не испытывал, как и команда его 16-пушечного брига «Надежда». В прошлый раз, в этой же самой гавани, они взяли на абордаж точно такое же пиратское судно.

За прошедшие пять лет, он, как старший военно-морской начальник в здешних водах, времени зря не терял, затюкал и моряков, и мастеровых, загонял их на непосильных работах. Но тяжкие труды не пропали даром, и теперь было чем встретить непрошеных гостей.

Видимую на мысе батарею, уставившую в амбразуры тонкие, «несерьезные» для морской баталии стволы фальшивых «восьмифунтовок», «купцы» проигнорировали, хотя на всякий случай обошли ее по дуге, не очень большой, всего с половину мили.

«Гостям» явно не улыбалось даже случайно получить в борт пусть маленькое, но весомое ядро. И тем самым выдали свои истинные намерения – честные торговцы не испугаются проходить под пушечными стволами.

– Все правильно, лейтенант! – Крузенштерн зло усмехнулся. – Их атаман желает потопить нас прямо у пирса, уверен, собачий сын, что ядра его не достанут. А если и попадет какое случайно, то невелика беда – не бомба ведь. Но рисковать напрасно не желают, хотя всю «немощь» нашей батареи оценили – они сюда не для боя пришли, а за добычей. Восемь бортовых пушек «Надежды» не слишком серьезная угроза – 12 фунтов, у них такие же на борту стоят, так что перевес трехкратный. Сейчас проверим их сущность! Эй, сигнальщики, поднять по аглицкому коду приказ убрать паруса. А господ капитанов я прошу пожаловать на берег, только в шлюпках! Ежели пираты, то наплюют на мое требование!

Как и ожидал Крузенштерн, незваные гости сигнал проигнорировали, ложиться в дрейф не пожелали, а направились прямиком к «Надежде», которая им представлялась беззащитной жертвой.

– Совсем обнаглели, сволочи, нахрапом берут!

Крузенштерн зло ухмыльнулся, глядя, как британцы почти залезли в уготованную им ловушку. Все верно, любой капитан посчитает, что в такой заштатной гавани, как Петровская, не может быть по определению ни крупнокалиберных орудий, ни умелых канониров.

И ошибется!

Три года Крузенштерн умолял графа Орлова дать приличные пушки с расчетами, упирая, что Алеуты служат перевалочной базой между Камчаткой и Калифорнией, а потому защищать здешние крепости нужно всерьез – рано или поздно золото Клондайка притянет к себе взоры любителей чужого добра. И в конце концов своего добился – всесильный наместник Алексей Григорьевич не отмахнулся от его просьбы и, когда случилась оказия, отправил прошлой осенью дюжину длинноствольных 36-фунтовых пушек, что устанавливают только на нижних деках мощных линейных кораблей, уж слишком они тяжелы.

Крузенштерн поделил их поровну: одна половина отправилась в Ново-Мангазейский острог, а другую установили здесь – теперь в крепостице с четырьмя имеющимися пушками их был целый десяток. Все население трудилось денно и нощно, не зная отдыха. Потом целый месяц привыкало к постоянному грохоту – пушкари оттачивали умение накрывать цель третьим залпом. Зато теперь было чем попотчевать любых незваных гостей, приплыви они сюда хоть на линейных кораблях.

Одна пушка на берегу стоит трех на палубе, а то и больше – ибо калибр весьма серьезный, по бригу из такого стрелять, что с дробовой фузеи картечью в мышь попасть…

И это еще ни один неприятный подарок, о котором французы, ставшие союзниками, говорят с придыханием – сюрприз!

Ново-Мангазейский острог

– Не надоело копать землю, Джеймс Онли?

Бывший шкипер и пират вздрогнул, он никак не ожидал услышать английскую речь из уст краснорожего дикаря, а таковыми он продолжал считать всех московитов, хотя старательно прятал свои чувства, познакомившись с немудреным механизмом под названием «дыба».

– Ты язык проглотил, шкипер «Морского орла»?

За минувшие пять лет это были первые английские слова, сказанные ему незнакомым человеком.

– Что тебе от меня надо?

Ругательное слово «варвар» застряло у шкипера в глотке, ибо туземец никак не походил на дикаря. Обычный московит, а рожа красная потому, что молотом помахал на кузнице – вон какой здоровяк, мышцы бугрятся. Такой если кулаком приложит, мало не покажется.

– Тебе передает привет лейтенант Джордж Уинслоу. Хотя он уже давно майор, шкипер. Мы, наконец, разыскали, куда ты делся, мистер Онли. Как же тебя угораздило?

«Это не русский мужик, он говорит как уроженец Лондона. Московиты так не могут. Но кто? Неужто губернатор решил проверить меня и подослал своего человека?! Да нет, с чего бы – невелика птица обычный шкипер! Или это действительно уроженец Англии? Ведь он знает Уинслоу!»

– Чего молчишь, шкипер?

Джеймс невольно бросил по сторонам подозрительный взгляд и убедился, что за ними никто не наблюдает. Четверо матросов из его бывшей команды занимались своими делами. Один носил камни, другой копал землю, а двое таскали носилки. И так час за часом, день за днем – Онли иногда сходил с ума от этой монотонности.

Русские отстраивали Ново-Мангазейский острог со всевозможной тщательностью, а потому, к великому удивлению англичан, дорожили каждой парой рабочих рук. Первым делом пиратов осмотрел врач – отделив семерых больных и немощных, добавив к ним изломанного пытками шкипера, остальных моряков отправили на загадочный Клондайк мыть золото, и больше никого из своей команды Онли не видел.

Двое из оставшихся моряков умерли от непосильной работы, хотя кормежка была обильной. Еще один решил сбежать, скрывался в горах неделю, но был пойман. Несчастного русские забили насмерть батогами – и эти гибкие палки устрашили остальных британцев от столь опрометчивых шагов.

Больше на жизнь никто не жаловался – как говорят русские, каторга есть каторга, но если ты не «вечник» и не умрешь, то глотнешь воздух свободы рано или поздно…

– Почему я должен верить, что ты от Уинслоу?

– Брось, Онли, московитам не до таких игр, чтобы проверять твою лояльность к ним. У твоей Джессики на заднице большая родинка, а в Кингстоне вы прятали деньги под порогом, сорок полновесных гиней. Не беспокойся, твоя любовница уже никогда не сможет их потратить…

У Онли с души упал огромный камень, сердце бешено застучало, ускоряя свой ритм. Тягостное прозябание в суровой Аляске уже не казалось ему таковым. Это же бесценный опыт и полученные здесь знания.

Особенно последние – он приблизительно знает дорогу к русскому золоту, что добывают где-то на севере, на берегах реки Юкон. Клондайк сделает Британию сказочно богатой, а заодно и его самого.

– Лейтенант здесь? То есть майор… – тут же поправившись, спросил шепотом Онли.

Кузнец провел ладонью по грязному кожаному фартуку, прожженному во многих местах, коротко кивнул и так же тихо сказал:

– Поговори со своими матросами ночью. Я открою пакгауз и выпущу вас. За тем белым камнем, где одинокая сосна, спрятаны два мушкета и пара пистолетов. Охранником у ворот стоит сегодня наш человек, так что ночью ты будешь свободен. Корабли после заката войдут в губу…

Кузнец неожиданно отскочил от Онли и громко заговорил, переходя на русский язык.

– Работай лучше, сволочь, это тебе не мамкины пироги жрать, а каторга! Не прохлаждайся, выкидыш, а то батогов отведаешь!

Онли не успел удивиться, как получил сильный удар сапогом в живот, от которого его скрючило. И хотя ему было очень больно, но в душе он радовался, что соотечественник оказался настолько изворотлив.

– Что ж ты его бьешь, Ермошкин?!

Рядом раздался знакомый до боли властный голос. Онли задрожал, вспомнив пропитанный кровью и мочою подвал и этого губернатора, что отдал его в руки жестоких палачей.

– Так лодырничает разбойник этот, ваше превосходительство, батогов выпрашивает!

– Ты, Ермошкин, без самоуправства здесь! Они каторжники, но души христианские имеют, хоть и схизматики… Так что ты побережней с ними, людишек у нас маловато!

– Прощения просим, ваше превосходительство. Только силы нет смотреть на непотребство, что здесь творится!

Онли восхитился только ему понятным двусмысленным ответом – действительно, непотребство сплошное, настоящих джентльменов в самом натуральном рабстве держать, будто негров на плантации, как делают в южных штатах бывшей когда-то английской колонии.

Вена

– Надеюсь, что поляки не сделают такой глупости!

Император Священной Римской империи германской нации Франц II, эрцгерцог Австрийский, король Чехии, Венгрии и прочих земель властитель задумчиво посмотрел на колеблющееся пламя свечей в массивном канделябре, что стоял в кабинете со времен Марии-Терезии.

Ему не спалось.

Полученные свежие вести из Варшавы не могли не обрадовать императора. Судя по всему, с владычеством надменной Пруссии в Польше покончено, восставшие поляки практически отовсюду выбили войска «брата» Фридриха-Вильгельма – пруссаки очистили Вислу.

Теперь все зависит от позиции русских – если «брат» Петер, еще один давний ненавистник Австрии, отправит свою армию за Буг, то следует вмешаться, ибо в противном случае рано или поздно его держава может быть поделена между русскими и французами.

– Мы сейчас словно попали между молотом и наковальней, ваше величество! Так продолжаться не может!

Канцлер Священной Римской империи Карл Теодор фон Дальберг будто прочел тягостные мысли своего императора, и, наклонившись перед креслом монарха, продолжил резким голосом, словно забивая гвозди:

– Гош в любое время может нарушить «Вечный мир», а русский царь не скрывает своих панславянских притязаний!

– Вот потому-то, мой милый Карл, мы должны поддержать Костюшко в его борьбе против русских и пруссаков. Думаю, что на этот раз мы не можем позволить московитам занять Варшаву, ибо «брат» Петер сразу нацелится на Краков, а оттуда откроется путь…

Франц не договорил, но канцлер его прекрасно понял: древняя столица Польши – ключ к Чехии, самой богатой австрийской провинции, с потерей которой империя лишится значительной части своей промышленности.

Хватит того, что русским уже уступили часть Далмации, но такова была плата за помощь фельдмаршала Суворова, выбившего французов из Италии.

– Не думаю, ваше величество, что Гош вмешается! Вряд ли он жаждет усиления России. К тому же воевать сразу по двум направлениям, и на Рейне, и в Альпах, французы сейчас не смогут. У нас есть время, и мы должны его правильно использовать.

Император задумался, откинувшись на мягкую спинку кресла. Пока все складывалось удачно: Англия предоставила для войны с русскими большой заем и пообещала нейтрализовать французскую угрозу. Теперь удара в спину можно было не опасаться.

Все было подготовлено для войны, требовался только повод к ней. Вот тут-то дело застопорилось – эти проклятые поляки совершенно непредсказуемы!

– Ваше величество, я боюсь того, что Костюшко вместо похода за Буг попытается напасть на наш Краков.

– Карл, вы меня удивляете! Поляки, конечно, кичливы и с гонором, но не безумцы же они?! Лишиться нашей помощи в столь ответственный момент? Сделать нас из друзей их врагами и союзниками русских? Нет, такое совершенно невозможно, Карл, поляки не пойдут на Краков, это исключено!

– Я искренне надеюсь на это, ваше величество…

Берлин

– Клянусь!

Александр положил руку на холодный металл, торжественным голосом произнес то, что от него требовалось. Однако в глубине души Царь Московский, старший сын императора Петра Федоровича, взирал на происходившее действо с усмешкой.

Но здесь ничего не поделаешь, уж больно любят тевтоны всякую мистику!

Вот и сейчас, стоя в холодной усыпальнице прусского короля Фридриха Великого, в ночной час, он поступал, как требовала того немецкая сентиментальность. Это же так загадочно – стоять далеко за полночь у гроба и приносить искреннюю клятву в том, что никогда, ни при каких условиях не будет выполнено.

– Брат мой! – негромко промурлыкала стоящая рядом с ним прусская королева Луиза, касаясь своими тонкими пальцами его ладони.

Женщина была очаровательна, спору нет, но и только. За 17 лет супружеской жизни с испанской инфантой Александр почти полностью потерял свою немецкую составляющую, данную от крови матери и отца. Его родители никогда не были германцами, более ярых патриотов России и истинно русских людей он не встречал в своей жизни, хотя объездил всю империю от Константинополя и Москвы до Иркутска и Калифорнии.

– Брат мой! Надеюсь, когда вы станете императором Всероссийским, то обратите свой благосклонный взор на мое несчастное королевство!

– Клянусь в этом, брат мой! – самым проникновенным голосом ответил Александр и порывисто обнял прусского монарха Фридриха Вильгельма, прижав того к своей груди. И поверх плеча склонившегося перед ним короля кинул свой пылающий страстью взор на прекрасную Луизу – та зарделась, чуть пожала обнаженным плечиком, бросая на Александра кокетливый и многообещающий взгляд.

«Ну и семейка! Тьфу! Король готов подсунуть мне в постель свою женушку, лишь бы получить обратно Восточную Пруссию или хотя бы Данциг, а на худой конец хоть Росток. Хрен тебе во все рыло, а не Кенигсберг с городами! Шведскую Померанию ты тоже не получишь, так что не облизывайся – мне сестра Катенька и железная руда с Кируны намного дороже. Прав отец – эту Пруссию надо держать в черном теле, чтобы она всегда от нас зависела и никогда не пыталась подмять под себя остальные германские земли. А поклясться лютеранам можно в чем угодно, мне патриарх все грехи спишет! Ибо благо Отечества есть первейший долг монарха! А эти пусть копошатся в своих мелочных заботах… До чего же скаредный народ эти немцы! Хуже них только голодранцы паны, ибо это есть две крайности, абсолютно несовместимые!»

Александр разжал крепкие объятия и троекратно, по русскому обычаю, поцеловался с королем. Затем, но куда с большим удовольствием, обменялся поцелуями с прекрасной Луизой. И пожатие тонкими пальцами его ладони подсказало ему, что королева настроена отнюдь не по-сестрински и готова одарить его своей благосклонностью.

«Но оно мне надо? Если люблю свою жену и всегда стремлюсь только к ней!»

– Брат мой! – предельно искренне и проникновенным голосом произнес Александр. – Я выполню все, что обещал! Только сначала вы должны успокоить Польшу и сделать из поляков настоящих верноподданных, таких, как жители хотя бы нашего Кенигсберга…

При последних словах лицо короля Фридриха Вильгельма скривилось, будто он пропихнул в горло большую живую лягушку и запил ее свежевыжатым лимонным соком. Однако прусский монарх быстро взял себя в руки и горячо произнес, для вящей убедительности даже крепко ударив себя ладонью в грудь:

– Не пройдет и десяти лет, как на всей Висле будут говорить только на немецком языке!

«Щас! Как говорит мой отец – флаг тебе в руки и барабан на шею! И за полста лет не управишься, и за век, братец! Скорее берлинцы заговорят на польском! Кстати, а ведь это мысль! Ведь беседуют в Кенигсберге на русском, глядишь, через каких-то полсотни лет принудительного онемечивания поляки будут глядеть на нас как на своих избавителей… Надо будет об этом рассказать отцу. Ладно, отбрось мысли и улыбайся этому венценосцу, что стараниями жены, готовой в одночасье превратиться в мою любовницу, может стать рогоносцем сегодня ночью! Хороша королева, на все готова, лишь бы заиметь пару провинций, которые плевком переплюнешь! Ну что за люди эти пруссаки?!»

Гостилицы

На левую ногу легла тяжелая каменная плита, у Петра возникло ощущение, будто она стала железной заготовкой, которую плющит тяжелый молот кузнеца. И холод, что шел от нее, буквально терзал тело, проникая в каждую жилу, замораживая кровь.

«Так что это – сон или явь? Нужно открыть глаза, давай же, брат, а то в сосульку превратишься!»

Невероятным усилием Петр вырвался из затягивающей его разум трясины забвения и с трудом смог разлепить глаза. В них сразу же ударил бледный свет ночного «волчьего солнышка». Луна вошла в полную силу, потому было светло, почти как днем в промозглую питерскую погоду.

Летние ночи, что и говорить – в них темноты нет, а есть только вечные сумерки.

– Да что же это такое?!

Петр окончательно очнулся, моментально осознав, что недавняя беседа с королем Карлом являлась не более чем плодом его больного воображения. Сон отошел, осталась одна явь, и она была такова, что в пору выть подобно волку на своего ночного покровителя.

Раненую ногу императора придавила лошадь, он не успел вытащить ногу из стремени и потому бедная животина, спасшая его от смерти, упала вместе с ним. Судя по холодному телу, почти застывшему, она была мертва и увезти его к спасению, увы, уже не сможет.

Петр дернулся, с силой упер левый ботинок в седло, моментально ощутив, как тело проваливается в гнилостную воду. Вкус ее оказался омерзителен до отвращения, влага отдавала какой-то тухлятиной.

– Какая пакость! Фу!

Петр вынырнул, отер лицо мокрым рукавом, с минуту отплевывался. Затем уперся здоровой ногой, с силою оттолкнулся, впервые возликовав, что находится в болоте, ибо придави его крупом на земле, он бы не смог вытащить раненую конечность из-под лошади. А так все пошло как по маслу – тело, словно глиссер, взбурлило болотную гниль, и Петр окончательно вырвался из плена.

Тяжело опершись руками о луку седла, поднялся на ноги. Он ожидал резкий приступ боли, но ее не последовало, настолько одеревенел от холода весь организм. Бедро словно превратилось в холодец, будто внутри застыла вся его теплая кровь.

– Бедняга, а ведь ты меня от смерти спасла!

Петр потрепал ладонью роскошную рыжую гриву, как бы говоря последнее «прости».

Удивительное дело – несмотря на то что несчастное животное получило три пули, по своему лошадиному наитию, предсмертным усилием, отвезла седока в ближайшее безопасное место, которым, почему-то, по ее животному рассуждению, являлось это болото, каких в здешних местах пруд пруди. Возможно, и потому так случилось, что преданная кобыла ощущала вслед идущую за ними погоню.

– Ну, твари, вы мне еще за нее заплатите!

Мысль о пяти заговорщиках, жаждущих его скорой смерти, вызвала бурный всплеск адреналина, холод стал быстро отступать, по жилам разлилось тепло.

Петр еще более разгорячился, лихорадочно ища шпагу, опуская руки чуть ли не по плечо в густую, с илистой жижей, воду. К его удивлению, вскоре пальцы наткнулись на эфес, и он вытащил оружие на свет.

Это была его шпага, та самая, которая ровно сорок лет тому назад, день в день, час в час самым мистическим образом оказалась в его спальне – подарок шведского короля Карла XII, легендарного воителя, который, как ведь ни крути, являлся родным братом его бабки, а значит, и его собственным дедом. Недаром в древние времена у славян и викингов брат матери приходился сыну чуть ли не таким же близким человеком, как и отец.

– Ах ты, моя голубушка!

Петр с любовью погладил серебристую сталь клинка. Действительно, дед Карл, как ни крути, прав, когда говорил во сне об оружии. А если нет «калаша» под рукою, то чего больше желать?

– Две капли, две капли сверкнут на дне, эфес о ладонь согреешь… – с некоторой фальшью пропел Петр слова известной мушкетерской песенки своего времени и в два молниеносных движения, тут сказались немалый опыт, сноровка и регулярные тренировки, несмотря на преклонный по местным понятиям возраст, снял с кривого куста, что торчал среди болотных кочек, половину кроны.

– И как мне, старику, сей острой сталью четверых здоровенных обалдуев прирезать?! Они ж со стволами все, а я не заяц, убежать не смогу. Да еще баба со шпалером ловко управляется, стерва, ноги бы ей выдрать! Эхма! И что мне делать?!

Задав самому себе чисто риторический, извечный русский вопрос, Петр задумался, поглаживая рану на бедре. Она ныла, но более зудела, да так, что хотелось запустить туда пальцы и немедленно разворошить ими окровавленную плоть.

Нужно было что-то делать, причем немедленно!

Он огляделся. На болоте виднелись промоины относительно чистой воды, в которых можно было обмыть дырку в бедре. Он пощупал штанину с другой стороны – там имелась рваная прореха.

– Ага, прошла навылет! Значит, засадили в меня из армейского «кулибина», там калибр четыре линии, прошивает насквозь. И пуля в ране редко когда застревает, если только в кость не попадет.

Петр повеселел, но лишь на самую малость. В такой ране могли оказаться обрывки ткани и грязь, всякие зловредные микробы, полный набор заболеваний от столбняка до заражения крови. А ведь организм уже далеко не молод, сможет ли справиться с той же инфекцией, если антибиотиков здесь нет и в ближайшее время не предвидится?! Хотя определенные работы в данной области ведутся, вот только когда будет положительный и обнадеживающий результат, неизвестно.

Петр расстегнул на себе куртку, посмотрел на нательную рубашку – та была чистой, относительно конечно, но каждое утро он привык надевать свежее белье. Так что перевязать рану было чем – он решительно расстегнул ремень и приспустил штаны.

– Твою мать…

Нога была уже перевязана белым платком, узлы которого туго стянули. Петр отер выступивший холодный пот и дрожащими пальцами развязал повязку. Прежде белый платок был покрыт окровавленными пятнами, но углы оставались чистыми и на них красовались вышитые золотой нитью вставшие на задние лапы львы, над головами которых желтели знакомые королевские короны.

Петр посмотрел на рану, но вместо ожидаемого отверстия, покрытого кровью и грязью, он увидел только круглые рубцы, покрытые спекшийся коростой.

Этого быть не могло!

Ни одна рана не способна затянуться за несколько часов, но тем не менее его глаза видели только то, что находилось перед ними. Он ощупал рану пальцами – так и есть, зажила. И сразу в голове суматошно заметались мысли:

«Значит, это был не сон! Но как же так?! Я лежал на раненой ноге, ее сверху придавила лошадь. Кое-как ботинок вытащил! Это платок Карла, я не могу ошибиться, ясно видел во сне?! Как он сумел меня перевязать? Ничего не по-нимаю!»

Петр отер грязной ладонью текущий струями по лбу горячий, словно кипяток, пот, ему стало очень жарко. В полном потрясении император прошептал:

– Мистика…

Копенгаген

– Я пропал…

Офицер Российского императорского флота Иван Петрович Колбасьев никогда еще не чувствовал себя так скверно. Душу раздирала своими когтями тягучая, тянущая жизнь тоска, черная, как холодная топка на паровой машине погибшего «Великого Новгорода».

С англичан взяли дорогую плату за гибель его любимого корабля, те потеряли в схватке шесть своих! Но лучше бы и ему погибнуть вместе с линкором, исчезнуть в ослепительной вспышке взрыва крюйт-камеры, разделив участь своих товарищей.

Но…

Слово чести, данное им любимому капитану-командору, не исполнено – он едва не спас его жену от смерти, не доплыв до заветного датского берега совсем немного. Хотя пытался сделать все возможное и невозможное, до конца отбиваясь от британских матросов, что силою пытались затащить их в лодку.